Витёк
Довелось мне работать на ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, как тогда говорили.
Хорошо мы работали или плохо для этой самой ликвидации, одному Богу известно. Что и как делать, не
знали даже те, кто отдавал приказы. Одно, играть в штабе на карте в учения, совсем другое –
реальная опасность радиоактивного поражения.
Совесть меня не мучает, я честно занимался ремонтом понтонного моста и четырёх катеров, которые
убирали мост на ночь и ставили на место утром. Иногда я брал катер, катался вдоль берегов Припяти,
осматривал затон с брошенными теплоходами, буксирами, полузатопленными баржами, стоял у стенки
колёсный буксир, видать ещё довоенной постройки, бросили трудягу тонуть в радиоактивной луже.
Городок Чернобыль стоял на высоком берегу реки, ухоженные, в прошлом, домики, провинциальные улочки
пахли заброшенностью, только в отмытых домах жили вольнонаёмные работники и такие же, как мы
«партизаны». Ниже по течению в Припять впадала речушка, бродили аисты, выглядывали цветы кувшинки.
Возле нашего моста был оборудован причал и всё время трудился самоходный плавучий кран. Разгружал
баржи с лесом, песком, щебёнкой. Всё это увозилось вереницами машин, песок и щебёнка высыпаясь из
кузовов, приличным слоем укрыли зараженную почву, и дозиметр показывал почти ноль у самой земли.
Поднятый в воздух, был уже грознее, стрелка беспокойно металась по шкале. Получалось, в воздухе был
больший радиоактивный фон, чем на грунте. Песок был обычный, серый, а вот щебёнка отличалась от
галечника цветом и прочностью. Синеватый минерал с белыми прожилками, крепкий, впивался в колёса
машин как гвоздь.
В свободное время я ходил смотреть на работу крана, как швартуются баржи, кран меняет место стоянки.
На одной из барж шкипером был парень моих лет, заговорили о пустяках, о погоде, уровне воды, я
спросил, откуда такая щебёнка, красивый камень…? Оказалось в верхнем течении Припяти, под Овручем
старый карьер, там и дробят породу на щебень.
Что-то кольнуло в голове при словах Овруч, карьер…. Что-то давнее, из полузабытых детских впечатлений.
Вернулись в лагерь под Иванково, а в голове одна мысль, что же в детстве было связано с этим местом?
Уже поздней ночь вспомнил эпизод, учился я тогда в пятом классе, жили в маленьком городке, где все
знали друг друга, взрослые, знали, чьи мы дети, мы знали у кого кто родители.
Не по далёку, от нашего дома, у одной старушки жил квартирант, странный человек, всё тело у него было в
наколках, чего только там не было, всякие надписи, церковные колокольни, портреты вождей, много
непонятных узоров и множество маленьких и больших шрамов. Все звали его довольно странно - Витёк
тюремщик. Дружбу он ни с кем не водил, даже выпивал с мужиками редко, а если выпивал, то быстро
уходил домой. Мы видели однажды, какие-то мужики сказали ему что-то обидное, он был не очень и
пьяный, но как он этих мужиков избил, он буквально рвал их на части, они разбежались во все стороны.
Мы, детвора, тоже побаивались его, хотя ни кто не мог вспомнить случая, что бы он кого из нас обидел,
более того, когда они встречал нас в городе, то вёл к ларьку с мороженым и покупал каждому по порции,
потом уходил улыбаясь.
Странный был Витёк, даже загадочный. Вот от него я и услышал про Овруч, карьер, его военную жизнь.
Так одним утром меня окликнула старушка, у которой и жил этот странный человек, передала, что Витёк
просил меня зайти к нему, говорит, есть дело. Смешанное было чувство, я помню тот момент, страх и
любопытство, страху было конечно больше. Нам старшие не советовали общаться с ним, но и не запрещали,
вот я и решился, пошёл вслед за старухой.
« Привет, пионер, проходи не бойся». Хриплый голос, худоба и синие рисунки на теле, немного пугали, но
старушка возилась рядом у печки, такие были в каждом дворе, их топили, что бы готовит пищу летом, за
зиму они почти разваливались и каждую весну их снова строили, было удобно, если оставалась горячая зола,
там же пекли картошку, бабушка, помню, давала мне чашку с такой картошкой и говорила, иди, угости
товарищей, это было пиршество….
« Слушай, пионер, сдохну я скоро, а рассказать что в душе, не кому, бабке оно не надо, а друзей, сам,
знаешь, у меня нет. Вы все зовёте меня Витёк – тюремщик, пугаетесь, когда иду по улице». Рядом на столе
стояла кружка с чем-то коричневым с каким-то странным запахом. Заметив мой взгляд, Витёк усмехнулся и
сказал: « Чифир, это тебе ещё рано. Это сильное лекарство, когда страшно, холодно или сил не хватает.
Сколько раз выручало меня, но это не главное.
Я тебя за другим позвал. Я ведь почти всю войну отвоевал, чуть старше тебя был, когда началась война. Жили мы тогда в маленьком городке, на Украине.
Семнадцати лет не было, когда немцы напали, видать сильно пёрли,
потери наши были большие. Нас, пацанов тогда, военком собрал в нестройную толпу и отвёл на
территорию воинской части, там осталась только охрана и складские работники, все солдаты уехали в летние
лагеря. Переодели кое- как, стали мы как пешки, одинаковые, даже порой не узнавали своих знакомых.
Оружие не давали, гоняли по пустырю, учили строю и приветствовать командиров. Наскоро привели к
Присяге, нагнали страху и только потом мы увидели винтовку. Старшина стал нас учить штыковому бою,
Мы кололи соломенное чучело, били его прикладом. Самое сложное было выполнить команду:
«Длинным коли, раз-два», Но старшина считал только »раз» и приходилось замереть, держа винтовку в
вытянутых руках, старшина ходил вдоль шеренги и требовал держать штык на нужном уровне. Минуту
конечно, можно выдержать, но потом штыки начинали плясать, это давало старшине повод кричать на
нас, обзывать стадом. На стрельбище выдали по три патрона и мы честно выстрелили в сторону мишеней.
На этом наша военная наука закончилась, выдали по вещмешку, кое - что из белья и паёк на пару дней.
Так я начал свою войну. Несколько дней мы шли в сторону фронта, вскоре стала слышна артиллерийская
стрельба и впервые нас атаковали самолёты. По команде «Воздух» мы бросились бежать во все стороны,
старшина с молоденьким лейтенантом долго скликали нас, когда самолёт улетел. Тут я впервые увидел
убитых и раненых. Трудно было смотреть на порванные в клочья тела, стонущих окровавленных товарищей.
Командир оставил несколько человек со старшиной, им надо было похоронить убитых и на уцелевшей
подводе везти раненых назад, откуда мы пришли.
До фронта мы так и не дошли, какой-то высокий командир дал команду занять оборону на крохотной
высотке, рыть окопы для себя и двух маленьких пушек, которые прибыли с ним. Голова ещё гудела от
взрывов бомб самолёта, а мы рыли сухую землю на высоте, закапывались, как умели.
Потом был бой, крепко нас, пацанов, потрепали, что мы умели тогда. Выставишь винтовку из окопа и палишь
в сторону противника, может я и попал в кого, не знаю. Отступали, как попало, нас собирали в роты какие-то
командиры, снова бои, отступления, смерти таких же, как я. Плохо помню всё это, наступило какое-то
отупение.
Как-то нас перегруппировали и мы стали частью стрелкового полка, я уже немного научился
воевать, даже весёлость образовалась. Посмеивались над новичками, но к войне нельзя
привыкнуть, страх оставался всегда. В окопе, конечно, хорохорились один перед другим, материли
немцев, это помогало выдерживать и обстрел и бомбёжку. Мы иногда ходили в контратаку,
бежишь, орёшь что-то, а уже когда с немцем столкнёшься, тут звереешь, рвёшь его или он тебя.
Такой же озверевший меня и достал штыком, сильно мне бок порезал, его кто-то уложил, не
помню, меня уже в траншее прямо зашил врач, напоили водкой и шил. Рана не глубокая, обошлось.
В санбате был не долго, ходячий ведь, помогал по хозяйству, не любил в палатке стоны
слушать. Теперь отступали медленней, немного воевать научились, может фрицы устали, пока
лечился, ни разу не было эвакуации из-за отступления. Даже когда выписали и попал в свой же
полк, а выписали по тому, что заросла немного рана, значит, можешь винтовку на плече носить.
Снова бои, отходы, атаки, плохо помню уже, состав быстро менялся, отступая, мы оставляли
братские могилы. Так и отступали где с боями, где по приказу, выровнять фронт.
Однажды мы оказались между двух озёр, даже не озёр, а болот, заросших камышом, был приказ,
закрепится и держать немцев, пока не подойдут новые части. Закопались, конечно, ждём….
Первая атака была слабой, видать разведка боем просто. Пока мы воевали, к нам с фланга
прорвались свои, под шум боя они и просочились через заросли камыша из немецкого тыла. Самое
ценное, они привезли на повозке свежую рыбу, при обстреле снарядами поглушило много рыбы,
вот они и собрали, сколько смогли. Сваренную в нашей полевой кухне рыбу съели без остатка,
даже не заметили, что варили её без соли. Отступление было не сытным, старшины кормили нас
как получалось, иногда выдавали по одному сухарю на человека и всё. Ели всё, что находили сами.
Вот возле этих двух озёр я и узнал что такое окружение, Нас к тому времени осталось меньше
сотни, патронов пшик, многие ранены. Командир коротко объяснил нам ситуацию, не пугал, но и не
бравировал. Выделил несколько солдат и молоденького лейтенанта, у них была задача вынести
знамя из окружения, найти своих, доложить, что и как произошло с остальными. Это означало, что
нам надо будет умереть, если не будет приказа об отступлении, или прорываться, как получится.
Группа со знаменем ушла, приуныли мы конечно, пацаны, что с нас возьмёшь, жизни толком не
видели. Так мы и ждали противника, но прилетели самолёты, за пару часов бомбёжки от нас
осталось несколько обезумевших от грохота рядовых и ни одного командира. Второй бомбёжки мы
не стали ждать. Кое - как присыпали убитых, на наше счастье или несчастье, тяжело раненных не
оказалось, все были ходячие или контуженные. Решено было попытаться выйти к своим, держать
оборону было не чем и нем кому. Так мы и побрели в сторону ушедшего далеко вперёд фронта.
На наше счастье, ни разу не встретили немцев, через пару дней, голодные и измученные встретили
таких же, как мы, но с командиром и маленьким обозом, как я завидовал тем, кого уложили на
подводы, мои ноги уже еле шевелились, рваные сапоги не защищали разбитые пальцы от ударов.
Видела бы меня моя мать, за всё время пока я воевал, родных вспоминал только с одной мыслью,
выбрались или остались в оккупации, а тут захотелось услышать доброе ворчание мамы, писк
младших братьев. Я поделился этим с шедшим рядом солдатом, тот и сказал, что я жалеть себя
начинаю, не надо этого делать, бояться войны будешь сильно, пропадёшь. Так и шли мы, прячась
от немцев, не вступая в бой, кто-то отставал, присоединялись новые. Высылали разведку во все
стороны, командир упорно вёл нас к своим. Вывел-таки, просочились через немецкие войска, уже с
тыла нам немного постреляли на шум, но мы были у своих.
Начались проверки, кто, откуда, кто командиры? Кого-то уводили под конвоем, кого-то в другие
части, но стало спокойнее, свои вокруг. Про знамя меня не спросили, я и не стал ни чего говорить.
Так и воевал, как получалось, в герои не лез, страшно было конечно, но надо было и держался.
Уже в сорок третьем я пьяный подрался с товарищем, дошло до стрельбы, нас тогда трибунал в штрафную роту определил, ужасное это дело. У штрафников было две дороги: Наркомзем, это значит, погиб и закопали в землю и Наркомздрав, это госпиталь. Топчутся войска, не выходит взять какую-нибудь высотку, вот и шлют штрафников. Убьют, не жалко, если ранят только, тогда повезло, в госпиталь и потом в обычную часть, если жив останешься. Полезли мы к немцам в траншею, вроде тихо, но они ведь тоже не дети. Такой огонь открыли, схватился я с одним, а он в меня из пистолета, в руку попал. Тут взрыв, его в клочья, а меня шмякнуло на землю, сознание потерял. Когда меня свои подобрали, в санбат доставили, особист не поверил, что немец меня ранил, говорит самострел и всё. Как я докажу, как меня ранили ни кто не видел, в общем не смыл я кровью судимость, получается. Оставили меня в списке штрафников, до новой крови….
В другой раз послали, тут уж я хватил на всю катушку, до самого конца войны провалялся в госпитале, видел, поди, мои шрамы, выписали уже после Победы, меня ветром качало тогда, куда идти, сам не знал. Добрался до места, где мой городок был, чистое поле, развалины, ни одного целого дома. На месте нашего дома была большая воронка уже заросшая травой, спросить что либо, было не у кого. Постоял немного и пошёл, куда глаза глядят.
На одной железнодорожной станции пристал к компании таких же горемык бездомных. Промышляли они попрошайничеством, мелкими кражами, по ночам пьянки и драки. Однажды после такой пьянки проснулся, а рядом мёртвый товарищ с разбитой головой и ни кого больше. Ну и повесили убийство на меня, вспомнили мою штрафную роту, окружение, так я попал за колючку. В тюрьме было пострашнее, чем на фронте, там враги рядом, но про это тебе лучше не знать.
Я тебя вот зачем позвал. Помнишь, рассказывал, как ребята со знаменем ушли прорываться к своим, так вот, сон мне был. Приснились мне трое из тех, имён их я не помню, но лица вспомнил. Они просили отыскать место, где они погибли, отбиваясь от немцев и успели спрятать знамя. Под городком Овруч есть карьер, там большая скала и в не большой пещерке они и закопали знамя, привалили камнями. Просили найти, пусть не будет позора потери знамени, они честно долг выполнили».
Ворочался я всю ночь, память извлекала многое из своих недр и гвоздём жалила рассказом этого Витька.
Утром я не увидел баржи возле причала, крановщик сказал, что ушли за песком, будут, через дня четыре, не раньше. Каково было мне эти несколько дней, знаю только я.
Дождался баржу, договорился с мужиками, работать без меня, бегом к шкиперу. Рассказал парнишке историю старого зека, про знамя. Боялся, что не поверит, пошлёт подальше….
Но парень неожиданно спросил, в каком году это было, я назвал ему. Он увел меня к себе в рубку, достал какое-то вино и консервы, немного помолчал и рассказал не менее интересную историю.
« Помнишь, была такая игра «Зарница», воевали тогда мы все, кто был «Синим», кто «Красным», ветеранов слушали у костров. Интересное было время, беззаботное. Так вот, в этом самом карьере и проходила игра. Надо было организовать наблюдательный пункт, штаб, даже телефоны у нас были военные. Вот пацаны и нашли пещерку в скале, стали расчищать её и наткнулись на мешок из брезента, внутри лежало знамя, завёрнутое в шинель. Давно было, я номер части не запомнил, когда рассказали военруку, то сразу его в военкомат увёз, на том игра в тот раз и закончилась. Потом приезжали солдаты, что-то копали вокруг, нашли три винтовки кости человеческие, нас туда не пускали. Был тогда Пионерский сбор всего городка, ветеран какой-то благодарил ребят, которые нашли знамя. Винтовки и останки бойцов увезли в область, там и сегодня стоит памятник неизвестным солдатам. Сейчас той скалы уже нет, давно на дробилке размололи, щебень по всей стране развезли».
Так вот история Витька получила неожиданное продолжение, время его рассказа и время находки знамени удивительно совпадают. Его рассказ о войне не тянет, конечно, на героический, это была история простого человека с его страхами, желанием выжить, безрассудность. Война помяла его, послевоенная жизнь тоже вышла не сладкой. Но сотни тысяч таких же, как он солдат тянули военную лямку, потом поднимали страну из руин, так и не заслужив наград за свой труд. Незадолго до моей чернобыльской эпопеи я работал в пионерском лагере, это был 1986 год, год взрыва станции в Припяти. В то лето к нам привезли на лето ребятишек из Гомеля, их вывезли на лето из зараженной зоны. Я с ними делал поделки из корней, вырезали узоры на деревянных изделиях, клеили воздушных змеев.
В один из дней к ним заявился один ветеран, стал им рассказывать про свой героизм, военные подвиги. Встречался я со многими воевавшими, они не очень охотно рассказывали о войне, их можно понять, тяжкие воспоминания.
Я помню рассказ этого ветерана почти дословно, так он меня разочаровал, а рассказывал он такое: Война застала его только что окончившим школу, он и его друг бросились в военкомат, просится добровольцами. Но коварный военком заставил их поехать в колхоз, убирать пшеницу. (Это в июне-то месяце, и что они были за великие специалисты?) С пылом, он поведал, как они быстро убрали урожай, и военком с лёгким сердцем отправил их на фронт…. Бедные пионеры, мне было жаль этих детишек, жаль рассказчика. Один заврался в конец, другие должны были слушать его болтовню.
У меня в руках тогда был готовый воздушный змей, был хороший ветер, было такое желание запустить его в небо, вся детвора убежала бы с этого собрания смотреть на змея. Я поделился этой мыслью с работником Пионерского лагеря, тот замахал на меня руками, сказал, какие могут быть последствия…. Ветеран-то влиятельный человек в городе.
Таких как Витёк к пионерам не приглашали, хотя правду о войне они лучше могли рассказать. Эти мальчишки вынесли на своих плечах все тяготы и отступления, и наступления, многих потом Гулаг превратил в прах. Это судьба множества скромных, простых людей.
Анадырь 2012 г.