Зритель

   
             В душе у неё ютились бродячие собаки. Иначе не смогу объяснить все эти внезапные перепады настроения в диапазоне от лизнуть до обгавкать. Пытаться подступиться к ней с рациональным мерилом бесполезно. Это как с религией – ты либо веришь, либо нет. Я в неё верил. Как буддисты в нирвану или христиане во второе пришествие.
             При знакомстве меня поразило отсутствие у неё мобильника и аккаунтов в соцсетях. Сперва я принял это за придурь, которая на деле оказалась желанием быть, а не казаться. 
             Она носила мешковатую одежду на несколько размеров больше необходимого и слушала невыносимо депрессивную музыку. Даже затащила меня на пару полуподпольных концертов никому неизвестных, вторичных, но запредельно громких групп.
- Правда здорово?!? – проорала она мне на одном из таких мероприятий.
- Здорово что?!? – крикнул я в её розовую ушную раковину.
- Здесь я не слышу своих мыслей! Превращаюсь в первозданное ничто! 
             Кроме длинных концертов пафосных обрыганов были ещё поэтические вечера. На них стихотворцы разной степени одарённости торжественно презентовали миру своё творчество. Как этот самый мир умудрялся существовать до того, как они появились на свет и начали творить – загадка похлеще тайны тунгусского метеорита. Одни такие стихоплёты и рифмачи кричали, извиваясь на сцене в экзальтированном припадке, другие монотонно бубнили снизошедшие на них с вершины Парнаса строки. Весь этот медитативный транс изредка нарушался телефонными звонками и неловкими покашливаниями в зале.   
             Я не знаю, писала ли сама она стихи. Спросил однажды. Отшутилась Пастернаком: 
- Быть знаменитым некрасиво.
             У неё вообще было припасено миллион цитат для ответов на любой – самый коварный – вопрос. При этом фраза из Брехта или Камю вполне себе могла чередоваться с мыслью из фильмов «Титаник» или «Трансформеры».   
             По миру её вела страсть к перемене мест. Каждый раз, когда я слышал гул поезда вдали, бессознательно вздрагивал, будучи уверенным, что она прямо сейчас пытается втиснуть под спальное место свой огромный оранжевый чемодан, сделанный под имитацию крокодиловой кожи. Уж не знаю, где она нашла оранжевых крокодилов. Впрочем, это было логично: она сама являлась краснокнижным зверем – диким, свободным соколом, заточённым в бескрылом человеческом теле.   
             Гул стихал, я отпирал дверь её съёмной однушки запасным ключом, и обнаруживал свою пропажу в очередной «позе зю» из самоучителя по йоге.
- Однажды я приду, а тебя нет.
- А ты считай, что я просто вышла в соседнюю комнату. Можешь даже говорить со мной.
- Ты же не услышишь.
- А кто вообще способен услышать другого человека?
- Даже родственную душу?
- Родственным душам не нужны слова.
- А кому они нужны?
- Не знаю. Коварным врагам? Базарным торговкам? Клишированным злодеям супергеройского кино?
             Когда чего-то долго боишься, это непременно происходит. Однажды я не обнаружил ни её, ни чемодана. Лишь на старом шатком столе лежала моя любимая конфета «Красный мак», откушенная до половины. Я доел её, размышляя, что такова неподвластная принятию справедливость судьбы – она безошибочно находит то, что ты любишь, и даёт тебе этого ровно столько, чтобы это не утратило свой вкус.   
- Из-за стола нужно вставать с лёгким чувством голода, - сообщила она однажды. - А с людьми прощаться с ощущением недосказанности. Пока мы ещё друг другу интересны, но уже не притворяемся кем-то другим.
             Она не притворялась. А я продолжаю служить в театре абсурда, из которого ушёл единственный человек, не боящийся быть зрителем.