В середине 18 века, Россия участвовала в большой европейской войне, названной в последствии, Семилетней. Воевали, с одной стороны Англия и Пруссия, с другой Франция, Австрия, Испания, Португалия, Россия... в той или иной степени, участвовали все европейские государства. Война велась не только в Европе, но и в Северной Америке, в Индии, на Филиппинах... Недаром, знаменитый английский политик Уинстон Черчилль, называл ту войну первой мировой.
У европейских держав был свой интерес, свои противоречия и причины, для участия в той, вобщем то европейской войне. А вот, что "забыла" там Россия, - сказать трудно и не понятно.Даже сейчас, тогда тем более.Война для нас не задалась, велась бестолково, с огромными потерями, ненужными выматывающими маневрами, досадными поражениями. Как всегда лишь подвиги, стойкость и жертвы, солдат и офицеров спасали положение. Высшее командование действовало неумело и нерешительно, с оглядкой на Петербург и с личной выгодой, граничащими с предательством. И в таких условиях, наша армия, умудрилась взять Берлин. Правда, тоже довольно нелепо, под давлением австрийцев, так и не получив положенной контрибуции.
По правде говоря и союзники наши, французы, да австрияки, действовали не лучше.Лишь противник наш, прусский король Фридрих Второй, прозванный потом Великим, громил и русских, и австрийцев, и французов. Был он, кстати, большой юморист и называл союзников " Союзом трех баб "- российской императрицы Елизаветы Петровны, австрийской Марии Терезии, и фаворитки французского короля маркизы де Помпадур. Последняя, пришла в бешенство, узнав, что шутник Фридрих, назвал свою собаку "мадам Помпадур", но сделать ничего не могла.
Для России, война, как нелепо началась, так нелепо и закончилась: в 1762 году, внезапно, умирает Елизавета Петровна и императором становится Пётр Третий Федорович, - большой фанат и поклонник Фридриха. На следующий же день, Россия объявляет мир Пруссии, становится на её сторону и объявляет войну своим вчерашним союзникам Франции и Австрии.
Нельзя не сказать, о хитрой позиции Англии. Не имея сильного войска, но имея много денег, англосаксы, фактически, решали свои вопросы руками пруссаков: гансы и вильгельмы гибли, король Фридрих тешил своё тщеславие, английские лорды играли в европейский политес и приумножали своё богатство.
Однако - это всё присказка, ибо я не собираюсь рассказывать Вам, любезные мои читатели, историю той войны, а собираюсь поделиться прелюбопытными воспоминаниями, редкими историческими материалами, таинственного, если не мистического характера.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
За несколько дней, до своей кончины призвал меня к себе, мой старый боевой командир. Был он стар и неизлечимо болен: безжалостная болезнь Паркинсона изувечила его до отвратительного и ужасного состояния. Он сидел неловко откинувшись на спинку своего кресла, весь перекошенный, с трясущимися руками и подбородком, как рыба хватал большими глотками воздух, и все равно задыхался; речь его была невнятна и едва слышна; иногда он замолкал и лишь мучительно стонал. Между тем, болезнь не затронула его рассудок и из под густых и лохматых бровей, глядели умные и твердые глаза его.
- Вот, сказал командир, - пре любопытный документ. Он попытался открыть ящик стола, но лишь кивнул головой мне.
Я открыл ящик и достал увесистую пачку каких-то бумаг, завернутый в целлофан и крепко перетянутых бечевой. Под документами матово блеснул маленький семизарядный "Маузер" с выгравированной надписью " За храбрость" и подписью всевластного Наркома НКВД. Через пару дней, из этого маузера, командир, не желая сдаваться старику Паркинсону, сведет счёты с жизнью. А пока он хрипло проговорил:
- Это документы, 18 века.Чуешь, 18 го! Мемуары одного капитана, участника Семилетней войны. Попали ко мне при загадочных обстоятельствах. Как ты знаешь, в 1939 году, я участвовал в Польском походе Красной Армии. Действовали мы лихо, навалились всей силой: танки, авиация, пехота... И пёрли пока с немцами не столкнулись, пол Польши отхватили.
Командир замолк, набираясь сил, попросил у меня сигарету. Видя моё возмущение, промолвил:
- Не с..., парень, курить я не буду. Старик продолжал:
- Но, на нашей стороне и правда была, ведь это были коренные наши земли: Западные Украина и Белоруссия. Народ нас с восторгом встречал, как своих освободителей.
- И вот, спустя какое-то время, назначают меня командиром сторожевого охранения и посылают вперед главных сил. Наш отряд, человек с полсотни, шел на удаление километров в двадцать.
- Вот предстает перед нами старинная помещичья мыза: комплекс построек. Осмотрев всё окрест, мы остановились на этой мызе. В доме ни хозяев, ни прислуги не было, за исключением одного старика немца: больного и хромого, да, к тому же, страшно напуганного.
Немец суетливо и заискивающе, носил нам подносы с копченым мясом, колбасами, овощами и фруктами. Нашлось у него и несколько бутылок вина.. Буквально через полчаса весь наш отряд спал мертвецким сном. Не спали лишь я, с одним офицером, и щуплый солдатик. Мы, по тем или иным причинам, не успели пообедать и не пили вина.
В этот момент, в мызу полетели " коктейли Молотова " и начался пожар. Коктейли метал старик немец, в миг помолодевший и окрепший. Я сделал несколько выстрелов из маузера, но, увы, - не попал. Тем временем, мой напарник связался по радио с нашими войсками.Мы же стали, как могли, вытаскивать спящих бойцов. Через полчаса прибыла подмога. Как выяснили криминалисты в вино и пищу было подмешена большая порция снотворного. Старика немца мы так и не поймали, но чекисты признали в нем германского диверсанта. Однако соль истории не в этом...
Командир замолчал обессиленный и я, забрав бумаги, покинул его. Больше своего геройского командира я не видел. На следующий день я занялся старинными бумагами, которые, как вы поняли были найдены на польской мызе.
Бумаги эти весьма хорошо сохранились и представляли из себя мемуарные записи гвардейского капитан-поручика Косарева. Некоторую сложность вызывал старинный язык и отсутствие отдельных страниц.Посвящены они были Семилетней войне и жизни оного капитан-поручика.Написаны были так захватывающе и интересно, что их следовало бы издать отдельной книгой. Несколько страниц описывали события произошедшие на указанной польской мызе. Я позволю себе процитировать воспоминания капитан-поручика Косарева от первого лица:
"Подвиги наши в Берлине завершились полной ретирадою, едва появились вблизи прусские разъезды, предшествующие главным неприятельским силам. Полки наши, впрочем, покидали город спокойно. При нашей ретираде из Берлина я уже не помышлял истово о воинской славе - прежде же в самых сладостных снах видел самого себя со шпагою в руке во главе гренадерской роты, идущей со штыками на перевес на врага среди клубов дыма и малиновых сполохов пушечной пальбы. Разрывы ядер, свист пуль, растерзанные солдаты и лошади - всё это пережитое мною, вселяло теперь не ярость и порыв, а томительную безысходность.
Получив, однако, приказ о пикетировании ( сторожевом охранении-прим.авт.) перед левым флангом продвигавшегося к Одеру войска, я не испытал никакого замешательства, велел денщику приготовить необходимые вещи, приторочить запасец копченых колбас и берлинских ещё калачей и явился перед очи уланского ротмистра Мархлевского, принявшего начало над пикетом. Вскоре мы выдвинулись.
Было изрядно холодно, почти непрерывно сеялся мелкий дождь, сметаемый в струи порывами ветра. Положившись на доброго коня своего, я закрыл глаза и задремал, все же слыша вокруг шум передвижения войска.
Нас было пятеро офицеров, десяток улан, столько же казаков, полроты гренадер и 12-фунтовая пушка с полным нарядом канониров.
Поначалу мы двигались весьма споро, но по мере того как дождь усиливался, а солдаты замедляли шаг, я с казаками оказался далеко впереди и, убедясь, что вокруг все тихо, велел развести костёр и дожидаться всего пикета. Наконец подошли гренадеры, подъехал Мархлевский.
- Темнеет, - сказал он мне, - поезжай, голубчик, снова вперед, присмотри удобное место для ночлега.Но не отрывайся далеко. Сигнал опасности - два ружейных выстрела подряд.
Держась установленной дороги, я с казаками вскоре добрался до просторной безлюдной мызы. Не успели казаки хорошенько осмотреть дом, как я приметил, что следом за нами по той же дороге скачет несколько прусских гусар, сопровождая большую карету, запряженную четверкою.Мы немедленно изготовились к бою. Я повелел казакам захватить пруссаков в плен, а буде станут сопротивляться, порубить немилосердно.
Сие и было исполнено моими казаками в челе со своим хорунжим. Едва они с басурманским гиканьем выскочили на дорогу, гусары бросились в рассыпную, кучер был сбит пулею, карета зацепившись за дерево остановилась.
Я бросился к карете, ничуть не принимая во внимание, что остался совершенно один, понеже все мои люди ускакали вслед за пруссаками. Сгоряча открыв дверку кареты, я вдруг увидел направленный мне в грудь пистолет.
- Не двигайтесь, сударь! - произнес незнакомец в накидке, под которой виднелся мундир прусского полковника.
- Кто вы и что вам угодно? - спросил я сколь возможно твердо.
- Право, поручик, вопросы излишне. Война заканчивается и стоит ли рисковать жизнью прекрасного молодого офицера?
Не ведаю, что повлияло на меня в ту роковую минуту, но мы разошлись миром. Полковник этот, как бы в благодарность, поведал мне, что в двух верстах отсюда находится разъезд короля. Человек шестьдесят, не более...
Незнакомец, вероятно прусский лазутчик, скрылся на мызе.
Вскоре вернулись возбужденные и радостные мои казаки: они взяли в плен пятерых неприятельских гусар, одного убили в перестрелке.
Мигом осмотрели двор и подворье, заперли пленных и стали выискивать, чем поживиться на ужин. В доме был единственный седой старик- лакей, который трясся от страха, повторяя, что все господа разъехались, а люди разбежались кто куда.
Пронырливые казаки, тащили уже окорока и выкатывали из погреба бочки с вином и пивом.
Тут подоспел наш пикет. Усталый и промерзший ротмистр Мархлевский, поздравил меня с успехом и отличным выбором ночлега.
Я же был в великом расстройстве: с одной стороны, я обязан был известить начальника о незнакомце, которого отпустил по крайней нужде. С другой стороны, сомнительность моего поступка, заставляла благоразумно обо всем умолчать.
Пока я изводился доводами и контрдоводами, во дворе запылали костры - наши солдаты готовили ужин. Каждый из них наполнил фляжку вином, некоторые даже успели набраться, судя по неловким движениям и нестройным запевам.
Я сказал Мархлевскому, что рядом находится прусский разъезд. И нам стоит этого опасаться. Ротмистр согласно кивнул и приказал усилить караулы.
- Конечно, вино, теперь мы уже не запретим, поздно, но надо хотя бы проверять их, особенно казаков, - сказал он.
После ужина, я отправился проверить исполнение приказа. Что же я нашёл? Вопиющую нераспорядительность и беспечность. Казаки упились до положения риз. Одного, провалившегося у самого порога, я возмущенно пнул, но он только завалился на другой бок, пошевелил усами и пуще захрапел.
То же открылось мне и в амбаре, где разместились гренадеры. Побросав ружья и патронные сумки, они спали беспробудным сном. Спали и часовые у пушки. Дозора на месте не оказалось.
Я был поражен. Такого Я не наблюдал за все время службы. Непонятно было, когда все успели напиться. Ведь только что, я видел их бодрых и смеющихся. "Уж не дьявольщина ли всё сие? - подумалось мне. - И куда подевался прусский полковник?... Вернувшись к ротмистру Мархлевскому, я там обнаружил всех спящими. В том числе и ротмистр сладко почивал в хозяйской постели, и подле его сапог храпел его денщик.
Не спящими нас осталось трое, не пивших вина: я, подпоручик Иванов и один маленький солдатик, моливщийся у крохотной иконки.
Я отправил их на дорогу, сам же выстрелами из пистолета выпустил из бочек остатки вина. Несмотря на грохот никто из спящих никак не прореагировал.
В этот миг дверь распахнулась: вбежал солдатик державший разрубленную голову. И как мертвые руки его упали, то и голова развалилась на обе стороны.
В тот же миг пространство наполнилось адским шумом, бряцаньем, криками и выстрелами.
Как черти из голенища, посыпались пруссаки. Они рубили палашами направо и налево, и стреляли в тех, кто пытался защититься. Кровь лилась ручьями и брызгала фонтанами.
Я разрядил оба имевшихся у меня пистолета, схватил саблю и принялся крушить врагов.
Во всю горел амбар. Метались багровые пламя и из пламени выскакивали люди, чтобы немедленно быть зарубленными. Сопротивление моё было не долгим, вскоре я получил удар прикладом в голову.
Очнулся я уже в грязной фуре, едва тащившейся. Дождь лился немилосердно. Увидев перед собой постаревшего за ночь Мархлевского, я спросил, куда мы едем. "В неволю, братец, в неволю, - отвечал он со вздохом. От него я узнал, что все наши убиты, только мы с ним остались живы.
Так я оказался в плену. "
Мемуары продолжались и дальше, увлекательно рассказывая о жизни капитан-поручика. Это было весьма презанятное чтение. Поразительно, однако, то как повторились обстоятельства и место двух военных историй из разных эпох.