Тарзанка жил в нашем дворе с незапамятных времён – похожий на небольшую лайку, грязно-чёрного цвета. Никто уже не помнил, были ли у него когда-нибудь хозяева и откуда такая кличка. Пёс всё время находился на улице – и днём, и ночью, в любую погоду и в любое время года. Видеть его было так же привычно, как и коренную жительницу последнего подъезда бабу Клаву. С наступлением погожих деньков баба Клава усаживалась на скамейку рядом с входной дверью и сдвинуть её с места мог только дождь или вынужденный поход в магазин за едой. Всё остальное время она, как и Тарзан, проводила на улице в разговорах со знакомыми и незнакомыми или же – за неимением собеседника – в созерцании ближайшей окрестности.
Стоит ли говорить, что старушка и пёс были очень дружны. Утром баба Клава, которой больше заботиться было не о ком, выносила Тарзанке миску с едой, приговаривая: «Ешь, тварь божья!» Впрочем, Тарзанку подкармливали и другие соседи. Надо было видеть, как он брал еду, если предлагали её из рук. Это был особый ритуал, который повторялся из раза в раз: сначала он осторожно подходил к человеку, слегка виляя хвостом, не спеша обнюхивал то, что ему протягивали, мог даже отвернуть морду в сторону, как бы раздумывая, и только потом брал еду деликатно – одними зубами, глядя при этом человеку в глаза. Взгляд был спокойный, всепонимающий и благодарный.
Сам он ничего не просил, по пятам за людьми не бегал – не навязывался, давно смирившись со своим дворовым положением, и находя, видимо, в нём массу преимуществ, из которых самым главным была свобода. Летом спал Тарзанка на траве или, свернувшись клубком, под машинами. Зимой часто располагался прямо в снегу.
Не было случая, чтобы Тарзанка кого-то покусал. К своим он подходил спокойно и безбоязненно, чужих сторонился. Любил маленьких детей – радостно взвизгивал и бежал навстречу. Даже самые осторожные родители разрешали ребёнку погладить пса. Лаем отгонял только чужих бездомных собак, случайно забежавших на территорию, которую он считал своей. Хозяйских собак, особенно ходивших на поводке, не трогал – думал, наверное, что им и так в жизни не повезло. За это многие хозяйские собаки его уважали и всякий раз, проходя мимо, старались засвидетельствовать своё почтение.
Днём Тарзанка, предоставленный сам себе, путешествовал не только в нашем районе. Его неожиданно можно было встретить в ничем неприметном дворе на другом конце города или увидеть из окна автобуса резво бегущим по мосту. Порой соседи недоумевали, услышав, что Тарзанку видели там-то или там-то: а что его туда занесло? Хоть это было и не их собачье дело, предположения всё-таки имелись. Полагали, что псом мог двигать интерес к противоположному собачьему полу. Но чаще всего этот интерес проявлялся неподалёку: у соседнего подъезда или у ближайшего дома. Тарзанка мог часами сидеть, ожидая, когда его пассию выведут на прогулку, и почтительно следовал за ней, обожая на расстоянии.
К вечеру Тарзанка обычно подтягивался в свой двор, к родному подъезду. Тут его ждала вечерняя пайка бабы Клавы и возможность побыть в почти семейном кругу соседей, выходивших скоротать время на лавочке.
А однажды Тарзанка пропал. Его не сразу хватились. А когда хватились, стали вспоминать, кто его видел последним, и не могли вспомнить. Казалось, Тарзанка был с нами всегда. Мы уже так привыкли к его постоянному присутствию во дворе, что перестали обращать на него внимание. Больше всех горевала баба Клава.
– Может, ещё вернётся, – говорила она.
Но прошло много времени и Тарзанка не вернулся. Двор без него опустел.