Он добр с чужими, со своими - строг,
Ядреного, купеческого корню,
С тоски брюхатил юных снох и дворню,
Поскольку лучше выдумать не мог.
Вчера в Яру был через меру пьян,
Мял девок, что трещали кости,
На скрипке беспределил молдаван,
Чернь почивала дорогого гостя.
Всех звал в кабак, чтоб было веселей,
на дармовщинку пить в четыре горла.
Со всей округи, изо всех щелей,
Как кошки на хамсу халява пёрла.
Середь стола потел квасной кувшин,
За окнами салютами гремели,
У кошелька распахнутой души
Кустодиевские девки сиськи грели.
Лишь половой нарядный, как пингвин,
Был горд собой, что непокобелим.
***
Пробился луч в дощатое гумно.
Уездной жизни праздное лекало :
Из патихвона нудное Гуно,
Скрозь настежь растопёртое окно,
Из дома прямо в мир проистекало,
Ведь барыня в тоске была одна...
Злой барин пробуждался с бодуна.
Стопарь, лимончик, парочка маслин...
Когда вникал он в звуки с перепоя,
То различал неодолимый сплин
В нытье виолончели и гобоя,
Испытывал желудочный позыв,
Пока блям-блям выблямкивала арфа...
А Прошка был чрез меру суетлив,
С заварником халдействовала Марфа.
Но самовар, наряженный в сапог,
Его хандры, увы, унять не мог.
Гуляй, рваньё, кто в положенье вящ,
Пока не уравнялись на погосте.
Дуркует барин. Заходите, гости!
Кому филей, кому-то сладкий хрящ,
Иль набело обглоданные кости...
И вспоминая тот вчерашний вечер,
Ехидно лыбились в углу Амур и флетчер.