Эта история произошла много лет назад. Почему я вдруг ее вспомнила? Да потому, что только сегодня я получила ответ на загадку, мучившую меня эти долгие годы: я вновь увидела ее - женщину, излечившую меня от головной боли и подтолкнувшую меня к принятию самого правильного и судьбоносного решения в моей жизни. Она, конечно же, постарела: лицо избороздили морщины, волосы потеряли цвет и блеск, а вот глаза остались прежними, или мне просто хотелось так думать? Это не имеет значения, ведь я ее все-таки узнала и наконец-то поняла, что же произошло тогда, в теплый весенний день 199... года.
Хорошо его помню, словно и не прошло с тех пор больше тридцати лет. Как же давно это было! Словно бы и не со мной. Мне захотелось позвонить маме и рассказать ей о разгадке тайны, но я сдержалась. Вряд ли маме было бы приятно вспоминать тот год, когда я впервые всерьез решилась пойти против ее воли.
Я всегда была очень послушной девочкой. Воспитывали меня бабушка и мама и часто говорили мне, что род у нас несчастливый, и что все женщины в наше семье рожают и воспитывают дочерей без мужей, которые даже не всегда оставляют память о себе в паспорте.
- Такая уж у нас судьба, - вздыхала мама и тут же решительно добавляла, - но я верю, что у тебя все будет иначе! Когда-то же нам должно повезти?!
Мама не объясняла, с чего она взяла, что мы такие уж невезучие. Бабушка и мама работали, квартира у нас была просторная, я всегда была хорошо одета и вкусно накормлена, ходила в музыкальную школу, меня возили на экскурсии в другие города и на море, а у мамы, как я сейчас понимаю, не было недостатка в кавалерах, которые были совсем не против, если бы мама доверила им почетную роль мужа и отца, но мама свято продолжала верить в судьбу рода и твердила о непременном одиночестве.
Какое же это невезение? Конечно, мне хотелось, чтобы мой папа был рядом (мне, как и многим детям, воспитываемых только мамами, в детстве скормили сказку о полярной, героической работе отца из-за которой его никогда нет дома. И позвонить он не может, так как в краю белых медведей нет телефонов, я долго верила этому и все ждала, когда папа все-таки вернется домой), впрочем, мне и без папы было весело и интересно. Но я страшно тосковала по несуществующему дедушке, к которому бы я ездила на лето в деревню, чтобы собирать в лесу грибы, есть в огороде немытую клубнику и малину и купаться в речке. Бабушка посмеивалась и говорила мне, что в лесу можно заплутать и стать волчьим обедом, что от немытых фруктов бывает расстройство желудка, а в речке можно заразиться глистами, так как там плавают негигиеничные утки и гуси.
- Ты снова хочешь заболеть? - уже строго спрашивала меня бабушка, и каникулы в деревне вмиг теряли всю свою прелесть. Болеть я не любила, но, как говорили бабушка и мама, я была хилой, и на меня все цеплялось.
У меня болели колени и сердце (я не особо обращала на это внимание), а вот горло меня донимало часто и неприятно. Меня заставляли смазывать его противным раствором и водили на ингаляции. Я покорно терпела эти издевательства, так как сама себя на них обрекала, если честно. Но я бы и под страхом смерти не призналась маме, что частенько пила ледяную воду из-под крана и ела мороженое на морозе, чтобы застудить горло и не ходить в школу. Мне нравилось сидеть дома, читать книжки и смотреть телевизор, а когда мне надоедали компрессы и горячее молоко, я быстренько выздоравливала и рвалась на улицу. Я была очень подвижной, шустрой девочкой, не бледной и не слабой, не требующей постоянного присмотра, но мама с бабушкой так не думали. Каждый раз, когда у меня повышалась температура, они делали скорбные лица и заводили песню о моей хилости. С одной стороны им не нравилось, что я болею, но с другой, это было необходимым подтверждением невезучести нашей семьи, и когда вдруг я долго не давала повода для вызова участкового педиатра, бабушка начинала ко мне присматриваться и подозрительно прислушивалась к каждому моему чиху или кашлю.
- Ты застыла? Что болит? - встревожено спрашивала меня бабушка, и я тут же пугалась. Вдруг коварная болезнь уже сводит меня в могилу (я очень боялась смерти, ведь я была смыслом жизни мамы и бабушки, и они строго меня предупреждали: если умру, они тут же последуют за мной, то есть их жизни целиком и полностью были в моих детских руках), а я и понятия не имею, что пора лечиться и ловить ускользающую душу в сети таблеток, компрессов и банок? От таких мрачных мыслей у меня тот час же повышалась температура, и бабушка удовлетворенно вздыхала:
- Какой же хилый ребенок! Любую болячку цепляет!
Тут же мама бросалась к телефону и вызывала врача на дом, чтобы дочка не заполучила в поликлинике еще какую-нибудь заразу. На следующий день приходил наш участковый педиатр, внимательно слушал сначала маму, потом меня, неторопливо выписывал несколько рецептов и в сотый раз говорил, что мне нужно закаляться, чтобы не болеть настолько часто.
- Да, да, да, всенепременно, обязательно! - привычно лукавила мама, которую пугала сама мысль о контрастном душе или зарядке по утрам. Врач многозначительно кашлял (уже позже я поняла, он видел маму и бабушку насквозь) и, пожелав мне скорейшего выздоровления, уходил. А я болела. Первые дни с большим удовольствием (у нас была большая библиотека и я вольна была выбирать любую книгу, я очень любила читать), потом я начинала "нудиться", как любила говорить бабушка. Мне становилось скучно, и я рвалась в школу и на улицу. Мама с бабушкой охали и говорили, что после простуды мне надо беречься, но как только я выходила из подъезда, я вмиг забывала все наставления, сдергивала шапку, расстегивала пальто и бежала к подружкам, забыв о своей хилости и болезненности.
Мама и бабушка вовсе не жили моими болячками и не лечили меня от несуществующих хворей, просто были слишком внимательными и испуганными. Они всю жизнь ждали от судьбы подножки или оплеухи. Не могли принять безоговорочно принять счастье, удачу и здоровье. Они полагали, что за этими дарами неизменно таится какая-нибудь пакость и не успокаивались, пока не происходило что-то дурное.
- Я так и знала! - удовлетворенно говорила в таких случаях мама и неизменно добавляла:
- Вот такие мы невезучие, что тут поделать!
Я спорила, я почему-то верила в мировое милосердие и справедливость. Я не хотела принимать мамину концепцию мира: получила конфетку сегодня, получишь пощечину завтра, не перечь и не спорь, так положено, а кроме того, у нашего рода такая судьба.
Иногда мы ругались так сильно, что я хлопала дверью, убегала к своей лучшей подружке и умоляла ее родителей оставить меня переночевать. Но часов в девять вечера за мной всегда приходила мама, ее лицо было скорбным и заплаканным, и меня тут же начинала грызть совесть.
- Ты совсем нас с бабушкой не жалеешь! - обычно говорила мне мама и наказывала меня очень жестоко: замолкала и смотрела на меня как на пустую стенку. Потом она, конечно, прощала меня, снова повторяла, что у меня все будет просто замечательно, хотя наш род и невезучий.
- У тебя все будет по-другому! Совсем другая жизнь, намного легче моей! - утверждала мама и берегла меня: не учила готовить, не просила помочь с уборкой и стиркой и не гоняла в магазин. Я даже посуду редко мыла. Обязанностей по дому у меня совсем не было, чему люто завидовали все мои подруги.
- Ваша дочь абсолютно не приспособлена к жизни! Она даже половую тряпку толком выжать не может! - строго говорила маме моя классная (она меня почему-то на дух не выносила).
- У девочки две школы, между прочим, и ее задача сейчас - учиться! Вырастет, все придет само, - отмахивалась мама, а я так слепо и бездумно поверила в ее слова про "само придет", что всерьез считала: вот я однажды проснусь взрослой и сразу же смогу и борщ сварить, и платье идеально погладить, и галстук мужу завязать (в существовании своего будущего мужа я была почему-то абсолютно уверена). Да, моя первая свекровь очень посмеялась, когда я рассказала ей об этих глупых мыслях...
А несколько лет спустя, когда я закончила школу и думала ехать учиться в Москву, именно мое неумение даже юбку себе погладить, не говоря уже о варке простенького супа, и стало козырем в маминой колоде карт, называемой: "Сто и одна причина, почему ты не можешь уехать из дома."
- Ты только представь! Прибежала ты из института, а обеда нет! И вместо того, чтобы учиться, ты будешь бегать по магазинам, а потом стоять у плиты. Между прочим, ты абсолютно не умеешь готовить! - говорила мама, словно не она сама ограждала меня от кухни.
Если честно, я и сама не очень-то жаждала жить в общежитии и питаться бутербродами. С одной стороны, меня манила та самая студенческая жизнь, о которой я столько читала и слышала, но с другой... Я была домашним ребенком, маминой дочкой, и мне было очень страшно вдруг стать самостоятельной. Мама привела сто один железный аргумент против отъезда, я вяло поспорила для приличия и послушно поступила в наш фармацевтический институт.
Учеба давалась мне нелегко. Я быстро поняла, что совершила ошибку, что у нас с точными науками взаимная нелюбовь и что мне надо было идти на исторический, как я и хотела.
- Глупости! - сказала мне мама, когда я хотела забрать документы из института. - Блажь и дурь! Что такое история? Как ты на хлеб будешь зарабатывать? А фармацевты всегда и везде нужны! Хороший фармацевт - часто лучше врача, и работу найти легко! Люди всегда будут болеть, а вот будут ли они при этом интересоваться историей? Весьма сомневаюсь! - плоско пошутила мама, и я осталась в институте.
Я пыталась бунтовать, иногда в моей груди вскипало такое бешенство, что я своими воплями и истерикой пугала родных (так я добилась разрешения проколоть уши и съездить в студенческий лагерь) и они, глядя на меня, как на незнакомку, испуганно соглашались со мной. Наверное, в такие моменты во мне говорила кровь моего отца, которого от меня скрыли так тщательно, что даже его имени я не знала (мое отчество - Васильевна - мне дали в честь маминого любимого актера Василия Ланового). Но приступ бунтарства проходил так же быстро и внезапно, как и появлялся, и я снова становилась ласковой и послушной дочерью и внучкой. Просила прощения, мама, конечно же, сначала со мной не разговаривала, бабушка плакала, а меня разрывало чувство вины, и я давала себе слово не обижать любимых людей.
Я с трудом переползала с курса на курс, институт ненавидела за непонятные и нелюбимые предметы и обожала за друзей и подруг. Славные были годы, несмотря ни на что. Часто тоскую о них, хотя это и глупо...
Головные боли у меня начались на пятом курсе. Поначалу не сильные, боль словно приноравливалась ко мне, изучала, думала, куда бы ловчее куснуть. Она зарождалась в левом виске, я представляла ее огромным клещом, который, напитавшись мной, рос и пускал ядовитую слюну в мою кровь, от которой начинали болеть глаза, лоб и затылок.
Сначала я списывала все на нервы, потом на погоду, а когда я уже ни дня не могла прожить без обезболивающего, мы трое - я, мама и бабушка - всерьез забеспокоились, и меня потащили по врачам, которые ставили диагнозы и выписывали не помогающие лекарства. Голова продолжала болеть, словно я ничегошеньки не предпринимала. Мне уже стало казаться, что с этой болью я живу вечно, я просто не помнила себя до этой боли - нудной, редко прекращающейся (это было мучительно: радоваться облегчению и со страхом ждать возвращение боли, она не обманывала, всегда приходила снова и снова), тягомотной, какой-то резиновой боли, словно расплющивающей мою бедную голову. Мама - материалистка до мозга костей - поддалась на бабушкины уговоры и свозила меня к целительнице (их тогда столько вдруг объявилось! куда ни глянь, везде связь с космосом и решение всех проблем!), но и нетрадиционная медицина не смогла мне помочь. Мне до крика стало страшно, я вдруг поняла, что с этой болью мне придется жить вечно, вернее, пока меня не унесет в мир иной другая болячка.
"Так и есть: хилая и несчастливая! Бабушка и мама абсолютно правы!" - думала я и клала на лицо мокрый платок, чтобы хоть немного ослабить безжалостную боль.
Уже не помню, кто тогда посоветовал маме Ирину Петровну - гомеопата. Расхвалили ее до небес, сказав, что гомеопатия - это такая сильная штука, которой лечатся все сильные мира сего, а до простых смертных она вот только-только добралась, и поэтому специалистов пока мало и пациентов у Ирины Петровны столько, что она спать не успевает, но за меня уже похлопотали и на прием записали. Денег за прием эта Ирина Петровна просила очень много (точную цифру не помню), но и те самые лекарства - то ли вода, то ли сиропы, то ли таблетки (я тогда понятия не имела, что это за зверь такой - гомеопатия) в плату включены. Мама, конечно, сказала, что ей никаких денег не жалко, бабушка согласно кивнула, и мы трое поехали к этой Ирине Петровне.
Продолжение следует завтра
Необходимое примечание: все герои и события выдуманы, все совпадения случайны
©Оксана Нарейко