Глава 96
Рошфор очень страдал от раны, нанесённой д’Артаньяном. Но наш добрый гасконец был благородным человеком. Нанеся болезненную рану своему противнику на дуэли, он всегда предлагал побеждённому врагу небольшую баночку целебного бальзама по рецепту его дорогой матушки. Это было для него ритуалом своеобразного очищения от греха, поскольку не только убийство соотечественника, но даже и ранение его на дуэли, как-никак, осуждалось государством. Он не изменил своим правилам и в дуэлях с Рошфором, поэтому граф, который на деле убедился в чудодейственности этого бальзама после первой дуэли, с удовольствием и даже с некоторой благодарностью принял этот традиционный сувенир от д’Артаньяна. Разумеется, он воспользовался им немедленно по возвращении домой, поэтому уже через неделю он мог ходить и решил приступить к выполнению поручения, данного ему кардиналом.
Ознакомившись с письмами, которые пришли к нему от Каюзака и ла Удиньера, он сверился с картой и решил, что меры, принятые его порученцами, недостаточны, поэтому направился в Шартр, прихватив с собой дюжину гвардейцев.
С этой дюжиной гвардейцев он выследил Фонтрая и захватил его в плен, после чего велел его обыскать. К своему удивлению он не нашёл у него ничего подозрительного, но в седельной сумке обнаружил пачку подозрительных листов.
— Для чего вам понадобился водевиль мэтра Шальдерона? — спросил он Фонтрая.
— Моя племянница без ума от волшебных сказок, я обещал ей достать текст этого сказочного водевиля от Пьера Шальдерона, — ответил Фонтрай.
— Мы во всём разберёмся, — ответил Рошфор, забирая бумаги себе.
— Но что же будет со мной? — спросил Фонтрай.
— Вас отвезут в Париж и посадят под домашний арест, — ответил Рошфор. — До выяснения всех обстоятельств.
Затем, взяв с собой шестерых гвардейцев, Рошфор приказал остальным сопроводить Фонтрая в Париж, тогда как сам вместе со своей свитой направился навстречу кардиналу.
Кардинал, едва приподнявшись на локтях в своём портшезе, в котором его несли обратно в Париж, и поприветствовал Рошфора.
— Итак, Рошфор, чем закончилась ваша экспедиция? — спросил он.
— Монсеньор, договора мы не нашли, но нашли вот это, — ответил Рошфор, передавая кардиналу пьесу на испанском языке.
— Что это? — удивился кардинал. — Испанский водевиль от Пьера Шельдерона? И зачем вы мне это предлагаете?
— Это всё, что мы нашли у Фонтрая, — ответил Рошфор.
— Вы нашли у Фонтрая вот это? — переспросил кардинал. — Любопытно!
Он стал внимательно читать документ, переданный ему Рошфором.
— Весьма любопытно! — повторил он. — Но ведь Пьер Шальдерон не писал водевилей! И к тому же у него, действительно, есть пьеса под названием «В этой жизни все истина и все ложь». Но это совсем другая пьеса!
Кардинал пролистал пьесу дальше и дойдя до шестого листа стал более внимательно читать.
— Вот оно! — воскликнул он радостно. — Рошфор, вы — молодец!
Ришельё внимательно прочитал все последующие листы, после чего отбросил последний лист «водевиля», присоединив его к первым пяти листам.
— Этот всё – обложка, — сказал он. — А главное – то, что в середине. Велите писарю переписать эти листы, сделав следующие замены. Записывайте! Гномы – заменить на испанцев, Двёргланд – заменить на Испанию, эльфов заменить на французов, Эльверланд – Франция, Адель – Гастон Орлеанский, Альфонс – Филипп IV Испанский, Эльвердроннинг – Королева Анна Австрийская, Унгальф – дофин Луи, Эльверконге – Король Людовик XIII, Гаммельпрэст – кардинал Ришельё, Ховербрудгом – господин Главный, де Сен-Мар.
Кардинал продолжал диктовать, Рошфор делал свои заметки.
— Также сделайте перевод на французский язык, — под конец сказал он. — Перепешите, впрочем, и это, — добваил он, возвращая последний лист.
Он подумал, как забавно будет ему прочитать от том, что Гастон Орлеанский пустился в пляс вместе с Королём Испании. Эта мысль заставила его улыбнуться.
Через час у кардинала был текст договора на испанском языке, а также на английском. Он отложил последний лист в сторону и задумался.
Текст соглашения изобличал Сен-Мара и Месье, но выговоренные для Королевы особые условия косвенно указывали и на её причастность к этому соглашению.
Если бы он передал Королю копию на французском языке, это в большей степени ударило бы по Сен-Мару и по Месье. Королеву ещё можно было бы выгородить изо всей этой истории.
Если бы Ришельё передал Королю копию договора на испанском языке, это было бы приговором для Королевы. Ведь для неё было бы так естественно писать родному брату на родном языке!
Кардинал вспомнил о последнем разговоре с Королевой.
Он закрыл глаза и откинулся на свои подушки. В уголках его глаз появились слезинки.
После этого он дрожащими руками разорвал копию, написанную на испанском языке, на мелкие клочки, которые пустил по ветру.