Глава 95
Перед Фонтраем был сложный выбор. Для доставки соглашения, одобренного Королём Испании к Месье он мог выбрать различные пути, все они имели свои недостатки и достоинства.
Можно было двигаться посуху, например, выехав их Сарагосы в Андорру или же в По. Можно также было пересечь границу морем, отправившись из Барселоны в Монпелье или в Марсель. Также можно было бы отправиться из Бильбао в Бордо или в Ла-Рошель. На любом из этих путей он рисковал встретить шпионов кардинала, но что ещё опасней, это мог быть конвой, сражаться с которым ему было бы невозможно. Его могли бы попросту захватить и обыскать с ног до головы.
Поскольку Фонтрай не переносил морских путешествий, он избрал сухопутный путь. Он решил двигаться через Сан-Себастьян, далее через Бордо на Пуатье, откуда логично было бы двинуться на Париж через Тур. Но путь через Тур не понравился Фонтраю.
— Там меня точно будет поджидать засада, — сказал он сам себе. — Они будут искать меня вблизи герцогини де Шеврёз.
Отказавшись от поездки через Тур, Фонтрай стал рассуждать дальше.
— Не свернуть ли мне в Шательро на Лош, затем на Амбуаз, Вандом, Шатодён, Бунваль, Шартр и лишь затем на Париж? — спросил он себя. — Ладно, доберусь до Бордо, а там будет видно!
Те же самые вопросы возникли и перед де Каюзаком и Ла Удиньером. Они не могли заранее знать, какой из возможных путей возвращения во Францию изберёт Фонтрай. Проще всего было бы ловить его при въезде в Париж. Они подумали, что, вероятно, Рошфор бы так и поступил по зрелому размышлению. Но Рошфор залечивал свою рану, а Каюзак и Удиньер стремились проявить рвение.
Они решили, что одной из самых вероятных перекрёстков дорог, где они имеют шанс захватить Фонтрая, являлся Кантон де Сель-Сюр-Шер. Другой такой точкой был Тур. Третьей такой точкой был Ле Ман. Также следовало подготовить засаду в Куртоне, в Пон-Сюр-Йона и в Понтэвраре. Наиболее вероятной точкой, которую Фонтрай должен был бы проехать, был сочтён Тур, поскольку Фонтрай мог решить заехать к герцогине де Шеврёз для того, чтобы затем воспользоваться её каналами связи с Лувром. Туда и направился Каюзак. Ла Удинтер решил поджидать Фонтрая в Понтэвраре.
Таким образом, гвардейцы кардинала проявили собственную инициативу в вопросе о том, как решить поставленную задачу. Этот маневр кардинальным образом отличался от того способа выполнения поручения, который изложил Рошфору кардинал. Действительно, если Ришельё посылал Рошфора непосредственно в Мадрид, то Каюзак и ла Удиньер решили расставлять сети непосредственно во Франции на основных перекрёстках главных дорог в Париж.
Это было бы эффективно, если бы они действовали против обычного курьера, но Фонтрай был далеко не глуп. Он рассудил, что подлинник договора, подписанный Филиппом IV договор слишком опасен для того, чтобы его иметь при себе. Но рассуждения Фонтрая пошли дальше. Он сообразил, что собственно не столь важен этот документ, как сам факт того, что договор подписан. Действительно, ведь до тех пор, пока кардинал не свергнут, этот договор всё равно нельзя никому во Франции показывать, любой, кто его показал бы, тем самым подписал бы себе смертный приговор. Вместе с тем, коль скоро Филипп IV подписал договор, не внося в него ни единой правки, а сам проект договора был составлен Гастоном Орлеанским, то никто не мешал Гастону действовать в духе договора до тех пор, пока не наступит пора воспользоваться этим документом в полной мере. Эта пора должна была бы наступить лишь после физического устранения Ришельё, и никак не раньше. После этого иметь при себе указанный договор было бы уже совершенно безопасно, и, мало того, этот договор даже становился весьма ценным документом. Итак, договор следовало сохранить до лучших времён, а самому Месье было бы достаточно устно сообщить о том, что он подписан. Впрочем, Месье удовольствовался бы и сведениями о том, что он прочитан и одобрен Филиппом IV. Немного поразмыслив, Фонтрай додумался и до того, что и само сообщение о том, что договор одобрен, для Месье не столь уж важно. Действительно, такой договор был чрезвычайно выгоден Испании, поэтому уже на стадии его составления у Месье не было никаких причин сомневаться в том, что Филипп IV согласится и одобрить его, и подписать. Следовательно, для Месье главной информацией было лишь сообщение о том, что договор дошёл до Мадрида и стал известен Королю Испании.
— Стоит ли рисковать головой для того, чтобы доставить документ, который никому не нужен, когда можно припрятать его до лучших времён, до того времени, когда он не просто станет нужным, но будет иметь и весьма неплохую цену? — спросил сам себя Фонтрай.
— Дорогой мой дружище, Фонтрай! — ответил он самому себе. — Я поздравляю тебя с тем, что эта счастливая мысль пришла тебе на границе с Францией! Следует спрятать этот договор как следует, предварительно сняв с него копию, которая представляет меньшую ценность, но и меньшую опасность для того, кто имеет её при себе!
— А для чего тебе копия, дорогой мой Фонтрай? — спросил он вдруг себя. — Да просто потому, что то, что ясно как день для меня, может оказаться не ясным для Гастона Орлеанского! Если я явлюсь к нему с пустыми руками, он может обвинить меня в неисполнении поручения! Решено, я сниму копию. Испанский Король внес совершенно несущественные правки в проект, но наличие этих правок подтвердит выполнение мной миссии полностью.
— Но, друг мой, Фонтрай! Ведь иметь при себе копию столь же опасно, как и иметь при себе сам договор! — продолжал он диалог с самим собой. — Вот если бы договор был написан на Испанском языке…
— Ты глуп, друг мой, Фонтрай! — ответил он себе же. — Ведь если договор будет написан на испанском языке, это будет изобличать тебя в качестве испанского шпиона в ещё большей степени! Договор – это договор, на каком бы языке он ни был составлен, хоть на латыни, он всё равно изобличает тебя!
— Тогда, быть может, документ следует назвать иначе? — выдвинул идею господин Фонтрай.
— Вот это мне нравится больше! — ответил он самому себе. — Надо озаглавить этот документ иначе, и тогда никто не поймёт, что это – договор между Месье и Филиппом IV.
После этого Фонтрай взял чистый лист и написал сверху: «Педро Шальдерон. «В этой жизни все истина и все ложь». Комический водевиль в одном действии».
После этого Фонтрай исписал пять листов текста пьесы на испанском языке, где в конце пятого листа написал следующее.
«Адель. О, господин мой! Неужто вы предлагаете мне составить соглашение между эльфами и гномами?
Альфонс. Да, Адель, и предложения гномов будут вам приятны!»
Шестой лист Фонтрай начал словами «Мы, гномы, предлагаем эльфам заключить с нами соглашение», после чего переписал текст договора на испанском языке.
Закончив переписывать договор, Фонтрай написал на следующем листе следующее:
«Адель. Уверен ли ты, Альфонс, что подобное соглашение положит начало новой дружбе между эльфами и гномами?
Альфонс. Дорогая Адель, я в этом нисколько не сомневаюсь!
Адель. Я подпишу это соглашение, если ты пригласишь меня на танец.
Звучит весёлая музыка, эльфы и гномы танцуют, взявшись за руки. Конец водевиля»
— Что ж, дружище Фонтрай! — сказал себе Фонтрай. — Эта пьеса, конечно, очень дурна, публика заснула бы на её представлении, но этот документ выглядит вполне похожим на плохую пьесу, а имя Шальдерона известно всем. Кто может упрекнуть знаменитого драматурга за то, что он написал плохую пьесу, или какого-нибудь бесталанного подражателя за то, что он воспользовался именем знаменитого драматурга и поставил его на своём дрянном водевильчике? Это не карается смертью, и даже тюремный срок за такое никто не даст! Хотя, быть может, и следовало бы за дурную пьесу наказывать авторов, но только лишь запретом впредь писать. А я – всего лишь дурной антрепренёр, который не умеет отличить шедевра от дрянного водевиля, который купил на испанской ярмарке рукопись водевиля и надеется поставить его в своём провинциальном театре.
Подлинник договора Фонтрай обернул куском воловьей кожи и положил в жестяную банку, которую спрятал в тайнике неподалёку от постоялого двора в Сан-Себастьяне. Этот тайник он сам же соорудил, вынув из стены старого дома два камня, один из которых выбросил, а другим закрыл тайник, замазав щели глиной.
— Ну вот, дружище Фонтрай, теперь ты можешь смело возвращаться во Францию, — весело сказал он себе. — Никто не отрубит тебе голову за то, что ты интересуешься драматургией.