Глава 93
Между тем, я не досказал о своей поездке к Марии де Шеврёз. Я, действительно, заехал в небольшое селение Рош-Лабейль, лежащее между Тюллем и Ангулемом. Разыскать местного священника, отца Жерома, мне не составило труда. Мне было несложно найти с ним общий язык, поскольку я также в некотором роде священнослужитель.
После обоюдно приятной беседы на тему непорочного зачатия и первородного греха я как бы между прочим поинтересовался и историей с младенцем.
— Вы знаете, падре, — сказал я, — мне только лишь сейчас пришло в голову, что я нахожусь в тех местах, о которых мне рассказывала со слезами на глазах одна прихожанка из Тура тому назад около восьми лет.
— Что же вам сообщила эта прихожанка? — спросил отец Жером.
— Восемь лет назад или около того она рассказала мне историю, которая случилась с ней, и ещё была свежа в её памяти. Она сообщила мне, что её сумасшедшая служанка украла у неё ребёнка младенческого возраста, мальчика. Эта сумасшедшая вообразила, что ребёнок её хозяйки – это её дитя. Мало этого, она навоображала про себя ещё Бог весть чего. Эта несчастная утверждала, что она, подобно Деве Марии, удостоилась чуда беспорочного зачатия, но также и то, что родила она во сне. Считая себя равной Деве Марии, она решила, что это дитё следует отдать на воспитание какому-нибудь священнику, дабы он вырастил из него нового Мессию. Бедную женщину никто не воспринимал всерьёз, все считали, что её помешательство совершенно безвредно. Но однажды она выкрала этого младенца и сбежала в неизвестном направлении. Был учинён розыск, и её в конце концов нашли неподалёку от вашего селения, километрах в десяти. Несчастная лежала в беспамятстве на берегу ручья и повторяла «Свершилось! Он у святого человека!» К сожалению, младенца так и не нашли. Её поместили в лечебницу и спустя месяц она призналась, что подкинула этого младенца какому-то сельскому священнику. Больше я эту прихожанку не видел.
— Вот оно что! — воскликнул отец Жером. — Теперь мне всё стало ясно. Видите ли, в октябре 1634 года я нашёл на пороге своего дома колыбельку с младенцем, мальчиком приблизительно трёх месяцев отроду. В колыбельке лежал кошелек, набитый золотом, и записка, в которой значилось только: «11 октября 1633 года». Я ничего не понял, поскольку в этот день не ночевал дома. Впрочем, я припомнил впоследствии, что ко мне на постой попросился один путник, с виду дворянин. Поскольку я был вызван к уминающему, я предложил ему свой ужин и свою кровать, а сам отправился туда, куда мне велел идти мой долг. Я вернулся лишь рано утром, этот дворянин уже уехал. В благодарность за приют он оставил мне десять пистолей. Эта сумма была слишком большой даже для постоялого двора, где он мог бы найти больше удобство, но в нашем селении нет постоялого двора. Я отдал этого ребёнка на воспитание в семью, которая согласилась его принять. Правда, у них имелось уже трое своих детей, но деньги, которые были в колыбельке, решили эту проблему. От себя я добавил те десять пистолей, которые мне оставил этот дворянин, поскольку, сочтя эту плату излишней, я не прикоснулся к ней. Не вам я должен объяснять, что священнослужители не должен предоставлять кров за деньги, я попросту сделал богоугодное дело, предоставив ему свой дом на единственную ночь.
— Это очень интересный рассказ, дорогой отец Жером! — сказал я. — Я постараюсь разыскать эту прихожанку и сообщить ей, что её сын найден после стольких лет.
— К сожалению, на этом история с младенцем не заканчивается, — ответил отец Жером и горестно вздохнул. — Если бы я знал, что у ребёнка есть родители, и что они сокрушаются о его потере, я бы предпринял свои розыски. Но я подумал, что этот ребёнок нежелательный и родители попросту решили от него избавиться.
— Что же случилось дальше, отец Жером? — спросил я, хотя и без того уже знал продолжение этой истории.
— Через неделю после этих событий к нам приехал один знатный дворянин и стал расспрашивать меня о моей жизни. — продолжал священник. — Я изложил ему эту самую историю, поскольку мне на минуту показалось, что это – тот самый путник, который ночевал у меня в тот день, который был обозначен в этой записке. Он спросил меня, что сталось с ребёнком, и я его отвёл к этому семейству. Он пожелал забрать ребёнка себе. Приёмные родители не хотели поначалу его отдавать, опасаясь, что дворянин потребует себе то золото, которое было оставлено в колыбельке вместе с младенцем, но дворянин дал ещё один кошелёк с золотом, как он сказал, в благодарность за то, что они позаботились об этом ребёнке всё то время, пока он был у них. Он забрал ребёнка, и они тотчас же уехали вместе со своим худощавым слугой, который, кажется, был глухонемой, поскольку дворянин объяснялся с ним жестами.
— Благодарю вас, отец Жером, я начинаю понимать, что это, вероятно, был отец этого ребёнка, поскольку его описание соответствует супругу моей прихожанки. — ответил я. — Я очень рад, что всё так хорошо закончилось.
Я простился с отцом Жеромом и поехал в Тур, к Марии де Шеврёз.
Мария встретила меня любезно.
— Анри, я рада вас видеть! — сказала она.
— Герцогиня, я привёз вам письмо, — ответил я и вручил ей письмо от Королевы.
— Герцогиня? — переспросила Мария. — Почему так официально? Разве мы более не друзья?
— Мы больше чем друзья, мы – заговорщики, связанные общим преступлением, — ответил я. — Наша связь легко может стать кровной, причём венчает нас плаха и топор.
— К чему такие мрачные прогнозы, Анри? — спросила Шевретта и надула губки.
В такие минуты она была обворожительна даже в свои почти сорок два года.
— Это простой реализм, — ответил я. — Следует принимать к сведению все возможные исходы нашего предприятия.
— Вы называете его нашим, мне это нравится, — ответила Мария.
— Лишь потому, что меня в него втянули, — ответил я. — Всю эту возню я считаю неразумной, поскольку кардинал итак одной ногой стоит в могиле.
— Но и Король также на полпути туда, — возразила Шевретта. — Если Король его опередит, кардинал подомнёт всех под себя!
— Чепуха, — возразил я. — Но вот если заговор провалится, тогда именно это и случится – кардинал подомнёт всех под себя.
— С чего бы ему провалиться? — спросила Мария.
— Вас слишком много, и вы все не доверяете друг другу, — ответил я. — Хороший заговор – тот, в котором главных участников мало, но все они достаточно решительны. В вашем же случае участников, считающих себя главными, слишком много, а решительных среди них нет ни одного. По большому счёту для того, чтобы устранить кардинала, достаточно одного человека. Где же ваш новый Клеман или Равальяк?
— Времена Клеманов и Равальяков закончились, — печально ответила Мария.
— Эти времена никогда не закончатся, — возразил я. — Появятся новые Фельтоны и прочие фанатики.
— Но в наших рядах таких нет, — ответила Мария. — Никто не хочет лишиться головы.
— Вот именно, — согласился я. — Никто не желает лишиться головы, и поэтому каждый подставляет головы других. Я предчувствую измену. Лучше было бы найти одного фанатика, нежели вновь вовлекать в дело десяток принцев и герцогов, каждый из которых ждёт решительных действий от других. К чему, например, этот предварительный договор с Испанией? К чему посвящать в планы герцога Буйонского? Вы хотите оповестить о своих планах всю Европу?
— Мы хотим заручиться поддержкой всей Европы, — ответила Шевретта.
— Напрасно, — сказал я. — Если бы делами руководил я, тогда я сначала бы устранил Ришельё, а уже после этого арестовал бы графа Рошфора, графа Жана Галара де Брасака, Жака Мартена, сьера де Лобардемона, Франсуа Ситуа, Франсуа-Аннибала д'Эстре, Дени Шарпантье, Габриэля де Лобеспина, маркизу Франсуазу де Сувре де Лансак, Луи Фелипо де Ля Вриер маркиза де Шатонёф виконта де Сен-Флорентен, епископа Манда Сильвестра де Марсийака, госпожу Комбале, советника парижского парламента Рене де Вуайе де Полми графа д'Аржансон, …
— Достаточно, Анри, — перебила меня Мария, — я сама могу составить такой же полный список. Что дальше?
— Когда Ришельё был бы убит, для ареста всех этих его сторонников было бы достаточно устного согласия Короля и решительных действий со стороны того же Сен-Мара, подкреплённого мушкетёрами господина де Тревиля. Париж был бы наш, Франция была бы наша. Я имею в виду Королеву.
— Да, Анри, этот план хорош, но что же дальше? — спросила Мария.
— Королю следовало бы предложить новую кандидатуру на пост первого министра, — сказал я.
— Эта кандидатура уже есть – это Сен-Мар, — ответила Мария.
— Его бы, возможно, утвердил Король, но он не справился бы, — возразил я.
— Тогда кто же? — спросила Мария.
— Де Ту, — ответил я.
— Но Король его не утвердит! — возразила Мария.
— Утвердит, если Сен-Мар попросит, — ответил я.
— А какой же смысл Сен-Мару просить за де Ту? — спросила Мария.
— А смысл тот, что тогда де Ту мог бы уговорить Короля сделать Сен-Мара коннетаблем Франции и женить на Марии Гонзаго, — ответил я.
— Что же дальше? — спросила Мария.
— Вот уже только после этого Королева должна была бы убедить Короля примириться с Испанией, Савойей, Седаном, охладить отношения с Англией…— ответил я.
— Красиво, ничего не скажешь, — согласилась Мария. — Но наш план также хорош.
— Он хорош в том случае, если кардинал вас не опередит, — возразил я. — Пока вы возитесь с договорами, кардинал может всех вас арестовать.
— Вас? — переспросила Мария.
— Вас или нас, какая разница? — спросил я. — Это не меняет сути дела. Лишние бумаги, пересылаемые через половину Франции и половину Испании с гонцами, с которыми в дороге может случиться что угодно! Это слишком большой риск. Ведь эти письма даже не зашифрованы!
— Не можем же мы посылать Королю Испании зашифрованные письма! — возразила Шевретта.
— Почему нет? — удивился я. — Один гонец привёз бы ему зашифрованное письмо, а другой гонец, который должен был бы двигаться по совсем иному пути, привёз бы ключи к этому шифру. Впрочем, как я уже сказал, все эти предварительные соглашения преждевременны. Следовало бы сначала свергнуть кардинала, а затем затевать эту переписку.
— Ваше оружие – шпага, господин Арамис, а наше оружие – перо и бумага, — ответила Шевретта. — Не всем же быть мужчинами, и не всем же решать свои проблемы с помощью шпаги и мушкета!
— Но вы, моя дорогая, как мне кажется, тоже способны носить мужское платье, шпагу и мушкет, а также скакать верхом в сопровождении столь же отважной служанки Кэтти! — ответил я.
— Откуда вы знаете? — спросила Мария.
— Ваш друг Ларошфуко бывает порой столь болтлив… — сказал я. — Между прочим, знает ли он о предварительном договоре? Доверяете ли вы ему?
— Вы ревнуете, д’Эрбле! — воскликнула Мария со счастливым смехом. — Вы ревнуете, следовательно, вы всё ещё любите меня!
— Не всё ли равно? — улыбнулся я. — Скажу лишь одно. Если бы не моё отношение к вам, Мария, я вряд ли дал себя втянуть в этот заговор.
— Но ведь вы, кажется, беззаветно преданы Королеве, разве не так? — спросила Мария.
— Не так беззаветно, как вы полагаете, — отмахнулся я. — По этой части д’Артаньян намного меня превосходит. Я готов уважать его преданность и помочь ему в деле защиты Королевы от кардинала, но я в большей степени считаю себя недругом Ришельё, нежели слугой Королеве.
— Кому же вы преданы по-настоящему, Анри? — спросила Мария.
— Любви и дружбе, Мария, — ответил я. — Прежде всего – любви, а это означает самому себе. Но также и дружбе. Мне нравятся мои друзья. Они готовы пожертвовать жизнью друг ради друга, и ради меня тоже, так что мне иногда кажется, что и я готов был бы на подобное самопожертвование. Впрочем, я не уверен. Я надеюсь, что судьба не потребует от меня подобной жертвы.
— Итак, значит, любви, но, прежде всего, самому себе? — переспросила с иронией Мария. — А мне казалось, что вы…
— Что вам такое казалось? — переспросил я безмятежным тоном.
— Орден Иезуитов, — сказала Мария и посмотрела мне в глаза.
— Что – Орден Иезуитов? — переспросил я, стараясь скрыть смущение. — Вы хотите в него вступить?
— Не притворяйтесь, д’Эрбле! — ответила Шевретта. — Вы прекрасно знаете, что в Орден не принимают женщин.
— Иначе вы бы в него вступили? — попробовал отшутиться я.
— Может быть, — ответила Мария. — Но ведь вы уже состоите в нём, не так ли?
— А вы, моя дорогая, кажется, имели некоторое приключение в местечке Рош-Лабейль?
Мария густо покраснела.
— Не будем придавать значения пустым сплетням, моя дорогая, — сказал я миролюбивым тоном. — Я бы ни за что не поверил всему тому, что о вас рассказывают. И, кроме того, мы ведь друзья. Так почему бы и вам не перестать верить различным слухам обо мне?
— Я не верю слухам, я спрашиваю вас напрямик, вы состоите в этом Ордене? — спросила Мария.
— Как только мне потребуется обсудить это с вами, я немедленно сообщу вам всё, что вам надлежит знать об этом, — ответил я. — Как вы, наверное, знаете, Орден не делает тайны из того, кто является его членами, но и не одобряет излишние домыслы вокруг этого. К делу, которым мы в настоящее время занимаемся, это не имеет никакого отношения. Будет ли ответ для Королевы на её письмо?
— Анри! Хватит о делах! Неужели вы не соскучились по вашей маленькой Шевретте? — спросила Мария.
— Разумеется соскучился, моя дорогая, — ответил я. — Но вы же знаете, что прежде, чем заняться любовью, мне необходимо хотя бы немного поговорить о политике или о каких-нибудь тайнах. Без этого я остаюсь холодным.
— О, Анри, я знаю, что рассказать тебе для того, чтобы твоя холодность пропала, словно её и не было, — ответила Мария.
Я вновь ощутил ту волшебную притягательность этой женщины.
— Что за тайна, Мария? — спросил я игривым тоном.
— Знаешь ли ты, кого родила Королева 5 сентября 1638 года? — спросила она.
— Разумеется! — воскликнул я. — Об этом знает вся Франция! Она родила Дофина, Людовика Богоданного, Луи-Дьёдонне.
— Ошибаешься, мой дорогой! — воскликнула Мария, расстёгивая лиф. — Ну что? Возбуждает тебя эта тайна?
— Ещё как! — воскликнул я, обхватив её за талию и припав губами к её груди. — Говори же!
— Она родила двойню! — с торжеством произнесла Мария. — Двух братьев-близнецов, неотличимых один от другого! Даже родинки у них на одних и тех же местах! Второго назвали Луи-Филиппом и Ришельё велел его спрятать.
— Мария, если это правда… Ты великолепна! — воскликнул я. — Откуда ты это знаешь?
— Чепуха! — воскликнула Мария, заражаясь моим возбуждением. — Ты хотел спросить совсем другое!
— Что же я хотел спросить? — прошептал я в её ухо.
— Ты хотел спросить, кто ещё, кроме меня, повитухи, Королевы, Короля и кардинала посвящён в эту тайну, разве не так? — страстно прошептала она в ответ.
— Кто же? — спросил я, прижимая её к себе.
— Никто… — ответила Мария. — Никто, если не считать тебя, Анри.
— Ах, Мария, ты – прелесть! — только и смог ответить я.
Эта ночь до самого утра пролетела как один миг.