В своем эссе писательница рассуждает о том, почему так мало женщины преуспели в литературе. По ее мнению, причина этого -- неблагоприятные жизненные условия, в которые женщину ставило традиционное общество. В качестве примера она берет 2 элемента, как ей кажется, совершенно обязательных для нормального творчества -- независимый доход и собственную комнату -- и показывает, как туго со всем этим было до сего дня (начало XX в) у женщин.
ЭССЕ ВУЛФ И ПОПУЛЯРНОСТЬ ЖАНРА
Эссе написано легко и увлекательно: от общих рассуждений писательница переходит к жизненным наблюдениям и ситуациям, а от них снова к аналитическим обобщениям.
Работа впервые опубликована знаменитым английским издательством Хогарт пресс в 1929 году и в этом же году почти одновременно появилась в США. Книга разошлась очень быстро, и для такого сорта литературы -- ибо это эссе, хотя и написано легко, но все же на довольно отвлеченную тему -- успех можно считать колоссальным. Достаточно сказать, что часть тиража (ок 600 экз) шла по подписке. Впервые на прилавках книга появилась 29 октября, а к 19 ноября все подписчики забрали свои заказы: пришлось печатать дополнительный тираж. То есть английская читательская публика к тому времени уже вполне созрела для интеллектуальной прозы.
Чего не скажешь о наших писателях. В начале 1990-х гг автор данной заметки принес перевод отдельных эпизодов вулфовского эссе в местный провинциальный альманах. Его редактор Кудинов (фамилия абсолютно ничего не говорящая читателям, хотя и подлинная) сказал: "Это не материал для литературного журнала. Слишком научно и наворотисто". А редактор другого журнала (их у нас на содержании администрации на Алтае 2) Козлов, кстати относящийся ко мне с симпатией, был еще категоричнее: "Я ничего не понял. Думал, думал, о чем это. И сказал себе, да это же как думский закон, ни больше ни меньше".
Впрочем, наш читатель гораздо умнее писателей. В одном из блогов Live journal'а я нашел довольно большой форум по "A room of her own" (английское название), из которого следовало, во-первых, что достаточное количество людей читало эссе по-английски, а, во-вторых, что проблема собственной комнаты для творчества весьма актуальна в нашей стране и в наше время.
После первой публикации эссе много раз переиздавалось, а еще чаще его фрагменты включались в различные антологии и хрестоматии. Еще в марте 1929 года (то есть до появления отдельного издания) оно было включено в антологию "Женщина и литературное творчество". В наше время ряд фрагментов без конца воспроизводится в аудиокнигах, особенности тот, где Вулф пытается проследить судьбу женщины шекспировского таланта (вымышленной сестры английского гения), если бы она вознамерилась повторить творческий путь своего "брата".
Кажется, литературный жанр эссе не располагает к разного рода инсценировкам и экранизациям. ("Это не литература," -- говорил Кудинов. -- "Вы просто плохо знаете литературу" -- "Я плохо? Да я уже 50 лет как поэт" -- "Талантливые поэты столько вообще не живут"). Тем не менее "Собственная комната" инсценировалась на телевидении дважды.
В качестве сюжета для одной из инсценировок как раз взят эпизод с талантливой "сестрой Шекспира". Она, переодевшись мужчиной, отправляется в Лондон. В нее (него, речь идет о нетрадиционных привязанностях) влюбляется молодой лорд, сама же она влюбляется в молоденькую актрису театра (намек на якобы на лесбиянство самой писательницы активно муссируемое у современных критиков и исследователей). Вот такая комедия ошибок весьма веселит зрителя. Кстати, на эту же тему шекспировой сестры существует популярная песня рок-группы Смитс.
Другая инсценировка принадлежит актрисе Э. Аткинс и была реализована Бостонским телевидением в рамках проекта "Театра шедевров" (Masterpiece Theatre) в 1991 г. Это моноспектакль, в котором актриса в роли Вирджинии Вулф дает лекцию в Оксфордском университете (эссе первоначально возникло из нескольких лекций, читанных там писательницей в 1928 г).
А чтобы это было не утомительно -- очень трудно концентрировать внимание зрителя на сплошном монологе в 53 минуты -- придуман интересный режиссерский ход. В собеседники лектору дается университетская аудитория, но не визуально, а через как бы производимые ею шумовые эффекты: смех, молчание, вопросы и реплики, которые обращены к лектору из воображаемого зала и на которые та живо реагирует, порою даже прерывая нить своих рассуждений.
Две инсценировки -- два типа представления явления культуры: попсовый и собственно культурный.
"Я предвижу, -- заносила писательница в своем дневнике накануне появления эссе, -- что я не добьюсь иной критики, чем увиливающая в шутовские пробежки... что пресса будет благожелательна, говорить об очаровании, блеске, кроме того, я буду атакована как феминиста и стану объектом намеков на сапфизм (неологизм писательницы = лесбиянство)... я получу массу писем от молоденьких женщин. Я боюсь, никто не примет меня всерьез".
Так все и случилось, как Вулф предвидела. До сих пор критика, как Земля вокруг Солнца, вертится вокруг этих тем. "Распущенность, феминизм и ненависть к мужчинам" -- так называется статья некоего Д. Рича, профессора Чикагского университета, читающего курс лекций по В. Вулф.
Однако все же всерьез писательницу приняли и ей посвящено много серьезных аналитических материалов. То есть восприятие ее творчества раздвоилось, как и в случае с упомянутыми экранизациями.
Литература в наше время стремительно умирает. "Вечные спутники" имеют некоторый шанс на выживание лишь нарвавшись на экранизацию, аудиовоспроизведение и другие современные средства. Одним из них является Интернет. В. Вулф благодаря ему получила очень широкое распространение. Ей посвящено несколько сайтов, а страниц, всяких там блогов, где как мячик перекидываются одни и те же сведения из справочников и энциклопедий, не счесть.
Однако Интернет имеет и собственные средства, которые так и хочется назвать художественными. В Алабамском университете, где существует один из сайтов о писательнице (позднее ставший платным и закрытым для широкой публики), собрана композиция из цитат этой "Комнаты" с именами женщин-писательниц. К цитатам добавлены сведения об этих писательницах и поэтессах, отрывки из их произведений. В результате получилось нечто совсем отличное от "Комнаты", но совершенно самостоятельное, цельное и независимое, куда эссе вошло лишь как один из компонентов. Возможно, этот тот путь, которым литературе суждено прорваться в будущее.
ПРИЛОЖЕНИЕ
В. ВУЛФ. "О ЧТЕНИИ И ПИСАНИИ" (ИЗ ЭССЕ "КОМНАТА В ЕЕ РАСПОРЯЖЕНИИ")
Необходимо отцедить, что есть в твоих впечатлениях личного и случайного и таким образом выделить чистый флюид, густую смолу правды
Как должна я обнаружить зерно правды, погребенное во всей этой бумажной массе? Я спрашиваю себя и психанув начинаю шарить глазами по длинным спискам названий и авторов. И, mash tobe, оказывается, даже сами названия книг дают ход твоим мыслям
Ученый, насобаченный в кабинетных исследованиях, имеет, ясное дело, определенные навыки не терять нить своего пути среди многочисленных тропинок и ответвлений, увлекающих его в сторону от исследуемого вопроса. Он подобен пастуху, который неукоснительно доводит овцу до нужного загона.Специалист, рядом с которым мне довелось работать, усиленно делал выписки из фолиантов, извлекал драгоценные для него крупицы каждые десять минут
5. [о поиске книг, нужных для работы] Чтение журналов без определенной цели мало что может дать пистелю в его работе. Но так сказать, все мы люди, и всех нас гложе червячок любопытства. Поэтому так интересно читать газетную попсятину о какой-нибудь ерунде, типа рассуждений о советском социализме
Многие из них пишутся в эмоциональной запарке и далеки от холодного блеска истины
Мой элементарный психологический опыт, не нуждающийся в подкреплении мнением профессиональных авторитетов, показывает мне, глядящей в ноутбук, что все скетчи ученого психолога о злобе, продиктованы только его личной злобой. Злоба проникает и в меня, когда я читаю его. Но какое это имеет отношение к предмету исследования? И часто перечитывая написанное, я вижу, как моим пером по очереди водили испытываемые мною при писании чувства: интерес, замешательство, удивление, скука... Прим ред: естественно, все мужчины, и в частности Стриндберг, на которого В. Вулф особенно взъелась. пишут не так. Женщина для их рассуждений, как красная тряпка для быка
Когда спорщик спорит бесстрастно, он нацелен только на аргументацию по существу. Соответственно, внимание читателя направлено только на его аргументы. Если он бесстрастно пишет, скажем, о женщине (очень больная для авторши тема), он использует для обоснования своих доводов неопровержимые доказательства и ему по фиг, что результат его умствований будет скорее тот, чем иной. Нормальный читатель при этом также не будет психовать. Он просто вынужден будет принять факт, как мы принимаем любой факт, скажем, что горох зеленый
Чтобы сделать женский персонаж живым -- значит думать о ней поэтически и прозаически в один и тот же момент. Ну типа -- а подать сюда Анну Каренину. 36 лет, одевается обычно в голубое, носит черную шляпу и обута в коричневые туфли. Но при этом не терять из виду, что она вместилище разных мыслей и настроений, которые в ней шныряют туда-сюда наподобие молекул газа в сосуде. Но если вы попробуете так писать, описывая, скажем, русскую деревенскую бабу, вас ждет неудача: откуда нам в Англии набраться фактов о русской глубинке?
В самом деле, вплоть до XVIII в писателями, возможно, ничего не сказано о себе и своих мыслях (понятно, Августин здесь не в счет -- он же блаженный). Руссо, наверное, был первым, кто заверещал о себе. Но уже в следующем столетии самообнажение зашло так далеко, что всякую пишущую дрянь хлебом не корми, дай высказаться о себе любимом и состоянии своих мозгов в разного рода confesseions, автобиографиях, интервью и пр. А уж вслед за ними кто только не составляет их биографий и не исследует под микроскопом их дневников, писем, даже случайных записок на предмет выявления, что у писателей было, а чего не было. Мы не знаем, чего там думал Шекспир, когда писал "Короля Лира", но нам известно в каком настроении Карлейль писал тот или иной пассаж своей "Французской революции", через что прошел Флобер. воображая себя мадам Бовари, и что творилось в подсознании Пушкина, какие сомнения, радости. горести боролись в его душе, когда он создавал гениальное
Ветер по морю гуляет,
И кораблик подгоняет.
Он бежит себе в волнах,
На раздутых парусах
Когда пишешь о жизни великих писателей, тебя подстерегают множество неудобств и трудностей. Исследователь отыскивает в этой гигантской куче confessions и автобиографий массу фактов и деталей, которые плохо согласуются друг с другом. Писатели тоже не прочь приврать о себе, порой и не замечая этого. Тебе никто не помогает, а деньги на жизнь нужны, да и сама жизнь не вечна. А миру по барабану твоя работа: если их что и интересует в жизни великих людей, то это пикантные подробности. Мало желающих знать, как Флобер мучился в поисках правильного слова или Карлейль находил тот или иной факт, а потом скрупулезно проверял его
Именно гениальных людей так болезненно заботит то, что о них скажет потомство, в то время как к сплетням окружающих они мало чувствительны в отличие от обычных людей
Голова писателя, если он хочет свободно дать выход всего того, что нагноилось у него внутри, должна быть наподобие булькающего котла. Навроде Льва Толстого, когда тот, как можно предположить на основе доступных материалов, писал свою "Анну Каренину". Ничто не должно препятствовать его творческим потугам внутри него самого. Писаемое должно свободно изливаться, будто его рождает не память рабская, но чувство
Допустим, к примеру, что люди были бы представлены в литературе только через их любовь к женщине, но ни как друзья, солдаты, мыслители, мечтатели. Какая часть шекспировских или льватолстовких героев была бы дезавурована в их пьесах или романах и как была бы кастрирована при этом литература. Мы могли бы достаточно полно иметь представление об Отелло или Анне Каренине, в значительной степени об Антонии или княжне Марье. Но ни Гамлете, ни Левине, ни одиноком Стриндберга. Как было бы обеднена литература, если бы повествование заканчивалось в тот момент, когда закрывается дверь после ухода женщин
Прибыток умственной активности среди женского населения Европы, начиная где-то с середины XVIII века -- разговоры, пусть и бесцельный и нелепый вздор, когда иная ветреная дама бралась толковать Сэя иль Бентама, литсалоны и союзы писателей, писание эссе, перевод классиков -- во многом объясняется тем, что женщины потеснили здесь мужиков в свою пользу по части трансформации интеллектуальной энергии в денежные знаки
Шедевры отнюдь не дети одного отца. Они отпрыски совместных усилий многих умов и многих лет интеллектуальной работы, высасывающих квинтэссенцию идей из народных масс. Опыт этих масс как бы аккумулирется часто в одном единственном голосе гения
Если женщина в викторианской Англии писала, она должна была писать в общей гостиной. Мисс Найтингэйл весьма эмоциональна сетовала по этому поводу: "У женщины нет для себя ни даже полчасика, когда бы она могла оставаться одна -- ее вечно кто-нибудь да прерывал. В таких условиях проще писать прозу, даже волюминозные романы, чем поэзию или пьесу, где требуется гораздо больше концентрации". Джейн Остин творила в таких условиях до конца своих дней. "Как только она могла в таких условиях написать что-либо путное", -- удивляется в своих воспоминаниях ее племянник. -- "У нее не было своего сепаратного кабинета для писания. Она должна была писать в общей гостиной, постоянно прерываемая случайным вмешательством. Она должна была следить, чтобы ее занятия не были замечены слугами или гостями или еще кем-либо, кроме ее ближайших родственников. Джейн Остин как подпольщица-революционерка, прятала свои рукописи или закрывала их тряпками, когда входили посторонние
вся женская наблюдательность в XIX веке была заточена на наблюдении характеров, на эмоциональной стороне человеческой природы. В течение столетий женская чувствительность развивалась в домашнем кругу и гостиных. Там женщина находилась в эпицентре личных человеческих отношений, столкновении характеров и эмоций. Поэтому, когда женщина среднего класса начала влезать в литературу, естественным жанром для нее стал дамский роман
Размышляя о структуре известных романов, поражаешься их приличной сложности. Романы скомпонованы из массы различных суждений, отображений сотен нюансов разных эмоций. И все это держится не рассыпаясь на составные элементы. Удивительно, что блюдо, состряпанное из такого количества инградиентов, отдает одним и тем же вкусом, по крайней мере, в основных чертах, как для английского, так и для русского, а, возможно, и китайского читателя.
То делает создания настоящего писателя непотопляемо живучими -- это их особая честность (на уме у меня прежде всего "Война и мир"). Та честность. которая нечто иное, чем отдача вовремя долгов или нарушение данного обещания. Честность писателя -- это особое свойство, это его убеждение в том, что он высказывает истину. Читая его роман, мы чувствуем, что ничего такого в действительности не бывает, люди вовсе не таковы, какими он их описывает. Но он убеждает вас, что так оно и есть на самом деле, так все и происходит. Каждая фраза, каждая сцена стоят на этом. Похоже, природа дала нам особое видение, некое внутреннее зрение, которое позволяет нам отсекать истину от неистины даже вопреки собственного опыта
все эти часы, отданные чтению, которым, к примеру, стародавние монахи отдавались сотни лет назад, имели целью чередование работы и отдыха. Последний при этом понимался не как ничегонеделанье, а как смена одного рода деятельности другим
писательство -- это искусство, но не способ самовыразиться
Поначалу я стараюсь прошвырнуться глазами по всей странице сверху донизу. Я стараюсь ухватить зачин из первого предложения, прежде чем грузить свою память голубыми глазами, статной фигурой и отношениями между Стешей и Эдиком. Какое-то время я пытаясь понять, в руках некоего Кирилина перо или сломанная авторучка. Я словно бы пробую зачин языком на вкус. Пытаясь продвинуться дальше, я мало-помалу замечаю, что гладкое скольжение по строчкам не получается. Что-то скребет, трещит, то одно, то другое слово не попадают в колею. "Не климатит", как любили говорить авторы в старинных пьесах
писатель нагромождает с самого начала слишком много фактов. Ясно, что половину из них он будет никак не в состоянии использовать в книге предлагаемого размера
Его приколы, плевки и антипатии скрыты от нас. Писатель не угощает нас своими "откровениями", он никогда не грузит нас своим мнениями. Всякие намеки на протест, проповедь, обличение несправедливостей, попытки расквитаться с противниками, всякие ламентации на тему "мир жесток" прогорели в нем и остались тем углеродом в пучине его самознания без видимого выхлопа наружу, который и дает ему возможность свободно жить и дышать. Поэтому река его поэзии течет чистой и незамутненной. Это Шекспир
Жизненный опыт, не мимолетний, должен укорениться в душе глубоко. И вместе с тем он должен быть "дезинфицирован" временем, т. е. не вызывать непосредственных эмоций. И только тогда он может стать материалом искусства.