В разных буржуазных статьях можно встретить много констатаций того факта, что, дескать, в латиноамериканском обществе происходит левый (или левоцентристский) поворот. Но в этих статьях практически невозможно найти какое-то хотя бы минимально умное объяснение этого явления. Буржуазным учёным не свойственно рассматривать историю как закономерный процесс, они объясняют её повороты лишь волей тех или иных политиков; причины же именно такой воли политиков, соответствующего изменения настроений большой части народа и, наконец, появления возможности осуществлять этот курс лежат вне пределов понимания буржуазных политологов.
Довольно долгое время всякие попытки легального социального реформизма, идущего вразрез с интересами империализма, наталкивались на жестокое противодействие империалистов и их местных реакционных лакеев. Поэтому очень многие революционеры видели выход только в массовой вооружённой борьбе (желательно – в масштабе нескольких стран); они шли на эту борьбу, жертвовали собой и зачастую терпели тяжёлые неудачи. И вдруг обычным буржуазно-демократическим, выборным путём (!) то в Аргентине, то в Мексике, то в Боливии, то в Сальвадоре, то в Колумбии, то в Бразилии, то в Венесуэле, то в той же Чили к рулю государства приходят представители этих левоцентристских социальных реформаторов и получают возможность проводить свой политический курс, - не удивительно ли?
Ясно, что в основе такой перемены должны лежат какие-то весомые объективные факторы. Нам надо постараться понять как факторы, побуждающие к такому изменению, так и факторы, делающие его практически возможным.
На данном этапе нашего разбирательства, по-видимому, есть смысл выдвинуть лишь гипотезу, пока не утверждая уверенно, что дело именно в этом.
- - - -
Вероятно, прежде всего нужно сказать об изменении в настроении низов. Предыдущая затяжная вооружённая борьба даже при её неудаче радикализировала многих и усилила и так издавна существующий антиамериканизм. Партии капиталистической буржуазии оказались в ситуации, когда открытое антинациональное служение интересам США стало чревато новыми, ещё более острыми вспышками низовой борьбы. Как видим, даже в бесперспективных вариантах беззаветная борьба героев не проходит напрасно.
Одно это, конечно, не повлияло бы на сущность курса местной капиталистической буржуазии, - она просто проводила бы его более тонко и осторожно. Но история сделала своеобразный «подарок»: очередное усугубление кризиса в мировой капиталистической системе, прежде делавшей ставку на государственное регулирование, вынудило её (капиталистическую систему) опять отойти к либеральной модели свободно-рыночного хозяйствования. Этот освобождённый от государственных «пут» капитализм, естественно, показал себя во всей полноте известных нам капиталистических закономерностей; он действительно несколько помог преодолеть кризисность капиталистического хозяйства, но, как и следовало ожидать, в том числе и ценой переложения тягот на низы, - и что немаловажно, не только на самые нижние низы, но и на нижнюю часть тех, кого прежде относили к «средним слоям». В Латинской Америке дело усугубилось ещё и тем, что свободная либеральная модель внедрялась здесь однотипно, шаблонно, без учёта специфики стран (что-то подобное внедрению этой модели в России 90-х годов). Недовольство таким курсом, а следовательно – и буржуазными партиями, проводившими его, очень сильно возросло, причём в очень разных слоях общества.
Правящая буржуазия стала искать выход. Получилось сочетание двух одинаково направленных тенденций: тенденции усиления на этой волне политического влияния различных «левых» и «полулевых» политических сил и тенденции части капиталистической буржуазии во избежание социального взрыва включить в дело известную схему социал-демократического «выпускания пара», время от времени применяемую буржуазными социал-демократами Европы.
Итак, ситуация потребовала некоторого (как рассчитывала капиталистическая буржуазия – не очень далеко идущего) «полевения» капитализма. В этом, по-видимому, и заключается фактор необходимости так называемого «левого поворота».
Мы знаем, что в истории один фактор необходимости не ведёт ещё к практической перемене. Необходимость может сохраняться и накапливаться значительное время, пока не сложатся возможности для её практического осуществления. Но в данном случае сложились и возможности. Во-первых, либеральная модель капиталистического хозяйствования потребовала оживления механизма буржуазной демократии. Во-вторых, развитие, расширение, углубление и упрочение местного капитализма и, следовательно, местных капиталистических интересов (причём сопровождаемое укреплением экономической интеграции латиноамериканских стран) вызвало снижение количественной доли и политического веса местного компрадорства и тем уменьшило как политическое влияние крайне правых элементов внутри латиноамериканских стран, так и возможность империализма насаждать выгодные им режимы прямым, грубым способом.
Появилось, так сказать, временное «окно», в которое смогла легальным способом прорваться левоцентристская тенденция, идущая от накопившегося недовольства низов, причём низов самого широкого классового ( а значит – и мировоззренческого) состава. Представители этого течения не сковывали себя какими-то жёсткими теоретическими принципами, а вели себя очень прагматично, строя свои заявления именно на насущных проблемах самых разных слоёв населения.
Повторим ещё раз, что это изменение, называемое в политологической литературе «левым (или левоцентристским) поворотом», ни в какой мере не является революцией, не только социалистической, но даже и народно-демократической. Мы имеем здесь прежний капиталистический способ производства, лишь пытающийся решить (или ослабить) проблемы огромного социального неравенства (так характерного для латиноамериканских стран) и невыгодной империалистической зависимости и использующий для этого (в зависимости от того, какая конкретная политическая сила взяла руль государственного управления) методы, лежащие в диапазоне от обычной буржуазной социал-демократии до так называемого «мелкобуржуазного социализма».
Да, может быть, ход событий заставит (особенно в случае более радикальных правительств) перейти к стимулированию, по крайней мере, народно-демократической революции, но пока этого нет. И именно потому, что пока этого нет, нет и явной контрреволюционной волны, вызывающей прямую гражданскую войну. Местная капиталистическая буржуазия частью довольствуется теми возможностями, какие даёт ей сохранение прежнего капиталистического способа производства, а частью (в то же время) не забывает и о попытках то чуть слабей, то сильней «тянуть одеяло на себя», ловя левоцентристские правительства на слабостях, промахах и проблемах.
Внутриполитический курс этих реформаторов по сути одинаков; как уже сказано, в зависимости от радикальности этих правительств, могут отличаться масштабы действий и методы действий, но цель курса одна и та же – сохраняя капиталистический способ хозяйствования, повернуть его в сторону большей социальной политики, или другими словами – не входя в конфликтность с капиталистической буржуазией, получить возможность более справедливого распределения продукта.
Такой же по сути сходной, отличающейся лишь степенью, является и внешнеполитическая деятельность: очень большое внимание укреплению межгосударственных политических и экономических связей в своём латиноамериканском регионе; сохранение выгодных технических и экномических отношений с США и Европой при одновременном неприятии империалистических отрицательностей; существенное наращивание сотрудничества с другими, новыми мировыми центрами экономической силы.
* * *
Постепенный разбор сложных процессов в Латинской Америке подвёл нас к большому вопросу, и правильный ответ на этот вопрос важен и для других стран тоже. Речь идёт о путях народно-демократических преобразований. Найти готовую правильную теорию по этой теме практически невозможно, - насколько мне известно, этой темой до сих пор не занимались с такой серьёзностью, какой она требует. Вот почему те толкования, какие я попытаюсь здесь дать, безусловно, будут недостаточно полными и даже, может быть, с прямыми ошибками. Поэтому, приводя здесь этот текст, я оставляю за собой право не раз критически пересматривать его в будущем, если в этом возникнет необходимость.
В чём суть вопроса? Теория вполне допускает (тем более в эпоху империализма) кроме классических социалистических революций и возможность революций народно-демократических. В отличие от социалистической, народно-демократическая революция не замахивается на сам капиталистический строй, а лишь поворачивает его, насколько это выполнимо, в сторону сильной социальной политики на пользу широких народных низов. Народно-демократические революции становятся возможными и необходимыми там, где сформировавшийся олигархат (на местной основе или в качестве компрадорского придатка внешнего империализма) вступает в острые противоречия с интересами попираемых народных низов. Наличие такого олигархата создаёт силу, противостоящую протестному движению низов, и требует с их стороны соответствующего применения революционного насилия для свержения этой власти. Такую революцию совершают накопившие критическую массу недовольства широкие слои низовой мелкой буржуазии и пролетариата, впрочем и при возможном союзничестве (хотя и на вторых политических ролях) части неолиархической и некомпрадорской капиталистической буржуазии.
Эта теория нам понятна. Нам более-менее понятны и перспективы таких революций. Если пролетариат силён и возглавляется сильной и влиятельной коммунистической организацией, он может взять на себя руководство народно-демократической революцией. Дальнейшее зависит от готовности этого общества к прямым социалистическим преобразованиям, - степенью этой готовности (или неготовности) определяется степень опосредованности поэтапного перехода к революции социалистической при правильных отношениях с союзнической частью мелкой буржуазии. Если же пролетариат и его организация пока слабы, руководство такой революцией будет в руках народно-демократической союзнической диктатуры и капитализм, пытающийся быть социально-ориентированным, будет (при правильной политике) держаться до тех пор, пока накопившиеся неизбежные экономические и социальные противоречия капитализма не приведут его к кризисной развилке: либо возвратиться опять в обычный капитализм, отказавшись от бремени социальной политики, либо начать движение к социалистическим преобразованиям.
Но процессы в ряде стран Латинской Америки как будто бы показывают нам переход к такого рода социально-ориентированному капитализму без народно-демократических революций. В этом и заключается вопрос, с которым пришлось столкнуться. До сих пор попытки, не прибегая к народно-демократической революции, каким-либо образом повернуть социальную политику к низам назывались в теории реформизмом. Различие между буржуазным (социал-демократическим) реформизмом и так называемым «левым реформизмом» (осуществляемым мелкобуржуазными политическими организациями) состоит лишь в том, что второй реформизм замахивается на большее, чем первый, но благие реформы и тех и других одинаково (и в отличие от народно-демократического капитализма – довольно скоро) упираются в классические законы обычного капитализма, которые не только «нейтрализуют» пользу от реформ, но и для возможности обычного капиталистического развития вынуждают отказаться от таких «социальных излишеств».
Для того, чтобы этого не было, нужно или вовсе уйти от капиталистического способа производства (социалистические преобразования), или, по крайней мере, уйти от классической схемы капитализма, взяв его под централизованное государственное управление народно-демократической власти. Такое радикальное народно-демократическое изменение капиталистической схемы (насколько можно судить по марксистской теории) не может не столкнуться с противодействием сторонников обычного капитализма и поэтому требует революционного насилия и народно-демократической диктатуры.
Но не показывает ли так называемый «левый поворот» в Латинской Америке, что народно-демократическая революция, её насилие и её диктатура совсем не обязательны и что или капиталистическую схему можно нужным образом изменить и в рамках обычной буржуазной демократии, или эту схему вообще можно не менять, но тем не менее добиться больших и долгих успехов одним реформизмом? Нет, это не может быть так, это решительно противоречило бы марксистскому взгляду на историю. Так что же мы имеем на самом деле?
Прежде чем хотя бы предварительно и предположительно ответить на этот вопрос, нужно провести грамотную классификацию этих процессов. Все латиноамериканские страны «левого поворота» (о котором с такой огульной любовью говорят всякие «левые» авторы) следует не валить в одну «левоповоротную» кучу, а разделить на четыре группы. К первой группе отнесём страны с обычным буржуазным социал-демократическим реформизмом; ко второй группе – страны с реформизмом левым, мелкобуржуазным; к третьей – страны, в которых простой левый реформизм вынужденно начинает переходить в народно-демократическую революцию; к четвёртой – страны, вошедшие в социально-ориентированный капитализм через уже совершённую прежде народно-демократическую революцию.
И разбирать ход дел в этих странах нужно по каждой группе отдельно, так как это четыре разных процесса. Без такого раздельного подхода мы просто запутаемся в обще-левой риторике. Всякий серьёзный разбор, как известно, должен начинаться со строгих определений и правильной классификации, - иначе путаница неизбежна.
* * *
В предыдущем тексте говорилось о неправильности обозначать одним общим, огульным выражением «левые правительства» существенно разные политические модели. Наши российские буржуазные политологи рассуждают только таким образом, ну да что с них взять. Но вот то, что бесклассовое словечко «левый» широко распространилось и в среде интересующихся марксизмом и практически стало уже нормой, является делом очень и очень плохим. Не классовый, а поверхностный «обще-революционаристский» подход ничего общего с марксизмом не имеет.
Итак, на правом фланге того, что принято называть «латиноамериканским левоцентризмом», стоит социал-демократический реформизм. По-видимому, о социал-демократической идеологии нужно поговорить подробней.
Идеология современной социал-демократии, как многим, очевидно, известно, является идеологией определённой части капиталистической буржуазии.
Интернет сейчас довольно буржуазен (иначе и быть не может), и если вы захотите ознакомиться с социал-демократической идеологией через интернет, то о её буржуазности вам, конечно, нигде не сообщат. Но мы должны понимать дело не так, как нам говорит буржуазный интернет, а как это есть в действительности.
Поскольку в капитализме неизбежно присутствуют тяжело ложащиеся на низы отрицательности, чреватые недовольством и классовыми конфликтами, то в части буржуазии складывается политическое направление, сориентированное на будто бы возможность избавить общество от социальных отрицательностей, не отказываясь при этом от капиталистичности.
Естественным образом за этим направлением в большой степени идут и очень немалые слои мелкой буржуазии, ведь мечта о сочетании частнособственничества и гарантированного благополучия является её характернейшей чертой. Но важно понимать, кто здесь ведущий, а кто ведомый.
В интернете нам наговорят о том, что современная социал-демократия возникла когда-то из марксистского революционного движения в связи с тем, что, дескать, в начале ХХ века часть марксистов стала понимать возможность достичь желаемой социалистичности без революций, без диктатуры пролетариата, без ломки частнособственничества, чисто «демократическим путём», через справедливое распределение продукта буржуазным государством.
Действительно ли буржуазный социал-демократизм вырос из марксизма? Даже с формальной точки зрения это не так, потому что, хотя первоначально революционные партии действительно назывались социал-демократическими, но современная социал-демократия берёт начало не от марксистов (так говорить неверно), а от своеобразного союза тех, кто стоял против марксистского движения, и тех, кто представлял собой буржуазно-демократический «мусор» внутри него. Но это не так не только с формальной, но и с сущностной точки зрения, поскольку эти люди, на каких бы позициях они ни стояли до этого и какое бы мелкобуржуазное сознание ни имели, ничего не изобрели, а лишь подхватили ту ложную иллюзию, какую сеяла определённая часть крупной капиталистической буржуазии. И совсем не случайно, что эта новая социал-демократия сразу пошла в политическом русле крупной буржуазии и довольно скоро превратилась в обыкновеннейшие капиталистические партии.
Сущностного различия между разными партии, идущими в русле интересов капиталистической буржуазии, нет. Разные буржуазные партии капитализма работают «в одну точку», на один общебуржуазный интерес, и отличаются друг от друга тем, на какой «конёк» они делают ставку для влияния на народ (или в данном случае лучше сказать – на электорат). Мы знаем, что есть буржуазные партии, которые ставят на широкие рыночные и буржуазно-демократические свободы. Есть партии, «коньком» которых является национализм. Есть те, кто играет на идее «твёрдой руки», на «крепком государстве», на государственном патриотизме. Есть и те, кто пытается строить своё влияние на демонстрации будто бы сочувствия к народным проблемам и на обещаниях установления справедливости. А если взять, скажем, такую буржуазную партию как КПРФ, то мы видим, что, не чураясь отдельных элементов национализма, государственного патриотизма и спекуляций на проблемах, эта партия в качестве своеобразного главного «конька» использует советскую ностальгию старшего поколения и обывательское желание большинства получить исправление жизни относительно спокойным путём, - без трудной борьбы, без опасных потрясений.
- - - -
Участие социал-демократических партий в политической жизни капиталистических обществ не раз приводило их к парламентскому большинству и в правительство. Удавалось ли им создать обещанный «социально-ориентированный капитализм»? Да, удавалось. Но лишь там, где совпадали два благоприятствующих этому фактора.
Во-первых, пытаясь уйти от неизбежного накопления пороков свободного анархического рынка, управители капиталистического общества прибегают к государственному регулированию, создавая целые теории на этот счёт. Этим они действительно снижают прежние пороки, но одновременно так или иначе затрудняют рыночное стимулирование производства и саморегуляцию и сталкиваются с нарастающей бюрократизацией управления большим хозяйством. В результате через определённое время теперь уже новые пороки, связанные с бюрократическим огосударствлением, начинают преобладать, накапливаться и требовать принятия мер для экономического оживления, в связи с чем управители капиталистического общества вновь переходят к либерализации рынка, к денационализации и уменьшению вмешательства государства. В таком постоянном шараханье от первого метода ко второму и от второго к первому проходит хозяйственное управление всех современных капиталистических государств; попытки же изобрести раз навсегда фиксированное оптимальное сочетание рыночного механизма с механизмом государственного вмешательства наталкиваются на взаимную помеху этих методов друг другу.
Во-вторых, для социальной ориентированности нужен, так сказать, избыток прибыли, нужна такая общая величина прибыли частных хозяйств, чтобы, с одной стороны, отчисляемых от неё налогов в бюджет хватало для такой социальной политики государства, а с другой стороны, чтобы после отчисления остающаяся у частных хозяйств прибыль была достаточна для успеха в условиях жёсткой мировой конкуренции. Такой избыток прибыли возможен или от успешного империалистического вложения капитала в выгодных регионах, или от выгодной монополии на важные природные ресурсы.
Вот почему, как бы ни носилась буржуазная социал-демократия со своим идеалом социально-ориентированного капитализма, но возможность сделать так, чтобы при капиталистическом хозяйствовании были (в некоторой степени) и волки сыты и овцы довольны, появляется лишь в тех государствах, где есть условия для необходимого избытка прибыли и где управители находятся как раз на фазе государственного регулирования экономики, а не на фазе либерального разгула свободной рыночной стихии. Но даже в этих условиях никакое буржуазное правительство не может избавить капиталистическое общество от известных отрицательностей целиком, начисто; капитализм остаётся капитализмом, и даже в самые удачные периоды в любом капиталистическом обществе за красивым фасадом сохраняется всё же часть общества, на которую эти отрицательности так или иначе ложатся довольно чувствительно. Ну и кроме того понятно, что периодические обострения кризисности мирового капиталистического хозяйства всё равно так или иначе подрывают эти социально-ориентированные меры социал-демократических правительств.
Отдельно хочется сказать об отвратительном и тупеньком применении к этой социал-демократической политике термина «социализм». Когда они сами так говорят, причины и цели этого понять можно. Но когда эту, извиняюсь за выражение, терминологическую срань, повторяют те, кто изображают из себя пусть и неких «новаторских», но всё же марксистов, то очень трудно сдержать отрицательные эмоции. История показала, - говорят они, - что социализм, демократия и частная собственность вполне совместимы. Очень хочется верить, что люди с более-менее нормальной головой не поддадутся влиянию этой мелкобуржуазной фразеологии.
- - - -
Идеи буржуазной социал-демократии, - так уж сложилось, - нашли в Латинской Америке очень благоприятную почву для своего распространения, и созданный в 1951 году Социнтерн (с центром в Европе) очень выгодно это использовал для проникновения сюда европейского капитала.
И в самом деле, - из-за недостаточной развитости капитализма и, следовательно, очень большой мелкобуржуазности латиноамериканских обществ классический пролетарский марксизм не очень легко находил здесь понимание. В радикальных слоях гораздо легче принимались идеи анархизма, троцкизма и тому подобных непролетарских революционаристских взглядов. В менее же радикальной части народа и в той части высшей интеллигенции и даже буржуазного класса, которая желает отыскать выход из нарастающих проблем, была значительная склонность к привлекательной на поверхностный взгляд «панацее» социал-демократизма.
Полноценный марксизм, несомненно, может быть полезен и в недостаточно развитых обществах, так как благодаря своему действительно научному подходу к истории, по крайней мере, помог бы многое правильно понять и создать на этой основе правильную тактику. Но понятно, что для его принятия и усвоения специфическим обществом, далёким от условий капиталистической Европы, классический марксизм должен быть, образно говоря, переведён на язык понятий и менталитета данного народа. Ленинизм, как известно, сумел «русифицировать» марксизм, а китайская компартия смогла его успешно «китаизировать». В отношении Латинской Америки этого пока в требуемой степени не произошло, хотя в деятельности Мариатеги, Кастро, Че Гевары и некоторых других такие попытки делались. Это, несомненно, одна из причин, почему разнообразные революционные процессы, шедшие в Латинской Америке раньше и идущие сейчас, возглавляются не традиционными компартиями, а иными политическими силами.
Современная буржуазная социал-демократия вырастила достаточно широкую политическую структуру в обществе. Как и другие буржуазные партии, она активно участвует в межпартийном буржуазно-демократическом соперничестве, и в этом ей помогает то общее, что свойственно и ей и обуржуазившейся бюрократии профсоюзов, - склонность к реформизму. Вот почему между буржуазной социал-демократией и этими профсоюзами, как правило, поддерживается устойчивое политическое единство, выгодное и для удобного устройства профсоюзов в системе буржуазной демократии, и для лучшего проникновения социал-демократической идеологии в низовой электорат.
Взять, кстати, известные протестные акции во Франции. Часто можно слышать от наших радикальствующих комментаторов восхищение активностью французского народа и сожаление о гораздо более низком качестве народа российского. Но дело, главным образом, не в качестве народа, а в том, что во Франции (в отличие от России) есть сильная общенациональная профсоюзная система, которая в случае надобности может служить необходимым средством для организации и практического осуществления таких действий.
Мне уже приходилось употреблять образное сравнение с электрическим током, но оно настолько точное, что не мешает повторить его ещё. Каким бы ни было электрическое напряжение, но одно оно не даёт ещё электрического тока – нужна ещё цепь проводников. В российском обществе достаточно причин для недовольства простых людей и «напряжение» есть и накапливается. Но у нас нет «электрической цепи», нет структур, через которые это недовольство может претвориться в те или иные действия. Именно в этом самая большая проблема российского народного движения и самое большое препятствие для его практического развёртывания.
Говоря о той же Франции, мы видим, что такая организационная «цепь» там есть. Однако не будем впадать в иллюзию, - обуржуазненные профсоюзы включают эту «электрическую схему» лишь для своих, реформистских, целей и лишь в соответствии с политическими планами французской социал-демократии, находящейся сейчас в электоральной оппозиции к правительству.
Заканчивая общее описание социал-демократии, нужно сказать ещё и о том, что в связи с общностью реформистских взглядов как у части капиталистической буржуазии, так и у буржуазии мелкой социал-демократия очень часто разделяется на так называемые «правое» и «левое» крыло. Представители «левого» крыла внешне могут выглядеть более радикальными в своих формулировках, но, как правило, в долгосрочной политической перспективе главенство принадлежит всё же крупной буржуазии и, несмотря на все вытрёпывания, «левое» социал-демократическое крыло так или иначе вынуждено подстраиваться под курс, определяемый социал-демократией «правой». Опять-таки, возвращаясь к России, мы видим, как рядовой и часто более активный состав КПРФ, бурча и покритиковывая, тем не менее, в конце концов, послушно следует за своим руководством.
- - - -
Как уже сказано, довольно сильная социал-демократия Латинской Америки при достижении ею правительственных постов пытается провозглашать и проводить свой путь буржуазного социально-ориентированного реформизма. Характерными примерами здесь являются время правления Нестора и Кристины Киршнер в Аргентине (2003 – 2015), Вероники Мишель Бачелет в Чили (2014 – 2018), Табаре Васкеса в Уругвае (2005 – 2010 и 2015 – 2020), Лулы да Силва в Бразилии (2003 – 2011 и в настоящее время), Андреса Обрадора в Мексике (с 2018 года) и, вероятно, Густаво Петро в нынешней Колумбии (с 2022 года).
Будучи принципиальными буржуазными реформистами, эти социал-демократические правительства безоговорочно привержены механизму буржуазной демократии и абсолютно не приемлют революционные меры управления. На этом основании социал-демократические правительства латиноамериканских стран упрекают другие латиноамериканские страны более радикальной ориентации в «нарушении нормальных и правильных принципов управления обществом», а социал-демократическая партия Венесуэлы в целом стоит в прочной оппозиции к нынешней власти, хотя крайне «левое» крыло партии часто занимает иную позицию, двойственную, не совсем отрицательную. Вообще латиноамериканская социал-демократия немного отличается от европейской несколько большей величиной «левого» крыла и несколько большей его склонностью к самостоятельности от «правого» (и это объяснимо), но в целом отношения «левых» и «правых» социал-демократов всё же соответствуют общему правилу следования первых за вторыми и ни о каких расколах речи пока нет.
Социал-демократические реформисты Латинской Америки, конечно, проводят социально-ориентированные меры и (для возможности этих мер) сворачивают абсолютную либеральность рынка и усиливают какие-то элементы государственного регулирования. Имеются ли здесь те два благоприятных фактора, о которых говорилось раньше? Может быть, эти факторы не очень уж велики, но они есть. Предыдущая широкая либерализация латиноамериканского рынка под нажимом США принесла много отрицательностей этим обществам, и настроения большинства качнулись сейчас в сторону активного отхода от неё. Что же касается достаточных прибылей, то эти латиноамериканские страны пытаются опереться на своё владение важными природными ресурсами, на объединение экономических усилий в союзах между странами континента и на удачное встраивание в общий мировой хозяйственный механизм, тем более в его перспективные части, такие как, скажем, БРИКС или сфера действия китайских капиталов.
Но при этом безоговорочное следование принципам буржуазной демократии, нежелание (а может, невозможность?) революционно видоизменять её ведёт, как можно видеть, к периодическим переходам этой власти в руки других буржуазных партий с иной ориентацией, которые используют для своего возвращения какие-либо минусы, проблемы или просчёты социал-демократических правительств. На эту избирательную чехарду влияет и та, время от времени назревающая, вынужденность перехода от государственного вмешательства к большей рыночной свободе, о которой говорилось раньше. В более же радикальных странах так называемого «левого поворота» правительства гораздо более долговременны, поскольку пытаются держать буржуазную демократию в строгих рамках своих целей, - но это уже другая, отдельная тема.
Вот что пока можно, в общих чертах, сказать о социал-демократическом реформистском подразделе так называемого «латиноамериканского левоцентристского поворота». Гораздо интересней и познавательней будет, вероятно, рассмотрение реформизма более радикального или даже близко подходящего к народно-демократическим преобразованиям, на примере, скажем, сегодняшней Никарагуа, Боливии и чавесистской Венесуэлы.
(mvm88mvm@mail.ru)