Нелогичность у Александра Дюма
1. Арамис и его сын от герцогини де Лонгвиль
Порой герои Александра Дюма действуют предельно странно.
В девятой главе романа «Двадцать лет спустя» мы узнаём, что Арамис является любовником герцогини де Лонгвиль.
Некий монсеньор едва не убивает д’Артаньяна, приняв его за Арамиса. Мы можем догадаться, что речь идёт о Франсуа Ларошфуко, принце Марсийаке, любовнике герцогини де Лонгвиль.
Любопытный момент! Арамис и Ларошфуко выбирают одних и тех же женщин – герцогиню де Шеврёз и герцогиню де Лонгвиль!
Но нелогичность не в этом. Арамис при разговоре с д’Артаньяном запирается и дважды на голубом глазу утверждает, что между ним и герцогиней де Лонгвиль ровным счётом ничего нет.
Д’Артаньян делает вид, что верит, но проверяет – следит за Арамисом и убеждается, что он солгал «лучшему другу». Проследив за Арамисом, он, наконец, говорит сам себе: «Отлично, теперь я тебя раскусил: ты фрондер и любовник госпожи де Лонгвиль».
Далее происходит следующий диалог.
«— Вы не видели госпожу де Шеврез?
— Я не застал ее. А вы, Арамис, как будто должны были посетить госпожу де Лонгвиль?
…
— Нет, но она … переехала в ратушу, где и собирается подарить милейшему герцогу наследника или наследницу.
— Вы ничего не говорили мне об этом обстоятельстве, Арамис, — сказал Атос.
— Ба! В самом деле? Простите, это простая забывчивость с моей стороны».
Не любопытно ли вам? Арамис незадолго до этого был любовником герцогини де Лонгвиль, после чего оба они – Атос и Арамис убывают в Англию и фактически ни на минуту не расстаются, они повсюду вместе. Если не считать естественные отлучки. Арамис знает о беременности герцогини? Не указывает ли это на то, что он – её причина?
В это время родился у неё Жан-Луи-Шарль д'Орлеан-Лонгвиль (12 января 1646 - 2 апреля 1694) - французский аристократ, последний герцог де Лонгвиль (1663-1669, 1672-1694), принц де Шательайон, д’Нёвшатель, д’Оранж и д’Валенжен, герцог де Эстутвиль, граф де Сен-Поль, граф де Танкарвиль, пэр Франции.
Далее в тридцать седьмой главе второй части Арамис говорит, что пойдёт к госпоже де Лонгвиль, поскольку она в Париже всесильная.
Наконец, в сорок седьмой главе Арамис говорит свои требования: «Я желаю, монсеньор, чтобы госпоже де Лонгвиль была дана в полное и неотъемлемое владение Нормандия и, кроме того, пятьсот тысяч ливров. Я желаю, чтобы его величество король удостоил ее чести быть крестным отцом сына, которого она только что произвела на свет; затем, чтобы вы, монсеньор, после крещения, на котором будете присутствовать, отправились поклониться его святейшеству папе».
Разумеется, это – заботы о собственном ребёнке. Итак, Арамис заделал госпоже де Лонгвиль ребёнка?
В пятидесятой главе Арамис стремительно мчится в ратушу, чтобы доложить госпоже де Лонгвиль о том, что войны между Королевой и Парижем не будет, мир заключён. Она негодует, но узнав, что Король будет крёстным отцом её недавно родившегося сына, успокаивается. Королю, между прочим, в этот год всего лишь одиннадцать лет. В одиннадцать лет он должен быть крёстным отцом?
В эпилоге, когда герои разъезжаются по домам, Арамис сообщает: «Госпожа де Лонгвиль пригласила меня погостить несколько дней в Нормандии и поручила мне на время крестин ее ребенка приготовить ей квартиру в Руане. Я еду исполнять это поручение; затем, если не будет ничего нового, вернусь в свой монастырь Нуази-ле-Сек».
Итак, он ведёт себя при госпоже де Лонгвиль как любовник-приживала. Хотя этот ребёнок считается родившимся от Франсуа Ларошфуко, Дюма делает всё от него зависящее для того, чтобы убедить читателей, что это – сын Арамиса.
А теперь – НЕЛОГИЧНОСТЬ
Почему же тогда в следующем романе, в романе «Виконт де Бражелон», когда этому ребёнку исполняется десять лет, о нём не говорится ровным счётом ничего? Потому ли что он – плохой отец?
2. Рауль и Луиза де Лавальер
Рауль влюблён в Лавальер с детства. Рауль, которому было пятнадцать лет, влюбился в семилетнюю девочку. Причём, влюбился в неё ещё тогда, когда ему было на три-четыре года меньше, то есть ему было не более двенадцати, а ей не более четырёх лет? Может ли двенадцатилетний влюбиться в четырёхлетнюю? А если взять не «три» а «четыре» года, тогда, получается, что одиннадцатилетний влюбился в трёхлетнюю девочку? Вы серьёзно? Кстати, получается, что Рауль старше Луизы де Лавальер на восемь лет! Но Рауль родился в 1634 году, мы даже можем сказать, в каком месяце, ведь зачат он был в октябре 1633 года, следовательно, родился в июле 1634 года. А Луиза де Лавальер родилась 6 августа 1644 года, то есть он был старше неё почти ровно на десять лет! Следовательно, когда Раулю было пятнадцать, ей было только лишь пять, а «за три-четыре года до этого» она была годовалым младенцем или, в лучшем случае, двухгодовалым ребёнком.
А теперь – НЕЛОГИЧНОСТЬ
Мог бы двенадцатилетний Рауль влюбиться в двухгодовалую девочку Луизу де Лавальер?
Если д’Артаньян застал Рауля пятнадцатилетним, следовательно, речь шла о 1649 году.
3. Шлюпка, привязанная к кораблю
Фелука «Молния» уносит наших героев из Англии. При этом к ней привязана шлюпка. Эта шлюпка по непонятным причинам находится прямо под иллюминатором, находящимся в боковой комнате, в которой ночуют наши четыре мушкетёра. Во всяком случае, они её увидели. Попробуйте, когда будете плавать на корабле, из иллюминатора увидеть что-то привязанное к корме корабля. Ну, впрочем, допустим, что она болталась сзади, и, как мы помним, они о ней знали.
Они прыгнули в воду, затем забрались в шлюпку, после чего перерезали канат, который привязывал шлюпку к фелуке.
НЕЛОГИЧНОСТЬ: Невозможно выпрыгнуть из фелуки и подплыть к шлюпке тогда, когда фелука идёт под парусом. Невозможно, ухватившись за борт шлюпки, привязанной к идущей под парусом фелуке, забраться в неё. Скорость такой фелуки слишком большая даже при очень слабом ветре, выпрыгнувший из фелуки человек вынырнет тогда, когда фелука и шлюпка будут уже очень далеко.
Фелука – небольшое парусное судно с косыми парусами. На судне не было гребцов. Шлюпка доставила пассажиров и причалила к корме, после чего её следовало бы поднять на борт, чтобы затем спустить на воду, когда она понадобится. Пускаться в путь на фелуке под парусом с привязанной к кораблю шлюпкой – это безумие. Ведь шлюпка будет тормозить ход фелуки, причём очень сильно! Мушкетёры должны были бы удивиться такому решению, тем более, что, как нам сообщает автор, Атос имел навыки мореходства!
НЕЛОГИЧНОСТЬ: Шлюпка осталась привязанной и это не насторожило Атоса и его друзей.
Атос обязан был заподозрить что-то неладное, увидев, что шлюпка осталась привязанной сзади на всё время путешествия.
Д’Артаньян решил тщательно осмотреть корабль, нет ли на нём посторонних, он открывает каюту капитана, где прячется Мордаунт, но не находит его. Странно.
НЕЛОГИЧНОСТЬ: Опытный солдат ищет спрятавшегося врага и не находит его по той причине, что считает, что там слишком мало места. Что же это за осмотр такой?
У Гримо с собой бурав и другие инструменты. Очень странно. Где он их держал всё это время? На теле? Прямо Вассерман какой-то!
У бочки с порохом почему-то имеется кран, и после того, как Гримо открывает кран, из него сыплется порох. Очень странно! При транспортировке по морю на бочках краны не нужны. Его следовало бы вытащить и заткнуть дырку пробкой.
Мордаунт знает, что все пассажиры уже улеглись спать. А если и не спят, то во всяком случае, они уже в каютах. Зачем-то он говорит, что подожжёт фитиль ровно через двадцать минут. Для чего эта отсрочка? Ведь за двадцать минут фелука отойдёт от берегов Англии ещё на лишний километр!
В целом кажется, что Фелукой никто не управляет, хотя это парусное судно требует работы всего экипажа для успешного плавания. Грослоу и Мордаунт заняты только порохом. Для чего им понадобились эти двадцать минут? Совершенно не понятно! Но ещё больше не понятно по какой причине они не контролировали в это время шлюпку, в которую собирались перебраться?
Когда мушкетёры узнают, что фелука заминирована, они решают все по очереди выбраться из иллюминатора, который был размером не больше форточки, но достаточный для того, чтобы в него пролез человек. Тут Дюма забывает, что Портос и Мушкетон были весьма толсты и не должны бы, кажется, протиснуться в форточку, достаточную для обычного человека. Почему эти четыре отважных мушкетёра не приняли решения сломать двери (а они были явно непрочными) и атаковать не ожидающих нападения Мордаунта, Грослоу и экипаж? Ведь экипаж - это простые моряки, которые, вероятно, и сопротивляться-то не стали бы, и толком сражаться не могли, да им и нечем было бы это делать. Неужели они побоялись двух человек – Грослоу и Мордаунта?
Дальше всё происходит удивительнейшим образом. Атос и д’Артаньян выпрыгивают из фелуки в воду и ждут, когда из воды покажется канат, которым шлюпка привязана к фелуке. Ну, канат должен быть натянутым, и он привязан не к подводной части фелуки, а к борту, следовательно, канат весь должен быть над водой постоянно. А вот плыть от иллюминатора к привязанной к корме шлюпке если корабль на ходу – это не реально. Скорость парусного судна приблизительно полтора метра в секунду. Выпрыгнувший за борт человек моментально оказывается далеко позади корабля. Подплыть к привязанной к кораблю лодке невозможно, и тем более невозможно ухватиться за борт и подняться в шлюпку. Это просто невероятно.
Самым великолепным было то, что Мушкетон и Блезуа не умели плавать, и тогда Портос вытащил их из воды и водрузил в шлюпку. Это какие-то чудеса, просто-напросто.
Может быть, читатели возразят, что фелука в этот момент стояла, поскольку друзьям повезло, в это время не было ветра, был полный штиль, так что она просто лишь слегка покачивалась на волнах? Но это не так. «Атос вынул из-за пояса кинжал и перерезал канат. Фелука стала удаляться, и шлюпка свободно закачалась на волнах». Это доказывает, что фелука плыла на полном ходу.
Но далее почему-то вместо того, чтобы скрыться из виду, она очень долго оставалась на виду. Настолько долго, что мушкетёры дождались взрыва, после чего Мордаунт смог подплыть к шлюпке. На какое же расстояние она отплыла?
Диалог, который произошёл на борту корабля, должен был занять не менее двух-трёх минут. За это время фелука должна была отойти от шлюпки на триста метров, как минимум.
Фелука взорвалась, «и через несколько мгновений ничто более, кроме колебания воздуха, не указывало на происшедшее. Только фелука исчезла под водой, и вместе с ней погибли Грослоу и трое его матросов».
Никаких деревянных обломков? Железная она вся была что ли?
4. Плаванье в море со шкатулкой на груди
Как мы помним, Атос протянул руку Мордаунту из шлюпки, но Мордаунт утащил Атоса за руку в море. Никто из друзей не попытался помочь Атосу. А ведь д’Артаньян неплохо плавал, а про Портоса сказано, что он «плавал как Левиафан». Они просто сидели в шлюпке и ждали, чем это всё закончится. И «преданный Гримо» также не попытался помочь хозяину. Атосу всё пришлось делать самому. А ведь у него за пазухой в это время была шкатулка с посланием от Короля, и он ещё как-то умудрился вытащить кинжал и воткнуть его в сердце Мордаунта!
5. Коадъютор, он же господин де Рец, будущий кардинал де Рец, автор мемуаров
В первой книге Арамис говорит, что проболтался коадъютору о кое-каких их прежних подвигах. То есть Арамис с Коадъютором «на дружеской ноге», а никак не является его подчинённым.
Он ещё и дружески ему улыбается, как мы видим в двадцать третьей главе первой части:
«Коадъютор обернулся с улыбкой и дружески кивнул Арамису».
И далее
«Между тем Арамис подошел к коадъютору, который, смеясь, шепнул ему на ухо несколько слов. Несмотря на все свое самообладание, Арамис невольно вздрогнул».
Атос также с ним знаком:
«— Позовите мне графа де Ла Фер, — сказала коадъютору герцогиня де Шеврез. — Мне нужно поговорить с ним.
— А мне нужно, чтобы все считали, что я с ним не разговариваю, — сказал коадъютор. — Я люблю и уважаю его, потому что знаю его былые дела, некоторые по крайней мере, но поздороваться с ним я рассчитываю только послезавтра утром.
— Почему именно послезавтра утром? — спросила г-жа де Шеврез.
— Вы узнаете завтра вечером, — ответил, смеясь, коадъютор».
Здесь Дюма намекает, что заговор Атоса и Арамиса с целью освобождения принца де Бофора (который удался) осуществлялся с ведома коадъютора, который его полностью поддерживал и при этом очень уважал обоих заговорщиков. Налицо дружеские контакты в общем деле, доверительные отношения в сфере таких секретов, за которые можно загреметь в Бастилию!
А вот как они собираются в поездку в Англию.
«— Нет, Арамис, эта тайна принадлежит не нам. Поверьте мне, мы не должны никого посвящать в нее. Кроме того, поступив так, мы показали бы, что не полагаемся на свои силы. Пожалеем про себя, но не будем об этом говорить вслух.
— Вы правы. Чем вы займетесь до вечера? Мне-то придется похлопотать — надо отложить два дела.
— А можно отложить эти два дела?
— Черт возьми, приходится!
— Какие же это дела?
— Во-первых, нанести удар шпагой коадъютору, которого я встретил вчера у госпожи Рамбулье и который вздумал разговаривать со мной каким-то странным тоном.
— Фи, ссора между духовными лицами! Дуэль между союзниками!
— Что делать, дорогой граф! Он забияка, и я тоже; он вечно вертится у дамских юбок, я тоже; ряса тяготит его; и мне, признаться, она надоела. Иногда мне даже кажется, что он Арамис, а я коадъютор, так много между нами сходства. Этот Созий мне надоел, он вечно заслоняет меня. К тому же он бестолковый человек и погубит наше дело. Я убежден, что если бы я дал ему такую же оплеуху, как сегодня утром тому горожанину, что забрызгал меня, это сильно бы изменило состояние дел».
Итак, Арамис на дружеской ноге с коадъютором, но всё-таки вызвал его на дуэль или намеревается это сделать. С этим он убывает в Англию.
По возвращении из Англии Арамис весьма с большим почтением говорит о коадъюторе, и они с Атосом хотят его навестить как одного из руководителей Парижа. О дуэли забыто, о том, что они практически друзья – забыто тоже. Это при том, что они с Атосом спасли из тюрьмы герцога де Бофора, и должны быть, казалось бы, героями Фронды, легендой!
Читаем.
Когда они вернулись из Англии и попали в Париж, нашли там переодетого Мазарини ведущего переговоры инкогнито. Далее произошёл следующий диалог.
«— Черт возьми! Мы попробуем захватить Мазарини».
Атос сначала мягко возражает, но потом идёт на уступки.
«— Да, но с тем лишь условием, что мы начнем с коадъютора. Он духовное лицо и знаток в делах совести. Мы ему откроемся, и он разрешит наши сомнения.
— Ах, — возразил Арамис, — он все испортит, все припишет себе. Мы не начнем с него, а кончим им».
И наконец их разговор с коадъютором.
Далее герцог Бофор поёт или пересказывает им комические куплеты про своих соратников.
«— Но коадъютор, надеюсь, не таков? — спросил Атос.
— С коадъютором еще хуже! Избави нас бог от этих бунтующих попов, в особенности когда у них латы под рясой. Вместо того чтобы спокойно сидеть в своем епископском доме и служить мессы по случаю побед, которых мы не одерживаем или при которых нас бьют, знаете вы, что он делает?
— Нет.
— Он формирует свой собственный полк, именуемый им «коринфским», назначает, словно он маршал, лейтенантов и капитанов и, словно король, — полковников.
— Пусть так, — сказал Арамис. — Но когда дело доходит до сражения, я надеюсь, он прочно сидит в архиепископском дворце?
— Вовсе нет. Тут-то вы и ошибаетесь, милейший д’Эрбле. Когда приходится сражаться, он сражается. В конце концов оказывается, что, получив после смерти своего дяди кресло в парламенте, он постоянно путается у нас под ногами: в парламенте, в совете, на поле сражения. … Да, все идет очень скверно, господа! Очень скверно!»
Далее они идут к коадъютору, не могут к нему пробиться, но встречают в качестве его секретаря бывшего слугу Арамиса Базена.
«— Как, это вы, господин шевалье? Это вы, граф? — воскликнул он. — Вы здесь в ту самую минуту, когда мы так беспокоимся о вас! О, как я счастлив снова вас видеть!
— Хорошо, хорошо, друг Базен, — сказал Арамис, — без комплиментов. Мы пришли, чтобы повидать господина коадъютора; но мы спешим, и нам необходимо видеть его сейчас же.
— Конечно, — сказал Базен, — сию же минуту! Таких вельмож, как вы, не заставляют ждать в передней. Только в настоящую минуту у него секретная беседа с неким господином де Брюи.
— Де Брюи! — воскликнули Атос и Арамис в один голос.
— Да, докладывая о нем, я хорошо запомнил его имя. Вы с ним знакомы, сударь? — добавил Базен, обернувшись к Арамису.
— Кажется, я его знаю.
— Что касается меня, — сказал Базен, — то он был до такой степени плотно закутан в свой плащ, что я совершенно не мог рассмотреть его лица. Теперь я пойду доложить о вас; может быть, мне и посчастливится.
— Не нужно. Мы отложим свидание с господином коадъютором до другого раза, не так ли, Атос?
— Как вам будет угодно, — сказал граф».
Итак – сначала закадычные друзья, когда готовится дело, затем – враги до смертной дуэли, когда Бофор извлечён из тюрьмы, но ещё предстоит дело, когда как раз самое время сплотиться, затем – непонятно откуда взявшееся подчинённое положение по отношению к нему, и наконец – презрение к нему за то, что он не активен в этом деле, хотя как раз именно Арамис и Атос к этому делу, к делу Фронды проявляют предельное равнодушие после того, как оно набрало силу.
Их равнодушие ещё можно как-то объяснить тем, что они разочаровались в главарях, но почему бы им самим не возглавить в таком случае эту самую Фронду? Зачем они втянулись в неё, и почему они так легко вышли из этого дела?
Но самое главное несоответствие – их отношение к коадъютору. Откуда вдруг взялось это подчинение?
6. Мордаунт на эшафоте смотрит в глаза Арамису и не узнаёт его
Как вы помните, Мордаунт вызвался быть палачом и казнить Короля Карла Первого.
Вот как это описано:
«Говоря это, Карл смотрел на палача так пристально, как будто хотел проникнуть сквозь маску неизвестного. Этот взгляд, такой открытый, такой спокойный и уверенный, заставил палача отвернуться. Но, уйдя от спокойного взгляда короля, он встретил горящий ненавистью взор Арамиса».
Итак, палач, он же Мордаунт, «встретил горящий ненавистью взор Арамиса».
Почему же он его не узнал? Потому только, что он был одет священником? Серьёзно?
7. Атос колеблется и пытается спасти Мордаунта
Поведение Атоса в отношении Мордаунта не поддаётся никакому пониманию.
После того, как он не дал Арамису выстрелить в него, когда они только ещё плыли в Англию, Атос сказал, что, вероятно, сделал ошибку, не позволив ему это сделать. То есть он признал, что этого врага следует убить.
После этого Мордаунт совершил ряд преступлений: убил лорда Винтера, стал палачом Карла Первого, покушался на жизнь всех четверых мушкетёров.
Атос несказанно обрадовался тому, что он сможет отомстить палачу Карла Первого и убить его, даже если за ним нет никаких других грехов. Но когда оказалось, что это – Мордаунт, который уже убил лилльского палача и за одно это Арамис призывал Портоса свернуть Мордаунту шею, который убил лорда Винтера, которого они все хотели убить после того, как выследили его в домике Кромвеля, едва лишь Атосу в действительности представляется возможность не убивать его, но и не спасать, Атос лишается рассудка и протягивает ему руку.
Это – тот самый Атос, который не задумываясь казнил Миледи, который в ответ на проявленную д’Артаньяном жалость к ней сказал: «Ещё один шаг и мы скрестим шпаги»?
НЕЛОГИЧНОСТЬ! Когда Атос не знал за Мордаунтом других преступлений, кроме того, что он убил и без того умирающего лильского палача, он признал, что его следовало убить, сказал, что сделал ошибку, удержав руку Арамиса!
Потом он был бы рад убить палача Карла Первого только за одно это деяние.
Оказалось, что это сделал Мордаунт!
Также произошло то, что Мордаунт убил лорда Винтера!
Также выяснилось, что по вине Мордаунта подкуплены войска, которые изменили Королю, за которого Атос и Арамис готовы были отдать жизнь!
Также выяснилось, что Мордаунт собирался убить их всех четверых, а также их слуг, и всё сделал, чтобы это произошло, и если бы не случайность, тогда это случилось бы!
После всего этого Атос вдруг проявляет непонятную жалость к Мордаунту!
Откуда это непонятное всепрощение человека, у которого накопилось вин на две казни?
И это – тот самый Атос, который повесил свою супругу только за то, что у неё на плече было клеймо, даже не попытавшись выяснить причину появления этого клейма?
8. Нелогичный Атос
Тема служения Королю и Королям у Атоса постоянно всплывает, это его глубокое убеждение, поскольку Король – это глава дворянства, без Короля не будет дворянства, обязанность каждого дворянина – защищать и поддерживать Короля.
Атос при встрече говорит д’Артаньяну, что он не будет служить кардиналу Мазарини, а служил бы лишь Королю.
Но при этом Атос поддерживает Фронду. А ведь Фронда – это бунт против Короля!
Получается, что Атос встал на сторону черни против Короля и против Королевы!
Тот факт, что чернь возглавляли знатные люди – не меняет ситуации, поскольку Атос всегда отделял Короля от всех остальных дворян, даже и принцев. Уважение к монархии у него столь велико, что он готов отдать жизнь и свою, и Арамиса, лишь бы спасти Короля другой страны. Почему же он идёт против Короля в собственной стране? Содействие освобождению де Бофора – тоже бунт против Короля.
Так и хочется спросить: «Граф де Ла Фер, вы подчиняетесь Королю или бунтуете против него? Определитесь!»
Атос повесил свою жену только за то, что на ней было клеймо. Другой её вины он не знал!
И он не осуждал себя за это деяние. Хотя он учинил самосуд над женой, даже не дав ей возможности оправдаться, даже не спросив её о причинах появления этого клейма.
Но когда он узнал Миледи намного лучше, он увидел, что она, действительно, порочная натура, которая совершала преступления, в числе которых неоднократное покушение на жизнь д’Артаньяна и всех четверых друзей, покушение на убийство лорда Винтера – она пыталась подбить д’Артаньяна на это убийство его на дуэли.
Почему же тогда после всего этого он стал снисходительней к ней?
Он приговорил невиновную, но простил виновную!
Он пытался убить её всего лишь за клеймо, но простил за попытки убийства его друзей и его самого.
Он не попытался убить её, а всего лишь отнял у неё бумагу, которую ей дал кардинал. До чего же нелогично!
Кроме того, Миледи виновна в убийстве Бекингема, и собственноручно убила Констанцию Бонасье. Этого было достаточно, чтобы разыскать палача. Случайно найденный человек, Лильский палач, оказался также потерпевшим от Миледи, по её вине погиб её брат.
После всего этого при том, что её казнил палач, имеющий собственные основания для мщения, Атос сам настаивает на этой казни и угрожает д’Артаньяну, что скрестит с ним шпаги, если он попытается вмешаться и заступиться за Миледи.
Казалось бы, можно забыть об этом? Но нет, Атос постоянно на протяжении двух последующих романов высказывает сомнения о том, имели ли они право так поступать, говорит о господней каре за это, сокрушается и раскаивается.
Мне не удалось найти такого места, где Атос сказал бы, что сожалеет о том, что попытался убить Миледи лишь за то, что у неё было клеймо на плече!
А ведь это убийство могло бы стать причиной всех её последующих преступлений!
Во всяком случае Дюма нигде не даёт оснований для того, чтобы исключить это!
Следовательно, Атосу не следовало говорить: «Друзья, мы превысили свои полномочия!»
Ему следовало говорить: «Друзья, быть может, всему причиной – я, который поломал жизнь этой женщины и сделал из неё то, чем она стала! Я превысил свои полномочия!»
Далее. При встрече двое на двое Атос является инициатором примирения вот какой монолог произносит «Благородный Атос»:
«— Никогда, — сказал Атос, медленно поднимая к небу правую руку, — никогда, клянусь в этом перед богом, который видит и слышит нас в эту торжественную ночь, никогда моя шпага не скрестится с вашими, никогда я не кину на вас гневного взгляда, никогда в сердце моем не шевельнется ненависть к вам. Мы жили вместе, ненавидели и любили вместе. Мы вместе проливали кровь, и, может быть, прибавлю я, между нами есть еще другая связь, более сильная, чем дружба: мы связаны общим преступлением. Потому что мы все четверо судили, приговорили к смерти и казнили человеческое существо, которое, может быть, мы не имели права отправлять на тот свет, хотя оно скорее принадлежало аду, чем этому миру. Д’Артаньян, я всегда любил вас, как сына. Портос, мы десять лет спали рядом, Арамис так же брат вам, как и мне, потому что Арамис любил вас, как я люблю и буду любить вас вечно. Что значит для вас Мазарини, когда мы заставляли поступать по-своему такого человека, как Ришелье! Что для нас тот или иной принц, для нас, сумевших сохранить королеве ее корону! Д’Артаньян, простите, что я скрестил вчера свою шпагу с вашей. Арамис просит в том же извинения у Портоса. После этого ненавидьте меня, если можете, но клянусь, что, несмотря на вашу ненависть, я буду питать к вам только чувство уважения и дружбы. А теперь вы, Арамис, повторите мои слова. И затем, если наши старые друзья этого желают и вы желаете того же, расстанемся с ними навсегда».
Здесь мы видим главное – «Что для нас тот или иной принц»? В сравнении с дружбой, как я понимаю! Итак, дружба этой четвёрки для них дороже любого принца.
Но вот появляется иностранный король Карл Первый, которого сверг собственный народ.
Следует ли его защищать, следует ли спасать его жизнь?
Атос не задумываясь говорит, что спасать его следует даже ценой жизни, собственной и жизни Арамиса.
Вот как он говорит Арамису:
«— Желаю вам успеха, — отвечал ему Атос, — расскажите королю, в каком положении наше дело. Скажите ему, что когда он останется один в комнате, то пусть постучит в пол, чтобы я мог спокойно продолжать свою работу. Хорошо, если бы Парри помог мне и заранее поднял нижнюю плиту камина, которая, вероятно, мраморная. Тем временем вы, Арамис, не отходите от короля. Говорите как можно громче, так как за дверями будут подслушивать. Если в комнате есть часовой, убейте его без разговоров; если их двое — пусть Парри убьет одного, а вы другого; если их трое — дайте убить себя, но спасите короля».
Атос легко распоряжается жизнями других людей, не преступников и даже не солдат из армии противника. Это обычные люди, часовые в стране, в которой они находятся. Атос не сомневается, что их можно убивать. Но вот ещё что – Атос приказывает Арамису пожертвовать своей жизнью для того, чтобы получить всего лишь шанс спасти Короля. При этом сам Атос не рискует своей жизнью, поскольку у него, согласно плану, другая задача.
Как легко он отправляет друга на смерть!
«Благородный Атос» - так называет его Дюма очень часто. И это действует на читателей. Спросите любого, кто читал трилогию – кто из четырех друзей самый благородный, и вы получите ответ: «Атос!»
Спросите, кто самый хитрый и эгоистичный – получите ответ «Арамис».
Но Арамис без пререканий соглашается дать себя убить. Вот что он отвечает «благородному Атосу»:
«— Будьте покойны, — сказал Арамис, — я возьму два кинжала, один для себя, другой для Парри»
Атос выбирает для себя ту роль, которая менее опасна, предоставляя Арамису более опасную.
Такая вот дружба, один за всех, все за одного!
Объяснение этого в том, что Арамис был священник? Но ведь Арамис был католический аббат, а ему пришлось изображать священника другой страны, кальвиниста!
Там совсем другие обычаи. Кроме того, не столь уж сложная была роль у человека, изображающего священника. Мы ни на минуту не думаем о том, что Атос берёг себя, поскольку Дюма не даёт нам возможности задуматься об этом. Кроме того, мы видим по некоторым признакам, что Атос не сильно-то дорожил своей жизнью. Но как раз в этом романе он своей жизнью дорожил! Ведь это его фраза: «У меня есть сын, я хочу жить!»
Когда Атос оказался под эшафотом, с ним творится неладное, он с ужасом прислушивается к происходящему наверху и понимает, что Карла Первого казнят. Крупный пот течёт по нему, несмотря на то, что на улице мороз.
Но когда он приходит в гостиницу, где остановились друзья, он обвиняет д’Артаньяна в том, что он стоял в первом ряду и любовался казнью. Стало быть, сам Атос не столько прислушивался к тому, что происходит над ним, сколько разглядывал в сделанную им прорезь зрителей этой казни?
Сразу же после казни Атос достал платок и смочил его в крови Короля. При этом он не упал в обморок. Но вот затем… «Поднявшись к себе в комнату, он взглянул в зеркало и увидел у себя на лбу широкое красное пятно. Коснувшись его рукой, он понял, что это кровь короля, и лишился чувств».
Это – солдат, который воевал, сражался на дуэлях, для которого вид крови был привычным зрелищем. То есть настолько для него кровь Короля отличалась от крови любого другого человека! Как же тогда понимать фразу «Что нам до принцев»? Ведь принцы становятся Королями! Каждый Король был когда-то принцем!
И ведь он не упал в обморок, смачивая платок кровью Короля!
9. Карл Первый, руководящий собственной казнью, и Мордаунт, подчиняющийся ему
По какой-то причине Карл Первый считает, что он может распоряжаться собственной казнью, сам может устанавливать регламент этих действий.
И Мордаунт одетый палачом не спорит с ним, несмотря на то, что он должен ненавидеть Короля. Разве не логично было бы, если бы он использовал свою несомненную власть для того, чтобы отказать Карлу Первому в выполнении его просьб?
Вот какой диалог происходит между ними.
«Наконец он откинул со лба волосы и обратился к палачу:
— Они вам не помешают? Если хотите, их можно перевязать шнурком.
Говоря это, Карл смотрел на палача так пристально, как будто хотел проникнуть сквозь маску неизвестного. Этот взгляд, такой открытый, такой спокойный и уверенный, заставил палача отвернуться. Но, уйдя от спокойного взгляда короля, он встретил горящий ненавистью взор Арамиса.
Видя, что палач не отвечает, король повторил вопрос.
— Будет достаточно, если вы их уберете с шеи, — ответил тот глухим голосом.
Король отвел волосы обеими руками и посмотрел на плаху.
— Эта плаха очень низка, — сказал он. — Нет ли другой, повыше?
— Это обыкновенная плаха, — отвечал человек в маске.
— Рассчитываете вы отрубить мне голову одним ударом?
— Надеюсь! — отвечал палач.
Это слово было сказано с таким жутким выражением, что все присутствующие, кроме короля, вздрогнули.
— Хорошо, — сказал Карл. — А теперь, палач, выслушай меня.
Человек в маске сделал шаг к королю и оперся на топор.
— Я не хочу, чтобы ты ударил меня неожиданно, — сказал ему Карл. — Я сначала стану на колени и помолюсь; погоди еще рубить.
— А когда же мне рубить? — спросил человек в маске.
— Когда я положу голову на плаху, протяну руки и скажу: «remember», тогда руби смело.
Человек в маске слегка поклонился».
Наверное, это диалог написан без учёта характера Мордаунта и глубины его обид и ненависти к Карлу Первому.
Более логично было бы, если бы произошёл следующий диалог.
«Наконец он откинул со лба волосы и обратился к палачу:
— Они вам не помешают? Если хотите, их можно перевязать шнурком.
— Мне это безразлично, — ответил палач.
— Эта плаха очень низка, — сказал он. — Нет ли другой, повыше?
— Других нет, и эта хороша, — отвечал человек в маске.
— Рассчитываете вы отрубить мне голову одним ударом?
— Скоро узнаешь! — отвечал палач.
— Хорошо, — сказал Карл. — А теперь, палач, выслушай меня.
— Я здесь не для того, чтобы слушать, у меня другая работа, — ответил палач.
— Я не хочу, чтобы ты ударил меня неожиданно, — сказал ему Карл. — Я сначала стану на колени и помолюсь; погоди еще рубить.
— Король, Карл! Люди ждут — ответил палач. — Тебе уже было дано достаточно времени на подготовку. Час казни настал. Никакие разговоры не подарят тебе ни минуты отсрочки.
— Я лишь хочу, чтобы удар произошёл по моей команде. Когда я положу голову на плаху, протяну руки и скажу: «remember», тогда руби смело.
— Смелости у меня достаточно, посмотрим, достаточно ли её у тебя, король Карл!»
Кроме того, если Мордаунт ненавидел Карла Первого, он отрубил бы ему голову не с первого удара, а несколькими ударами, заставив его испытать дополнительные мучения. Впрочем, быть может, ему хотелось покончить с ним одним ударом, психологически такое возможно.
10. Атос как всегда совершает не умные поступки
Когда Атос и Арамис не находят своих друзей, они понимают, что д’Артаньян и Портос арестованы.
«— Тогда, — продолжал Атос, — вернемся к моей первой мысли: я не знаю другого средства, как прямо и открыто пойти не к Мазарини, а к королеве и сказать ей: «Государыня, возвратите нам двух ваших слуг и наших друзей».
Арамис покачал головой:
— Это — последнее средство, к нему мы всегда можем прибегнуть, Атос; но поверьте мне, к нему стоит прибегнуть лишь в самом крайнем случае. А пока будем продолжать наши поиски».
То есть Атос – какой-то блаженный! Он верит, что простой дворянин может что-то требовать от Королевы-регентши!
Арамис понимает, насколько это глупо и бесполезно.
Далее
«— Я повидаюсь с королевой, — сказал Атос.
— Ну что ж, мой друг, если уж вы решились совершить это безумие, предупредите меня, пожалуйста, об этом за день».
Атос упрям, Арамис называет его идею безумием, и, как мы видим, совершенно справедливо.
Нелогичность: несмотря на то, что большинство поступков Атоса нелогичны, друзья считают его высшим авторитетом. Несмотря на то, что он сам иногда признаёт свои ошибки (остановил Арамиса, когда тот хотел застрелить Мордаунта), а иногда этого и не требуется (хотел спасти Мордаунта и сам чуть не погиб, но всё-таки предпочёл убить его, так что признания того, что он был неправ, не потребовалось, всё итак понятно), друзья по-прежнему считают его умным, благородным, и не пытаются переубедить, прекрасно зная, что это бесполезно. Так что кроме нелогичности он ещё и упрям.
Не надо было ему идти к Королеве, и Арамис это понимал. Сам Дюма пишет о нём: «Атос был человеком с благородным сердцем, а значит, плохой придворный»
Вот как произошла эта встреча Атоса с Королевой. На мой взгляд, так разговаривать с королевой нельзя.
«— Вы желаете оказать нам какую-нибудь услугу, граф? — спросила Анна Австрийская после минутного молчания.
— Да, сударыня, еще одну услугу, — сказал Атос, задетый тем, что королева, казалось, не узнала его.
…
— Говорите, — сказала королева.
Мазарини опять стал перелистывать бумаги.
— Ваше величество, — начал Атос, — двое наших друзей, двое самых смелых слуг вашего величества, господин д’Артаньян и господин дю Валлон, посланные в Англию господином кардиналом, вдруг исчезли в ту минуту, когда они ступили на французскую землю, и неизвестно, что с ними сталось.
— И что же? — спросила королева.
— Я обращаюсь к вашему величеству с покорной просьбой сказать мне, что сталось с этими шевалье, и, если понадобится, просить у вас правосудия.
— Сударь, — ответила Анна Австрийская с той надменностью, которая, по отношению к некоторым лицам, обращалась у нее в грубость, — так вот ради чего вы нас беспокоите среди великих забот, которые волнуют нас? Это полицейское дело! Но, сударь, вы прекрасно знаете или должны по крайней мере знать, что у нас нет больше полиции с тех пор, как мы не в Париже.
— Я полагаю, — сказал Атос, холодно кланяясь, — что вашему величеству незачем обращаться к полиции, чтобы узнать, где находятся д’Артаньян и дю Валлон, и если вашему величеству угодно будет спросить об этом господина кардинала, то господину кардиналу достаточно будет порыться в своей памяти, чтобы ответить.
— Но позвольте, сударь, — сказала Анна Австрийская с той презрительной миной, которая была ей так свойственна, — мне кажется, вы спрашиваете его сами.
— Да, ваше величество, и я почти имею на это право, потому что дело идет о господине д’Артаньяне, о господине д’Артаньяне! — повторил он, стараясь всколыхнуть в королеве воспоминания женщины.
Мазарини почувствовал, что пора прийти на помощь королеве.
— Граф, — сказал он, — я сообщу вам то, что неизвестно ее величеству, а именно, что сталось с этими двумя шевалье. Они выказали неповиновение и за это сейчас арестованы.
— Я умоляю ваше величество, — сказал Атос, все так же невозмутимо, не отвечая Мазарини, — освободить из-под ареста господина д’Артаньяна и господина дю Валлона.
— То, о чем вы меня просите, вопрос дисциплины, и он меня не касается, — ответила королева.
— Господин д’Артаньян никогда так не отвечал, когда дело шло о том, чтобы оказать услугу вашему величеству, — сказал Атос, кланяясь с достоинством и отступая на два шага в направлении двери.
Мазарини остановил его.
— Вы тоже из Англии, граф? — спросил он, делая знак королеве, которая заметно побледнела, готовая уже произнести суровое слово.
— Да, и я присутствовал при последних минутах короля Карла Первого, — ответил Атос. — Бедный король! Он был только слабохарактерен и за это был слишком строго наказан своими подданными. Троны в наши дни расшатались, и преданным сердцам стало опасно служить государям. Д’Артаньян ездил в Англию уже во второй раз. В первый раз ради чести одной великой королевы; во второй раз — ради жизни великого короля.
— Сударь, — сказала Анна Австрийская, обращаясь к Мазарини тоном, истинный смысл которого был ясен, несмотря на то что вообще королева хорошо умела притворяться, — нельзя ли сделать что-нибудь для этих шевалье?
— Я сделаю все, что будет угодно приказать вашему величеству, — ответил Мазарини.
— Сделайте то, чего желает граф де Ла Фер, ведь так вас зовут, сударь?
— У меня есть еще одно имя, сударыня. Меня зовут Атос.
— Ваше величество, — сказал Мазарини с улыбкой, ясно говорившей, что он все понял с полуслова, — вы можете быть спокойны. Ваше желание будет исполнено.
— Вы слышали? — спросила королева.
— Да, я не ожидал меньшего от правосудия вашего величества. Итак, я увижусь с моими друзьями, не так ли, ваше величество? Я верно понял ваши слова?
— Вы их увидите, сударь. Кстати, вы тоже фрондер?
— Я служу королю.
— Да, по-своему.
— Мой способ службы тот, который принят всеми истинными дворянами. Другого я не знаю, — ответил Атос высокомерно.
— Идите, сударь, — сказала королева, отпуская Атоса движением руки, — вы получили то, что желали получить, и мы узнали то, что желали узнать.
Когда портьера опустилась за Атосом, она обратилась к кардиналу:
— Кардинал, прикажите арестовать этого дерзкого шевалье, прежде чем он выйдет из дома.
— Я думал об этом, — сказал Мазарини, — и я счастлив, что вы, ваше величество, даете мне приказание, о котором я намеревался просить. Эти головорезы, воскрешающие традиции прежнего царствования, чрезвычайно для нас вредны. Двое из них уже арестованы, — присоединим к ним третьего.
…
Атос стал вглядываться в эту толпу, потому что ему показалось, будто он кого-то узнает, как вдруг он почувствовал чье-то легкое прикосновение к своему плечу.
Он обернулся.
— А, Коменж! — воскликнул он.
— Да, граф, это я, и с поручением, за которое заранее прошу вас извинить меня.
— Какое же это поручение? — спросил Атос.
— Будьте добры отдать мне вашу шпагу, граф.
Атос улыбнулся и отворил окно.
— Арамис! — крикнул он.
Какой-то человек обернулся — тот самый, которого Атос узнал в толпе. Это был Арамис. Он дружески кивнул графу.
— Арамис, — сказал Атос, — я арестован.
— Хорошо, — хладнокровно ответил Арамис».
Итак, Королева проявила «чёрную неблагодарность». Но, позвольте, почему?
За те дела, которые когда-то делались, она же вовсе не обязана благодарить всех четверых всю оставшуюся жизнь? Она подарила д’Артаньяну перстень с бриллиантом. Далее она выкупила этот перстень и велела кардиналу Мазарини вновь отдать его д’Артаньяну, хотя делать это было вовсе не обязательно.
Теперь же, если не вдаваться в подробности, они проявили полное непослушание первого министра. Обманули его доверие.
Я не говорю о том, насколько справедливым было распоряжение Мазарини. Они его получили, и они обещали его выполнить, да и должны были выполнить, так как находились на службе у него, причём, Портос поступил на службу добровольно, как, впрочем, и д’Артаньян, но чуть раньше.
За нарушение дисциплины, за фактически государственную измену их всего лишь лишили свободы. Не факт, что навсегда. Их кормили. Их не пытали, не допрашивали, не мучали.
Атос решил, что их следует освободить просто потому что они – это они.
Королева не согласилась.
Она, конечно, некоторым образом проявила хитрость, изобразила доброту и согласие, но что было ей ещё делать? А если бы Атос стал действовать силой?
Кроме того, она не сказала ни слова лжи, она пообещала Атосу, что он увидится со своими друзьями – нам так кажется, вслед за Дюма. Но на самом деле ложь была! – тут невнимательность Александра Дюма!
Когда это читается, то кажется «вы увидитесь со своими друзьями» можно истолковать, что «вас препроводят к ним», то есть в тюрьму. Так и вышло. Значит, формально не солгала?
Солгала! Ведь в этой тюрьме он с ними не увиделся!
Правда, тут Мазарини нарушил её обещание, ведь, как мы помним, Атоса посадили не в ту же камеру, где сидели д’Артаньян и Портос, а в другую, то есть они не увиделись. В этом – подлость Мазарини.
Может быть, Дюма хотел сказать, что Королева предполагала, что их посадят вместе, а Мазарини её обманул. Как знать, возможно, он имел в виду именно это. Но было бы изящнее, если бы они всё же увиделись, хотя бы мельком. Тогда можно было бы сказать: «Королева не солгала».
Вопрос: Научил ли это горький опыт чему-нибудь Атоса? Нет!
В романе «Виконт де Бражелон» Атос дважды напрашивается на аудиенцию к Королю.
Первый раз он просит Короля запретить Виконту жениться на мадемуазель де Лавальер.
Второй раз, после того, как Король обратил на неё внимание и влюбился в неё, Атос не просит, а требует, чтобы Король вернул её Раулю и дал согласие на его брак с ней.
Диалог занимает целую восемнадцатую главу. Атос ведёт себя с Королём крайне заносчиво и наконец ломает шпагу. То есть наносит Королю несколько оскорблений подряд.
Разумеется, Король приказывает его арестовать.
В чём благородство Атоса?
В том, что он борется с Королём ради счастья своего сына?
Но ведь этот же самый Атос раньше говорил, что все дворяне должны сплотиться вокруг Короля!
Он приказывал Арамису пожертвовать жизнью ради Короля Англии – то есть ради Короля чужой страны.
И пожертвовать не семейным счастьем, а жизнью! А ради Рауля он готов бунтовать против собственного Короля!??
И ещё – ведь Карл Первый уже по сути не являлся Королём, он был низложен собственным народом, и низложен не случайно! Ради этого Короля Атос не жалеет друга.
А Людовик XIV не был низложен, он был действующим Королём Франции, фактически ведь Атос был его подданным. Он мог отказаться от службы, но при этом оставался подданным Франции, подданным Короля.
Вот как происходит финал этой непотребной дискуссии:
«— Сударь, — неожиданно воскликнул Людовик XIV, — если бы я был по отношению к вам королем и ничем больше, вы бы уже понесли наказание, но сейчас я пред вами не более чем человек, и я имею право любить тех, кто любит меня, — ведь это редкое счастье!
— Теперь вы уже не имеете права на это ни как человек, ни как король. Если вы хотели честно располагать этим правом, надо было предупредить об этом господина де Бражелона, а не удалять его в Лондон».
Вот даже как?! Король обязан предупреждать какого-то своего подданного о том, что намерен пофлиртовать с фрейлиной принцессы?
Когда такое было?
Атос вообще понимает, в каком мире он живет?
Далее Король отвечает ему вполне сохраняя терпеливость. Читаем.
«— Полагаю, что мы с вами занимаемся препирательствами, — перебил Атоса король с высокомерием такого величия во взгляде и в голосе, которое он один умел показать в столь критические моменты.
— Я надеялся, что вы все же ответите, — сказал граф.
— Вы узнаете мой ответ, сударь, и очень скоро.
— Вам известны мои мысли на этот счет, ваше величество.
— Вы забыли, сударь, что перед вами король и что ваши слова — преступление!
— А вы забыли, что разбиваете жизнь двух молодых людей. Это смертный грех, ваше величество!
— Уходите немедленно!
— Не раньше, чем скажу следующее: «Сын Людовика Тринадцатого, вы плохо начинаете свое царствование, потому что начинаете его, соблазнив чужую невесту, начинаете его вероломством. Мой род и я сам отныне свободны от всякой привязанности и всякого уважения к вам, в которых я заставил поклясться моего сына в склепе Сен-Дени перед гробницами ваших великих и благородных предков. Вы стали нашим врагом, ваше величество, и отныне над нами лишь один бог, наш единственный повелитель и господин. Берегитесь!»
— Вы угрожаете?
— О нет, — грустно сказал Атос, — в моем сердце так же мало заносчивости, как и страха. Бог, о котором я говорю, ваше величество, и который слышит меня, знает, что за неприкосновенность, за честь вашей короны я и теперь готов пролить кровь, какая только осталась во мне после двадцати лет внешних и внутренних войн. Поэтому примите мои заверения в том, что я не угрожаю ни человеку, ни королю. Но я говорю вам: вы теряете двух преданных слуг, потому что убили веру в сердце отца и любовь в сердце сына. Один не верит больше королевскому слову, другой не верит в честь мужчины и чистоту женщины. В одном умерло уважение к вам, в другом — повиновение вашей воле. Прощайте!
Сказав это, Атос снял с себя шпагу, переломил ее о колено, неторопливо положил оба обломка на пол, поклонился королю, задыхавшемуся от бешенства и стыда, и вышел из кабинета».
Между прочим, Атос даже не поинтересовался, а кого же любит сама мадемуазель де Лавальер?
Если бы он уважал её право на личное счастье, тогда и разговора этого бы не было.
Вам по-прежнему симпатичен этот мушкетёр в описании его Александром Дюма?
Конечно, да! Но насколько мы с вами справедливы в своей симпатии к нему?
Вот в чём вопрос!
Пройдя вместе с автором такой длинный путь – пять полновесных книг – мы не можем начать плохо относиться к герою, который стал любимым.
Но обдумать всё никогда не помешает.