Затянувшаяся игра
Бывают летом такие дни, когда какая-то тягучая скука находит и на людей, и на животных; даже козлоногий бог Пан, в которого верили древние греки, оставляет свою свирель и, позевывая, забивается в пещеру – подальше от любопытных глаз. Взрослые еще могут перетерпеть, вытянувшись на одеяле и закрывшись от солнца панамой, но дети обязательно должны найти себе какое-нибудь занятие – на то они и дети. Поэтому маленький Андрюша довольно далеко отошел от дикого пляжа на тихом, поросшем осокой озерце, где оставил родителей и сестру. Уже не хотелось ни купаться, ни бросать на спор камушки в воду и считать, сколько раз каждый из них отскочит от поверхности, и мальчик брел по тропинке, неизвестно когда и кем протоптанной. Тропинка эта ничем не отличалась от других, и трава, что росла по обе ее стороны, тоже была самая обычная, и потому Андрюше захотелось, чтобы произошло какое-нибудь чудо, вроде как с английской девочкой Алисой, которая так же скучала, а затем провалилась в кроличью нору и увидела там много интересного. Где находится эта страна – Англия, Андрюша представлял лишь смутно, и потому она сама казалась ему фантастическим краем наподобие тридевятого царства. Там, наверное, в лесах до сих пор пасутся единороги, которые в России давно вымерли, а может, их здесь и не было никогда. Но без подготовки падать в нору, должно быть, не слишком-то приятно, и Андрюша внимательно посматривал себе под ноги. Вдруг он замер.
Прямо посреди тропинки он увидел ласточку.
Она лежала совершенно неподвижно и не торопилась улетать. Андрюша хорошо знал, что птицы пугливы: даже когда папа зимою насыпал пшено им в кормушку, они не начинали клевать, пока он не удалится. Но эта ласточка, казалось, совсем не боялась Андрюши. Опустившись на корточки, мальчик осторожно дотронулся до ее лапок: они были твердые, сухие и казались сделанными из пластмассы. Тут мальчик услыхал позади себя топот легких сандалий. Обернувшись, он увидел рыжую девочку; она подбежала и остановилась, переводя дыхание.
– Вот ты где, Андрюшка!
Мальчик испуганно посмотрел на нее:
– Папа и мама искали меня? Они будут ругаться?
– Да нет же, они еще спят! Я сама захотела тебя найти! – И, наклонившись немного вперед, девочка спросила: – Что у тебя здесь такого интересного?
Андрюша посторонился:
– Вот!
Нагнувшись, девочка коснулась пальцем брюшка ласточки и сразу ощутила холод.
– Что ты с ней сделал?
– Ничего! Она такая и была!.. А почему?
Девочка закусила губу и осмотрела птичку еще раз:
– Знаешь что? По-моему, она умерла.
– Умерла? – Андрюша наморщил лоб, пытаясь вспомнить, когда и сколько раз в своей недолгой жизни он слышал это странное слово. Вроде бы бабушка однажды так сказала о мухах, которые в самых причудливых позах застывали на липучке, но ведь ласточка куда крупнее, и сравнивать ее с ними Андрюше представлялось чем-то неправильным. Также он знал, что в некоторых сказках умирали царевичи и царевны, но иногда их и оживляли, просто побрызгав особой водою. Это сильно напоминало игру на планшете, где можно все исправить, а после и извиниться перед пиксельным человечком, что из-за тебя с ним произошли неприятности. А еще был случай, когда однажды в октябре после сырого, тоскливого непогодья выдался долгожданный солнечный денек, и воспитательница вывела Андрюшину группу на прогулку. Андрюша шел в самом конце, потому что замешкался, обуваясь: ему совсем недавно купили новые сапоги, а их быстро на ноги не натянешь. И вот, неспешно топая за другими детьми, он увидел синицу: она лежала точно так же, как сейчас эта ласточка, но не на тропке, а чуть в стороне. Он задержался рядом с ней и стоял бы, наверное, долго, не окликни его воспитательница, а на вопрос мальчика: «Почему она не летит?» воспитательница ответила теми же словами, которые Андрюша слышал теперь от сестры. Тогда Андрюша им не поверил, потому что он не любил эту воспитательницу за резкий голос и всегда потные руки. Всю прогулку он был мрачен, а когда группа шла назад, захотел проститься с синичкой, но на старом месте ее уже не было, и Андрюша радостно воскликнул: «Все-таки она улетела!» Но сестре Андрюша доверял и оттого не сомневался: если вернуться на пляж, а затем снова прийти сюда, ласточка так и будет лежать, как забытая кем-то игрушка. Мальчик поднял голову, посмотрел на сестру своими чистыми голубыми глазами и спросил:
– Таня, а что это значит?
Девочка не сразу ответила: она не знала, как это лучше объяснить.
– Умереть – значит стать таким же, как эта птица: не шевелиться, не есть, не пить, и от мертвых нет никакой пользы. Вроде бы так…
– А мы тоже умрем? – У Андрюши дрогнули уголки губ. – И нас так же найдут на дороге?
– Нет, конечно! Мы же люди… А если человек умирает, его хоронят: копают могилу, потом кладут туда и засыпают землей. Я как-то видела!..
– Правда? – Андрюша опустился на коленки и обеими ладонями коснулся земли. Она была довольно мягкая, потому что по тропинке редко ходили, теплая и, похоже, совсем не страшная: мальчик вспомнил, как в прошлый год они всей семьей ездили на море, и он зарывался в песок по самую шею. Но он вновь подумал о ласточке и, сколько ни сдерживался, хлюпнул носом: – А как же она?
Девочка пожала плечами:
– Как-нибудь…
– Таня!.. А знаешь что? – Глаза Андрюши вдруг заблестели, как бывает у малышей, когда они придумывают что-то очень интересное. – Давай сами ее похороним!
– Давай! – Девочка охотно согласилась: эта затея казалась новой, необычной, и Таня не слышала, чтобы еще какие-то дети так делали. Брат и сестра быстро вырыли нужную ямку прямо голыми руками, и Таня опустила туда птицу, а затем присыпала песком – так, чтобы сверху образовался крохотный холмик. Ей захотелось воткнуть в него какой-нибудь крест, потому что она знала, что их обыкновенно устанавливают на кладбищах, но девочка не могла придумать, как его смастерить. Поэтому крест пришлось заменить простым листом с растущей возле тропинки березы, и Андрюша решил, что это очень красиво и что ласточка будет просто счастлива лежать в такой могилке. Они еще немного постояли, а затем заторопились обратно: ведь папа и мама могли уже нервничать, а заставлять их нервничать было нельзя, чтобы не остаться вечером без сладкого или – что еще хуже – без интернета.
Пока ехали домой, Андрюша, сидя в машине позади отца, был по-взрослому серьезен и не дурачился, словно размышлял над чем-то и не отваживался пока никому об этом рассказать. Родителей это удивляло, но они подумали, что их сынишка просто устал. И лишь перед самым сном, когда он и Таня уже лежали под одеялами в своей детской комнате, Андрюша вдруг спросил сестру:
– А птички все равны? Или есть хорошие и плохие?
Таня, которая уже начала задремывать, оторвала голову от подушки и недоуменно поглядела на брата:
– Не знаю… Воробьи, наверное, плохие: их мама ругает за то, что обклевывают вишню. А остальные, наверное, хорошие!..
– Значит, если бы сегодня мы нашли воробья, его бы не похоронили?
Девочка задумалась:
– Скорее всего, похоронили бы… Воробья ведь тоже жалко. Людей, во всяком случае, всех закапывают – без разбора…
– Но ведь это неправильно! – вскрикнул Андрюша так, что сестра соскочила с кровати, подбежала к нему и зажала его рот ладошкой:
– Тихо! А то папу с мамой разбудишь, тебе по попе надают!.. – Родители Андрюшу никогда не били, но Таня сочла за лучшее припугнуть его. – Что неправильно?
– То, что другие птички так и будут лежать, а ведь они ничем не хуже! И ни в чем не виноваты! – выпалил мальчик. Его живому воображению представилось, что Дед Мороз не всем детям приносит подарки и даже не всем послушным, а только тем, кого случайно встретит на улице, как и сам Андрюша случайно нашел ту ласточку. – А им же так тоскливо быть не похороненными!
– Откуда ты знаешь, что тоскливо?
– Но ведь мертвых людей зарывают? Выходит, им плохо без этого! – заявил Андрюша, и Таня не смогла ничего ему возразить.
– Послушай! – Мальчик сел на кровати, и Таня даже в полумраке увидела, как у него блестят глаза. – Наверняка под деревьями, в кустах, на лугу много таких же несчастных птичек! И нам нужно им помочь! Кто их еще похоронит, если не мы? – Андрюша с мольбою посмотрел на сестру, но умолять было излишне: его воля передалась Тане, и она еще раз подумала, какой же у нее замечательный брат. Она чуть-чуть придавила пуговку его носа, что всегда делала, когда была особенно им довольна; Андрюша все понял и уснул совершенно счастливым.
На следующий день, едва допив молоко, Таня и Алеша поспешили исполнить то, что задумали вечером. Однако они быстро убедились, что гораздо проще мечтать и надеяться, чем сделать что-либо: ребята обшарили все места, где, как им казалось, могли быть мертвые птицы, но ничего не нашли. С грустными лицами они возвращались домой, как вдруг Таня радостно вскрикнула, заметив что-то в траве. Девочка нагнулась, раздвинула стебли, и Алеша увидел зверька, очень похожего на мышь, только его мордочка была вытянута в хоботок. Это была землеройка, но дети еще не слыхали такого слова. Они поняли только, что бродячая кошка схватила ее зубами и почему-то сразу выплюнула: на шее зверушки краснело пятно от глубокого укуса.
– Мышку тоже надо похоронить, – сказала Таня, и Андрюша, разумеется, согласился. Новая могилка получилась даже лучше вчерашней: она была и выше, и с настоящим крестом наверху – его Таня соорудила из двух веточек, связав их нитками, которые принесла из маминой комнаты. Домой ребята вернулись очень довольные собою, а после ужина Таня достала планшет и подозвала брата:
– Иди-ка сюда, Андрюшка! Посмотри, что пишут!
Мальчик подбежал к сестре; буквы он знал еще не очень твердо, и потому Таня прочитала ему вслух:
«Йонас и Адольф, норвежские кузены, были бойкие мальчуганы; отец подарил им по новому луку, и они пришли показать их Иде. Она рассказала им про бедные цветы, которые умерли, и позволила похоронить их. Мальчики шли впереди с луками на плечах; за ними маленькая Ида с мертвыми цветами в коробочке. Вырыли в саду могилку. Ида поцеловала цветы и опустила коробочку в ямку, а Йонас с Адольфом выстрелили над могилкой из луков, – ни ружей, ни пушек у них ведь не было»
– Вот здорово! – воскликнул Андрюша, а Таня провела пальчиком по планшету снизу вверх и стала читать дальше:
«Только на другое утро пришли мальчики и, увидав мертвого жаворонка, горько-горько заплакали, потом вырыли ему могилку и всю украсили её цветами, а самого жаворонка положили в красивую красненькую коробочку – его хотели похоронить по-царски»
– Значит, мы все делаем правильно! – Андрюша едва не задохнулся от восторга.
– Погоди, тут еще есть! – И девочка продолжила:
«Мопс умер утром и был зарыт здесь же, на дворе. Внуки вдовы, то есть вдовы кожевника, а не мопса — мопс не был женат, – насыпали над могилкой холмик, и вышла прелесть что за могилка; славно, должно быть, было лежать в ней!
Холмик обложили черепками, посыпали песком, а посредине воткнули пивную бутылку горлышком вверх, но это было сделано без всякой задней мысли»
– А ведь мы ни цветов не положили, ни единого осколочка! – вздохнул Андрюша, и Тане показалось, будто он вот-вот заплачет. Она поторопилась утешить братика, пообещав, что уж завтра они вместе соорудят такую могилку, что ее не стыдно будет показать всем соседским ребятам и даже самому президенту, если он вдруг вознамерится приехать.
Но человек, как известно, предполагает, а Бог располагает. За весь следующий день Таня и Андрюша не обнаружили ни одного существа, которому требовалась бы их помощь, и то же самое повторилось на третьи сутки. Лишь один раз дети увидели, как с кленового листа падает на землю маленький жучок; он весь блестел, как блестит на солнце дождевая капля. Обрадованный Андрюша схватился было за пластмассовую лопатку, которую загодя нашел в ящике среди своих игрушек, а другой рукою хотел уже взять жучка. Однако тот внезапно перевернулся со спины на брюшко и через какое-то мгновение исчез в густой траве; ребята поняли, что он просто притворялся. Птицы же, которые встречались брату и сестре на пути, не делали даже и этого: они заранее улетали, точно боялись, что дети могут причинить им зло. Андрюша досадовал: он ведь не хотел ничего плохого. Ласточка и землеройка, которых он похоронил, вели себя совершенно по-другому: он не пытались скрыться, позволяли брать себя в руки, как будто доверяли мальчику. Мертвые гораздо лучше живых, подумалось Андрюше; поначалу он испугался этой неожиданной мысли, словно незнакомого человека, который без стука заглянул к нему в комнату. Но страх быстро прошел, тем более что Таня сказала:
– Слушай, Андрюшка! По-моему, мы не там ищем.
Андрюша поднял голову:
– А ты знаешь, где надо?
– Вот где мы нашли первую птичку?
– На тропинке!
– Тропинка – это ведь дорога, правда? Только узенькая.
– Ну да!
– Значит, нам нужно идти на главную дорогу! На тропинке мы нашли мало, а там найдем куда больше.
Главная дорога, о которой говорила Таня, была автомагистралью и проходила метрах в трехстах от домика, где жили ребята. Родители запрещали им ходить туда в одиночку, потому что машины там ездили быстро, а среди водителей попадались и пьяные. Но теперь брат и сестра не послушались родителей, рассудив, что если идти только по обочине, ничего страшного не случится. Почти сразу им улыбнулась удача, и всего за полчаса они нашли трех бабочек и одну большую стрекозу. Однако дети не остановились на этом: они решили, что везение только начинается, и потому продолжили двигаться вдоль шоссе. Впереди показался поворот, и ребята заметили одну странную вещь: машины, прежде проносившиеся мимо них, подобно ветру, теперь резко сбавили скорость, словно что-то мешало шоферам разогнаться. Миновав изгиб дороги, Таня и Андрюша увидели три автомобиля, которые никуда не ехали, а стояли у края дороги неподвижно – так же, как неподвижно лежат мертвые зверушки и птицы. Один из этих автомобилей был длинный, черный, с трехлучевой звездою на помятом капоте, и возле него хорошо одетый мужчина, размахивая руками, что-то втолковывал полицейскому. Рядом находилась белая машина с синими полосами по бокам и мигалкой сверху; точно такую же, только маленькую, Андрюша год назад получил от мамы в подарок на день рождения. Третий автомобиль стоял чуть поодаль, и вся его передняя часть была смята, изуродована, будто на нее наступил какой-то злой великан. Сквозь выбитое стекло дети увидели водительское кресло, и на нем – парня в клетчатой летней рубахе. Он скрючился так, что упирался лбом в рулевое колесо, и очень напоминал сломанную куклу; ребята даже не подозревали, что взрослый человек может выглядеть настолько жалким. Они сделали еще один шаг вперед, чтобы удостовериться, не померещилось ли им все это, но на их пути встал полицейский:
– Вы куда? Детишкам здесь не место!
– Мы только посмотрим, – робко произнесла Таня.
– Нечего смотреть! – Полицейский нахмурился. – И вообще: почему вы шляетесь тут одни, без родителей?
– Чтобы похоронить, – пролепетал Андрюша.
– Его? – Полицейский расхохотался так, что у Андрюши по спине побежали мурашки. – Ты, как я посмотрю: сообразительный пацан: у него действительно теперь лишь одна дорога – в гроб да на кладбище! Но с этим делом справятся и без вас! Ну-ка брысь отсюда! И чтобы я вас больше не видел!
Ребята медленно повернулись и побрели назад. Не успели они пройти и двух метров, как услыхали голос хорошо одетого человека – владельца черной машины:
– Покорежил тачку и помер, козел, теперь хрен с него деньги стрясешь!
Домой брат и сестра шли в обход, мимо каких-то серых заборов и зарослей репейника, причем Таня почти сразу предложила свернуть с шоссе. Так было не ближе, и дети рисковали опоздать к ужину, но они хотели как можно скорее покинуть эту страшную магистраль и забыть о том, что сегодня довелось увидеть и услышать. Однако перед их глазами по-прежнему стояла изувеченная машина с несчастным парнем внутри, а в ушах звенели жестокие слова полицейского. Андрюша прекрасно понимал, что это совершенно другое, чем умершие мыши, птицы и насекомые: они были малы, слабы, и потому сама их смерть выглядела маленькой и слабой, почти что игрушечной. Но теперь смерть явила свое подлинное могущество, способное разрушить что угодно и когда угодно. Оттого уже весь мир представлялся Андрюше нелепым и несправедливым. Мальчик чувствовал, что жить в таком мире нельзя, но вместе с тем из него никуда и не сбежишь, и поэтому требовалось во что бы то ни стало найти оправдание всему случившемуся. И Андрюша ухватился за последние слова, которые произнес хозяин черного автомобиля, как утопающий хватается за колючую ветку, хотя бы она ранила его руки до крови. Когда вдали уже показалась зеленая крыша родного дома, Андрюша сказал:
– Наверное, тому дяденьке теперь лучше…
Таня, которая шла впереди брата, обернулась:
– Почему?
– Ну как же! Иначе ему пришлось бы заплатить. А теперь не придется… – Девочка промолчала, и Алеша решил, что она согласилась с ним. Да, жизнь – зло, а смерть – добро, во всяком случае, для того человека, одетого в клетчатую рубашку. Андрюша еще не проговорил для себя четко эту мысль, поскольку многое постигал сердцем, а не умом, но, по крайней мере, на время смог успокоиться.
Были спокойны и мама с папой. Наутро они уехали по каким-то делам, пообещав вскоре вернуться и строго наказав детям не убегать далеко от дома. Погода была хорошая: хоть ночью над поселком и сгустились тучи, ближе к рассвету ветер их все разогнал. Поэтому Таня и Андрюша расположились на крыльце: сестра – с планшетом, брат – с набором солдатиков. Войско свое Андрюша расставлял как-то лениво и небрежно, и дошло до того, что он дважды уронил знаменосца, словно мысли мальчика были где-то очень далеко. Но параду на ступеньках не суждено было состояться: сверху послышался глухой стук, словно в этот июньский день кто-то запустил снежком в плотно прикрытое чердачное окно. Еще секунда – и на землю прямо перед ребятами упал стриж. Очевидно, в полете он ударился о стекло и теперь беспомощно ползал возле крыльца, будучи не в силах ни взмахнуть крыльями, ни даже приподнять голову; только клюв его то открывался, то вновь закрывался, захватывая воздух вместе с уличной пылью. Прежний ужас овладел Андрюшей; еле оторвав глаза от несчастной птицы, мальчик посмотрел на сестру и спросил:
– Ему нельзя помочь?
И Таня, столь же испуганная, как и ее брат, чуть слышно ответила:
– Нельзя.
Тогда Андрюша встал со ступеньки, сделал один шаг по направлению к стрижу – больше и не требовалось – и резко наступил на него своей ногой в красной сандалии. То, что раньше было птицей – пусть изувеченной, жалкой, неспособной больше летать, – во мгновение ока превратилось в бесформенный комок перьев.
Таня кинулась к брату:
– Что ты сделал!
– Уф! Стало легче… – Слова эти Андрюша произнес, даже не глядя на сестру, а когда он все же повернулся к ней, девочка увидела, что в его глазах нет больше никакой тревоги. Мальчик чувствовал, что подчинил себе смерть. Прежде она управляла им: пугала, заставляла искать трупики, но теперь, после намеренного убийства, казалась домашней, прирученной, словно принесенный из лесу зверь, который уже не пробует укусить хозяина, а вместо этого смиренно ждет его команд. Хозяином же смерти с этой самой секунды был он, Андрюша, ибо решал, жить кому-то или умирать. Говорить об этом вовсе не было нужды, поскольку отныне между братом и сестрой установилось понимание даже не с полуслова или полвзгляда, а каким-то новым, неведомым для них способом. Поэтому, когда Андрюша оставил стрижа на время и принялся руками рыхлить песок неподалеку от него, Таня, не мешкая, побежала в сад, чтобы принести несколько пионов и положить их в новую могилку. Она помнила, что срывать цветы без спросу нельзя, но ей было уже все равно. Девочка лишь постаралась выбрать куст, растущий подальше от садовой дорожки, чтобы родители не заметили, что он обломан, а если и заметили, то не сразу. Тане было и страшно, и сладко, щеки ее горели, а внизу живота что-то начало ныть. И лишь после того, как земля навеки скрыла и раздавленную птицу, и белые цветы, девочке почудилось, что она стала прежней Таней, как и ее брат – прежним Андрюшей.
Но сделанного не воротишь, а пережитого не отменишь. Весь дальнейший день прошел для ребят как-то серо и скучно, словно им чего-то не хватало, и даже гостинцы, что привезли папа и мама из своей поездки, не обрадовали их. Родители догадались, что с их детьми творится что-то неладное, но не могли понять, что именно. Люди они были простые, добрые и твердо знали: если ребенок болеет, его нужно вылечить, если горюет – утешить, а если дерзит – приструнить. Но происходившее сейчас, очевидно, не было ни первым, ни вторым, ни третьим. На всякий случай мама сунула Андрюше градусник и проследила, чтобы мальчик раньше времени не стряхнул ртуть, – температура оказалась нормальной. Затем, уже перед отходом ко сну, папа усадил Андрюшу к себе на колени и ласково спросил, что случилось; Андрюша сказал, что не случилось ничего. Ответь он иначе – и пришлось бы признаться в слишком многих нехороших вещах, говорить про которые было стыдно. Поэтому от такой родительской заботы делалось только хуже, и было одно избавление – бежать прочь из дома, пусть и не насовсем.
Таня с Андрюшей так и сделали – едва только рассвело, после дурно проведенной ночи, когда вместо отдыха, которого жаждал, ты поднимаешься с кровати еще более вымотанным и несчастным, чем прежде. Полусонные, они бесцельно брели по дальней, почти незнакомой окраине поселка, будто двое людей, которые уцелели, когда какая-то катастрофа истребила все человечество. И действительно, поселок словно вымер, и ни лая собак, ни стрекотания кузнечиков – ничего не было слышно, точно сама смерть опустилась на него, чтобы навеки здесь царствовать. Но кладбищенскую тишину иногда нарушает шелест деревьев, что растут возле могил, или другой, столь же посторонний звук: так и теперь Андрюше вдруг померещилось, что кто-то еле различимо пискнул в колючих придорожных кустах. В другое время, возможно, мальчик и не обратил бы на это внимания, но теперь он вздрогнул, остановился и потянул сестру за рукав белого в горошек платья. Ребята увидели, что к ним ползет незнакомый котенок, весь черный, если не считать белого пятнышка на груди; он то и дело пробовал приподняться на задних лапках, но раз за разом падал. Похоже, он совсем недавно научился ходить, но уже рискнул отправиться в первое в своей жизни путешествие, удрав от мамы-кошки, которая зазевалась и упустила своего бойкого отпрыска, так же, как сегодня родители не углядели за Таней и Андрюшей. Казалось, котенок понимал, что дети, которых он встретил, – такие же маленькие и непослушные, как он сам, и оттого совершенно их не боялся. Андрюша наклонился и погладил котенка; тот негромко замурлыкал в ответ. После этого мальчик спросил:
– Мы не можем забрать его с собой, правда?
В голосе Андрюши звучало какое-то равнодушие, словно он предугадывал, что скажет сестра. А Таня промолвила:
– У мамы аллергия на кошачью шерсть.
Андрюша, хоть и маленький, знал, что такое аллергия: это когда течет из носу, хоть бы ты и не простужался. И он произнес далее:
– Он же зимой все равно замерзнет?
– Да. Замерзнет, – откликнулась, будто эхо, девочка.
Услышав это, Андрюша серьезно, почти как взрослый, посмотрел на сестренку и сказал:
– Ты ведь знаешь, что надо сделать?
Таня кивнула и, нагнувшись, взяла котенка левой рукой поперек туловища; он был легкий, как пушинка. Котенок смотрел на нее доверчиво, и в его круглых желтых глазах не читалось никакого страха: напротив, он, по-видимому, ожидал, что сейчас его покормят или приласкают. Свободную правую руку девочка поднесла к голове котенка и одним резким движением свернула ему шею.
Тельце зверька обмякло в ее руках, будто тряпка, которой Таня время от времени стирала пыль с комода: она была уже большая девочка и иногда помогала родителям прибираться в доме. Тотчас же Таня почувствовала: тяжести, которая лежала у нее на душе и так сильно давила со вчерашнего вечера, что порой хотелось плакать, больше нет. Она исчезла, словно какой-то добрый волшебник взмахнул своей палочкой и произнес нужное заклинение. И не только душа – само тело как будто сделалось легким, невесомым, а снизу вверх по нему поползла неведомая теплая дрожь – от тех мест, которые обычно прикрыты трусиками, и до самого сердца. Так приятно Тане не было, даже когда мама подарила ей на день рождения говорящую китайскую куклу, о которой девочка грезила целый год. Рядом стоял Андрюша: мальчик заворожено глядел на сестру и, без сомнения, испытал то же, что и она. Брат и сестра поняли, что случилось – оба сразу, не делясь друг с другом своими мыслями. Раньше им было плохо лишь потому, что, приручив смерть, они забыли: любое прирученное существо надо кормить. Теперь же смерть насытилась и вознаградила ребят таким наслаждением, перед которым меркло все на свете. Дети подумали, что, быть может, они даже успеют к завтраку, прежде чем родители их хватятся, и побежали домой. Через минуту ничто уже не напоминало об убийстве, которое произошло здесь: бесполезный трупик котенка Таня отбросила в кусты, а легкие следы сандалий развеял ветер.
День прошел обыкновенно, а наутро смерть снова подала знак, что голодна. Но теперь для Тани и Андрюши это не стало чем-то неожиданным, и они были готовы утолить ее аппетит, каким бы сильным он ни оказался.
* * *
– Они продолжают убивать…
– И делают это все более и более жестоко. Сегодня керосин ухитрились достать. Угадай с трех раз, для чего?
– А что же будет дальше?
Двое мальчишек сидели, плотно придвинувшись друг к другу, и беседовали межу собою вполголоса – не потому, что боялись, будто их кто-то подслушает: просто есть вещи, вспоминая о которых, громко говорить нельзя.
– Он начинал так же. Сегодня было первое слушание, ты знаешь?
– Еще бы не знать! Все СМИ лишь об этом и талдычат… И еще о том, что одна из этих несчастных матерей, когда стали оглашать все детали, упала в обморок, и заседание пришлось продолжить при закрытых дверях. Только рекламу ему на халяву сделали… А он, поди, и рад!..
– Лучше было, что ли, отмолчаться?
– Просто мне кажется, что за последние дни все посходили с ума…
– И есть от чего… Слыхал, что нашли у него в подсобке?
– Давай без подробностей!.. И так тошно…
– А еще тошнее будет, если чего-нибудь не придумаем, и они разделят его судьбу.
– Я каждый день молю Господа, чтобы такого не случилось.
– Я тоже. Вот только какой прок от всех этих слов?
– Иноти, не кощунствуй! Нехорошо…
– Если я сейчас согрешил, пусть Бог меня простит… Но скажи: мы ведь молимся потому, что верим?
– Разумеется! Как же иначе?
– А вера без дел мертва… Когда попадается трудная домашка, все равно над ней нужно корпеть. А не сидеть сложа руки и ждать, что кто-то за тебя ее решит: так поступают одни лишь слабаки… И что же мы теперь, бросим наших подопечных?
– Но… – Второй мальчуган в глубине сердца понимал, что Иноти говорит правду, однако его смущали жесткие нотки, прорывавшиеся в голосе товарища.
– Никаких «но», Виви! Божьи мы слуги или нет?
Ребята пристально посмотрели друг другу в глаза и кивнули – не произнося ни звука, поскольку все, что требовалось, уже было ими сказано; затем оба они распахнули свои широкие крылья и взлетели под самый потолок. Почти вровень с ними находилось большое, чуть ли не вовсю стену, и полуоткрытое из-за духоты окно; медленное летнее солнце уже успело зайти, но закат еще вовсю пылал, и стройные тела обоих мальчиков, казалось, были облиты кровью. Иноти завел руку себе за спину и резким движением вырвал несколько перьев, причем постарался не вскрикнуть и вообще ничем не выдать, что ему больно; вслед за ним то же самое сделал и Виви. Это был обряд, который иногда совершали братья-хранители в знак того, что, защищая сад Господень, готовы идти до самого конца. Потом ребята соединили руки и тут же разжали их: белоснежные перья закружились в воздухе, точно подхваченные ветром лепестки. Не долетев до пола, они превратились в легкую серебристую пыль. Она опустилась на лица двоих детишек, которые мирно посапывали – в собственных кроватках и под кровлей собственного дома: так считали они сами. Но дом отнюдь не принадлежал им, ибо уже не первую неделю в нем владычествовала смерть.
* * *
Шум взрослой жизни с ее заботами едва доходил до ушей Андрюши и потому не волновал его. Мысли мальчика были заняты другим: они крутились вокруг большой зеленой лягушки, которую завтра надлежало палить живьем. Уже добыть ее было самое настоящее приключение: пришлось идти на дальний пруд, чуть ли не за километр, да еще потом долго караулить на берегу и терпеть комариные укусы. Зато хлопоты окупились сторицей: пойманную лягушку бережно принесли домой и поместили в самую просторную коробку, какая только нашлась. Боясь, что пленница все-таки удерет ночью, Андрюша хотел сразу же переломать ей лапки, однако Таня возразила, что так неинтересно: ведь тогда подожженная лягушка не сможет прыгать, а куда занятнее смотреть, как она горит и скачет одновременно. А еще девочка добавила, что на соседней улице живет Димка Букамашкин, который всего на три года старше, но уже научился снимать родительский контроль со своего компьютера. Надо обязательно отнести ему планшет: тогда можно будет смотреть разные ролики и картинки из интернета, где жгут взрослых людей. Если же Димка не захочет помочь бесплатно, не беда: Таня уже приметила, куда мама прячет кошелек. От таких перспектив у Андрюши даже закружилась голова, и вечером он долго не мог уснуть, ворочаясь с одного бока на другой.
Когда Андрюша разомкнул веки, в окно ярко светила луна, и, повернув голову, мальчик увидел, что еще только половина третьего ночи. Соседняя кровать пустовала: видимо, Таня отлучилась в туалет. Андрюша вдруг почувствовал, что очень хочет пить: так нередко бывало в жаркую погоду, особенно если чего-то сильно ждешь и торопишь время. Мальчик спустил ноги с кровати и пошлепал на кухню, где стоял графин с водой. Идти пришлось мимо родительской спальни, и Андрюша удивился, что дверь ее приоткрыта; он подкрался к ней и заглянул внутрь. У стены белела широкая смятая постель, но папы с мамой нигде не было. Мальчик позвал их – сперва совсем тихо, затем громче, и не получил ответа. Андрюша отнюдь не был трусом, он не боялся ни темноты, ни собак, ни старших ребят, но тут ему стало не по себе. Он решил, что, родители, наверное, заперлись на кухне с Таней, чтобы вместе обсудить какую-то серьезную вещь, которую ему, малышу, знать необязательно. Андрюша побежал туда, куда с самого начала собирался идти, однако за кухонным столом тоже не было ни души. Мальчик растерянно огляделся; он решительно не знал, на что подумать, но при сухом горле и думалось плохо. Почти машинально Андрюша налил полный стакан и уже поднес его ко рту, но не успел сделать и глоточка: помешал шум, который послышался из-за стены. Там находилась третья комната, самая большая во всем доме, где собирались всей семьей, чтобы всем вместе посмотреть телевизор или устроить какую-то веселую забаву вроде боя подушками или игры в чудо-зверя. Но этот шум был другой, нехороший, словно в комнату через чердак пробрались воры. Стакан вывалился из ослабевших Андрюшиных пальцев и глухо стукнулся о линолеум; вылившаяся вода холодом обожгла босые ноги мальчика. Андрюша замер, как замирают полевые зверьки, когда в небе видят ястреба, и старался даже не дышать. Так, стоя неподвижно, он досчитал до пятидесяти – дальше просто не умел. Зловещий звук не повторялся, и, встав на цыпочки, Андрюша осмелился покинуть кухню. Он шел, оставляя за собою мокрые следы, шел в большую комнату, куда его тянуло и желание узнать, миновала ли опасность, и беспокойство за родных людей, и еще какое-то чувство, которому мальчик не мог подобрать имени. Ему пришлось почти повиснуть на бронзовой ручке, чтобы отворить тугую дверь. В глаза сразу бросилось, что два кресла с высокими спинками были выдвинуты чуть ли не середину и поставлены вполоборота к окну, да между ними мальчик разглядел на полу какой-то темный предмет, похожий на свернутую куртку. В остальном же с вечера вроде бы ничего не изменилось, и никакой угрозы комната не таила. Чтобы окончательно в этом удостовериться, Андрюша попытался зажечь верхний свет, но, сколько ни прыгал, не мог достать до выключателя. Оставалось воспользоваться переносной лампой, которая по-прежнему стояла на столе, однако для этого надо было пройти возле кресел. Андрюша двинулся вперед, ступая по мягкому ковру, где он любил возиться с игрушками, пока новое развлечение – смерть – не вытеснила их из его сердца. Он уже поравнялся с лежащим на полу предметом, который, как и раньше, принимал за кучу тряпья, как вдруг почудилось, что из-под серой ткани выбиваются знакомые кудрявые волосы. Мальчик нагнулся, как нередко делал в последние дни, когда собирался кого-то убить, и узнал Таню. Девочка не шевелилась, что обычно бывает с детьми, которых сморил внезапный сон, после того как они набегаются и наиграются. Но прежде Таня спала чутко, а теперь не пробудилась, даже когда Андрюша коснулся ее лица своей ручонкой. Тотчас мальчику померещилось и нечто иное: что за ним наблюдают со спины и чего-то от него ждут. Переведя взор чуть налево, Андрюша увидел руку, будто приколоченную к деревянному подлокотнику кресла. Ее мальчик помнил дольше и лучше, чем что бы то ни было, поскольку именно эта рука некогда кормила его из бутылочки и укачивала, если ему не спалось. Андрюша отшатнулся к окну; он не закричал – крик застыл у него в горле. Тут же он ощутил в своей ладони холодную, металлическую тяжесть и понял, что его пальцы стискивают рукоятку невесть откуда взявшегося ножа – очень острого и широкого. «Таким хорошо убить», – по привычке подумал Андрюша, и его немедленно начало охватывать прежнее сладострастное чувство, которое бывает лишь тогда, когда видишь, как у твоих ног бьется в конвульсиях еще живое существо или же воображаешь себе такое. Чувство это рвалось наружу и требовало утолить его: то был грубый, властный приказ чудовища, которое проделало долгий путь от крохотного, ничем не примечательного озерца и шаг за шагом сумело пробраться в дом и душу мальчика. Но теперь перед Андрюшей была только его семья: беспомощная сестра на полу и родители, точно распяленные в своих креслах и, как под злыми чарами, неспособные с них подняться. Мальчик затрепетал:
«Не хочу…»
А чудовище ответило:
«Так что ж из того? Помнишь, тебе купили новые штанишки – были ли они тебе впору? А потом ты подрос и с удовольствием их носил. Поступки, как и одежда, тоже бывают на вырост: неужели это повод от них отказываться? И разве перед смертью не все равны? Это правда, которую Бог утаил от мудрых мира сего, но открыл младенцам. Точно так же лишь ребенок посмел однажды сказать, что король голый, когда все взрослые восхищались его новым нарядом. Что же останавливает тебя? Или ты жалеешь их? Но ведь это не жалость! Просто ты боишься, что тогда некому будет напоить тебя молоком с утра, отвести в зоопарк или бассейн. Ты думаешь только о себе. Ты их не любишь…»
– Андрюшенька!.. Сынок!..
Этот голос застал Андрюшу врасплох; немного приподняв голову, мальчик увидел, что отец смотрит на него – так ласково, как никогда не смотрел прежде. Чуть погодя отец произнес:
– Наверное, тебе все-таки придется это сделать.
Нож дрогнул в Андрюшиной руке:
– Но… почему?
– Потому что я хочу тебе добра… Помнишь медаль, которую я тебе показывал? Это медаль твоего прадеда, он получил ее в сорок пятом за взятие Берлина – ты знаешь… Вот только я тебе кое-чего не сказал: награда нашла его посмертно, он был убит на ступенях рейхстага, когда до победы оставались считаные дни. На любой войне гибнет много людей, но всегда находится тот, в чье сердце попадает последняя пуля… И, наверное, всего досадней быть таким человеком!.. Но если бы твой прадед точно знал, что после него жертв уже не будет, то с радостью пошел бы на верную смерть: он сам писал об этом домой, когда его полк ожидал решающего штурма. И не один он: так думали очень многие солдаты, его сослуживцы. Так думаю и я… И поэтому говорю сейчас: убей меня, убей свою маму. Но пусть мы станем последними, кого ты убьешь!.. Наши солдаты ценой своей крови спасли ребятишек – таких же, как и ты: чтобы они катались на санках зимой, купались в речке летом, а когда наступит время идти в школу, радовали родителей хорошими отметками. И чтобы жалели бедных зверьков и птичек, которых некому даже похоронить… Из смерти тогда родилась жизнь. Жить ради тебя я уже не смогу: я слишком мало уделял тебе внимания и не замечал, что с тобою происходит, – прости меня, пожалуйста… Но я могу для тебя умереть. Убей нас обоих, и ты станешь свободен. А мы с мамой умрем счастливыми…
Андрюша не дослушал отца; он затрясся всем телом и крикнул:
– Папочка, милый! Не надо! Я люблю вас! Живите! Живите!
Он уронил нож, и в то же мгновенье из глаз мальчика хлынули слезы. Они лились безостановочно, как вода по весне ломает запруду, затекали и внутрь, смывая с души всю нечистоту, что накопилась за последние дни. Андрюша больше не хотел убивать: он желал, чтобы жили не только папа с мамой, но и все Божьи создания, ибо сотворены они были не для смерти. И это чувство было настолько сильным, что маленькое сердечко Андрюши его не вместило. Он ощутил страшную боль в груди, словно кто-то сдавил кости так, что они треснули; боль эта растеклась до самой макушки и пяток, проникая всюду, даже в кончики волос. Затем она внезапно исчезла, исчез и родительский дом, и перед Андрюшей разверзлось бездонное ночное небо, все в ярких созвездиях; Андрюша даже не знал, как большинство из них называется. А рядом с собой он увидел незнакомого мальчика с черными крыльями за спиною. Мальчик обнял Андрюшу и произнес:
– Не бойся, малыш! Все хорошо.
* * *
– Прости меня, Господи: похоже, я перестарался… – Затем коленопреклоненный паренек с опущенными долу белыми крыльями, на одном из которых виднелась свежая плешинка, повернул голову чуть влево и добавил: – Прости и ты, Андрюша: не стоило навевать тебе такие сны.
И до обоих ребят откуда-то сверху донесся голос:
– Не вини себя, Иноти. Ты поступил правильно.
Маленький, жалкий, обнаженный Андрюша стоял рядом и всхлипывал, не смея поднять глаза. Он не понимал, в каком месте сейчас находится, не мог до конца и поверить, что произошло непоправимое, и потому тихонько произнес:
– Боже, пожалуйста, отпусти меня домой к папе, маме и Тане!.. Они ведь расстроятся, если найдут меня в кровати мертвого… – Он собирался и еще что-то сказать, но не смог, проглотил так и не прозвучавшие слова вместе с соленой жидкостью, что переполняла горло. Тут Андрюше почудилось, что кто-то легонько дотронулся до его плеча, точно желал приободрить, и от этой ласки вдруг стало так хорошо, что и слезы высохли, и внутри сделалось как будто теплее. А затем Андрюша услыхал:
– Скажи, дитя: хочешь ли ты вновь оказаться в материнской утробе, так, чтобы тебе и не рождаться вовсе?
Андрюша представил, что находится в животике, и подумал, что там, должно быть, уютно, но очень уж темно, тесно, и ни с кем не поговоришь, даже с мамой. Поэтому он ответил:
– Нет, Господи…
– Почему же ты просишь меня, чтобы ныне я сотворил над тобою совершенно то же самое? Человек рождается и растет, всякий раз оставляя за спиною старую жизнь, как сбрасывает одежду, которая стала ему велика; некоторые, правда, хранят детские вещи и даже плачут над ними, как ты плакал сейчас, но уж их не надевают. И домашние человека ничего такого от него не требуют, хоть и скорбят порою… Но скорбь твоих родителей не будет долгой: ведь Таня осталась с ними, и она по-прежнему нуждается в защите и добром слове. Ее хранит и Виви, который будет с ней неотлучно. А завтра твоя мама узнает, что ждет ребенка. Его нарекут Андрюшей в твою память и окружат заботой, какую не додали тебе. Конечно, он не заменит тебя, ибо нет двух одинаковых людей, и именно поэтому каждая жизнь священна. Но твоей семье это послужит утешением. Что же до тебя самого – считай, что ты просто уехал в летний лагерь, где узнаешь много интересного и встретишь новых друзей. Время пролетит незаметно, и твои родные приедут к тебе, но не затем, чтобы забрать тебя оттуда, а чтобы поселиться там вместе с тобою. Такова награда всякому, кто угоден мне и мною оправдан.
Благодаря этим словам Андрюша вдруг остро почувствовал, что все могло обернуться гораздо хуже, если бы Господь его отверг. А отвергнуть было за что: ведь Андрюша не успел ни искупить свои грехи, ни даже толком раскаяться в них. Мальчик припомнил их все, и ему стало так стыдно, что он чуть снова не заплакал и еле смог выдавить:
– Почему? Я же сделал столько зла!..
– Ты всего лишь запутался, чадо мое, хоть исходил из любви, подобно человеку, который возвел свой дом на твердом основании, но из сена и соломы. Дело его сгорело, когда пришла пора огнем испытать работу каждого. Однако сам он спасся из пламени, пусть и потерпел урон, и горько поначалу было ему оглядываться на свое пепелище. То же самое случилось и с тобою.
Андрюша помолчал еще с полминуты, затем вскинул голову и спросил – с таким решительным выражением лица, точно разом повзрослел на несколько лет:
– Господи, а я могу построить крепкий дом сейчас? – И, чуть смутившись от собственной храбрости, поспешил добавить: – Я хочу стать хранителем – как Иноти, как Виви! Чтобы спасти много-много жизней! Не сердись на меня: если скажешь, что я еще маленький, канючить не буду…
Андрюша умолк; с тревогой он ожидал ответа, и ему казалось, что прошла целая вечность. Внезапно он ощутил, как его плеча коснулись чьи-то тонкие, цепкие лапки, и, посмотрев чуть направо, увидел ласточку – ту самую, которую похоронил самой первой, на озере: мальчик узнал ее и не спутал бы с остальными. Ласточка наклонилась к Андрюше и что-то нежно прощебетала ему на ухо. Тотчас же все вокруг озарилось ярким светом, так, что Андрюша даже зажмурился, а когда он открыл глаза, то увидел, что из сияющего облака на своих белоснежных крыльях к нему спускаются братья-хранители – их было много, как жемчужин в морской глубине. Они улыбались Андрюше, радуясь, что славная община Божьих садовников ныне пополнилась новым товарищем, и Андрюша улыбался им в ответ. Звонкие голоса ребят слились в единый хор, который возносил хвалу Господу; Андрюша пел вместе со всеми, а когда пение кончилось, воскликнул:
– Простите меня, все зверушки, все птички, которых я погубил!.. Папа, мама, Таня, мой будущий братик, не скучайте там без меня, я буду ждать вас! Но все-таки не очень спешите, ладно? – И добавил – уже значительно тише: – Таня, если ты слышишь меня: отпусти, пожалуйста, ту лягушку!.. Она ни в чем не провинилась… – Ему еще предстояло принять новое имя и многому научиться. Однако Андрюша уже чувствовал себя достаточно сильным, чтобы справиться со всеми трудностями и ничем не заслужить укора, когда он и его родные вновь встретятся там, где не будет ни плача, ни болезней, ни самой смерти, ибо прежнее пройдет навсегда.