Часть вторая
"Знакомство"
1
Семнадцать лет назад, в 1977 году, мы не просто познакомились, а нам дано было пережить почти драматическую историю, потрясшую наши детские сердца. Эта встреча связала нас раз и навсегда.
Это произошло во время летних каникул в пионерском лагере, куда меня в первый и последний раз отправили родители. Зная мой непростой характер, они долго обсуждали, где я могла бы провести три недели в их отсутствие, не вляпавшись в какую-нибудь историю. У них просто не было другого выбора.
Они были инженеры-экологи и собирались в очередную рабочую командировку в Чернобыль, где заканчивалось строительство атомной электростанции. В тот год, в сентябре, должны были включить первый энергоблок станции с очень мощным реактором. Тогда я в этом мало что понимала, но постоянно слышала от родителей, что это очень опасно. О-о-очень. Если случится авария, будет экологическая катастрофа. Вот они туда и уехали, чтобы всё проконтролировать. Я любила и очень гордилась ими. И очень жалела о том, что в моей жизни никогда не было ни бабушек, ни дедушек. Из-за этого я чувствовала себя ущербным ребёнком и завидовала другим детям, которым бабушки «пекли пирожки» и «вязали разноцветные носочки».
Дело в том, что родители моих родителей когда-то были признаны врагами народа и без суда и следствия отправлены в исправительно-трудовой лагерь, где потом погибли. Поэтому мои будущие папа и мама, ещё детьми, утеряв все свои родственные связи, оказались в одном детдоме. Там они выросли, познакомились и полюбили друг друга, а позже выбрали общий профессиональный путь — защита окружающей среды. Их горестные воспоминания и тихие долгие разговоры на кухне сформировали моё детское представление о лагерях, которые с тех пор у меня ассоциировались с ограничением свободы человека.
Итак, наступил август — славный летний месяц, когда до начала школьных занятий ещё много времени, а каникулы становятся скучными и тянет к приключениям. Поэтому я без долгих уговоров согласилась поехать в лагерь.
В нашем отряде я впервые и увидела Любу. Нам обеим было по одиннадцать лет, а Люба уже в те юные годы выделялась особенной красотой и харизмой. Спадающие на плечи светлые шелковистые волосы и волшебной красоты глаза зелёного цвета делали её милое личико особо притягательным. Но ошеломляющую популярность она получила после конкурса «Первая помощь». Шокируя и детей, и даже комиссию, она блестяще продемонстрировала свои незаурядные медицинские знания и навыки по оказанию первой помощи. И благодаря только ей одной, наш отряд получил «первое место», а она стала звездой сезона. Поэтому все девчонки хотели с ней дружить, а мальчишки и подавно. Они буквально забросали прелестницу записками с предложениями дружбы, а некоторые даже и с признаниями в любви. Избалованная Любаша, уже привыкшая к такому вниманию, лишь кокетливо улыбалась и отвечала всем одно и тоже: «Я подумаю».
Но повезло мне одной, потому что мы обе, оказавшись рядом на соседних койках, целыми ночами шептались, доверяя свои маленькие секреты, в которых мы искренне открывались друг другу, как никогда и никому до этого. И тогда я поняла, что девочке, прочитавшей «Большую Медицинскую Энциклопедию», просто скучно с другими детьми. Её дружбу нужно было завоевать, если не энциклопедическими знаниями, то каким-то безрассудным, но героическим поступком.
И я решила не упускать свой шанс. Так как я с раннего детства была непоседой и хулиганкой, то послушную Любу начала подбивать на всякие нарушения порядка в лагере.
И, однажды, будучи любознательным, а больше того — протестующим против всякого ограничения ребёнком, во время «тихого часа», в тайне от пионервожатых я потащила новою подругу за собой, чтобы показать свой «стратегический секрет» — лаз в заборе, через который можно попасть в настоящий «дремучий лес».
К походу в лес я подготовилась основательно и, несмотря на тёплый солнечный день, надела старые кеды, спортивные штаны, защищающими от комаров и мошек. Но пришлось одеть футболку, потому что мой единственный свитер с длинными рукавами был обильно заляпан краской. Дело в том, что наш пионервожатый, узнав о моих способностях, тут же поручил мне быть главным редактором стенгазеты отряда. Рисовала я с удовольствием и много, но отказывать себе в приключениях не хотела.
Конечно же, я предложила и Любе одеться получше, но она, не подозревавшая о моей сумасбродной идее, поняла это предложение по-своему, напялив своё самое любимое платье и босоножки с ажурными гольфиками. Возвращаться обратно в спальную комнату и переодеваться у нас уже не было времени. Да и рисковать не хотелось, вдруг кто-то увидит, поэтому я надеялась, что всё обойдётся. Но случилось непредсказуемое.
…Забор был высоким и состоял из бетонных столбов, связанных между собой железной решёткой. Мне понадобилось много дней, чтобы незаметно пройти вдоль всего ограждения и найти небольшую лазейку, видимо, проделанную кем-то уже давным-давно. Она оказалась, как по заказу, нужного нам размера, и была удачно скрыта в густом разросшемся кустарнике, за которым начиналась лесная зона.
— Давай выйдем и там прогуляемся. Я ещё ни разу не была в настоящем лесу, — прошептала я заговорщически.
— Надя, а там волки есть? — слегка дрогнувшим голосом спросила Люба.
Я точно этого не знала, но на всякий случай махнула рукой.
— Волки днём спят! У них «тихий час»! — рассмеялась я.
— Как я же пойду в таком платье по лесу? — Люба замотала головой, — И, вообще, это запрещено уставом лагеря! Нет-нет, нельзя…
Она искала вескую причину для отказа. Её внутренний мир, с самого рождения приученный к послушанию и выполнению правил, установленными взрослыми, бунтовал, ведь я уговаривала её впервые перейти запретную черту. Нарушить её, значило совершить практически смертельный прыжок, а что будет после этого, никто не знает. И я не знала, но мне не хотелось даже думать об этом.
— Люба, когда тебе в жизни ещё выпадет такой шанс погулять без взрослых по настоящему лесу? Не бойся, мы далеко не пойдём. Только чуть-чуть погуляем на свободе и вернёмся за решётку! Совсем чуть-чуть. И ничего с твоим платьем не случится. Люб, ну, давай. Птичек послушаем! — шутила я.
— И здесь можно послушать…
— Люб, ты боишься? — разочарованно спросила я.
— Но нам же нельзя выходить за пределы лагеря. Нас будут ругать…
— Ругать? Никто же об этом не узнает. Правда, если ты сама о нашем секрете не разболтаешь! Мы быстро — туда и обратно!
Люба переминалась с ноги на ногу, косо поглядывая на зияющую дыру в железном заборе. В её глазах горел живой интерес, но она пыталась подавить его.
— Там — свобода! — воодушевлённо продолжала я, — Там жизнь другая, вольная, настоящая, без всяких вожатых и воспитателей! Никто не контролирует и в ухо не свистит! Там всё по-настоящему, а не по придуманным правилам. И вообще, я больше никогда не поеду в лагерь, где мне всегда указывают, что можно делать и где можно ходить! Никто не должен управлять мной! Никто и никогда! Я такая — то, чего нельзя, то мне ещё сильнее хочется. Ты думаешь, я не боюсь? Боюсь! Но чувствую внутри эту… — я подбирала умное слово, — необходимость. Надо преодолеть страх. Даже если очень-очень страшно, нельзя бояться. Понимаешь? Иначе будешь всю жизнь, думать, что ты слабая и без разрешения других не сделаешь ни шагу. И будешь об этом очень-очень жалеть.
Люба, выпучив глаза, уставилась на меня. И вдруг мне стало совершенно всё равно, с ней или одна, но я сделаю это. И я, порывисто взяв её за руку, продолжала:
— Только тебе я говорю это, ведь ты моя самая близкая подруга. Но если ты не захочешь идти со мной, я не обижусь, просто расстроюсь, но пойду сама. Я так решила. А я никогда не отступаю от своего решения.
Люба сделала первый шаг к забору, но снова в нерешительности остановилась.
— А если мы заблудимся? — выдала она свой последний аргумент.
— Не волнуйся! Я всё предусмотрела. Я порвала тетрадку на мелкие кусочки и буду их по дороге рассыпать, — сказала я гордо и вытащила из-за пазухи свой белый гольфик, заполненный бумажными обрывками. — Так мы легко вернёмся обратно! Этот трюк я вычитала в книжке.
Люба громко рассмеялась.
— Ну ты даёшь, Надя. Давно планировала?
— Неделю. Долго дырку пришлось искать… А кто ищет, тот всегда найдёт! Верно?
— Верно…
Изучив раннее этот лаз, я уже знала, что нужно опасаться железных прутьев, скрытых в листве кустарника. Я полезла в лаз первой и, раздвигая ветки, помогла Любе пройти между ними.
— Осторожно. Не поцарапай руки. Смотри под ноги, — наставляла я Любу и с воодушевлением воскликнула: — Представь, что сюда ещё никогда не ступала нога человека и мы с тобой первооткрыватели!
Мы медленно продвигались дальше, по дороге рассыпая бумажные обрывки.
Здесь было совсем не так, как в городских парках. Лес завораживал своим дремучим величием и своей таинственной жизнью. Огромные ветвистые деревья, поросшие мхом, и корявые кустарники, оплетённые густой сетью лиан, создавали сказочную картину и будоражили фантазию. Воздух был такой насыщенный, свежий, что хотелось вдыхать его как можно глубже.
— Какая красотища! Надя, как здесь чудесно! — Люба принюхивалась, то к одной веточке, то к другой.
Она внимательно всматривалась в каждую травинку и, встречая мой вопросительный взгляд, нравоучительно объясняла:
— У каждого растения есть свой сок. Вот например, есть растения полезные. Ими даже лечат людей, а есть, которые ядовитые. От них можно умереть. Но из ядовитых тоже делают лекарства, только надо знать точную дозу. Поэтому нужно обязательно разбираться в них. Вот я сидела. И разбиралась… Ой, бабочка!
Она сама, будто бабочка, запорхала от одних цветов к другим. И вдруг, остановившись у бледно-жёлтых кустов, гордо заявила:
— А я знаю, что это! Я про него в энциклопедии лекарственных растений читала. Называется бессмертник! Он очень полезный…
— Бессмертник?
Я внимательно посмотрела на маленькие жёлтые цветочки и серьёзно спросила:
— Если их скушать, станешь бессмертным?
— Да, нет же! — Люба расхохоталась. — Просто так называется.
— Наверное, хорошо быть бессмертной… — рассуждала я в слух. — Люб, ты бы хотела жить всегда-всегда и не умирать?
Люба усмехнулась и уверенно ответила:
— Конечно, но при этом быть здоровой и молодой. А ещё обязательно красивой.
— Ты и так самая красивая в лагере, — сказала я, не скрывая своей маленькой зависти.
— И не только в лагере! В школе тоже! — похвасталась Люба, поглаживая свои золотистые локоны.
Довольная собой, она засмеялась и побежала дальше, уже совсем забыв про страх.
— Красивая и хвастливая, — огорчённо пробубнила я, нехотя следуя за подругой.
Мы вышли на широкую поляну. Ноги утопали в высоких густых травах и лесных цветах. Люба легко и радостно ныряла в самую их гущу и безудержно смеялась, отмахиваясь от мошек и комаров.
— Уф! Кусаются-то как!
Солнце светило прямо над головами и начинало обжигать лица. Стало душно. Хотелось пить, но о об этом, к сожалению, я совсем не позаботилась.
Посреди поляны, в отдалении от других деревьев, стояло исполинского размера дерево. Это был старый дуб. Он притягивал взгляд своей гордой осанкой, несмотря на тяжёлую разросшуюся крону. Его сильные узловатые ветви с красивой густой листвой и многочисленными зеленоватыми желудями в шапочках, раскинулись высоко над головой, закрывая небо и бросая большую тёмную тень, в которой я и спряталась от палящих лучей августовского солнца. Я закрыла глаза и с наслаждением вдохнула дивный аромат, исходивший от дуба. И идти дальше уже не хотелось. Здесь было так уютно и хорошо. Мне пришли в голову слова Пушкина:
— У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том…
Но золотой цепи на этом дубе не было.
— Ну и хорошо, — размышляла я, — даже если цепь и золотая, то всё равно это — несвобода. А ты могучее и свободное… И ничего не боишься.
Когда-то в детстве мама читала мне сказку про говорящее дерево, способное двигать ветками словно руками. Я провела рукой по дубовой коре. Она была тёплой и шершавой, какими бывают руки у добрых старичков.
— Что ты делаешь? — спросила меня подбежавшая Люба.
— Слушаю… — я обвила дерево руками и прильнула к нему одним ухом, будто вслушивалась его внутренний голос.
— Что там слушать? — пожала она плечами, — У дерева нет сердца.
— Но оно же живое! — не унималась я. — Оно растёт, зеленеет. И когда ломается, ему, наверное, больно…
— Глупости, — упрямо вторила она, — У него ничего не болит, потому что у деревьев нет нервной системы…
— Нет сердца, нет нервной системы… Ну что-то же должно быть!
— Не знаю, — пожала плечами Люба, — я больше про людей читала… И вообще, я же буду врачом, а не садовником! — сказала она важно и, прикрывая глаза от яркого солнца, что-то рассматривала среди веток.
— Смотри, там наверху какая-то большая птица! — воскликнула она, — Ты знаешь, как она называется?..
— А мне кажется, что деревья тоже думают, просто не могут говорить, — продолжала я, не обращая внимания на птицу.
Мне было хорошо и уютно, а Люба нарушала эту гармонию. Она шумно и без умолку что-то болтала.
— …А это надо заваривать, помогает от кашля… А кору дуба применяют при ангине и воспалении дёсен…
Я перестала её слышать, думая о своём. Совсем рядом, на маленькой веточке висели два жёлудя. Я очень осторожно, чтобы шляпки не обломались, сорвала их и положила себе в карман «на память». Плотнее прижавшись к широкому стволу, чтобы только дерево слышало меня, я тихо прошептала:
— Я скажу тебе по секрету: мне всегда хотелось иметь такого большого и необыкновенного друга… Ты большое и доброе, но совсем одинокое. Я хочу с тобой дружить. Дерево, ты согласно?
В ожидании ответа я снова приложила ухо к его шершавой коре. Но тут подскочила Люба и нетерпеливо потянула меня в сторону. Рассердившись на подругу, я с досадой подумала: «Какая она глупая. А я ещё хотела с ней дружить…»
Я грустно помахала дереву рукой:
— Пока, дерево. Не скучай и не забывай меня, ведь теперь ты мой друг.
А Люба упрямо тянула меня за собой и ныла:
— Ну что ты прилипла к этому старому бревну. Посмотри, сколько цветов! Знаешь, Надя, я люблю, когда мне дарят цветы!.. Все говорят, что у меня зелёные глаза и поэтому я похожа на лесную фею…
«Лесные феи так к деревьям не относятся», — со вздохом подумала я, но промолчала, уже начиная жалеть, что взяла её с собой.
По дороге мне приглянулся кустарник с красивыми ярко-красными ягодами, и я крикнула Любе:
— А я ягоды нашла! Соберём?
Руки сами потянулись к спелым наливным горошинам. Но Люба мгновенно примчалась и грозно заверещала:
— Не трогай! Они ядовитые! Если ты их съешь, можешь отравиться и умереть!
Я вздрогнула и отшатнулась от красных ягод, словно от огня.
— Правда? Но они такие красивые!
— Они специально такие красивые, чтоб их кто-то попробовал, а на самом деле они ядовитые. Не трогай! И никогда не ешь!
— Ладно. Буду тебя слушаться. Всё-таки хорошо, что ты такая умная, — сказала я примирительно.
Мы собирались возвращаться обратно и услышали, как кукует кукушка.
— Подожди, подожди Люб, — сказала я. — Я хочу посчитать, сколько лет я буду жить!
— Надя, враки всё это. Идём! Нам надо возвращаться.
Теперь Люба тянула меня обратно. Но я не слушалась её, я считала за кукушкой.
— Ку-ку!
— Раз...
— Ку-ку!
— Два...
— Ку-ку!
— Три…
— Надя, пора идти в лагерь! Меня комары покусали!
— Ку-ку!
— Подожди! Четыре!
Люба разозлилась и обиженно бросила:
— Я больше с тобой в лес не пойду!
— Ку-ку!
— Пойдёшь! Пять!
— И дружить не буду!
— Ку-ку!
— Будешь! Шесть! — сказала я твёрдо, и во всё горло закричала кукушке: — Спасибо! Умножаю всё на сто! — и, повернувшись к расстроенной Любаше, взяла её за руку: — Как ты думаешь, нам хватит на двоих? — и добавила: — Свои триста я разделю с мамой и папой.
2
Люба не успела ответить. Мы обе вздрогнули, будто пронзённые стрелами, и я почувствовала, как мурашки прошли по телу. Из глубины леса донёсся отчаянный детский вопль:
— Помогите! Я здесь! А-А-ааа! Ма-ма! Ма-мочка!
Секунду мы удивлённо переглядывались, но вновь заслышав крики о помощи, ни минуты не размышляя, со всех ног помчались в том направлении, откуда они доносились.
Мы так торопились, что спотыкались о коренья и не замечали, как набивали синяки о старые пни и поваленные деревья. С разбега я влетела в покрытый ветвями овраг и упала, расцарапав в кровь ладони, но тут же вскочила и понеслась дальше, не обращая внимания на боль.
— Люба, здесь яма! Обходи! — оглянувшись, успела я крикнуть подруге, бегущей следом. Пробежав ещё несколько метров, я остановилась и крикнула в возникшую тишину: — Эй! Ты где?
За кустами раздалось тихое подвывание.
…На земле лежала маленькая, худощавая девочка, лет семи-восьми, в перепачканной одежде и, свернувшись «калачиком», корчилась от спазмов. Она быстро и прерывисто дышала. По раскрасневшемуся лицу текли слёзы. А рядом был куст таких же красных ягод, которые Люба мне настрого запретила пробовать.
— Она съела ядовитые ягоды! — запричитала запыхавшаяся Люба. — Ой! Она умрёт!
— Цыц! — гаркнула я на неё. Я всегда была уверена, если прогнозировать что-то плохое, то оно обязательно исполнится.
Я наклонилась над заплаканной девочкой.
— Ты кто? — спросила я.
— Верочка, — жалобно сказала она. — Помогите! Мне очень больно!
— Ты что, здесь совсем одна? — воскликнула Люба.
— Да! Маааа!
— Ты здесь давно? — удивилась я.
— Не знаю… Никого здесь нет. Я просто услышала чей-то крик…
Я вспоминала, как общалась с кукушкой, и невольно подумала: «А ведь мы могли бы уйти раньше».
— Сколько ягод ты съела? — строго спросила Люба.
— Одну, наверное... Она невкусная… от неё живот болит и тошнит… ааа…
— Очень хорошо, что невкусная!.. Вставай! Тебе нужно быстрей к врачу, иначе… будет плохо! — голосила Люба. — Пойдём скорее в лагерь! Там в медпункте есть врач. Он поможет. Поднимайся быстрей!
Моя подруга паниковала и теряла терпение. Она постаралась поднять девочку, но та, скорчившись, продолжала плакать.
— Вставай же! Ты должна идти с нами! — командовала упрямо Люба, но Верочка кричала ещё громче, по-прежнему не поддаваясь на уговоры. При попытках поднять её, она снова обессиленно валилась на землю.
— Не могу… голова кружится… — ныла Верочка.
Я подняла руки вверх, стараясь успокоить обеих.
— Ей нужна «скорая помощь»? — я взглянула на Любу. — И этой «скорой помощью» будем мы! Ты же видишь, она не может идти сама. Придётся нам нести её, — вздохнула я, — Хватай её за руки, а я возьму за ноги.
— Куда вы меня тащите?.. Я хочу домой! Аааа…
Маленькое грязное создание громко ревело и не давалось в руки.
— Люба, а можно ей сейчас хоть как-то помочь? Ты же специалист по неотложной помощи!
Люба прикусила губу и кивнула.
— Есть одно средство… Если она сама захочет…
— Так говори же! — крикнула я настойчиво.
— Надо промыть желудок, — вынесла страшный приговор Люба. — Но в данном случае… надо, чтобы её стошнило…
Она, невольно скривившись, в упор посмотрела на Верочку, которая тут же начала испуганно махать руками и визжать, как резанная. И меня саму вдруг тоже противно затошнило.
— Короче, малявка, или мы тебя спасаем, или уходим! А ты продолжай корячиться, — притворно рассерженно заключила я, отходя в сторону.
Верочка перестала плакать, лишь жалобно застонала. Я увидела, как её лицо побледнело, и мне стало не до шуток.
— Хватай! — крикнула я Любе и крепко ухватилась за ноги Верочки, которая уже больше не сопротивлялась. — Какая тяжёлая! Не брыкайся, Верка!
И тут же я замерла в ужасе, понимая, что не знаю куда идти. Мой гольфик с остатками бумажных клочков остался под дубом, с которым я шепталась, когда Люба так бесцеремонно потянула меня за собой. И теперь я злилась на неё ещё больше, хотя сознавала, что это была моя оплошность. Люба всё прочла по моему лицу и потеряла дар речи. Её глаза моментально наполнились слезами, а губы задрожали.
Но я, набрав воздух в лёгкие, холодно приказала:
— Отставить ныть! За мной, я вспомню.
Верочка оказалась очень тяжёлой. К тому же переступать с кочки на кочку, через ямы и поваленные ветки оказалось делом очень изнурительным. Мы долго топтались на месте, пока не начали слаженно перемещаться. Но только куда, мы не знали. Кругом был совершенно незнакомый лес.
— Туда! — кивнула я. — Там я упала в овраг.
— Очень разумно, — пробурчала Люба, — теперь мы все вместе упадём в овраг…
— Да нет же, — рассердилась я, — идти нужно в том направлении, дура!
— Сама такая, — Люба обиженно начала хлюпать носом. — Где теперь искать твои бумажки?
Верочка завыла с новой силой.
— Ну, давайте, плаксы! Теперь мне придётся вам двоим сопли вытирать? — воскликнула я и зашагала ещё быстрей, вынуждая Любу поторопиться.
Обогнув злосчастный овраг, мы снова остановились передохнуть и сориентироваться. Проведя прямую линию от места происшествия до оврага, я прикинула траекторию дальнейшего пути.
— По-моему, нам надо туда, — я махнула рукой куда-то в лес.
Люба скептически скривилась.
— А почему?..
— По кочану! — грубо ответила я. — Ты книжек умных начиталась и думаешь, что уже всё знаешь лучше других? Ты просто книжный червяк! А на практике никуда не годишься, только хвастаешь… Верка, не реви, я сама дотащу тебя в лагерь.
Я поняла, что теперь нашей дружбе пришёл конец, и в душе ругала себя за скверный характер.
Но Люба молча обхватила Верочку за подмышки и послушно двинулась за мной. Надеясь на чудо, я постоянно оглядывалась в поисках рассыпанных бумажных клочков.
— Верочка, — обратилась я к плачущему ребёнку, чтобы сменить тему разговора, — А как ты тут оказалась без родителей?
— Я была у бабушки… Ааа… Её дом возле леса... Там бааа…
Она громко заныла и слёзы вновь потекли ручьями по её грязному лицу.
— А мама где?
— На море уехала…
— Мама на море укатила, а тебя к бабушке отправила?.. — язвила я, неосознанно позавидовав, что у неё есть бабушка. — А ты, значит, погулять пошла?
— Ну да… Ма-ма-ааа…
— А почему ты всё время маму зовёшь? Надо бабушку звать!
— Ма-мааа… Больно…
— А волка не встречала, Красная Шапочка?
— Отстань от неё, — буркнула обиженная Люба.
— Вижу, что не встречала… Жаль, нам бы тогда не пришлось тащить такую тяжесть… — продолжала я, вздыхая.
Я говорила всё это не со зла, а для того, чтобы заглушить в себе незримо надвигающийся страх. Через месяц мне должно было стукнуть двенадцать, и полную ответственность за моё головотяпство несла я. Они обе теперь доверились мне, и я не имела право на ошибку. «На тебя вся надежда, — любила повторять моя мама, — я не зря дала тебе такое имя. У тебя есть великое предназначение». Да, я с самого раннего детства ощущала эту странную миссию, но, как все обычные дети, очень туманно представляла своё «великое предназначение» и не понимала, кому оно нужно.
Какое-то расстояние мы прошли молча, лишь громко сопя и кряхтя под тяжестью Верочкиного тела. Она хоть и была довольно маленькой, но нам казалась мучительно тяжёлой. Мы часто останавливались, чтобы перевести дыхание и размять руки. Бедную Верочку совсем измучили сильные спазмы и боли в горле. Она перестала говорить и лишь тихо стонала, закрыв глаза. Люба шла позади, а я, держа Веру за ноги, направляла наш ход.
Наконец, мы снова остановились передохнуть.
— Ой, платье порвалось… — Люба приготовилась зареветь, но под моим укоризненным взглядом сразу умолкла.
Очень хотелось пить и есть. В лагере давно закончился «тихий час», и, наверное, пришло время полдника. «Наверное опять кисель с чем-то вкусненьким». В животе заурчало. Я шла и размышляла: «А может, все уже давно обыскались нас? Да, наверняка весь лагерь на уши поставили и ищут пропавших детей, но не в лесу. Никто не знает о лазейке. Вот я дурында, надо было хоть кому-нибудь проболтаться! Нас-то рано или поздно найдут, но что будет с Верочкой?»
Солнце незаметно скрылось за верхушки деревьев. Стало прохладней, подул ветер. Комары немилосердно кусали нас во все открытые части тела. Особенно страдала Люба, которая вскрикивала от их укусов каждые две минуты.
Я выпрямилась и осмотрелась, стараясь ничем не выдавать своё опасение, ведь теперь-то я понимала, что мы окончательно сбились с дороги. Я предложила сделать привал и присела на поваленное дерево, стараясь не глядеть на своих спутниц. Они обе ревели в унисон. Одна от боли, другая — от страха. Мы заблудились.
И, осознав это, мне тоже стало очень страшно. Чувствовалось, как к горлу подступал ком, а сердце в бешеном ритме колотилось в груди. Я старалась не плакать, потому что я не любила плакс, но, глядя на этих испуганных девчонок, что-то дрогнуло внутри и перед глазами всё поплыло.
Превозмогая дрожь в ногах, я тут же вскочила и закричала:
— Перестаньте реветь! Наверняка нас уже ищут. Надо подождать совсем чуть-чуть. Посмотрите вокруг себя, может быть, вы увидите кого-нибудь.
Я незаметно от них вытирала слёзы, старательно вглядываясь в кромешную стену леса. Она темнела с каждой минутой. Верхушки деревьев раскачивались. Откуда-то из-за леса прибывали тучи. Прямо на глазах они темнели, наливаясь густым чернильным цветом и становясь похожими на огромные кляксы. Тучи проплывали по небу, подгоняемые свирепым ветром, который обычно бывает перед дождём.
«Ещё этого не хватало!» — с досадой прошептала я, глядя в небо. Только сейчас я заметила, как стало тихо в лесу, потому что все птицы умолкли и больше не слышалось стрекотания кузнечиков. Лес погрузился в напряжённую выжидательную тишину, заполненную только шелестом листвы. И мне показалось, что по лесу разносится грозное: «Сейчас… Сейчас…»
— Верочка! Верочка! — Люба наклонилась над маленькой девочкой, теряющей сознание, — Ой! Надя! Что с ней?
Меня трясло то ли от холода, то ли от надвигающегося ужаса.
— Любаша, ты же читала энциклопедию! Помоги ей!
Люба, сев на землю, дрожащими руками обхватила голову Верочки и положила себе на колени.
— Она слабо дышит. Надо повернуть её на бок…
Мы положили Верочку на бок и ей стало легче дышать. Она открыла усталые глаза, но ничего не произносила.
В лесу стало мрачно и очень холодно. Над головами уже висела огромная тёмно-фиолетовая мгла. Я побрела «на разведку». Деревья, обступившие нас, были незнакомые и пугающие. Нащупав в кармане два сорванных жёлудя, я вспомнила о «своём дереве».
«Где ты, дерево? Я не вижу тебя… Покажись, где же ты? Как мне найти тебя? — прошептала я в смятении, сжимая в кулаке жёлуди. — Ты ведь мой друг, а друзей не бросают в беде…»
Я всматривалась в гущу деревьев, по-детски представляя себе, что какое-нибудь дерево закричит и замашет нам ветками, но ничего не происходило. Сказка о живых деревьях осталась сказкой. Я разочарованно положила жёлуди обратно в карман и ни с чем вернулась обратно.
Взглянув наверх в предгрозовое небо, я закричала:
— Люба, надо отнести Верочку подальше от деревьев — вдруг ударит молния.
Мы забрались в небольшую ложбину и вместе спрятались под кустом, крепко обнявшись. Как раз успели вовремя. Через минуту всё небо осветилось, и гигантская, белая, словно стальная игла, молния метнулась между тучами и лесом. Затем гулко загремело и раскатилось эхом по небу. Земля отвечала протяжным воем деревьев, гнущихся в кружащем воздушном вихре.
Дождь хлынул на нас как из ведра, но он помог Верочке немного прийти в себя.
Люба увидела это и закричала ей:
— Открой рот и пей дождевую воду!
И снова, уже совсем рядом полыхнула молния, а через секунду вновь грянул гром. Это было уже так близко, что мы все одновременно содрогнулись и ещё плотнее прижались друг к другу.
Больше всего в раннем детстве я боялась молний. Когда они сверкали за окном, я забивалась под одеяло и звала маму. Она обнимала меня и гладила по голове, успокаивая своим мягким голосом: «Не бойся, моё солнышко. Это летняя гроза. Она отгремит, а воздух станет чистым и свежим».
«…станет чистым и свежим» — повторила я, ощущая, как дождевая вода смывала мои слёзы.
Было мокро и холодно, а главное невероятно жутко. Мы сидели, неосознанно крепко обнимая и успокаивая друг друга. Оказалось, что вместе — намного легче. И вблизи Люба была совсем другой. Она выглядела совсем не такой самоуверенной, как обычно, а несчастной и беспомощной. И мне стало очень жаль её и бедную Верочку тоже. Её маленькое бледное лицо было покрыто дождевыми струями, похожими на слёзы. Она закрыла глаза и, съёжившись, в изнеможении сопела.
— А сколько тебе лет? — спросила я, стараясь отвлечься болтовнёй.
— Десять, — хрипло ответила она и тихо застонала.
— А выглядишь моложе, — усмехнулась я.
Но тут Люба громко разревелась.
— А если нас не найдут, мы здесь все умрём?
Я недовольно выдохнула.
— Люб, только не начинай! Да нас уже полстраны ищет! — я снова пыталась отшутиться, — Я не удивлюсь, если сейчас появятся милиционеры с собаками…
Но она не унималась.
— А я свой белый гольфик потеряла, — уже с искренней грустью сказала я, — У меня была всего одна пара белых… Представляете, на утреннюю линейку я выйду в одном гольфе? Вот смеху-то будет!.. А потом влепят строгий выговор за нарушение дисциплины и отправят домой…
Больше всего я боялась именно этого. Ведь маме наверняка придётся прервать командировку и тогда будут проблемы на работе, а мне очень не хотелось расстраивать её.
Но мои грустные думы неожиданно прервала Люба, смотревшая куда-то мимо меня. Она вытерла глаза и, икнув, радостно закричала мне прямо в ухо:
— Там свет, свет, Надя! Идём! Скорей же! Нас уже ищут! Поднимай Верочку!
— Где? — обернулась я в поисках долгожданных спасателей.
— Идём! Вон там! — Люба махнула рукой, указывая на свечение между деревьев.
— Ура! Ура! — закричала я от радости, замечая, что и дождь начал ослабевать.
Мы быстро подхватили Верочку и поспешили в ту сторону леса, откуда между тёмных стволов деревьев пробивалось слабое мерцание света.
Дождь прошёл также неожиданно, как и начался. Идти стало легче. Мы кричали изо всех сил, звали на помощь, но свет не приближался. Он стал даже немного ослабевать. Я боялась, что люди, ищущие нас, направляются в противоположную сторону, и кричала, звала, но никто не отзывался, а свет тускнел. И мы бежали со всех сил… Но чем ближе мы подходили, тем чётче проявлялось и пугало меня это странное освещение.
Наконец-то, совершенно утомлённые мы подошли и поняли, что это было. Посреди поляны стояло огромное дерево, расколотое надвое, и горело изнутри. Видно, в него попала молния и его старый, на половину высохший ствол легко воспламенился. Это от него исходило странное свечение.
У меня похолодело всё внутри. Я узнала его. Это было «моё дерево», которому я предложила дружбу. Возле него в мокрой траве белел мой гольф целый и невредимый, и валялись рассыпанные кусочки промокшей бумаги, до которых не добрался огонь.
Я не двигалась с места и смотрела, как горит мой дуб. Чувства благодарности и жалости смешивались, впервые порождая доселе ещё незнакомое для меня чувство потери.
— Прости меня, — горестно прошептала я, — Я усомнилась. Ты слышишь и понимаешь меня. Ты настоящий друг.
Я стояла и плакала потому, что не могла затушить неистовое пламя, сжигающее самую сердцевину ствола, от которого мучительно пекло и в моей груди. Старый дуб молча погибал и навсегда уносил с собой тайну нашей дружбы.
А Люба радостно кричала и подталкивала меня:
— Посмотри! Это твои бумажки! Надя, идём! Теперь мы знаем дорогу! Вот это удача! Мы спасены!
3
…Было около семи часов вечера, когда мы, совершенно измученные и обессиленные донесли Верочку к тайной лазейке в заборе и, ещё сильней расцарапав себя и порвав одежду об острые концы железной решётки, проникли обратно в лагерь. Как мы и предполагали, там царила всеобщая суматоха, а наше явление с глубокими кровавыми царапинами, в промокшей и изорванной одежде и к тому же с неизвестным ребёнком на руках произвело ошеломительный фурор с возросшей славой и последующим всеобщим почитанием.
Будто свалившиеся с неба, явились мы перед нашим пионервожатым, и ничего не успев объяснить, тут же были «госпитализированы» в местный медицинский изолятор. Нас с Любой положили в одну палату, а бедную Верочку временно поместили в другую, через стенку, что позволило нам слышать всё, что делали с ней врачи. Мы слышали, как она горько плакала и от души сочувствовали ей, но были счастливы, что смогли ей помочь.
А так как она никакого отношения к детскому лагерю не имела, то ей вызвали «скорую помощь» и отвезли в городскую больницу.
Потом принялись за нас. Обследовав каждую косточку, обмазав зелёнкой, «на всякий случай» сделав противную прививку от столбняка и, наконец, накормив, нас оставили в покое.
Я повернулась на бок, блаженно зевая. Люба, лежавшая напротив, вдруг серьёзно спросила:
— Мы будем дружить?
Закрыв глаза, я сказала:
— Я буду с тобой дружить, но с одним условием — если ты перестанешь задаваться!
— А ты перестань обзываться! — уязвлёно ответила она.
— Замётано, — вздохнула я. — Тогда будь готова: когда я полечу в космос, я возьму тебя с собой… — и тут же забылась глубоким детским сном.
Когда мы уже крепко спали, в штабе лагеря долго и горячо обсуждали вопрос, что же с нами делать: или влепить строгий выговор, «чтобы другим неповадно было», или выгнать, не дожидаясь конца смены. И тогда, молчавший всё это время врач, Иван Иванович, который обследовал нас и Верочку, обратился к директору лагеря со словами:
— Если б не эти девчонки, каюк малышке, она бы оттуда не вышла. Так что, не очень-то их ругайте. Не выгоняйте их раньше смены. Что ж, раз так получилось? Это же счастливая случайность! Мы должны только радоваться этому. Может быть, даже объявите им благодарность? Бог с ним, с этим режимом и с этими правилами! Кто из нас их не нарушал? Это стоит жизни, поверьте мне. Они же ещё дети, и они спасли другого ребёнка!
Ранним утром следующего дня нас разбудила медсестра и взахлёб рассказала о произошедшей дискуссии в штабе лагеря.
— Ой, девочки, задали же вы всем задачу!
Мы напряглись в ожидании самого худшего, но в дверях появился Иван Иванович и весело скомандовал:
— Собирайтесь, красавицы. Вас все уже заждались.
И обратился к медсестре:
— Позаботьтесь, пожалуйста, о наших героинях.
Вот так мы стали героинями. На утренней линейке перед всем лагерем нас официально поблагодарили и вручили настоящие грамоты «За спасение человека», после чего до конца нашей смены мы с Любой находились на пике славы, о которой я когда-то так мечтала, но которая начала обременять уже на третий день, а на тайные записки от мальчишек с предложением дружбы гордо отвечала: «Я подумаю».
Через пару дней после нашего лесного путешествия к нам приехала бабушка Верочки с двумя полными корзинами фруктов, собранных на её дачном участке. Она долго и крепко обнимала и целовала нас, вытирая слёзы носовым платочком.
— Я была в больнице... Девочки, мои милые, спасибо вам!.. Мне даже представить страшно, что могло бы произойти, если бы не вы! Слава Богу, Верочке уже лучше. Завтра выписывают. Она шлёт вам большой привет и хочет, чтобы вы обязательно пришли к нам в гости! — она смущённо опустила глаза. — Только её маме об этом, пожалуйста, не рассказывайте. Она очень строгая и больше не отпустит ко мне Верочку.
Мы с Любой переглянулись и, не сговариваясь, хором ответили:
— Замётано!
Так и началась наша крепкая дружба. И с тех пор мы все вместе проводили школьные каникулы на даче у её бабушки. Все были счастливы, но больше всех я, потому что мне тоже позволили называть её «бабушкой». Кстати, «дачей» назывался старый бабушкин дом с большим красивым садом. А мама Верочки, Камилла Харитоновна, с которой я познакомилась немного позже и которая сразу не влюбила меня как «совершенно невоспитанного ребёнка», так никогда и не узнала о чудесном спасении её маленькой дочки.
Позже, рассказывая всем о «своём дереве» и обо всём, что произошло с нами в лесу, я слышала лишь насмешки и отговорки: «Сказки всё это! Выдумала себе! Это просто совпадение!»
«Разные растения имеют и разную электропроводность, — растолковывала нам на уроке учительница физики. — Всем известно, что из всех деревьев чаще всех молнии поражают дуб. Это объясняется тем, что его корневая система очень большая и уходит глубоко в землю к водным источникам. Это сильно уменьшает сопротивление и этим как бы притягивает молнии, которые представляют собой разряд атмосферного электричества. Поэтому дуб, особенно очень высокий, служит отличным громоотводом».
Выслушивая научные доводы и по-своему интерпретируя слова училки, я бережно держала в ладони свои сказочные сокровища — два маленьких жёлудя и шептала: «Спасибо тебе, «моё дерево», ведь именно ты притянуло молнию и загорелось, чтобы осветить дорогу и спасти нас». Я была в этом твёрдо уверена, потому что это был не простой лес, это была большая дубрава и дубов-великанов в ней было немерено.
продолжение следует...
http://proza.ru/2023/01/15/1993