19
Фриц прыснул и сунул носком по оттопыренной ляжке. Чашкин разогнулся, угрюмо посмотрел на беззвучно ржущего Фрица, на склонившего на бок голову Павла… махнул рукой и отборно выматерился сначала в могильное поле, а потом и на гравировку покойного. Казалось, вот-вот – и ударит с бычьей яростью, и запрыгает на повершенной стеле…
***
- Он же капитал как начал сколачивать и сам подвига своего и за...сал. лампу со склада тяганул, и бросил. Хотя там не склад, там прииск, золото, платина, все вообще было. Я предлагал - давай, у меня покупатели, не-не! Нельзя! Страшно! Я лучше людям буду в штабе толмачить с немцами и чаек подносить. Там он пробыл весь вывод, зато теперь на понтах ходит, типа сам себя сделал, будто не он со страха ходил с мордой под триколор, итплан. Сышь? Вообще, - Чашкин приложил руку к груди, жарко выплюнул последние фразы, даже зажмурился, - оказался ты в нужном месте, взяли в долю, ну да. Но на фуя ты теперь меня учишь в правильной рубашке ходить? - нервно тянул с могильного камня белый стаканчик, вливал содержимое в горло, откашливался, вытирал пятерней губы, - а я ему лампы в диваны зашивал, как Киса Воробьянинов, на горбу на борт тащил. Зачем? Правильно, чтобы с протянутой рукой сегодня ходить Кабы знал, что ты сука такая, лучше б я тебя прокуратуре спалил...
***
Да, Чашкин вдруг принялся костерить своего прижимистого папу, сколотившего состояние благодаря умению быть нужным начальству, и у которого из личных подвигов был лишь тот, гда он тяганул с подшефного со склада дорогую единицу хранения, с драгметаллом. Ее они, оба Чашкиных, старший и младший, в спинку кресла зашили как в «12 стульях» и вместе с остальным мягким уголком на «Ане-двенадцатом» перегнали на родину.
Вот этот только подвиг Юрий знал за отцом. И тот полноценным, откровенно говоря, его не считал. Сначала живший с отцом, там же и призвавшийся, потом служивший водителем в соседнем полку, Чашкин младший помнил, что всем тогда уже все по фигу было, и «тиратрон» пресловутый можно было просто вынести в чемодане и за воротами части продать, не морочиться. Но отец подстраховаться решил. Один раз попробовал и со страха не помер едва. Выбрал путь к сердцу начальства, где преуспел, набился в помощники, тем, кто смелей. Повезло, взяли в команду. «Почему одним все, другим - ни фуя?! Где справедливость?» - вопил Чашкин, лишенный наследства. И все же, в своих инвективах в отношении папы был он сильно неправ.
В войсках время тянулось по-старому, а в Германии уж тем более, там оно всех как быустраивало, и менять его, «ускорять» и пришпоривать, как-то было дико народу. А уж когда Горбач заявил, что выводит войска – ушам никто не поверил. Заче-ем?! И потому к 90-м, когда бардак начался, здесь прокуратура военная рукава засучила, о чем говорили в штабах, но чего младший Чашкин, конечно, не знал. Воров выявляли, брали под стражу, даже из высоких чинов вылетали товарищи, и поделом. Если ты воин, ты вообще не про бизнес, ты про Устав и учения. И, немножко - дойчмарки, но только чтобы была возможность дефицит домой отправлять. Тут тоже понятно, охота, способ добычи трофея, азарт! А вот так, чтобы тащить все подряд, как врали позже в газетах – не было этого, и темные личности по гарнизонам – не в счет, не в зачет. Этой мафией, хлынувшей в городки под закат «перестройки», атаковавшую людей за забором кто ножичками «отдай пистолет», кто с предложениями пощипать склады амуниции, плотно занялись педантичные немцы. И щемила шантрапу из страны-победителя в лучших традициях МУРа. Пусть и бредил подрастающий Чашкин отвязной торговлей, кто были те перекупщики – трудно сказать. Мог быть барыга, мог быть агент. А еще контрразведка, третье управление, уполномоченный от ка-ге-бе.
Контрразведка, прокуратура, немецкие силовики…
Старший Чашкин знал о них точно, опасался, конечно, но только дело было не в прокуратуре с полицией, нет, суть была в основных сторожах, самых главных, тех, что внутри! Перед ними и грозные службы чисто формальность. Если эта ВОХРа от складов отойдет, то и другим делать нечего! Кто ж сторожа? А вот - Здравый Смысл и Мораль. Да, сухие как бы абстракции - набор информации и компендиум «долженствований», что ради почета блюдешь. Один учит себе не вредить, вторая говорит жить без позора. Как будто бы призраки, воздух, колебание ветра!
Не так?
***
Прежде жизнь прапорщика определялось внутренней службой, ее общим ходом: разводы, наряды, проверки, учет складского имущества, партсобрания с докладами о текущей мировой обстановке и призывами боеготовность крепить. В свободное время - отправкой в Союз заграничного дефицита, с конвертацией его по знакомым и в комиссионках, походы с напарником прапорщиком на близлежащее рукотворное озеро, где добродушный немец-хозяин снисходительно позволял тягать карпов зеркальных по паре штук за визит. И отпуск домой, разумеется, где всякий служивый в раз становился существом посвященным: он был в загране и видел иные миры!
Так длилось годами.
Потом объявили о новой эпохе.
Служивый народ удивился.
Вообще-то в родимом укладе он сути зловредной не видел. Пускай много дури, а где ее нет, с нашим братом? Зато государственность, армия. И потому стало тревожно. Гадали, чего партократы хотят? Что измениться должно? Прижмут частный сектор, борясь с нетрудовыми доходами? Комиссионки закроют? Колхозы убыточные пустят в распыл? Или в заграницу начнут пускать всех подряд? Не-е, это, брат, ерунда! Райкин не Райкин, шутки не шутки, а в дефиците истинно собака зарыта. Не должны в загранку скопом пускать. Да. Нельзя лишать граждан охоты и дифференциации социальной «по цвету штанов», как было сказано в новой комедии. Так что, отходя от трансляций, занимались люди рутиной и успокаивались. До новых событий, внезапных и странных - митинги, например, начались на Москве.
«Мы будем делать страну не для идей, а страну для людей!» - загромыхал на них уральский мужик, бывший в опале у партии. А рядом подпевалы с хитрыми рожами о демократии и свободе принимались бакланить. О многопартийности, из-за которой на Западе нет дефицита и можно ездить повсюду.
Снова здорово: к чему они гнут? Неужель коммунизм задвинуть хотят? Многие были согласны: партия заболталась, разжирела и выродились черте во что, в новых бар, старые большевики нынешних на куски порубали б. И, притом – ну и что? Привыкшие к единоначалию вояки воспринимали обкомы гражданскими штабами, где сидели генералы гражданки, не в мундирах, но в «тройках» и осуществляли «порядок». И он, по единогласному мнению чиновно-армейского мира, в стране худо-бедно поддерживался. Потому что был четкий Устав, пускай и слегка от жизни отставший. А что бывает, когда исчезает хотя бы какой-то устав; как казарменный мир без идеи моментально превращается в джунгли, а батальонные роты – в стада обезьян; каждый из них по опыту знал, ведь стаж работы с личным составом был обязательным пунктом карьеры. И воспринимал он идейную дыру в управлении как однозначное зло, и теории, организующие порядок предпочитал блюсти трепетом, пусть не священным, но строгим, пусть будя в них даже что и не так.
Солдатская казарма, или гражданское общество – нет большой разницы.
Было тревожно.
***
Для Николая Чашкина слова «склад» и «клад» никогда не были связаны. Созвучье ничего не подсказывало. Даже когда Николай Пантелеевич был просто Колей, и жил вместе с семьей под Потсдамом и по развалинам-пепелищам, в местах недавних боев, лазил, искал раритеты и клады. Однажды нашел тщательно упакованный восточный сервиз - тончайшие, в лист бумаги, завернутые в кучу тряпиц фарфоровые чашки и блюдца с танцующими амурами и грудастыми девами. Доставал из пепелищ знаки отличия, фашистские ордена, пару кортиков и несколько полуразобраных пистолетов. Вот – это клады. Они всегда были спрятаны под слоем земли или пепла. А «склад» или «склады» - о, эти длинные хранилища с бронею ворот под контролем отца, что ходил там с огромной связкой ключей, где всякой всячины валом – это вообще из другого. Там имущество армии, оружие, амуниция, продовольствие, инвентарь. Там до гайки, до винтика имущество учтено и описано, и за пропажу-утрату чего-либо можно не просто в тюрьму, а и к стенке привстать. Отец, партизанивший в брянских лесах, был зам по тылу отряда. В кругу семьи часто рассказывал как отвечал головой не просто за каждый ствол, а за каждый патрон, сброшенный на парашютах к партизанским кострам. А прилетавшие самолетики связи, трудяги По-2, не только тяжелых в тыл отвозили, но и папки с копиями актов приемки имущества. Копии актов. Подписанные накладные. За каждый патрон. На каждый мешок, упавший в болото – комиссия из руководства отряда, акт об утрате. И это за линией фронта!
И когда на уроках русского дети стали однокоренные слова подбирать, вдруг услышал, что «склад», оказывается, имеет в себе дивный слог, одно основание: сложенный клад или клады – вот что такое на деле отцовские вотчины! И он вслух рассмеялся - большего абсурда и придумать нельзя: клады и склад - скажете тоже! Что, вы серьезно?! Ну ладно.
Посмеялся - забыл.
Да и позже уже, когда вырос, отслужил рядовым, школу прапорщиков закончил по интендантскому профилю, вернулся в войска, и стал складом заведовать – тоже мысли подобной в голове не имел. Только, когда на ПХД на разводе солдат забирал прибраться на складе, чтобы возбудить у рядовых интерес, шутку бывало отпустит – «будете замывать пещеру с сокровищами»… Запускал солдат с ведрами, с тряпками-швабрами, предупреждал, чтобы никуда нос не совали, если в дисбат не хотят, вешал снаружи замок, через час приходил, и если молодцы не сфилонили, не шарились по стеллажам в любопытстве, или на стенах гвоздями ДМБ 87 не вырезала, со всякими присказками: «Войска ПВО – как волосы на лобке, они не защищают, они – прикрывают!», тогда великодушно вел на экскурсию и демонстрировал, рукой поводя, коробки на стеллажах – за эту коробочку сто «жигулей» можно купить, а за эту - два самолета… Вчерашние школьники рты разевали.
***
Обстановка в стране накалялась от месяца к месяцу. Уже не казались случайными промахами скандалы в журналах про армию, помои, льющиеся на недавнее прошлое. Изумляли системностью обломы и новые дефициты по части снабжения. Известия о пропаже с прилавков стирального порошка, табака напоминали воякам диверсию. Сто лет вещи были, и куда они именно теперь подевались? Для них разворот ситуации в далеком Союзе приобретали характер зловещий. Хотелось, чаялось, чтобы кто-то бардак прекратил!
***
89 идет на излет – и падает разделительная стена! Германия снова едина! Но почему она теперь ФРГ? Тогда уж аншлюсом все называйте, а вывод заявленный войск – просто – бегством! Да-да, на повестке новые козни: объявляют о выводе группы! Мы оккупантами были, оказывается, только и делали, что засирали природу, и народ притесняли, и потому за недвижимость нашу, кровью и потом отстроенную, городки и больницы, санатории и хранилища, денег нам не дадут. Так, если кто купит. Но кому оно нужно?
***
Нет, в чем младший Чашкин был прав стопроцентно, так это в умении старшего Чашкина быть незаметным и одновременно незаменимым. Невысокий, сто шестьдесят ростом, без наполеоновских комплексов, с редкими усиками над выступающей верхней губой, он был внимателен, немногословен и педантичен. С детства перенял от немцев привычку к порядку. В его хозяйстве, на нескольких складах , где хранились запчасти для РЛС, куда он перевелся в 86 году, все было по-аптечному, аккуратно и четко. Шильдики-шмыльдики, кто в чем ответственный, описи над стеллажами. Порядок был копией его самого. И это ценили. А еще он немного говорил по-немецки, а это ценили особенно. И когда в 89-м он должен был попасть под ротацию, - в Германии служили 3 года, - приказом командования срок был продлен. К тому же вводить в курс дела другого, когда надо было склады паковать, означило создавать еще большие трудности.
***
А вывод-то, вывод – как объявляют, уйдем за три года! В три года - полмиллиона только вояк выйдет незнамо куда! Где этот город?! Где этот загадочный мегаполис с квартирами?!
***
Услышал Господь или Старый Полномочный Коммунист на том свете молитвы служивых. И вспыхнула над горизонтом заря чрезвычайки - ГКЧП! Но погорела три дня и шлепнулась с покаянным шипением прямо в болото, к Мишке в Форос. После чего было объявлено об окончательной победе над проклятой идеей, стоившей столько крови, не дающей жить по-людски. С двумя машинами, виллой, тремя телевизорами и т.п.
Да. Идеи не будет. Значить, будут машины и телевизоры. Хорошо…
- А кто ж будет всем управлять? Без обкомов-то, а? – задумчиво чесали в затылках одни. – исполкомы?
- Магистраты введут, как у немцев. – отвечали другие.
- Это понятно, яйца одни. А управлять-то кто будет? - и уточняли вопрос, - какая идея? Идеология в чем?
Вопрос зависал без ответа. Что управлять может только отвлеченность, абстракция – через телесную плоть – суть - мораль, объяснять было не надо. Ведь в ином варианте – джунгли.
И вот в сторонку мораль отошла, даже так, не отошла – отвели. Рядом со складами в ожидании встала, что напарник решит, второй часовой, как себя поведет, как оправдается перед памятью предков, о которых она ему столько талдычила. Интересно! Даже так – любопытно!
***
А чего часовому решать? Когда объявили о развале Союза, все поняли это единственным образом – свершилось предательство. Тогда-то зашаталось «с» в слове «склад». А еще «экскурсанты» стали в Группу наведываться, повзрослевшие, заматеревшие, поумневшие – кто-то и ВУЗ на физмате учился, кто-то в банде крутился - в гарнизоне со старшим прапорщиком они вели разговоры. И в их наглых позициях буквы «с» не значилось вовсе. Хранилища теперь представлялись им чисто добычей. И они поопаснее были иных, тех, кто дизель сливал, или оружие спрашивал у КПП. Подмигивали: «как на складе дела, как «экспозиция»? Прейскурант перед ним на салфетках, как в шпионских фильмах, подкладывали, под бокальчики с пивом – симпатичные цифры смотрели на прапорщика. Он них разбегались глаза. Но оставались вопросы. На время предложение он отклонил. «В чем дело?» - спросили. «Да вот, нет возможности». Пока. Пока… - замялся, - с контролерами не разберется, не поймет, как с ними уладить. Не стал уточнять, про каких контролеров блажит. «Ты про комиссию министерства?» - прищурились хлопцы, - что драгметаллы сейчас по описи начнет выгребать? А ты их в известность не ставь. Усушка, утруска, пожар, воровство рядовых. Комиссию собери, актик составь, кого надо, в долю возьми, - хмыкнули молодцы-добры, - давай на пробу вот…. лампу нам сделай, - ткнули пальцем в строку из списка, - упакуй в контейнер со шмотками, «тюльпаном» до Чкаловска, а там мы примем, там у нас все на мази. А насчет комиссии… понимаешь, мы же по широкому фронту работаем. Но с них будет меньше навара. И доли их…». Улыбались ребята, переглядывались, а потом били в точку: «или за честь мундира боишься? Га-га-га!» И в голос смеялись!
Здоровый был смех у ребят и осмысленный. Что-то ясно им было про его сторожей. А вот ему еще не вполне, недостаточно. Опыта не было . Но он быстро пришел, события валом валили.
***
ГКЧП отшумел, за ним и осень пришла, сентябрь 91-го и роспуск депутатского Съезда. Того самого Съезда, что высший властный орган Союза – его вдруг оп-ля – и нет! Сам распуститься решил! Как так, для чего власть отдает? Почему молчит Горбачев, а сибирский бугай, строитель нелепый, прораб, что еще год назад кричал в интервью тем же немцам, что ни на космос, ни на военные нужды не даст ни рубля в свободной России – и одна была надежда, что под Союзом будем ходить – дефилирует гоголем. Что за дела?
Да, русский котел забурлил. Республики прибалтийские бесятся. Фронты к власти дорвались, провозгласили свою независимость. Теперь и Украина на выход торопится…
***
Месяц долой – и российский съезд прорабу дает карт-бланш на проведение нужных реформ. Он теперь главный. А как же Союз? А, армия ему совсем не нужна? Или шутил?
В магазинах шаром покати, - говорят приезжающие с чокнутой родины. Пустые прилавки. Любо, что служим вдали от реформ. Здесь тоже дуют ветра перемен, но тут послабее они. Военторга полки как раньше полны кулинарией, галентереей, прочими вкусностями. Офицеры дойчмарки теперь получают, молодежь, что в нижних чинах, закупает старые тачки – у заборов частей все пестрит иномарками. Отгонют их по Европе домой.
И дезертиров, что рванули в республики, прокуратуре назад отдавать не велят. «Мы теперь независимы и неча на наших лапу свою поднимать, старший брат».
Армия коммерцией занялась, чтобы себя прокормить. На танках детишек катают, на вертолетах туристов. Ходоки-поставщики немецкие с предложениями скопом толпятся, мясо-масло-картошку для частей поставлять – и прапорщик Чашкин тут как тут с немецким своим. Удивляется бизнесу, мотая на ус, как двое с разными ценниками будто от разных контор предлагают товар, а на деле хозяин один.
Капитал феергешный в городки зачастил. Старый перец из Гамбурга, гостиничный босс, на шикарной машине приехал. Гостиницу их в городке для себя торговал. Выложил круглую сумму с условием: очистить отель от хлама до вечера, чтобы – до стен, до обоеу. От всего очистить – от мебели, холодильников, зеркал и сантехники. Да, общежитие ожидало продажи, стояло закрытым и никто ничего оттуда не сподобился вывезти. И вот тебе – нате условие! А где грузчиков взять? Солдаты, понятно, да ведь и им до вечера столько не вынести.
И тогда по городку объявили задачу. И начался дикарский разгром: солдаты и служащие, прапорщики и офицеры, рванули в пятиэтажку как термиты на тушу мертвого зверя, сначала шкафы, кровати носили, потом стулья и тумбы принялись прямо из окон на землю кидать. Грохот, треск, словно война! «Вопли: р-разойдись! Федя, майнуй!» И майнуют, и кровати в раскрытые окна летят. Женщины служащие, свободные офицеры, даже майоры – чины! – все участвуют в жатве. Звонки с КПП – телефон раскалился, парк вызывают, свободный транспорт заказывают. Вот, поцыкивая мотором, сто тридцать первый ЗИЛ защитного цвета - лавки под тентом, на позиции мародерки стартует… Молодняк, лейтенанты с их женами, несутся, фуражки поддерживают, кто по гражданке одетые – бегут, улыбаясь. А поодаль с палочкой у блестящей машины ходит пожилой покупатель, седой сухопарый немец в очках и кремовых шортиках. Темные очки поправляет над полосками шрамов. И статная осанка его, ровно под форму как минимум, гауптмана! А может, и оберст. А может, и нет. а просто чел в сороковые занимался балетом! И мелкие шрамы – опасной бритвой по-пьяни побрился, не лезвия шпаг. И все равно, ходит, чуть улыбается, словно смакует бесчестие…
Старший прапорщик в бардаке не участвовал. Тер усики над губой, нервно тулью фуражки вверх поправлял. Нет, не мебель, не унитазы тащили вояки. Тащили они тело Морали. Не хищник лежал в развалинах мебели – старый охранник. И уж неведомо, смотрел на позор этот кто-то с небес – атеистами были отцы – или нет? А вот старший прапорщик видел творящееся глазами отца. Прикидывал, что поколение предков на это сказало б: когда немец дал срок, а его победители лишись в миг чести, морального облика. В дармовой унитаз спустили Победу. И вообще, почему эта сделка случилось? Откуда взят «до вечера» срок? Зная немцев, не верил Чашкин в случайность. Точно, под видом коммерции немцами брался реванш.
И , в общем, окончательно «с» отвалилась от «склада». И заступивши следующей ночью в наряд, ночью, помдежем по части зашел со свертком на пост, сказал пароль часовому, бродящему в плащ-палатке с АК-47, с задранным вверх штык-ножом, остатки сна с себя стряхивавшему, снял печати, зашел в стеллажи, завернул в сверток газетный продолговатую радиолампу, принес в гарнизон. Сына ушлого, ночующего не в казарме, а дома у папы, на утро заставил сверток, в тряпки замотанный, в спинку дивана зашить, потом уголок, в свою очередь, в рогожу упрятать, чтобы в чреве «Ана» их будущее ни обо что не попортилась. В фанеру не стал заколачивать: пускай видят, мебель, голимая, купленная, не вторичная от бесчестья. Нормальный бытовой дефицит.
И не обманули солдатики с их покровителями – расплатились по прейскуранту, и пусть не «сто жигулей», не «два самолета», но так, на иномарку бы немца хватило. Даже с вычетом доли начальника службы, которую он отложил, пока его в курс дела не ввел. Плюс нужно было время понять, что с их «сторожами» у начальника службы, майора, а там, самого командира. И с прочими звездами, что густо висели над «кладами» – и как по заказу, случай представился: его напарник мариец, сухой, флегматичный, простак, фанатик рыбалки, едва чуть не ставший ему свояком – Юрка-сынок с его дочкой крутил - обнаружил пропажу и начал скандалить, грозя пойти к командиру. Мол, лично все перерыл, нету детали на складе, и по книгам расходным записей нет! Не уходила она никуда! Не верил, смеялся в лицо, когда Чашкин валил на солдат-полотеров. Ничего понимать не хотел, и уж тем более, своим гонором даже намека на предложение доли сделать не позволял. Он мыслил по старому, по-прежнему жил, по привычке, катил как по рельсам, в нищету и бездомность. Потому что служилому люду уже донесли, что нет квартир им обещанных, строительство идет еле-еле. И скандал сообща погасили. Высоким приказом послали марийца на медкомиссию, благо он не скрывал, что когда-то, меняя топливо у ракеты надышался гептилом. То мимо ушей пропускали, а тут радостно послали на комиссию ВТЭК, оформлять инвалидность. В первых рядах правдолюба из Германии выперли. Что было симп-то-ма-тично. Деньги отложенные не залежались.
А дальше - Беловежская пуща и роспуск Союза, как усиленно шепчут – под водочку. И нет больше страны, которой присягу давал. Земля, территория – есть, а страны больше нет. И вроде только флаг поменяли, и вроде продолжаем служить, ходить на разводы. А позволят в свободное время карпов ловить?
Нетушки. Кончено с карпами - к озеру доступ закрыт. Мемуар уже немец в «Der Spiegel» строчит, как оккупанты злодейски ловили его личную рыбу…
Но, может, на карпах и встанет?
Да фиг там.
***
Вот такое путешествие совершила душа материально-ответственного лица. Пронаблюдав, как отменилась мораль – и Родина превратилась в страну обезьяны – а потом сформулировав новый для себя здравый смысл – как в здравии быть. А именно – тащить, тащить и тащить. И ничего не шевелилось больше в душе, когда видел, как пустел склад, а в папках копились акты списания, докладные про взлом, про пожар, про залив. Уходили налево бухты с медными жилами, срезались золотые контакты с деталей. Отправлялись контейнеры, с сопроводиловками, где все было в комплекте, ну а там, где вскрывали и пустоту наблюдали – составляли такие же акты. А потом части под сокращение шли, и уже попросту было начхать, присылалось что или нет. А кто спрашивал, где оборудование – пожимали плечами. Куда делось? Да рассосалось в полете, в чреве парома, на поезде. Выкрала мафия. Вон, немцам всю недвигу отдали, чего мелочитесь?
Перед тем как часть выводили, Чашкин уволился, но фатерлянд не покинул. Полезен оказался на месте, с коллегами материально-отвественными, из соседних частей, устанавливал связь. Осторожно брал в оборот, если там не додумались сами. У кого замечал надежды на будущее – прекращал разговор. У остальных повторял на складах процедуры. И глядя, как пустеют казармы, разносятся в хлам городки, как снимаются бетонные плиты на аэродромной дорожке, как ветшает, гниет на глаза цветущее, ревущее двигателями, топчущее сотней тысяч сапог родное пространство, как отдается задаром – широкий жест борькин для «другу Гельмуту!» - задаром недвижимость, вся войсковая, гражданская и прочая-прочая – то - подводил итог бывший прапорщик – нет здесь его какой-то вины. Не он жизнь разорил. А что не позволил себе нищим остаться, кто обвинит?
***
Такие дела. Трудные темы в душе служаки в штабель сложились. Но облегчиться ни с кем не пытался. Хотя, если б сказал, скажем, сыну, наверняка бы снискал уважение. Сын же видел только их первый «налет» с зашиванием в мебель трофея, из чего делал вывод, что папа взят «в люди» из жалости, из умения фуражку носить, и хамство начальства штабного терпеть. И не понимал глупый отпрыск, что лебезя прилюдно под небрежный щелчок: «Эй, прапорщик! Чашкин! Что у тебя на хозяйстве?!» оставшись с глазу на глаз, шефы чуть ли не стелились, снизу вверх в очи глядя: «Пантелеевич, ну как, приняли тему? Что доля, пришла? А когда?» Нет, это Юрка не видел, не знал. А Пантелеевич не спешил объяснять. Потом они вернулись на родину, в 94-м, когда разрешили акции покупать за наличные средства, он с сотоварищи скупил контрольный пакет конторы, объединившей пакгаузы на железной дороге, складские хранилища, прочее, где прежде продукты складировали. По германскому опыту рассчитал: вместо снабжения прежде единого, теперь расплодятся фирмы-посредники, и им понадобятся склады. Будут заключать договоры хранения, платить за аренду. По нормам капитализьма так обязательно будет.
Что ж, так и вышло. И теперь бывший прапорщик Чашкин сидел в массивном кресле начальника, в кабинете с надверной табличкой «Генеральный директор». Каждый день обходил обширное складское хозяйство, ангары, подземные этажи, работяг суетой наслаждаясь, торговцев почтением, возвращался в свой кабинет, огромный, пустой, пил чай, звонил по знакомым, раз в неделю вызывал арендаторов, строго, специально кондово, указывая на недостатки хранения специй, круп, макарон… там – потек на стене, через месяц погниет ваш товар, здесь надписи нет, кто при пожаре ответственный. Выслушивал отговорки, мол, не сгниет, потому что месяцами ничто не лежит, товар оборачивается… Делал кислую мину, вздыхал, по-начальственному по местам распускал… Раз в месяц сводил бухгалтерию, считал барыши, а еще – и это было вторым милым сердцу занятием – выезжал на просторы Руси с заграничным металлоискателем, бродил по пепелищам заброшенным, клады искал, как в детстве когда-то. Не слишком успешно, но, в конце концов, это же так, для души.
К нулевым овдовел и снова женился, теперь на молчаливой дивчине, сбежавшей из нищей деревни, кладовщице у одного арендатора, хозяйственной и молчаливой, прекрасно понимающей, как ей теперь повезло. В престижном районе построил скромный коттедж о трех этажах и с верандой, за высоким кирпичным забором, вселился туда. В лихие года не лез на рожон, когда приходила «разведка» от банд, с готовностью визитку протягивал московских друзей, и вопросы к нему отпадали. Конечно, к ним уходил немалый калым, но что делать – система. А вообще, хорошо жилось бывшему старшему прапорщику!
Только сын вот – балбес, осуждает! Думает, аккуратностью и терпением взял, через них богатство пришло. Хотя если нет ничего в головах - и аккуратность – мораль. Явно хоть что-то! Как объяснить дураку, что без правил нельзя, что глупо рогом переть – обломают! А еще игромания…
***
А вот тут уже отец ошибался. Юра игроманом зависимым не был. Просто обобщив свой нехитрый жизненный опыт, здраво заключил что из всех открытых к обогащению способов реально только лишь два: казино и отец. Притом, рулетка была щедрее и предпочтительней, и нотаций не читала, хотя и требовала стартовой суммы. А суммы приходили от папы, и были они не так часты, как того просила душа. Потом открылись салоны игровых автоматов. Заходить в автоматы можно было в любой день, с любой суммой, даже без денег, просто - с надеждой стрельнуть у знакомых. Куш был, правда, пожиже. Зато можно свободно, сидя на высоком стуле, ни о чем не думать, цедить алкоголь и мягко бить ладошкой о клавишу. Пых-пых-пых. Оп!
Пиво, полумрак, высокий стул, длинноногая девица администратор, мягко мяукающие, словно в глубоком космосе, ряды автоматов, словно загадочные пульты. И шансы, и шансы, мелькающие, пиликающие на моргающих монстрах! Только входя в тесный сумрачный, подсвеченный неоном игровой зал он дышал полной грудью. Это была волшебная нора, выйдя из которой с мешком золотых, он рассчитается со скрягой отцом. Утрет ему нос. Чтобы не тыкал в форму одежды. Как ни беседа, один мозговынос, скоро так вообще бабки перестанет давать, потому что уже и сил больше нет! Как и денег.
Эх, снова идти на поклон!
Жисть-жистянка.
Надо бы сразу взять, чтобы надолго хватило. Чтобы с суммы можно было в казино столько ходить, чтобы однажды словить, наконец, золотую Жар-птицу. А спросить нужно деньги под бизнес. Да, с Длинным тогда прогорел, так тут же партнер виноват, а не он…
***
И был разговор откровенный. Младший Чашкин страстно очистился. Припомнил и барыжьи операции во время службы, как другие дела проворачивали с машинами, и то, что он крутился один, а папа работал с людьми, и пусть признает, богатство ему с неба натурально свалилось! Повезло, не, ну так? А времена теперь нынче другие, чтобы на ноги встать, трэба стартовый капитал! Все научены, нет идиотов! С загранки шмотье не котируются, ушли времена, когда с руками отрывали, фарца умерла!
Папа же, явно скучая, смотрел в окно, где его молодая розовощекая жена, с крепкими короткими ногами, развешивала на веревках мокрые белые простыни. Потом перевел взгляд на непутевого сына, так непохожего на него, на собранного невысокого аккуратиста: губастого, щекастого, с маленькими свинячьими глазками, широкими плечами и большими ручищами, которыми сваи и забивать. Обратился глазами к сыновней одежде, и снова увидел, что и искать было не надо. Само из брюк выворачивалось.
- Это вот что? – он ткнул в болтающийся ниже ремня край рубахи, вылезшей из штанин.
- Ты о чем? – переспросил Чашкин, и посмотрел вниз. На полу была елочка дорогой финской паркетины.
- Вот тут – отец повторно ткнул на непорядок в одежде - как с этим ходишь?
- А что такого? Какое оно к разговору имеет отношение? – фыркнул Чашкин, лениво заправляя рубаху за ремень, - я говорю, упущу время - ниши все займут. Вообще не подымусь выше электрика.
- Не будет капитала, раз отношение не чувствуешь. - отмахнулся отец, глядя в пол.
- Да чего я не чувствую?1
- Да вот, как оно у тебя у яиц расхристано, так и остальное расхристается. Что толку давать? Не дам. Потому – просвистишь.
У Юрца опустились руки.
- Не дам, - повторил папаша, - не доверяю. Не снесешь в казино, спустишь на баб. И не спорь. Вот остепенишься,– отец пожевал губами, подбирая слово, - форму… покажешь, вот – он поиграл ладонью, - Поговорим о деньгах.
- Какую ж мне форму тебе показать? – уныло произнес сын, постукивая толстой, не изящной отцовой ладошкой по столу, - рядового или моремана? Я любую надыбаю, только скажи. А потом что волосы кантиком подстригать? Не, я готов. Только деньги…
Папа махнул ладошкой – «не говори чепухи». Помолчал с минуту. А потом заговорил и впервые поставил Чашкину четкое условие для получение капитала: одеваться по-людски, аккуратно. остепениться, жениться, то есть, работу найти постоянную, хоть дворника, хоть электрика, бросить водить дружбы с бандитами – до добра не доведут, и прекратить спускать отцовы деньги в казино. И если форму соблюдет, а еще лучше – и ребенка заведет, тогда и поговорим. Уж на жилье отдельное для семьи и хорошую машину он может рассчитывать сходу. А дальше видно будет.
Встреча Чашкина и разочаровала и воодушевила – все мы исподволь на чудо надеемся. Вот и сейчас думал Юрец, что при встрече сына, душу наизнанку выворачивающего, шевельнется в родном предке доброе отцовское чувство, откажется он от понукания, поймет до конца и то, что сын просит – сходу и даст. Ведь не для загула же он бабло клянчит – для дела! (убеждая отца, Юрец и сам поверил, что требует сумму на бизнес) Правда, пока непонятно какого… Но все равно! Найдет! А тут раз – и… Эх…
Но, с другой стороны, появилась определенность. Можно было продумывать план! С кондачка, с какой-то непутевой, не свойственной загульному Юрке надрывностью, с обращения к чему-то высокому, к чувству долга отцовскому, к обязательству, чего никогда для себя Юрец не признавал (да и от остальных не ждал, считая это тупым разводиловом) ему вдруг закорячилась элитная хата в несколько комнат и за…тая тачка, не меньше, чем «Джип», и не бэу - новье! Знал своего щепетильного в плане новизны и порядка папашу, что он бэу побрезгует. В этом глупо было исомневаться! Дело за малым – показать предку «форму» - реже шустрить за деньгами, больше дружков напрягать, не мельтешить с лысыми, и бабу завести постоянную, может, даже жениться фиктивно.
Конечно, менять образ жизни Чашкин не собирался ни разу. Выезжая из коттеджа уже в ненавидимой до отвращения, а еще вчера обожаемой бумере-трехе, он в своем разуме расписал и оформил, как это теперь называется, «дорожную карту» будущей формы.
Делать ставки будет наверняка, когда точно чувствует фарт и когда мастят все приметы. С компаниями напропалую куролесить не будет – тут точно с отцом не поспоришь, узнает. С бандюками тоже по саунам лазить пока перестанет. А может, вообще. А то замочат до кучи – и предку меньше проблем. Теперь-то понятия по-боку, валят и там. «Белая, мать их, стрела». Главное-то, тусил для престижа, для самоощущения, но чтобы в дела их не лезть. А тут едва двоюродного братца, что в банду собрался, сумел от этого дела отвадить, Фрицу-дружку спасибо и поклон земной, показал их изнанку … Ну ладно. И последнее – остепениться. Жесткая установка отцова - семья. Любовница. Пара. С нею как быть?
Чашкин рулил из коттеджного поселка, пытаясь задавить хоть какую-то гуляющую у обочины курицу, но твари каким-то чудом выскакивали из под колес, и так же невозмутимо трясли гребешками в пыльном последе…
- Куры! – произнес Чашкин, - конечно! Надо курицу найти без претензий. Обрисовать так и так дело: ****овать не будешь - заживешь как принцесса. А свекру понравишься, ребенка родишь – вообще королевой. Бабло на расходы, жилье, тачка все будет. Главное, мозг не сношать и в дела без спроса не лезть. Если там чего по работе, или загуляет – ну, пардон, слаб он насчет женского пола – не устраивать сцены. Тем паче, за пьянки не предъявлять, ежели обратно среди голи оказаться не хочет.
- В общем, нужна баба без претензий, - поиграл ладонью Чашкин, наблюдая за выражением на лице приятеля Длинного, до крайности, как ему показалось, озадаченного услышанным.
- А е…ться-то будете? – спросил тот без обиняков, - Или тебе нужна чисто вывеска, без фигуры лица, железяка?
- Не, ну как без этого дела! Конечно! – воскликнул Юрец, удивляясь вопросу, - фригидных на хер. Да… и убогих, косых кривых – тоже не надо. Вид нужен товарный.
Длинный поиграл бровями, потряс головой – туда-сюда, цыкнул – ладно. Задача трудная, но выполнимая. Есть желательный вариант, отпадная дева. Только с ней тоже на ширмачка не прокатит. Со всем она будет согласная, но! Штамп наперед предъяви. А там претензий не будет – за красивую жизнь и на юрцовы грешки закроет глаза, и свекру дочерью станет. И дите понесет. Согласен Чашкин на брак?
- А звать-то ее, эту деву-то, как? – насторожился Юрец, гадая, про которую из общих знакомых девиц рассуждает Длинный, - я ее знаю?
Приятель ответил, что , наверное, слышал, а видел вот вряд ли. С подобными ему ипарями она не гуляла. Дама разборчивая, себе цену знает. И имя у ней королевское – Анна. Свекор будет в отпаде. Нужно только несколько дней – найти, сговориться. Сам хочешь? Нет? Ладно, сделаем другу!
Ну, раз еще и имечко королевское – Анна. Анюта-а-а….
Что ж.
И Чашкин был просто заинтригован, нет - в глубине души даже влюблен! А поди не влюбись в этот образ – и загулы простит, и кукушку не проклюет, а еще верная сексу. Не, чем не жена?! И главное – вот что значит дружбан!– по обращению за так подгоняется. Легко с полки берется, из коробки вытряхивается, как фигурка, как оловянный солдатик! Возжелал – оп- и на! Верную он ставку на Длинного сделал! Чуял потенциал! Придурок полнейший, с капиталом облом, хотя сколько раз в руки им шел, а вот все же в коренном деле, по крупному и помогает! И ведь точно подставы не будет. Длинный из интеллигентов, слово держит, дурак, а уж в чем-чем, а в бабах разбирается он как никто! А если накладка - отправит ее восвояси и вся недолга!
Но в тайне Чашкин не жаждал накладки! Впервые за свою двадцати пятилетнюю, практическую, потную, мозолистую жизнь, ограниченную сугубо обозреваемым вживую мирком, с его хрущебами, тачками, телками, саунами, столом казино, деньгами и глянцем, – Чашкин вышел в эфирные сферы! Юрка - мечтал! И дева, неясная странница, меняющая лица с Клаудии Шифер на Сандру, с Сандры на Сабрину сисястую - уже входила в изнывающую, амбициозную душу Юрца, уже наводила нежной и властной рукой порядок в его перспективе! И тихо-тихо – но проникался впервые невнятным почтением к предку Юрец. Отдавал должное его прозорливости, требе «остепениться». Даже уже благодарность питал… Потом, устыдясь странной слабости, величал себя презрительно «лохом», разведенным на чувстве…. И тут же взбрыкивал, подпрыгивая на кровати всем телом – плевать! И пусть развели! Лох - и отлично! И снова воображал рядом Ее…
Вскоре Длинный позвонил и объявил, что был с дамой той разговор, что согласна она, и встретятся они в ресторане, и если Анна понравится, чтобы сразу в койку ее не тащил. Дама себе цену знает. Ломаться не будет зазря, но сначала убедиться желает, что замужество не пустой треп, а долгая тема. Короче, как сговоритесь – сразу в ЗАГС заявление, либо сначала сожительство с испытательным сроком, не знаю. Да. Человек сам кузнец своего счастья. Иди и куй!
Перед кабаком, где они должны были свидеться среди бела дня, Чашкин долго думал, как ему представиться, и в итоге решил обойтись без костюма, прийти в повседневном – рубаха-джинсы – без баловства. Облик должен сказать, что носить на руках ее прынцессу не станут. Единственно, побрызгал шею туалетной водой, побрился дешевым, одноразовым лезвием, да носовой платок в засунул взадний карман. Сначала хотел в нагрудный, потом посчитал понты лишними.
И встретились они в помпезном кабаке, который держали хачики, любящие всякие штуки, поражающие воображение – типа искусственной скалы с гипсовыми, разукрашенными гномами на самом верху, с большой каменной девицей – не то Красной шапочкой, не то Белоснежкой. И, конечно, же булькающим невысоким фонтаном, похожим на казарменный краник, перевернутый вверх для «мимопробегательного» утоления жажды.
В узком вестибюле перед коричневой стойкой гардероба Чашкин остановился. Обычно наглый и невозмутимый, он теперь оробел. Вытянул шею, посмотрел в дверной проем, на ряды столов под накрахмаленными скатертями. Зал был пуст. Лишь за средним столом у большого окна, положив локти на стол, скучала худощавая, стриженная под мальчика крашенная блондинка. «Ну вот, и встретился ты, Юра, со своей судьбой, - подумал он, - ладно, подписался, поздняк метаться. Пошли»
Вальяжно, чуть не задевая боками другие столы, приблизился к сидящей блондинке. По-хозяйски отодвинул стул, мешком упал на сиденье. Положил тяжелую руку на крахмальную скатерть, с неудовольствием взглянул на конусы тяжелых белых салфеток, расставленных у приборов. Глянул исподлобья на деву. .
«Анна» была в какой-то не то майке, не то блузе – веревочки на впалых ключицах, на плоской груди – «размер первый» - голубая блестящая тряпка. На узких, загорелых кистях одинаковые серебряные браслеты. За открытыми ушками зачесаны светлые курчавые волосы. В красных мочках какие-то голубые серьги, дешевая бижутерия. Узкое серебряное колечко на среднем пальце правой руки. На загорелом предплечье – крошечная татуха в виде змейки с короной. Не голубых кровей – подытожил Чашкин, достал из заднего карманы брюк смятый платок и шумно вытер влагу под сплющенным носом.
Анна покачивала худой лодыжкой, положив острый подбородок на кулачок и, скучая, смотрела в меню.
- Про тебя мне Длинный говорил? Ты Анна? – хрипло спросил кандидат на наследство.
Дама неторопливо оторвала взгляд от меню, растянула губы, оттянув вниз один уголок, что означало, видимо, некое несовпадение, неудовольствие от услышанного, а потом все же кивнула. Невозмутимо посмотрела на Юрца – глаза большие, широко расставленные. Скулы выдаются вперед – красиво! На Сандру машет! Подбородок узкий. Когда прищуривается, как и Сандрочка, на татарку невольно похожа. Воли ей не занимать, это точно. С характером. Чашкин приободрился и, не зная, с чего начать разговор, вдруг безапелляционно, подобно своему въедливому отцу, покровительственно ляпнул:
- Где работаешь?
И тут же укорил себя – чего лепишь, придурок?! Кто же трудовую книжку на свидании требует?
- В собесе, – ответила Анна насмешливо. Голос сильный, звонкий! И сидит, не волнуется, ножкой покачивает! И бедро правое в юбке серой, несмотря на общую худобу, аппетитное и округлое… Наметанным взглядом Чашкин определил: Анна из тех особ, что при первом впечатлении «плоскости» тела, по его обнажении становятся идеально-пропорциональными, ровно теми, какими и надо, чьи прелести – груди и ягодицы - входят в ладонь как эфес от шашки родной … и от этого перформенса еще больше «башнесносительными»!
Анна перехватила взгляд и усмехнулась широко и по-свойски.
- Что еще про себя рассказать?
- Да ничего, - охрипшим голосом произнес Юрец, - мне как бы все ясно.
- Устраиваю? – собеседница склонила голову. В широких глазах, слегка прищуренных, - ни тени насмешки или неуверенности. Юрец нерешительно кивнул.
- Вроде бы да, - повторил на всякий случай вслух.
- Ты жрать-то хочешь? Нет? – Анна поджав тонкие губки, захлопнула красную папку с меню. Грациозно поднялась, подхватила со спинки маленькую черную сумочку на длинном ремне, повесила на плечо. Склонила голову, - живешь-то сам рядом?
- Не. На Горебурде прописан, - сглотнул Чашкин
- Отдельная фатера?
- Однушка. От бабки.
- Один?
- Ну да.
- Ну, пойдем, поглядим, где кроватку ребенка поставим, – и дама широкими твердыми шагами, направилась к гардеробу. Чашкин вскочил и засеменил следом.
«А я-то как, как я тебе?! – хотел вскрикнуть он - глядя на покачивающуюся на черных каблуках самоуверенную фигурку – и не смог…
***
Так они и будут дальше семенить по жизни: она впереди, не оборачиваясь, самоуверенная худощавая крашенная блондинка, а сзади, словно укрощенный медведь на короткой веревочке – обалдевший от везения Чашкин. Но это в будущем. Хотя и теперь оно уже не было для героя загадкой.
И все вроде сладилось! Так в чем же Длинного непростительный грех?!
***
Через двое суток они проголодались и начали спорить, кому идти за едой. Через неделю «Сандра» позвонила подруге в больницу, и попросила выписать ей бюллетень до конца месяца, чтобы тетки в собесе не лаяли.
Через две недели, когда они знали все друг про друга, и все друг другу простили, когда пересношались везде, разве что только на потолке не сумели – Чашкин вдруг понял, что подруга его страшно похожа на легендарную в прошлом любовницу, настолько идейную в сексе, что к имени ее не липла ни какая скабрезная грязь… чье имя гремело на все общаги родимого города!
«А ты у физов в общаге е..лась?», - облизав внезапно пересохшие губы, осторожно спросил Юрец.
«Была» - лениво отвечала подруга, поднимая с пола бутылку с водой.
«А на каком этаже?»
«На третьем», - сделав глоток, Анна ставила бутылку на пол и бессильной «звездочкой», раскинув руки и ноги, обнаженная растягивалась на спине.
«А я на втором» - удрученно признавался Юрец.
«Я так и поняла» - немного гнусаво, отвечала жрица, - как только Длинный тебя описал, я и поняла, что это ты куролесил этажом ниже».
Через месяц, отощавший Чашкин, доправшивал сызнова изумленного Длинного, почему он не предупредил, что его супружница Анна – та самая Нюрка-Камасутра, легендарная, историческая, одержимая секс-машина?! Почему дал надежду на…
- На что? Ты же сам просил нормальную даму и без претензий? В чем отклонение я нарушил твое техзадание? Не уродина, покладистая, в сексе богиня. Договоришься – будет верной женой. Чем тебе Анна не катит?
Всем катит… Да вот не мечта. И куда-то уходят Клаудиа Шифер с Сабриной, а за ними и русская дева бестрепетная, лелеемая в одиноком мечтании… поманившая нелепыми протуберанцами, словно северное сияние, и растворившаяся на потолке…
Правильное было ощущение – все эти мечты, все эти надежды – для лохов замануха. Типичное разводилово.
***
«Сводник …уев!» - нелогично соскочив с темы отца, закончил свою тираду Чашкин и нагнулся за стаканом. Потом промолвил, уже спокойнее:
- Ладно, если бы не Длинный, - покосился на изображение на стеле, выпил, утер под носом, - ждал бы до старости цветок-мотылек, а так нормально, все же, семья, дите.
- Ты бы с ней по любому сошелся, - покачал головой Фриц, улыбаясь, - Такие мимо не проходят, два сапога пара.
- Карма, - согласно вздохнул Павел и выпил.
А Бурый, не отошедший еще от рассказа про сына полка, давил в себе удивление
«Ишь, как Пашка сделал с Юрцом что сам замышлял! И как - уже и слова туда в не вставить. Эть же, молчальник, видали?! Хитрец»
Осторожнее надо.