Людвиг фон Мизес
Свобода и собственность
(октябрь, 1958)
«Индивидуализм нацелен на создание сферы, в которой индивидуум свободен мыслить, выбирать и действовать, не будучи сдерживаемым вмешательством социального аппарата принуждения и угнетения, государства».
Людвиг фон Мизес (1881-1973)
Введение редактора
Людвиг фон Мизес (1881-1973) был важным теоретиком австрийской школы экономической мысли и оригинальным и плодовитым автором. Его вклад в экономическую теорию, включая работу по теории количества денег, теории торгового цикла, интеграции монетарной теории с экономической теорией в целом, и демонстрации того, что социализм должен потерпеть неудачу, потому что он не может решить проблему экономического расчёта.
Мизес был первым учёным, который признал, что экономика является частью более широкой науки о человеческих действиях, науки, которую Мизес назвал «праксеологией». Он преподавал в Венском университете, а затем в Нью-Йоркском университете.
Это эссе было первоначально прочитано в качестве лекции в Принстонском университете, в октябре 1958 года, на 9-м заседании Общества Мон Пелерин. Мизес был одним из 39 членов-основателей Общества, которое было создано 10 апреля 1947 года на конференции, организованной Фридрихом Хайеком в отеле "Дю Парк" в швейцарской деревне Мон-Пелерин (Mont-P;lerin). Его целью было объединить небольшое число классических либералов, оставшихся после Второй мировой войны, чтобы возродить интерес к принципам частной собственности, свободного рынка и ограниченного правительства. Среди других в число основателей входили Карл Поппер, Уолтер Юкен, Джордж Стиглер, Милтон Фридман, Генри Хэзлитт, Ф.А. Харпер, Леонард Рид и Лайонел Роббинс.
I.
В конце восемнадцатого столетия преобладали два представления о свободе, каждое из которых сильно отличается от того, что мы имеем в виду сегодня, говоря о вольности и свободе. Первая из этих концепций была чисто академической и не имеющей никакого применения к ведению политических дел. Это была идея, почерпнутая из книг древних авторов, изучение которых было в то время суммой и содержанием высшего образования. В глазах этих греческих и римских писателей свобода не была чем-то, что должно быть даровано всем людям. Она была привилегией меньшинства, в которой должно было быть отказано большинству. То, что греки называли демократией, было, в свете современной терминологии, не тем, что Линкольн называл правительством народа, а олигархией, т.е. суверенитет полноправных граждан в обществе, в котором массы были метеками или рабами. Даже эта довольно ограниченная свобода после четвёртого века до Р. Х, не рассматривалась философами, историками и ораторами как практическое конституционное учреждение. По их мнению, это была черта прошлого, безвозвратно утерянная. Они сокрушались об уходе этого золотого века, но они не знали никакого способа возвращения к нему.
«То, что они завоевали, не было свободой для всех, а лишь свободой для элиты, для меньшинства народа. Мы не должны осуждать как лицемеров тех людей, которые в те века восхваляли свободу, в то время как они сохраняли правовую ограниченность многих, даже крепостное право и рабство. Они столкнулись с проблемой, которую они не знали, как решить удовлетворительно».
Второе понятие свободы было не менее олигархическим, хотя оно не было вдохновлено никакими литературными реминисценциями. Это было стремление земельной аристократии, а иногда и городских патрициев, сохранить свои привилегии против растущей силы королевского абсолютизма. В большинстве стран континентальной Европы князья оставались победителями в этих конфликтах. Только в Англии и Нидерландах дворянству и городским патрициям удалось одержать победу над династиями. Но то, что они завоевали, не было свободой для всех, а только свободой для элиты, для меньшинства народа.
Мы не должны осуждать как лицемеров тех людей, которые в те века прославляли свободу, сохраняя при этом правовые ограничения для многих, даже крепостное право и рабство. Перед ними стояла проблема, которую они не знали как удовлетворительно решить. Традиционная система производства была слишком узкой для постоянно растущего населения. Число людей, для которых в полном смысле этого слова не осталось места при докапиталистических методах сельского хозяйства и ремесла, увеличивалось. Эти лишние люди были голодающими нищими. Они представляли угрозу для сохранения существующего порядка в обществе, и в течение долгого времени никто не мог придумать другой порядок, другое положение вещей, которое могло бы прокормить всех этих несчастных. Не могло быть и речи о том, чтобы предоставить им полные гражданские права, тем более о предоставлении им доли в ведении государственных дел. Единственное средство, которое знали правители — это утихомирить их, прибегнув к силе.
II.
Докапиталистическая система производства продукции была ограничительной. Её исторической основой было военное завоевание. Короли-победители отдавали землю своим рыцарям. Эти аристократы были лордами в прямом смысле этого слова, поскольку они не зависели от благосклонности потребителей, покупающих или воздерживающихся от покупки на рынке. С другой стороны, они сами были основными клиентами обрабатывающих отраслей экономики, которые в соответствии с системой гильдий были организованы по корпоративной схеме. Эта схема противостояла инновациям. Она запрещала отклоняться от традиционных методов производства. Число людей, для которых были рабочие места даже в сельском хозяйстве или в искусстве и ремёслах было ограничено. В этих условиях многие люди, выражаясь словами Мальтуса, должны были обнаружить, что «на грандиозном празднике природы нет для них свободного места» и что «она говорит им: «Уходите». [1] Но некоторые из этих изгоев все же сумели выжить, завести детей и сделать так, чтобы число обездоленных безнадёжно росло все больше и больше.
«Но потом пришел капитализм... Характерная черта капитализма, которая отличает его от докапиталистических методов производства, был его новый принцип маркетинга. Капитализм — это не просто массовое производство, а массовое производство для удовлетворения потребностей масс».
Но затем наступил капитализм. Принято считать, что радикальные инновации, которые принёс капитализм заключаются в замене механической фабрикой более примитивных и менее эффективных методов ремесленных мастерских. Это довольно поверхностный взгляд. Характерной чертой капитализма, отличающей его от докапиталистических методов производства, был его новый принцип маркетинга. Капитализм — это не просто массовое производство, но массовое производство для удовлетворения потребностей масс. Искусство и ремесла старых добрых времён удовлетворяли почти исключительно потребности обеспеченных людей. Но фабрики производили дешёвые товары для многих. Все, что производили первые фабрики, было рассчитано на то, чтобы служить массам, тем самым слоям населения, которые работали на фабриках. Они обслуживали их, или снабжая их прямо, или косвенно через экспорт и таким образом обеспечивая для них иностранные продукты питания и сырье. Этот принцип маркетинга был характерной чертой как раннего капитализма, так и современного капитализма. Сами работники являются покупателями, потребляющими гораздо большую часть всех произведённых товаров. Они — суверенные покупатели. которые «всегда правы». Их покупка или воздержание от покупки предопределяют, что должно быть произведено, в каком количестве и какого качества. Покупая то, что им подходит лучше всего, они заставляют одни предприятия получать прибыль и расширяться и заставляют другие предприятия терять деньги и сокращаться. Тем самым они постоянно передают контроль над факторами производства в руки тех бизнесменов, которые наиболее успешно удовлетворяют их потребности. При капитализме частная собственность на факторы производства является социальной функцией. Предприниматели, капиталисты и землевладельцы являются, так сказать, уполномоченными потребителей, и их полномочие может быть отозвано. Чтобы стать богатым, недостаточно однажды сберечь и накопить капитал. Необходимо вкладывать его снова и снова в те направления, в которых он наилучшим образом удовлетворяет потребности потребителей. Рыночный процесс — это ежедневно повторяющийся плебисцит, и он неизбежно изгоняет тех, кто не применяет свою собственность в соответствии с приказами, отданными общественностью. Но бизнес, объект фанатичной ненависти со стороны всех современных правительств и самозваных интеллектуалов, приобретает и сохраняет своё величие только потому, что он работает на массы. Заводы, которые обслуживают роскошь немногих, никогда не достигают больших размеров. Недостаток историков и политиков XIX века в том, что они не смогли понять, что рабочие были основными потребителями продукции промышленности. По их мнению, наёмный работник был человеком, трудящимся ради единственной выгоды паразитического класса досуга. Они пребывали в заблуждении, что фабрики ухудшили положение рабочих. Если бы они обратили внимание на статистику, то они бы легко обнаружили ошибочность своего мнения. Младенческая смертность снизилась, средняя продолжительность жизни увеличилась, население умножилось, и средний простой человек пользовался удобствами, о которых не мечтали даже зажиточные люди прежних веков.
«При капитализме частная собственность на факторы производства является социальной функцией. Предприниматели, капиталисты и землевладельцы являются так сказать, уполномоченными потребителей, и их полномочие может быть отозвано. Для того чтобы стать богатым, недостаточно однажды сберечь и накопить капитал. Необходимо вкладывать его снова и снова в те направления, в которых он наилучшим образом удовлетворяет потребности потребителей. Рыночный процесс — это ежедневно повторяющийся плебисцит».
Однако это беспрецедентное обогащение масс было всего лишь побочным продуктом промышленной революции. Её главным достижением был переход экономического господства от владельцев земли ко всей совокупности населения. Простой человек больше не был тружеником, который должен был довольствоваться крохами, которые падали со столов богачей. Три касты изгоев, которые были характерны для докапиталистических веков — рабы, крепостные и те люди, которых святоотеческие и схоластические авторы, а также британское законодательство с шестнадцатого по девятнадцатый век называли бедняками, исчезли. Их потомки стали в этой новой обстановке бизнеса не только свободными работниками, но и клиентами. Это радикальное изменение отразилось в акценте, который бизнес сделал на рынки. Бизнес нуждается прежде всего в рынках и снова в рынках. Это было девизом капиталистического предпринимательства. Рынки, это значит хозяева, покупатели, потребители. При капитализме существует один путь к богатству: обслуживать потребителей лучше и дешевле, чем другие люди.
«В интеллектуальной сфере частная собственность делает возможным бунт. Бунтарь должен заплатить определённую цену за свою независимость; в этой вселенной нет призов, которые можно получить без жертв. Но если человек готов заплатить эту цену, то он может свободно отклониться от правящей ортодоксии или неоортодоксии».
В цехе и на фабрике владелец — или в корпорации, представитель акционеров, президент — является хозяином. Но это начальство лишь кажущееся и условное. Оно зависит от верховенства потребителей. Потребитель — король, это настоящий хозяин, и производителю конец, если он не превзойдёт своих конкурентов в лучшем обслуживании потребителей.
Именно эта великая экономическая трансформация изменила облик мира. Очень скоро она передала политическую власть из рук привилегированного меньшинства в руки народа. Право голоса для взрослых последовало вслед за правом голоса в промышленности. Простой человек, которому рыночный процесс дал право выбирать предпринимателей и капиталистов, получил аналогичную право в области управления. Он стал избирателем.
Это было замечено выдающимися экономистами, в первую очередь, я думаю, что первым из них был покойный Фрэнк А. Феттер, что рынок — это демократия, в которой каждый пенни даёт право голоса. Правильнее было бы сказать, что народное представительное правительство — это попытка организовать конституционные дела в соответствии с моделью рынка, но этот замысел никогда не может быть полностью реализован. В политической сфере всегда преобладает воля большинства, и меньшинству приходится уступать ему. Это служит и меньшинствам, если они не настолько незначительны по численности, чтобы стать пренебрежимо малыми. Швейная промышленность производит одежду не только для нормальных людей, но и для рослых, а издательства публикуют не только вестерны и детективные истории для толпы, но и книги для разборчивых читателей. Есть и второе важное различие. В политической сфере нет возможности для отдельного человека или небольшой группы людей не подчиниться воле большинства. Но в интеллектуальной сфере частная собственность делает восстание возможным. Бунтарь должен заплатить определённую цену за свою независимость; в этой вселенной нет призов, которые можно получить без жертв. Но если человек готов заплатить эту цену, он может свободно отклониться от правящей ортодоксии или неоортодоксии. Какие были бы условия в социалистическом содружестве для еретиков Кьеркегора, Шопенауэра, Веблена или Фрейда? Для Моне, Курбе, Уолта Уитмена, Рильке или Кафки? Во все века пионеры новых способов мышления и действия могли работать только потому, что частная собственность позволяла презрение к устоям большинства. Лишь немногие из этих диссидентов были экономически достаточно независимы, чтобы бросить вызов правительству и мнению большинства. Но они находили в атмосфере свободной экономики среди населения людей, готовых помочь и поддержать их. Что бы делал Маркс без своего покровителя, фабриканта Фридриха Энгельса?
III.
«Они (социалисты) слишком тупы, чтобы увидеть разницу между суверенным королём или герцогом, которого может лишить власти только более могущественный завоеватель, и «шоколадным королём», который теряет своё «королевство», как только покупатели предпочитают покупать у другого поставщика. Это искажение лежит в основе всех социалистических планов. Если бы кто-нибудь из социалистических вождей попытался заработать себе на жизнь продажей хот-догов, то он бы узнал кое-что о суверенитете покупателей».
Что полностью порочит экономическую критику капитализма социалистами, так это их неспособность понять суверенитет потребителей в рыночной экономике. Они видят только иерархическую организацию различных предприятий и планов, и не могут понять, что система прибыли заставляет бизнес служить потребителям. В своих отношениях с работодателями профсоюзы действуют так, как будто только злоба и жадность могут помешать тому, что они называют руководством, платить более высокую заработную плату. Их недальновидность не видит ничего за дверями завода. Они и их приспешники говорят о концентрации экономической власти, но не понимают, что экономическая власть в конечном счёте, находится в руках покупающей публики, в которой сами работники составляют огромное большинство. Их неспособность понять реальность отражается в таких неуместных метафорах, как промышленные королевства и герцогства. Они слишком тупы, чтобы увидеть разницу между суверенным королём или герцогом, которого может лишить власти только более могущественный завоеватель, и «шоколадным королём», который теряет своё «королевство», как только покупатели предпочитают покупать у другого поставщика. Это искажение лежит в основе всех социалистических планов. Если бы любой из социалистических вождей попытался зарабатывать на жизнь продажей хот-догов, то он бы узнал бы кое-что о суверенитете покупателей. Но они были профессиональными революционерами, и их единственной задачей было разжигание гражданской войны. Идеал Ленина заключался в том, чтобы построить производственные усилия нации по модели почтового отделения, предприятия, которое не зависит от потребителей, потому что его дефицит покрывается за счет обязательного сбора налогов. «Все общество», - говорил он, - «должно было стать одной конторой и одной фабрикой». [2]
Он не видел, что сам характер конторы и фабрики полностью меняется, когда она остаётся одна в мире и больше не предоставляет людям возможности выбирать между продуктами и услугами различных предприятий. Поскольку его слепота не позволила ему увидеть ту роль, которую играют рынок и потребители при капитализме, он не мог увидеть и разницы между свободой и рабством. Так как в его глазах рабочие были только рабочими, а не потребителями, он считал, что они уже были рабами при капитализме, и что их статус не меняется при национализации всех заводов и цехов. Социализм заменяет суверенитет потребителей суверенитетом диктатора или комитета диктаторов. Вместе с экономическим суверенитетом граждан исчезает и их политический суверенитет. Уникальному плану производства, который отменяет всякое планирование со стороны потребителей, соответствует в конституционной сфере принцип одной партии, который лишает граждан любой возможности планировать ход государственных дел. Свобода неделима. Тот, у кого нет возможности выбирать между различными марками консервов или мыла, также лишён возможности выбирать между различными политическими партиями и программами и избирать должностных лиц. Он перестаёт быть человеком; он становится пешкой в руках верховного социального инженера. Даже его свобода воспитывать потомство будет отнята евгеникой. Конечно, лидеры социализма время от времени уверяют нас, что диктаторская тирания продлится только на период перехода от капитализма и представительного правления к социалистическому тысячелетию, в котором все желания и потребности будут полностью удовлетворены. [3] Как только социалистический режим станет «достаточно безопасным, чтобы подвергнуться риску критики», любезно обещает обещает нам мисс Джоан Робинсон, выдающаяся представительница британской неокембриджской школы, что «даже даже независимым филармоническим обществам» будет позволено существовать. [4] Таким образом, ликвидация всех инакомыслящих является тем условием, которое принесёт нам то, что коммунисты называют свободой. С этой точки зрения мы также можем понять, что имел в виду другой выдающийся англичанин, мистер Дж. Г. Кроутер, когда он восхвалял инквизицию как «полезную для науки, когда она защищает восходящий класс». [5] Смысл всего этого ясен. Когда все люди безропотно склонятся перед диктатором, больше не останется ни одного несогласного для ликвидации. Калигула, Торквемада, Робеспьер согласились бы с этим решением. «Свобода неделима. Тот, кто не имеет возможности выбирать между различными марками консервов или мыла, также лишён возможности выбирать между различными политическими партиями и программами и выбирать должностных лиц. Он больше не является человеком; он становится пешкой в руках верховного социального инженера».
Социалисты совершили семантическую революцию в преобразовании значения терминов в их противоположность. В словаре их «новояза», как назвал его Джордж Оруэлл, есть термин «принцип однопартийности». Этимологически «партия» происходит от существительного «часть». Так вот часть без других частей больше не отличается от своего антонима — целого; она идентична с ним. Партия без других партий — это не партия, и принцип однопартийности на самом деле является принципом беспартийности. Это подавление любого вида оппозиции. Свобода подразумевает право выбора между согласием и несогласием. Но в новоязе это означает обязанность соглашаться безоговорочно и строгий запрет на инакомыслие. Это перевёртывание традиционной коннотации всех слов политической терминологии является не просто особенностью языка российских коммунистов и их фашистских и нацистских учеников. Общественный строй, который упраздняет частную собственность, лишает потребителей их автономии и независимости, и тем самым подчиняет каждого человека произвольному усмотрению центрального совета по планированию, не смог бы завоевать поддержку масс, если бы не маскировка его основного характера. Социалисты никогда бы не обманули избирателей, если бы они открыто сказали им, что их конечная что их конечная цель — загнать их в рабство. Для экзотерического использования они были вынуждены признавать на словах традиционную высокую оценку свободы.
IV.
Иначе обстояло дело в эзотерических дискуссиях среди внутренних кругов великого заговора. Там посвящённые не скрывали своих намерений относительно свободы. Свобода, по их мнению, была, безусловно, хорошая черта в прошлом в рамках буржуазного общества, потому что она давала им возможность приступить к реализации своих планов. Но как только социализм победил, больше нет необходимости в свободе мысли и самостоятельных действий со стороны индивидов. Любое дальнейшее изменение может быть только отклонением от совершенного состояния, которого человечество достигло, достигнув блаженства социализма. В таких условиях было бы просто безумием терпеть инакомыслие.
Свобода, как говорит большевик, это буржуазный предрассудок. У простого человека нет никаких собственных идей, он не пишет книг, не вынашивает ересей, не изобретает новых методов производства. Он просто хочет наслаждаться жизнью. Его не интересуют классовые интересы интеллектуалов, которые зарабатывают на жизнь как профессиональные инакомыслящие и новаторы.
Это, безусловно, самое высокомерное презрение к обыкновенному гражданину, которое когда-либо было придумано. Нет необходимости оспаривать эту точку зрения. Ибо вопрос не в том, может ли простой человек сам воспользоваться свободой думать, говорить и писать книги. Вопрос в том, извлекает ли вялый рутинёр выгоду от свободы, предоставленной тем, кто затмевает его умом и силой воли. Обычный человек может смотреть с безразличием и даже презрением на деятельность лучших людей. Но он с удовольствием пользуется всеми благами, которые усилия новаторов предоставляют в его распоряжение. Он не понимает того, что в его глазах является просто бессмысленной тратой времени. Но как только эти мысли и теории используются предприимчивыми бизнесменами для удовлетворения некоторых из его скрытых желаний, он спешит приобрести новые продукты. Простой человек без сомнения, является главным бенефициаром всех достижений современной науки и техники. Действительно, человек со средними интеллектуальными способностями не имеет шансов подняться до ранга капитана промышленности. Но суверенитет, который рынок закрепляет за ним в экономических делах, стимулирует технологов и промоутеров обратить в его пользу все достижения научных исследований. Только люди, чей интеллектуальный горизонт не выходит за пределы внутренней организации завода, и которые не понимают что заставляет бизнесменов работать, не замечают этого факта.
Поклонники советской системы снова и снова говорят нам, что свобода не является высшим благом. Её «не стоит иметь», если она подразумевает бедность. Жертвовать ею ради достижения богатства масс, по их мнению, полностью оправдано. Но кроме нескольких непокорных индивидуалистов, которые не могут приспособиться к укладу жизни обычных людей, все люди в России абсолютно счастливы. Мы можем оставить не решённым вопрос, разделяли ли это счастье также миллионы украинских крестьян, умерших от голода, узники лагерей принудительного труда и марксистские лидеры, подвергшиеся чистке. Но мы не можем обойти вниманием тот факт, что уровень жизни был несравненно выше в свободных странах Запада, чем на коммунистическом Востоке. Отдавая свободу как цену, которую нужно заплатить за обретение процветания, русские заключили невыгодную сделку. Теперь у них нет ни того, ни другого.
V.
«Общество — это, по сути, взаимный обмен услугами. В той мере, в какой индивиды имеют возможность выбирать, они свободны; если они вынуждены насилием или угрозой насилия подчиниться условиям обмена, независимо от того, как они к этому относятся, у них нет свободы. Раб несвободен именно потому, что хозяин даёт ему задания и определяет, что он должен получить, если выполнит их».
Романтическая философия питала иллюзию, что в ранние века истории индивид был свободен, и что ход исторической эволюции лишил его первозданной свободы. Как считал Жан Жак Руссо, природа наделила человека свободой, а общество поработило его. По сути, первобытный человек находился во власти каждого товарища, который был сильнее и поэтому мог отнять у него скудные средства к существованию. В природе нет ничего, что можно было бы назвать свободой. Понятие свободы всегда относится к социальным отношениям между людьми. Правда, общество не может реализовать иллюзорную концепцию абсолютной независимости. В обществе каждый человек зависит от того, что другие люди готовы сделать для его благосостояния в обмен на его вклад в их благосостояние. Общество — это, по сути, взаимный обмен услугами. В той мере, в какой индивиды имеют возможность выбирать, они свободны; если их принуждают насилием или угрозой насилия, они вынуждены подчиниться условиям обмена, независимо от того, как они к этому относятся, им не хватает свободы. Раб несвободен именно потому, что хозяин даёт ему задания и определяет, что он должен получить, если он их выполнит.
«Что касается социального аппарата подавления и принуждения, правительства, то не может быть и речи о свободе. Правительство — это по сути, отрицание свободы. Это прибегание к насилию или угрозе насилия, чтобы заставить всех людей подчиняться приказам правительства, независимо от того, нравится им это или нет. Насколько расширяется юрисдикция правительства, настолько там принуждение, а не свобода».
Что касается социального аппарата подавления и принуждения, правительства, не может быть и речи о свободе. Государство, по сути, является отрицанием свободы. Это обращение к насилию или угрозе насилия для того, чтобы заставить всех людей подчиняться приказам правительства, независимо от того, нравится им это или нет. Насколько расширяется юрисдикция государства, настолько там принуждение, а не свобода. Государство — это необходимое учреждение, средство для того, чтобы социальная система сотрудничества работала гладко, не нарушаемая насильственными действиями со стороны бандитов, не важно отечественного или иностранного происхождения. Государство не является, как любят говорить некоторые люди, необходимым злом; это не зло, а средство, единственное средство, доступное для того, чтобы сделать возможным мирное сосуществование людей. Но оно является противоположностью свободе. Это избиение, заключение в тюрьму, повешение. Что бы ни делало правительство, оно в конечном счёте поддерживается действиями вооружённых полицейских. Если правительство содержит школу или больницу, необходимые для этого средства собираются с помощью налогов, т.е. платежей, взимаемых с граждан.
Если мы примем во внимание тот факт, что по человеческой природе не может быть ни цивилизации, ни мира без функционирования государственного аппарата насилия, то мы можем назвать государство самым самым полезным человеческим институтом. Но факт остаётся фактом: государство — это подавление, а не свобода. Свободу можно найти только в той сфере, в которую государство не вмешивается. Свобода — это всегда свобода от государства. Это ограничение государственного вмешательства. Она преобладает только в тех областях, в которых граждане имеют возможность выбирать способ, которым они хотят действовать. Гражданские права — это статуты, которые точно ограничивают сферу, в которой люди, управляющие государственными делами, имеют право ограничивать свободу действий индивидов.
«Государство — это подавление, а не свобода. Свободу можно найти только в сфере, в которую государство не вмешивается. Свобода - это всегда свобода от государства. Это ограничение вмешательства. Она преобладает только в тех областях, в которых граждане имеют возможность выбирать способ, которым они хотят действовать».
Конечная цель, которую преследуют люди, создавая государство, состоит в том, чтобы сделать возможным функционирование правительства — это сделать возможным функционирование определённой системы социального сотрудничества в соответствии с принципом разделения труда. Если социальная система, которую люди хотят иметь, является социализмом (коммунизмом, планированием), то не остаётся никакой сферы свободы. Все граждане во всех отношениях подчиняются приказам государства. Государство является тотальным; режим является тоталитарным. Одно только государство планирует и заставляет всех вести себя в соответствии с этим уникальным планом. В рыночной экономике люди свободны выбирать способ, которым они хотят интегрироваться в рамки социального сотрудничества. Насколько простирается сфера рыночного обмена, настолько присутствуют спонтанные действия со стороны индивидов. В этой системе, которая называется laissez-faire, и которую Фердинанд Лассаль назвал «государством ночного сторожа», существует свобода, потому что есть область, в которой индивиды вольны планировать сами.
Социалисты должны признать, что не может быть никакой свободы при социалистической системе. Но они пытаются стереть разницу между подневольным состоянием и экономической свободой, отрицая, что существует какая-либо свобода во взаимном обмене товарами и услугами на рынке. Каждый рыночный обмен является, по по мнению одной из школ просоциалистических юристов, «принуждение относительно свободы других людей». По их мнению, нет никакой достойной упоминания разницы между уплатой человеком налога или штрафа, наложенного судьёй, или его покупкой газеты или посещением кинотеатра. В каждом из этих случаях человек подчиняется управляющей власти. Он не свободен, ибо, как говорит профессор Хейл, свобода человека означает «отсутствие каких-либо препятствий для использования им материальных благ». [6] Это означает: я не свободен, потому что женщина, связавшая свитер, возможно в качестве подарка на день рождения своему мужу, ставит препятствие для моего пользования им. Я сам ограничиваю свободу всех других людей, потому что возражаю против того, чтобы они пользовались моей зубной щёткой. Поступая так, я, согласно этой доктрине, осуществляю частную управленческую власть, которая аналогична публичной государственной власти, власти, которую осуществляет государство, заключая человека в тюрьму Синг-Синг (Тюрьма Синг-Синг — тюрьма с максимально строгим режимом в городе Оссининг, штат Нью-Йорк, США – В.А.).
«В рыночной экономике индивидуумы свободны в выборе способа, которым они хотят интегрироваться в рамки социального сотрудничества. Насколько простирается сфера рыночного обмена, настолько присутствуют спонтанные действия со стороны индивидов. В рамках этой системы, называемой laissez-faire, и которую Фердинанд Лассаль назвал государством ночного сторожа, существует свобода, потому что существует область, в которой индивиды свободны планировать для себя».
Те, кто излагает эту удивительную доктрину, последовательно приходят к выводу, что свободы нигде нет. Они утверждают, что то, что они называют экономическим давлением, по сути, не отличается от давления хозяев по отношению к рабам. Они отвергают то, что они называют частной управленческой властью, но они не возражают против ограничения свободы общественной государственной властью. Они хотят сосредоточить все то, что они называют ограничением свободы, в руках правительства. Они нападают на институт частной собственности и законы, которые, как они говорят, стоят «наготове, чтобы обеспечить соблюдение прав собственности — то есть, лишить свободы любого человека действовать таким образом, который нарушает их». [7]
Поколение назад все домохозяйки готовили суп по рецептам, которые они получали от своих матерей или из кулинарной книги. Сегодня многие хозяйки предпочитают покупать консервированный суп, разогревать его и подавать семье. Но, как говорят наши учёные доктора, консервная фирма в состоянии ограничивать свободу домохозяйки, потому что, выставляя цену за консервную банку, она ставит препятствие для её использования. Люди, которые не пользовались привилегией быть обученными этими выдающимися учителями, сказали бы, что консервированный продукт был произведён на консервном заводе, и что фирма, производя его, устранила величайшее препятствие на пути потребителя к получению и использованию банки консервов, а именно, её несуществование. Сама по себе сущность продукта не может удовлетворить никого без его существования. Но они ошибаются, говорят врачи. Фирма господствует над домашней хозяйкой, она разрушает своей чрезмерной концентрацией власти над её индивидуальной свободой, и долг государства предотвратить такое грубое преступление. Фирмы, как говорит под эгидой Фонда Форда, ещё один представитель этой группы, профессор Берл, должны быть подчинены контролю государства». [8]
Почему наша домохозяйка покупает консервированный продукт вместо того, чтобы придерживаться методов своей матери и бабушки? Несомненно, потому что она считает, что такой способ действовать выгоднее для неё, чем традиционный метод. Никто её не заставлял. Были люди — их называют маклерами, промоутерами, капиталистами,спекулянтами, биржевые игроками, у которых была идея удовлетворить скрытое желание миллионов домохозяек, вложив деньги в консервную промышленность. А есть и другие, столь же эгоистичные капиталисты, которые во многих сотнях других компаний, обеспечивают потребителей многими сотнями других вещей. Чем лучше компания служит обществу, тем больше клиентов она она получает, тем больше она растёт. Зайдите в дом средней американской семьи, и вы увидите, для кого вращаются колеса машин.
«Любое фактическое состояние производственной деятельности является лишь преходящим. Там непрерывно преобладает тенденция вытеснить то, что уже достигнуто чем-то, что служит потребителям лучше. Следовательно, при капитализме происходит непрерывная циркуляция элиты... Какой бы большой ни была компания, она обречена, как только она не преуспеет в своём ежедневном приспособлении заново к наилучшим возможным методам обслуживания потребителей».
В свободной стране никому не мешают приобрести богатство, обслуживая потребителей лучше, чем они уже обслуживаются. Все, что ему нужно, это только мозги и упорный труд. «Современная цивилизация, почти вся цивилизация», - сказал Эдвин Кэннан, последний в длинном ряду выдающихся британских экономистов, «основана на принципе создания приятного для тех, кто угождает рынку, и неприятного для тех, кто не в состоянии это сделать». [9] Все эти разговоры о концентрации экономической власти напрасны. Чем больше корпорация, чем больше людей она обслуживает, тем больше она зависит от угождения потребителям, многим, массам. Экономическая власть в рыночной экономике находится в руках потребителей.
Капиталистический бизнес — это не упорство в однажды достигнутом состоянии производства. Это, скорее, непрекращающиеся инновации, ежедневно повторяющиеся попытки улучшить обеспечение потребителей новыми, лучшими и более дешёвыми изделиями. Любое фактическое состояние производственной деятельности является лишь преходящим. Непрерывно преобладает тенденция вытеснить то, что уже достигнуто, чем-то, что лучше служит потребителям. При капитализме происходит следовательно непрерывная циркуляция элиты. То, что характеризует людей, которых называют капитанами промышленности — это способность вносить новые идеи и воплощать их в жизнь. Какой бы большой ни была бы ни была компания, она обречена, как только ей не удастся преуспеть в ежедневной адаптации к лучшим возможным методам обслуживания потребителей. Но политики и другие потенциальные реформаторы видят только структуру промышленности в её сегодняшнем виде. Они думают, что они достаточно хитры, чтобы вырвать у бизнеса контроль над заводами в их нынешнем виде и управлять ими, придерживаясь уже установленной рутины. В то время как амбициозный новичок, который станет магнатом завтрашнего дня, уже разрабатывает планы неслыханные ранее, все, что у них на уме, это вести дела по уже проторенным дорожкам. Нет ни одной записи промышленных инноваций, придуманных и реализованных бюрократами. Если мы не хотим погрузиться в стагнацию, необходимо дать свободу действий тем сегодня неизвестным людям, у которых хватит изобретательности, чтобы повести человечество вперёд по пути ко все более и более удовлетворительным условиям. Это главная проблема экономической организации нации.
"Частная собственность на материальные факторы производства не является ограничением свободы всех других людей выбирать то, что им больше подходит. Напротив, она является средством, которое закрепляет за обычным человеком, в его качестве покупателя, верховенство во всех экономических делах. Это средство, которое стимулирует самых предприимчивых людей нации на максимальное приложение своих способностей на службе всего народа».
Частная собственность на материальные факторы производства не является ограничением свободы всех других людей выбирать то, что им больше подходит. Напротив, она является средством, которое закрепляет за простым человеком, в его качестве покупателя, верховенство во всех экономических делах. Это средство, побуждающее самых предприимчивых людей нации на максимальное приложение своих способности на благо всего народа.
VI.
Однако нельзя исчерпывающе описать радикальные изменения, которые капитализм привнёс в условия жизни простого человека, если просто рассматривать господство, которым он пользуется на рынке как потребитель и в делах государства как избиратель, а также беспрецедентное повышение его уровня жизни. Не менее важен и тот факт, что капитализм позволил ему сберегать, накапливать капитал и инвестировать его. Пропасть, которая в докапиталистическом статусном и кастовом обществе, отделяла владельцев собственности от нищих без гроша в кармане, сократилась. В прежние времена подмастерье получал настолько низкое жалованье, что он едва ли мог на что-то заработать, а если он все же делал это, то он мог сохранить свои сбережения только путём сбережения и запрятывания нескольких монет. При капитализме его компетентность делает сбережения возможными, и существуют учреждения, которые позволяют ему инвестировать свои средства в бизнес. Значительная часть капитала, занятого в американской промышленности, является аналогом сбережений работников. Делая сберегательные вклады, приобретая страховые полисы, облигации, а также обыкновенные акции, работники по найму и люди, живущие на зарплату сами зарабатывают сами зарабатывают проценты и дивиденды и тем самым, по терминологии марксизма, являются эксплуататорами. Простой человек непосредственно заинтересован в расцвете бизнеса не только как потребитель и работник, но и как инвестор. Преобладает тенденция к тому, чтобы до некоторой степени стереть некогда резкое различие между теми, кто владеют факторами производства и теми, кто ими не владеет. Но конечно эта тенденция может развиваться только там, где рыночная экономика не саботируется якобы социальной политикой. Государство всеобщего благосостояния с его методами лёгких денег, кредитной экспансии и неприкрытой инфляции постоянно откусывает от всех требований, подлежащих оплате в единицах законного платёжного средства страны. Самопровозглашённые защитники простых людей все ещё руководствуются устаревшей идеей, что политика, благоприятствующая должникам за счет кредиторов, очень выгодна для большинства людей. Их неспособность понять основные характеристики рыночной экономики проявляется также в том, что они не видят очевидного факта, что те кому они притворяются, что помогают, являются кредиторами в своём качестве вкладчиков, держателей полисов и владельцев облигаций.
VII.
Отличительным принципом западной социальной философии является индивидуализм. Он направлен на создание сферы, в которой индивид свободен думать, выбирать и действовать, не будучи сдерживаемым вмешательством социального аппарата принуждения и угнетения, государства. Все духовные и материальные достижения западной цивилизации были результатом действия этой идеи свободы.
«Отличительным принципом западной социальной философии является индивидуализм. Он направлен на создание сферы, в которой индивид свободен думать, выбирать выбирать и действовать, не будучи сдерживаемым вмешательством социального аппарата принуждения и угнетения, государства».
Эта доктрина и политика индивидуализма и капитализма, её применение к экономическим вопросам, не нуждаются в апологетах и пропагандистах. Достижения говорят сами за себя. Доводы в пользу капитализма и частной собственности опираются, помимо других соображений, также на несравненную эффективность его производительных усилий. Именно эта эффективность делает возможным для капиталистического бизнеса поддерживать быстро растущее население при постоянно повышающемся уровне жизни. В результате прогрессирующее процветание масс создаёт социальную среду, в которой исключительно одарённые индивиды могут свободно отдавать своим согражданам все, что что они могут дать своим согражданам. Социальная система частной собственности и ограниченного правительства — единственная система, которая имеет тенденцию выводить из состояния варварства всех тех, кто обладает врождённой способностью приобретать личную культуру.
Это неоправданное времяпровождение — принижать материальные достижения капитализма, замечая, что существуют есть вещи, более необходимые для человечества, чем большие и более быстрые автомобили, и дома, оборудованные центральным отоплением, кондиционерами, холодильниками, стиральными машинами и телевизорами. Безусловно, есть такие более высокие и благородные цели. Но они выше и благороднее именно потому, что к ним нельзя стремиться с помощью каких-либо внешних усилий, но они требуют от человека личной решимости и усилий. Те, кто выдвигает этот упрёк в адрес капитализма, демонстрируют довольно грубый и материалистический взгляд, полагая, что моральная и духовная культура может быть создана либо правительством, либо организацией производства. Все, чего эти внешние факторы могут достичь в этом отношении, это создать среду и компетенции, которые предоставляют людям возможность работать над своим личным совершенствованием и назидания. Не вина капитализма в том, что массы предпочитают боксёрский матч спектаклю Антигона Софокла, джазовую музыку симфониям Бетховена, а комиксы — поэзии. Но несомненно, что, хотя докапиталистические условия в том виде, в котором они все ещё преобладают в гораздо большей части мира, делают эти хорошие вещи доступными лишь для небольшого меньшинства людей, капитализм даёт многим благоприятный шанс стремиться к ним.
С какой стороны ни посмотри на капитализм нет причин оплакивать уход якобы старых добрых времён. Тем более нет оснований тосковать по тоталитарным утопиям, будь то нацистского или советского типа. Сегодня мы открываем девятое заседание Общества Мон Пелерин. По этому случаю уместно вспомнить, что собрания такого рода, на которых выдвигаются мнения, противоположные мнениям большинства наших современников и их правительств, возможны только в атмосфере вольности и свободы, которая является самым ценным признаком западной цивилизации. Будем надеяться, что это право на инакомыслие никогда не исчезнет.
Ссылки
[1] Thomas R. Malthus, An Essay on the Principle of Population, 2nd ed. (London, 1803), p. 531.
[2] V.I. Lenin, State and Revolution (New York: International Publishers, s.d.) p. 84.
[3] Karl Marx, Zur Kritik des Sozialdemoskratischen Programms von Gotha, ed. Kreibich (Reichenberg, 1920), p. 23.
[4] Joan Robinson, Private Enterprise and Public Control (published for the Association for education in Citzenship by the English Universities Press, Ltd., s.d.), pp. 13–14.
[5] J.G. Crowther, Social Relations of Science (London, 1941), p. 333.
[6] Robert L. Hale, Freedom Through Law, Public Control of Private Governing Power (New York: Columbia University, 1952), pp. 4 ff.
[7] Ibid., p. 5.
[8] A.A. Berle, Jr., Economic Power and the Free Society, a Preliminary Discussion of the Corporation (new York: the Fund for the Republic, 1954).
[9] Edwin Cannan, An Economist’s Protest (London, 1928), pp. vi ff.
Перевод с английского Виктора Арцимовича, 13 января 2023 г.
Комментарий переводчика:
Уважаемые читатели, сегодня я решил познакомить вас с работой «Свобода и собственность» Людвига фон Мизеса.
Подвигло меня на это осознание того, что в России всё ещё остаётся много приверженцев марксизма, в котором уничтожение частной собственности считается большим благом. Именно поэтому в СССР был ликвидирован НЭП, и была проведена коллективизация крестьян.
Автор показывает, что марксисты упустили из вида важное обстоятельство, а именно, то, что при капитализме рабочие не только производят товары, но являются ещё и потребителями. И в качестве таковых они фактически являются силой, которая стоит выше любого предпринимателя / хозяина компании, фирмы, завода. Капитаны индустрии вынуждены удовлетворять спрос потребителей и постоянно бороться за то, чтобы потребители покупали именно их товары. Если им не удаётся этого добиться, то они разоряются и уходят с рынка. Это даёт огромный стимул развитию экономики, в которой действует принцип частной собственности. Это же естественно обрекает экономику, в которой нет частной собственности на застой и стагнацию с низким уровнем жизни всего народа.
Более того, без частной собственности невозможна и свобода мысли. Цитирую автора: «Во все века пионеры новых способов мышления и действия
могли работать только потому, что частная собственность позволяла презрение к устоям большинства. Лишь немногие из этих диссидентов были экономически достаточно независимы, чтобы бросить вызов правительству и мнению большинства. Но они находили в атмосфере свободной экономики среди населения людей, готовых помочь и поддержать их. Что бы делал Маркс без своего покровителя, фабриканта Фридриха Энгельса?»
Я считаю, что это очень мудрая мысль. Впрочем, её наверно стоит немного подправить. Как сейчас стало известно, напр., из работ Энтони Саттона, Маркса финансировал отнюдь не только Энгельс, но и американские банкиры и издатели, а также брат супруги Маркса по фамилии фон Вестфален, министр юстиции Пруссии, который оплачивал семье Маркса служанку. Но в общем автор несомненно прав.
Я вот тоже мог бы скорее всего написать много работ и перевести много книг, если бы я жил в стране с частной собственностью, а не в СССР, где её не было, и где соответственно мецената было невозможно найти, ибо все граждане были примерно одинаково бедными.
Кстати, я сам не считаю себя либералом. Я персоналист. Разница между либерализмом и персонализмом в том, что первый является безбожным как и марксизм, а второй таковым не является. Понятие Бога и традиционные христианские представления о человеке являются характерной чертой персонализма.
Но по вопросу частной собственности и свободы мысли я на стороне автора. In disputando veritas gignitur. Это крылатое латинское выражение в переводе означает: «В споре (дискуссии) рождается истина». Я считаю, что с этой точки зрения публикация этой работы имеет большое значение. Ведь в ней изложена альтернативная марксизму точка зрения, с которой многие не знакомы до сих пор. Я перевёл эту работу на русский язык только вчера, 13 января 2023. А работа автора восходит к 1958 году.