День рождения Серафимы пришелся как раз на пятницу – день традиционного выезда на дачу. Руководство по обыкновению вручило ей коробку конфет, сослуживцы – букет и конвертик с денежным презентом. Презент, конечно, был не слишком весомый, но и лишним не стал. Серафима выслушала дежурные поздравления, организовала чай с тортиком (вот тут-то и презент пригодился!) и, загрузившись нехитрыми подарками, поехала домой. По случаю празднества ей было дозволено уйти немного раньше, что опять же оказалось весьма кстати. Можно было успеть поехать на дачу «дневной лошадью». Серафима всем и вся любила давать прозвища, в том числе и электричкам, на которых добиралась до «фазенды». «Дневная лошадь» отправлялась в семнадцать-тридцать и обычно, после окончания рабочего дня, успеть на нее не получалось. Дальше шли «дальнобойщицы». На них Серафима ездить не любила – народу набивалось много, «дальнобойщицы» были самые дальние и по времени самые популярные. Поэтому добираться летом, когда темнеет поздно, было предпочтительнее «ночным экспрессом». Эта электричка тоже была дальней, но выезжала уже почти в девять вечера, а прибывала на Серафимин полустанок в начале одинадцатого… Так что в ней количество дачников значительно уменьшалось и ехать было комфортнее.
Дома, переодевшись и захватив заранее приготовленную сумку, Серафима потащилась на «дневную лошадь» и уже через два часа открывала родную калитку.
Чуть позже понемногу начали съезжаться и соседи, которые, будучи «машинизированными», зависели от пробок на пути, а не от расписания электричек.
Первыми прибыли «оглашенные». Их участок был справа от Серафиминого, и купили они его не так давно у милой девушки по имени Ирина. Серафима к работящей и хозяйственной Ирине относилась с уважением и очень жалела, когда та после смерти матери продала свою дачу этим самым «оглашенным». Новые соседи огород не возделывали, Иринины клумбы выкосили сразу и засеяли травой все свободные площади. Начиная с майских праздников, они приезжали с толпой друзей, загоняли машины прямо на участок, включали музыку… Дети всех возрастов прыгали на батуте или плескались в надувном бассейне, вопили, ссорились, хохотали или ревели в голос… Взрослые, не обращая на отпрысков никакого внимания, наливались пивом, жарили шашлыки и валялись в шезлонгах. Все это невероятно раздражало Серафиму. Но что поделаешь? Соседей, как и родителей, не выбирают.
Напротив, через улицу, дачу содержала пожилая дама Вера Игнатьевна. Серафима про себя называла ее «бабуленька-красатуленька» за некоторое сибаритство и страсть к нарядам. Особенно умиляли ее белые носочки и туфли с перепонками a’la пятидесятые… Серафима помнила по фотографиям, что такие носила мама, будучи студенткой.
Бабуленька-красатуленька появлялась из дома не раньше полудня, одетая в летний сарафан, широкополую соломенную шляпу и кружевную пелерину, усаживалась с книгой и так дремала часов до пяти, когда вечернее солнце уже полностью заполоняло веранду и тень уходила. Тогда Вера Игнатьевна перебазировалась на другой конец участка, в беседку, накрывала там себе «чайный стол» и приступала к трапезе, ожидая приезда дочери. Та прибывала на небольшой машинке, которую Серафима, не разбиравшаяся в марках, окрестила «Пижон», на слух переделав ее натуральное название. Дочка выгружала объемистые сумки с продуктами, дамы возвращались в дом, а утром, на самой заре, Серафима слышала, как рычит, выбираясь с участка маленький «Пижон».
Сегодня Серафима с удивлением наблюдала, как появилась дочь Веры Игнатьевны, вытащила из машины помимо продуктовых пакетов три каких-то ветвистых саженца и сложила их за домом. Бабуленька-красатуленька, стоя на крыльце, руководила процессом. Удивляться тут было чему. Участок у Веры Игнатьевны представлял собой заросший фруктовый сад, в котором дочка временами стригла траву да вырезала сухие ветки. Свободной оставалась только площадка у забора, где едва помещался «Пижон». Куда же еще сажать то?
Последними приехали соседи слева. Эта пара, мать с сыном, хозяйничала на участке уже давно, почти столько же сколько и Серафима на своем. Серафима отслеживала историю соседской семьи практически с детства. Елена была ей одногодкой, а сын, достигший сейчас уже тридцатника, вполне мог быть ровесником несостоявшихся Серафиминых детей. У Андрея был некий гражданский папа, поначалу активно участвовавший в освоении дачного хозяйства, потом появлявшийся от случая к случаю и, в конце концов, окончательно исчезнувший из списков семьи. Попытки Елены в одиночку достойно воспитать сына вызывали уважение и сочувствие. Но результат этих попыток казался Серафиме неудовлетворительным. Андрей, конечно, не собирал гоп-компаний, не затевал шашлыков с пивом, не включал музыку «во всю дурь», как «оглашенные», подростком даже возился в огороде вместе с матерью. Став постарше, он несколько лет вовсе не появлялся, и Елена тянулась, как могла. Лет пять назад у них появилась машина. Серафима даже завидовала, глядя, как соседка бодро заруливает на участок. Сама она панически боялась техники и не задумывалась о таком приобретении… Андрей приезжал теперь на дачу совсем редко. Приехав, усаживался в кресле на крыльце, а то и вовсе целый день не показывался из дома. Елена по-прежнему, не разгибаясь, ковырялась на грядках, прибиралась в домике и бане, латала покосившийся забор…
Серафима морщилась и с осуждением качала головой, когда небольшого росточка, тощий Андрей выходил на крыльцо, поддергивая мятые джинсы, сладко потягивался и собирал длинные рассыпавшиеся волосы в пучок на затылке. Ох, как презирала Серафима эти новомодные «хвостики» у парней! Да разве ж уважающий себя мужик будет такую прическу терпеть? Вот в метро, куда не глянь, все небритые, волосатые! Да ладно бы аккуратные, так нет! Частенько у них «локоны» немыты неделями, физиономии прыщавые, животы над ремнями выпирают, словно квашня из кастрюли… Сидят, развалившись, в телефоны уткнулись, в ушах – затычки! Музыку они слушают! Серафима как-то, стоя рядом, прислушалась: не мелодии, не голосов приятных, одно бум-бум-бум… Перевелся нынче настоящий мужик! Глаз не на ком остановить. Не мудрено, что женщины живут в одиночестве, проще одной, чем еще такое чудище кормить-поить-обихаживать…
Для соседского Андрея у Серафимы тоже прозвище нашлось – Карла с хвостиком. Это из сна Татьяны…
Сегодня Карла с хвостиком сам за рулем прибыл, помог матери сумки из машины достать и уселся закатным солнышком любоваться… Елена сразу в доме исчезла, забренчала посудой. Ужин готовить кинулась.
На следующий день Серафима встала рано. Дел много предстояло провернуть. Главное, нужно было приколотить задравшийся лист ондулина на крыше. Собственно, ситуация была не новая. Каждую весну ветра, налетавшие с востока, становились все сильнее, и, как Серафима не билась, время от времени свес отрывался и заворачивался… В прошлом году на ремонт был приглашен племянник, но и он не победил стихию. Приехав на майские, Серафима опять обнаружила хлопающий на ветру кусок… Смирившись, она решила, что чинить все равно придется. Так почему не самой?
Покряхтев, подтащила стремянку, взгромоздилась на крышу веранды, волоча за собой пакет с молотком и кровельными гвоздями. Дальше для подъема была прислонена лестница, установленная нижней планкой на верандную крышу. Чтобы лестница не съезжала по скату, Серафима упирала ее в шляпки специально набитых в этом месте кровельных креплений.
Поднимаясь по перекладинам, Серафима запоздало подумала, что не убедилась в надежности нижнего упора, но возвращаться не хотелось. Что там трудов? Несколько гвоздей – и порядок! Краем глаза она отметила, что Елена тоже уже проснулась и возится в огороде…
Забив первый гвоздь, Серафима почувствовала, что лестница шевельнулась… Ухватившись левой рукой за конек, она подтянула себя повыше, и навалившись животом на крышу, приступила к дальнейшей работе. Что случилось потом, она не смогла оценить и осознать. Неожиданно, в тот самый момент, когда левая рука устанавливала гвоздь, а правая замахивалась молотком, опора из-под ног исчезла. Пытаясь удержаться, Серафима судорожно схватилась за лестницу, полетела вниз вместе с ней и рухнула прямо в полисадник. Последнее, что зафиксировало сознание Серафимы, была острая боль в груди. Дальше все исчезло…
Очнувшись, Серафима долго не могла понять, где находится и что такое случилось. Постепенно она вспомнила, что полезла чинить крышу. И упала!
Господи, как же так? Она попыталась открыть глаза, и не сразу, но ей это все-таки удалось. Она увидела над собой высокий побеленный потолок, кучу каких-то трубочек, тянувшихся от сосуда на штативе, и заботливое лицо женщины в голубой шапочке и халате.
- Очнулась! – женщина широко улыбнулась и позвала: – Андрей Александрович! Идите сюда! Она пришла в себя!
Серафима поняла, что она в больнице. Выходит, падение даром не прошло! Она попробовала подвигаться, но тело не послушалось, и боль горячей волной всколыхнулась в груди.
В палату вошел мужчина. Видимо, врач. Тот самый Андрей Александрович.
- Если говорить трудно, пока и не нужно. Самое неприятное уже позади. Теперь все будет только хорошо. Так что спите, отдыхайте… - врач быстро осмотрел Серафиму, похлопал ее по руке и обратился к медсестре, - Пойдемте, Аня, заберете назначения.
Серафима послушно закрыла глаза и заснула. Проснулась она, когда пришла давешняя Аня. Она принесла лоток с ампулами, поколдовала с капельницей. Следом появилась пожилая санитарка и помогла Серафиме поесть.
- Это тебе, милая, подруга бульон передала. Говорит, волшебный! – санитарка хихикнула. – Наше-то, больничное, не ту, говорит, силу имеет!
- Какая подруга? – с трудом прохрипела Серафима. – Что со мной произошло?
- Какая-какая – не знаю я… Сказалась подругой… А ты свалилась с крыши! Руку, два ребра сломала и бок пропорола железякой какой-то. Андрей Александрович тебя заштопал. Не бойся, заживет, не вспомнишь…
- Где я?
- Где? В областной больнице, где ж еще? – пожала плечами санитарка.
- Как я сюда попала? - Серафима глотала невероятно вкусный бульон, горло прочищалось и говорить стало намного легче.
- С Божьей помощью! Ты, считай, в рубашке родилась! Видела я карту твою, у тебя же как раз день рождения был намедни… Вот и обновилась! Андрей Александрович сам тебя на своей машине привез, подобрал прямо там, где ты свалилась. Если бы не он, неизвестно, сколько б ты пролежала. Утро-то раннее. Народ на дачах спит еще… И понес же черт тебя на эту крышу… Накануне-то не праздновала? Ладно, не сверкай глазами! Это я в шутку…
После еды и уколов Серафима почувствовала, что веки тяжелеют и слипаются, боль утихает, блаженное умиротворение растекается по всему телу…
Врач пришел утром, осмотрел Серафиму и удовлетворенно кивнул:
- Вы, Серафима Ильинична, молодцом. И бульон мамин пошел Вам на пользу! Вот полежите немного, снова можно на крышу! Только лестницу закрепляйте понадежнее.
Серафима, напрягая зрение, всмотрелась в лицо врача. Без очков она видела не слишком отчетливо. Тем не менее что-то невероятно знакомое было в голосе, фигуре, повороте головы… Где она могла видеть этого человека?
Поняв, что Серафима пристально его разглядывает, врач рассмеялся:
- Не узнаете? Я же Андрей, сын Елены. Мы с вами соседи по даче…
Серафима ахнула:
- Да как же?
- Так уж получилось… - Андрей присел на край постели. – Я вышел из дома как раз в момент Вашего полета и имел честь наблюдать приземление… Хорошо, что штырь этот только бок Вам пропорол, легкие не задеты… Я прямо на месте рану забинтовал, кровь остановил, шину на руку наложил… Ну, и пришлось самому Вас сюда доставить. Скорая к нам еще час ехала бы…
Серафима слушала и смотрела на незнакомого, совершенно другого Андрея. Вот тебе и Карла с хвостиком!
На глаза навернулись слезы. Господи, как она презирала парня за его пучок волос на затылке, мятые джинсы, праздное сидение на крыльце… А он оказался хирургом, он ее спас… И на даче, наверное, он не филонил, а просто отсыпался, восстанавливался после рабочей недели. Врачебный труд – это не в офисе штаны протирать… Выходит, получилось у Елены воспитать достойного сына…
Андрей внимательно посмотрел на Серафиму и, видимо, догадавшись, о чем она думает, широко улыбнулся:
- Не переживайте! Мы - рядом! Все наладится! А мама еще бульона наварит. Он у нее и впрямь волшебный. Я сегодня дежурю, вечерком к Вам загляну. Будет желание, побеседуем…
Серафима благодарно кивнула.
Когда врач вышел, она отвернулась к стене и заплакала.
Она плакала, ей было горько и стыдно, что столько лет она не видела за неброской внешностью соседа доброго и умного парня, прозвище придумывала, судила и его, и Елену…
Да разве ж есть у нее это право: судить?