Солнечное летнее утро. На скамейке у входа в сквер стоит просторная клетка с попугаем жако. На дне клетки — корм и вода. Попугай то сидит на жёрдочке, то скачет по стенкам клетки и периодически, довольно громко, выкрикивает фразы, перемежая их исполнением арий, застольных песен и чтением стихов.
Кирилл тормознул свой мотороллер и подошел к толпе из трех человек, которые живо обсуждали автора и его репертуар. Женщина в красной куртке причитала: “Такой умный!” и “Кто же мог?”. Молодая толстуха твердила, что она бы взяла, но у нее через год декретный отпуск и уговаривала забрать птицу двух остальных. Пенсионер в очках и кепке “Гудбай America” требовал сдать попугая в соответствующие органы, потому что неизвестно и с какой целью. Кирилл вспомнил свою одинокую комнату в полуразвалившейся общаге, отсутствие друзей в этом большом и глупом городе, вечернюю тоску у телевизора и решительно, по его меркам, то есть слегка подрагивающим голосом, заявил: “Я возьму”.
Клетку он засунул в сумку-термос, оставив щель для света и воздуха, завел скутер и поехал отвозить свой первый заказ. Дверь открыл угрюмый мужчина и, выслушав Кирилла крикнул через плечо: “Ты пиццу заказывала?”. Ему не ответили. Мужчина попросил подождать и скрылся за пределами Кирилловых органов обоняния. Разносчик поставил сумку на пол, и тут раздался странный звук, похожий на отдаленный удар гонга. Затем послышался сдавленный стон и истошный женский крик. Кирилл поднял сумку, чтобы бежать, но из нее раздалось: “Гоша всё про всех знает. Хочешь, расскажу?”. Присутствия свидетеля поколебало уверенность, и Кирилл крикнул: “У вас все в порядке?”. В ответ раздался еще один вопль в той же дамской тональности. Молодой человек ступил вовнутрь драматической квартиры, задевая огромной сумкой обои.
Из кухни выползала голова его недавнего знакомца. Кирилл снова собрался бежать, но сумка запела: “Далеко, далеко, где кочуют туманы…”. Голова тем временем затихла, а ее глаза закрылись. Кирилл, преодолевая ужас, заглянул на кухню. На полу сидела женщина в коротком платье с хорошей прической и криво сидящими на красивом лице очками. Рядом валялась массивная сковородка. На обозрение пришедшего было выставлено то, что обычно скрывают, откуда он сделал вывод, что девушка пребывает в состоянии глубокого шока. В подтверждение, она снова завопила. Сумка откликнулась философским: “Жить хочешь? Бросай курить!”.
Кирилл уже с минуту держал в руках телефон, выбирая между полицией и неотложкой. Подсказка попугая склонила в пользу последней.
От молодого фельдшера веяло пессимизмом и вчерашним перегаром. Он издалека осмотрел бессознательного мужчину и беспричинно вопящую женщину. “Кого забирать?”, - спросил он у Кирилла. “Да тут походу обоих надо”, - ответил разносчик. Медработник чуть отодвинул спрятавшуюся под подоконником красотку высунулся в окно и позвал какую-то Лену. Сумка ответила фразой: “Лёля, эта я, Вова!”. Санитар не отреагировал, поскольку был занят своей головной болью. Когда вошла Лена он пил воду из хозяйского чайника и закусывал пиццой.
Лена принесла носилки, на которые сама вряд ли поместилась бы в силу негабаритного объема. На них перекатили мужчину, уже что-то мычавшего. Кирилла попросили довести до машины даму-убийцу. На лестнице все трое подписали неизвестно откуда взявшийся протокол в руках неизвестно откуда появившегося полицейского. Сумка прокомментировала фразой: “А я в кинишку намылился”.
Дама по ступенькам шла хорошо, но только одной ногой. Вторая у нее то ли онемела, то ли забыла зачем выросла. Кириллу пришлось переместить отведенную для привлекательной преступницы руку несколько ниже первоначально избранной талии, чтобы придать телам равновесие, а движению поступательность. Невидимый Гоша, тем временем, развлекал высыпавших из дверей домохозяек уместными, по его мнению, в данной ситуации песнями, вроде: “Не отрекаются любя, ведь жизнь кончается…”. Соседки относили вокальную партию на счет Кирилла. Необычный тембр в сочетании с нетривиальной поддержкой, плюс огромная сумка и мертвый муж вносили явный сумбур в мыслительный процесс не привыкших к нему соседок. Широко распахнутые рты были тому подтверждением.
На границе тихого мира и урчащего чрева неотложки плохо ориентировавшийся в пространстве попугай ударился в классику: “Музыка твоих шагов в тишине лесных снегов, и, как медленная тень, ты сошла в морозный день…”. Мандельштам вызвал судороги у девушки, она вцепилась в Кирилла всем имевшимся у нее пальцами. Массивная Лена швырнула образовавшийся клубок в микроавтобус.
В приемном покое Кирилла заставили заполнять форму, в которой он именовался опекуном. Склонная к насилию девушка сторожила сумку, ее саму сторожил больничный охранник Викентий. Отсутствие манер в его воспитании восполнялось врожденным любопытством. Викентий выпытывал у подозреваемой ответы на три вопроса: кого, за что и чем? Та молчала и тихонько выла. Внемля его тщетным потугам, Гоша показал класс: “Двадцать первое. Ночь. Понедельник. Очертанья столицы во мгле. Сочинил же какой-то бездельник, Что бывает любовь на земле”. Сработало почти мгновенно. Девушка облилась слезами и сформулировала причинно-следственную связь: “Он сказал, что в командировку, а сам к ней!”. Признание перешло в причитание. Чтобы остановить бабьи слезы Гоша пропел: “Ты помнишь изменник коварный…” на мотив песенки про Чебурашку. Викентий подмены не заметил, но что-то заподозрил.
“А кто там у вас разговаривает?”, - задал он резонный вопрос.
Дама-истерика ответила, что не знает, но ей тоже мерещится. Викентий огляделся по сторонам и вслух слегка рассужднул: “Неужели органы?”. Он приподнял крышку и запустил руку вовнутрь. После шуршания послышался щелчок, затем вопль укушенного охранника и наружу выпорхнул прекрасный жако в приподнятом настроении.
Следующие три дня провинившийся Викентий лазал по стенам и прыгал по подоконникам, пытаясь поймать попугая. Гоша, тем временем, облетал все больничные отделения с сольными концертами. Во всех палатах ему аплодировали, за исключением реанимации и родовой. В первой одобрение выражали учащенной пульсацией приборов, во второй – отчаянным ревом, подобающим более фанатской трибуне стадиона нежели флегматичной больнице. Чаще всего он залетал в нервное отделение, где садился на кровать одной пациентки и исполнял лирические стихотворения вместо кабацких песнопений, которые составляли большую часть его концертной программы в других палатах.
Когда Викентия самого поместили в бокс для неустойчивых, в больнице появился Кирилл. Ему на руки выдали пациентку с браслетом на ноге, наказав держать ее в закрытом помещении до суда.
Гоша пристально наблюдал за сборами с озадаченно склоненной на бок головой. Затем самым патетическим голосом, на который был способен, продекламировал: “Ради Вас променял я свободу. Променял на душевные муки, На сердечную боль в одночасье…” и слетел в принесенную разносчиком пиццы клетку. Так и зажили они втроем в тихой комнатке Кирилла. Временно. Хотя кто знает, что такое временно, а что постоянно.
Игра: http://proza.ru/2023/05/21/230