Это впечатление боюсь останется со мной до конца моего земного бытия: длинный коридор, забрызганный кровью и пахнущей порохом, оцепеневшие, покорно позволяющие себя связывать фигуры в чёрном, тела на полу, два самозабвенных певца вибрирующих от внутренней нервной силы, и мой друг Холмс, идущий по коридору нам навстречу, как марионетка, с пустыми невидящими глазами. И нарастающая, гремящая, странная, дикая, жуткая песня.
- Господи Боже, - пробормотал Вернер, хотя он был последним человеком, в котором я заподозрил бы набожность.
Не прерывая песни, Арчивелла протянул руку и коснулся предплечья Орбелли - осторожно и вкрадчиво словно боялся разбудить А когда Орбелли, тоже не умолкая, посмотрел на него, указал рукой вдоль коридора и сам пошёл вперёд, мимоходом бесцеремонно прихватив за рукав Холмса, и тот безропотно подчинился ему развернулся и пошёл, всё с теми же пустыми глазами, безучастный как бездушная кукла
Орбели последовал за ними, мы с Вернером тоже потянулись следом.
Хоровое пение сделалось слышнее, когда мы повернули за угол - теперь было понятно, что оно доносится из-за дверей вдоль коридора, причём звучало оно так словно за каждой дверью по два а то и три человека прижались к двери – кто стоя, кто лёжа на полу, но как можно плотнее, и поют , используя каждую щель, чтобы быть услышанными лучше.
Некоторые двери Арчивелла на ходу толкал, и они распахивались. За одной мы увидели стол для вскрытия и тело на нём. Человек в чёрном стоял у стола, как замороженная глыба льда. Он не пел, но и не двигался. Другая комната, тоже отворённая пинком, навела меня на мысль об испанской инквизиции: посередине тоже стол, но стол крестообразный и с приделанными к нему ремнями для связывания, а по стенам на вешалках причудливые инструменты, от одной мысли о предназначении которых меня начало тошнить. Третья комната оказалась химической лабораторией, очень хорошо оборудованной. Я увидел на стеллаже между стеклянной посудой заспиртованный человеческий мозг в банке.
Вернер сжимал своё оружие и шёл сильно хромая – пуля, свалившая его на пол, застряла где-то в мякоти бедра – хорошо хоть, что кровь не сильно текла - очевидно обошлось без повреждения сосудов.
- Перевязать, - сказал я ему одними губами, опасаясь голосом помешать колдовской песне, и так же одними губами он ответил: «потом». У меня саднило обожжённое пулей плечо. Но серьёзно я не пострадал. Орбелли и вовсе не задело, но, взглянув на него, я понял, что ещё немного –и он сломается. Странная песня стоила ему огромного напряжения. Арчивелла тоже уже весь вибрировал и держался из последних сил, но Орбелли был старше, и он был в «чужом монастыре». Я, разумеется, понимал, что их песня – часть той таинственной и странной методики порабощения воли, которую практиковал безумный профессор, с которой был, безусловно, знаком Орбелли, и что именно она удерживает создавшийся пат между нами и многочисленными големами Сатарины, заранее подготовленными к восприятию этой песни именно так. Подготовленными вот на этом самом крестообразном пыточном столе, в отлично оборудованной лаборатории.
Но где Сатарина? – думал я. Ведь он не мог не слышать этой жуткой вакханалии и, в то же время, не должен был реагировать на неё, как его марионетки. Я ступал за нашими певцами и каждый миг ждал пули в спину – у меня даже между лопатками зудело от этого ожидания. Вернер, без сомнения, чувствовал то же: его голова и особенно глаза ни на миг не оставались в покое, обшаривая пространство – в том числе и позади нас. Он, как сова, казалось, может поворачивать шею, как минимум, на сто восемьдесят градусов. Но Сатарины нигде не было.
И вдруг Орбелли и Арчивелла разом замолчали – оставался только сторонний хор, сквозь который я услышал доносившиеся снаружи глухие удары.
Лицо Вернера прояснилось, но головой он завертел ещё внимательнее.
- Вангар! – властно окликнул Орбелли и, развернув Холмса к себе лицом, с размаху ударил его по щеке.
- Вангар! – повторил он – и ещё несколько слов на языке, непонятном мне – видимо, цыганском.
Не знаю, чего он ожидал, но Холмс, мотнув головой от удара, отшатнулся и рухнул на пол, как мёртвый. Я бросился к нему. Так же, как ответил мне про перевязку раны, Вернер остановил меня коротким: «потом».
Теперь не только он. но и Арчивелла. и Орбелли крутили головами. А жуткая песня стихала.