Светлой памяти товарища Огилви посвящается…
…если вы исчерпали этого прокуратора, ну, начните изображать хотя бы этого Алоизия.
М. А. Булгаков. «Мастер и Маргарита»
Вот кто-то ступил по воде,
Да неловко и все утопил.
Значит, снова пойдем.
Вот покурим, споем и приступим…
Александр Башлачев
Пролог
таймс 27.04.84 минусминус изложен наказ с. б. упомянуты нелица злосекс минусминус отражена нелепость грани мыслепреступления превратно принципы ангсоца новояз мыслепол плюсплюсовые плановые показатели отрасли легкого машиностроения и животноводство уточнить согласовать переписать сквозь наверх до подшивки.
1.
Был уже полдень; Уинстон пошел из своей кабины в столовую. Навстречу ему по людному коридору двигался бритоголовый детина, волочивший за собой громадный контейнер, набитый всевозможными отходами напряженной интеллектуальной деятельности сотрудников Министерства. Это был оператор передвижного мобильного гнезда памяти Дик Ебов, которого Смит категорически не переносил на дух. Впрочем, не один лишь только Смит.
- Кого я вижу! – тут же на весь коридор заорал Дик, бесцеремонно тыча корявым пальцем в ребра Уинстона. - Это же сам Уинстон, мать его, Смит! Здорово! Куда идешь, Смитти?
Маска доброжелательности и спокойного оптимизма, уместного в любой скользкой ситуации, намертво приросла к лицу Уинстона за долгие годы нервной жизни под объективами телекранов. Но товарищ Ебов, ежедневно встречавшийся на пути и неизменно задававший один и тот же идиотский вопрос при каждой малозначительной вылазке Смита в уборную, столовую или же курительную кабину, был способен довести до нервного срыва даже бесстрастный арифмометр. Уинстон почувствовал волну черной ненависти, привычно плеснувшую откуда-то из середины грудной клетки в мозг, но усилием воли подавил ее в зародыше. От приторного уменьшительного «Смитти» тут же мерзко засосало под ложечкой и нестерпимо захотелось хорошенько приложить товарища Ебова чем-нибудь тяжелым. Обращение это всегда отдавало лютой неестественностью и могильным холодом. Оно чертовски походило на фальшивую сердечность злой ведьмы из детской сказки или повадки опытного забойщика скота, приманивающего и успокаивающего жирную свинью, попутно примеряясь к тому, как бы получше всадить ей нож в сердце. Впрочем, искренне поверить в ебовское паясничанье могло настолько глупое существо, каких в принципе и не водилось в живой природе. Разве что миссис Ебова, и разве только в период их недолгого медового месяца… да и то вряд ли.
«Вот зачем тебе нужно знать, куда я опять иду? И когда тебя уже наконец придавит этой помойкой на колесиках? Скольких гнездовщиков уже придавило, в кадровом отделе со счета сбились, а ты все воздух здесь отравляешь, сволочь», – в тысячный раз подумал Смит, но вслух эти тезисы, естественно, не озвучил, ответив с наивозможнейшей сердечностью:
- Добрый день, Дик. Иду в столовую, у нас обеденный перерыв сейчас.
- А че такой грустный? – тут же традиционно подначил товарищ Ебов, омерзительно ухмыляясь. Наученный горьким опытом Смит не стал выдерживать паузу, чтобы в нее снова не вклинилась поганенькая шуточка Дика про невкусную разновидность особо гнусного злосекса, сменил выражение лица на маску легкой трудовой озабоченности и скупо пояснил:
- Работы сегодня много.
- Знаем вашу работу, Смитти, знаем, гы-гы! Вон, полна коробочка вашей «телехтуальной», мать ее, работы! Тьфу, bljat, говно ebuchee, - Дик приподнял крышку контейнера, демонстративно смачно харкнув в спрессованные кипы входящих заданий и черновиков, по которым он по обыкновению как следует попрыгал и потоптался сапожищами, чтобы умять побольше макулатуры и не делать второго рейса. – Ща отвезу на весовую, что вы тут с утра понавысерали, трудяги хреновы, сдам, а потом тоже пойду жрать…
2.
Дик всегда обильно украшал свой идейно крепкий речекряк колоритными русскими матюгами. В Министерстве давно попривыкли к данной особенности гнездовщика Ебова, находя в ней даже некую туповатую экзотичность, но «совсем не шарм», как мудро отметила однажды мадемуазель де Шато, трудившаяся в одной бригаде с Уинстоном. Эта славная, всегда ярко накрашенная вопреки идиотским партийным табу приветливая француженка, определенно знала толк в речевых извращениях, и не только…
Краем уха Уинстон слышал, что родители товарища Ебова были уроженцами живописного местечка под названием «Kolchoz Krasniy Lutch», затерявшегося где-то в центре необъятной Среднерусской возвышенности, в полях, где таинственно шелестят на ветру колосья пшеницы и вызревают миллионы тонн зерна. В британской оккупационной зоне они оказались благодаря нелюбезному посредничеству сельского старосты, активно сотрудничавшего с вермахтом на предмет поставок остарбайтеров в бауэрские хозяйства Третьего Рейха и скоропалительно прислоненного к стенке наступающими частями Красной Армии. Впрочем, достопочтенным папаше и мамаше Ебова, неисповедимыми путями перебравшимся из лежащего в руинах Дойчланда в одно из предместий Лондона (где спустя какое-то время на свет было произведено хамское отродье, нареченное Диком), было наплевать на судьбу коллаборанта-старосты и его обанкротившегося туристического агентства. В той же степени им было наплевать и на идейные различия между необольшевизмом и ангсоцем, и на воспитание собственного девиантного чада. Им вообще на все было наплевать.
Уинстону, обладавшему ярким воображением, всегда были интересны те отдаленные места земного шара, в которых, как пелось в популярном проловском шлягере «Давно уж нет мечтаний сердцу милых», он «не будет никогда». Историческая родина Дика однажды представилась ему как залитая предвечерним светом холмистая местность с пыльными проселочными дорогами, с чахлыми лесопосадками вдоль них, с полями пшеницы и зеркальным прудом, меланхолично отражающим заброшенную церковь в багровом зареве заходящего солнца. В видении Уинстона волнами стрекотали цикады, от пруда доносился стройный хор лягушек, июльский воздух был пропитан пьянящим запахом трав, а по зеленым холмам неспешно спускалось стадо тучных коров, бредущих на вечернюю дойку. «Золотая Страна», - растроганно подумал Уинстон, но разрушая идиллию в кадр вплыла опухшая от пьянства красная рожа ебовского папаши с газетной самокруткой, прилипшей к губе, обутого в кирзовые сапоги, испачканные навозом и вооруженного внушительного вида бичом, которым он оглушительно щелкал, пропитым голосом крича коровам что-то вроде: «A bliad ebanaya, kuda poschla, suka»… Окончательно уничтожил прекрасное видение следующий кадр, выхвативший кусок деревенского двора, вдоль которого была протянута бельевая веревка. На ней гордым штандартом реяли чудовищные трусы мамаши Ебова, шириной примерно с балкон дома «Победа». Это зрелище было в тысячу раз кошмарнее постыдного воспоминания Уинстона о давешнем поспешном сексе с проституткой за два доллара, которое он тщетно пытался вытеснить из памяти, с горя прибегая к психоанализу и даже самостопу…
3.
«Когда они уже вернут нам нормальные и удобные гнезда памяти и уберут этих болванов-гнездовщиков? – с тоской подумал Уинстон, вполуха внимая глупейшей трепотне Дика. - Сколько времени прошло, а никаких движений».
Беда с гнездами памяти приключилась чуть больше года назад, когда евразийские полчища (Океания всегда воевала с Евразией) остервенело давили и накатывались по всему периметру. В те удушливые дни Лондон был задымлен, по ночам истошно выли сирены ПВО, ночевать Уинстону приходилось в министерстве на матрасе, а работы навалили столько, что входящие тугим комом застревали в трубах пневмопочты, откуда их приходилось выковыривать ломиком. Ракеты падали на город в четыре раза чаще обычного и по слухам, которые ежедневно извлекал из своего мини-телекрана штатный паникер товарищ Джейсон, профессионально запугивая до икоты робкого малыша Тадлера, вот-вот ожидалась высадка евразийского десанта на побережье. Часть работников городских предприятий и учреждений, вооруженных шанцевым инструментом, спешно погнали рыть окопы и укреплять вторую линию обороны на направлении вероятного прорыва. Второпях сформированная разношерстная автоколонна, состоящая из автобусов и грузовиков с бойцами трудового фронта, отправилась на обозначенные позиции, но назад уже не вернулась. О зенитном прикрытии, как это водится, никто в суете и запарке толком не позаботился, понадеявшись на нашу самую лучшую в мире систему ПВО. Однако надеждам этим не суждено было оправдаться. Звено евразийских самолетов, сумевшее как-то по касательной миновать заградительный огонь стационарных постов зенитчиков, непринужденно вынырнуло из низких облаков, развернулось и грамотно накрыло беззащитную колонну на шоссе, организовав там локальный филиал ада на земле. Немногочисленные выжившие, сумевшие тогда выбраться из-под бомбежки и возвратиться в город, вполголоса рассказывали леденящие кровь истории про море огня, «кровь, кишки и мёртвого лося, который рогами вперёд пронёсся над пылающей автоколонной со скоростью звука». Уинстона, небрежно сбрасывавшего ногой в водосток оторванные после ракетного обстрела конечности, да и вообще привычного к прилетам, все эти россказни впечатлили мало. Сказывалось многолетнее выгорание и свинцовая усталость тех дней, слившихся в какой-то липкий и мертвенный черный провал. Десант евразийцев то ли отбили, то ли его попросту не было (сводки Минимира тогда шли внахлест и часто противоречили друг другу), в фойе Министерства ненадолго выставили траурный стенд с фотографиями героически погибших сотрудников, которых разнесло на молекулы вместе с несчастным стареньким автобусом. Старший Брат в экстренном наказе по стране особо отметил плюсплюсовую беззаветную стойкость сослуживцев Уинстона, упомянув их через запятую где-то между отважными моряками с плавучей крепости и безымянным мертвым лосем, «аж со свистом рогами вперед» улетевшим в дальние дали. Потом Океания традиционно принялась «всегда воевать с Остазией», жизнь постепенно стала вливаться в свое обычное русло, но длилось это весьма недолго. В Министерстве начала выходить из строя система гнезд памяти - бесчисленных отверстий для утилизации разного бумажного хлама.
Раньше, если сотрудник хотел избавиться от ненужного документа или просто замечал на полу обрывок бумаги, он механически поднимал забрало ближайшего гнезда и бросал туда бумагу; ее подхватывал поток теплого воздуха и уносил к огромным топкам, спрятанным в утробе здания. Что происходило в невидимом лабиринте, к которому вели пневматические трубы, гуманитарий Уинстон в точности не знал, имея лишь самое общее представление. Идиот Парсонс, обладавший практическим складом ума и некоторыми техническими навыками, как-то за стаканом джина «Победа» печально пояснил Уинстону:
- Если где-то есть топка, друг мой, значит, к ней полагаются трубы, а если есть трубы, значит, должны быть, хм… трубочисты, иначе все в один прекрасный день пойдет вразнос. Вообразите себе всю эту махину, Уинстон. Сколько в здании гнезд? Никто достоверно этого не знает, даже отдел статистики. Десятки тысяч, наверное… И что с ними станется без надлежащего ухода? То-то же…
Отвечавшие за бесперебойную работу системы сотрудники отдела технического обслуживания (пресловутые «трубочисты», как образно выразился Парсонс), были вероломно разнесены в клочья бомбой проклятых стервятников-остазийцев, с которыми всегда воевала Океания. В осиротевших без их чуткого присмотра трубопроводах стали происходить какие-то неведомые простым смертным адские процессы, наводившие на нехорошие мысли о слаженной работе группы диверсантов. Из гнезд памяти внезапно и бессистемно с ревом вырывались струи чадного пламени, порой не уступавшие по мощности армейскому ранцевому огнемету. В здании тут и там заполыхали пожары, превратившиеся в повседневную рутину, несколько этажей даже выгорело подчистую, там теперь шел вечный ремонт. Поиск новых квалифицированных кадров для работы с гнездами зашел в тупик, намертво увязнув в бумажной волоките: переписка с Министерством Мира и Министерством Изобилия не принесла никаких ощутимых результатов, кроме кучи формальных отписок. В страшное Министерство Любви никто, понятное дело, даже не стал обращаться, чтобы лишний раз не привлекать к себе пристального внимания тамошних мастеров заплечных дел. Специалистов нигде не было, делиться кадрами никто не хотел.
Тогда в неведомых Уинстону высях начальственных кабинетов и зародился весь этот идиотизм с гнездовщиками, который в лучших традициях ангсоца и новояза было предписано считать «смычкой трудового пролетариата и работников умственного труда». Для начала в здании были заглушены и надежно опечатаны все гнезда памяти. Затем в широкие министерские коридоры завезли мусорные контейнеры со свалки. Их покрасили в красный цвет, оснастили кодовыми замками и трафаретным способом нанесли на каждый помойный бак лозунг о контроле над прошлым, настоящим и будущим. Позорные инсталляции на колесиках, в которые поначалу пришлось впрягаться более-менее свободным сотрудникам, бодро забегали по министерству, вывозя бумажный тлен в сторону спешно оборудованных весовых, а уже оттуда вся макулатура следовала на сортировку и в топку. Теперь Уинстону приходилось отрываться от любимой работы и становиться в упряжку с излучающим слабоумный энтузиазм потным товарищем Парсонсом или с вечно рыгающим похмельным товарищем Джанки из спортивного отдела, которому было без разницы - «что подтаскивать, что оттаскивать», лишь бы совсем не думать головой. Помойные забеги пишущих сотрудников стали постепенно сказываться на производительности их основного труда. Вот тогда-то в штате Министерства и появились пресловутые гнездовщики, прикрепленные к отделу клининга, но при этом имевшие специальный допуск к «работе с документами». Их набирали из пролов, матросов, списанных с плавучих крепостей, демобилизованных солдат и даже среди амнистированных из лагерей уголовников, прочно «вставших на путь перевоспитания».
Уинстону хорошо запомнился добродушный бородатый здоровяк Эскобар, сменивший угрюмого молчуна Ника, которого женская часть бригады втихомолку подозревала в тайном пристрастии к особо мерзкому виду злосекса с элементами расчлененки. С Эскобаром можно было славно покурить и хоть немного отвести душу в незатейливой беседе. Предшественником же Ебова был недавно освободившийся уголовник Дэн Хантер. Этот малоприятный плюгавый тип со шрамами от трех ножевых славился высокохудожественной сюжетной татуировкой, густо покрывавшей его торс и руки до фаланг пальцев. От него все время странно несло то ли дерматином, то ли полистиролом, словно Хантер был каким-то искусственно сфабрикованным лабораторным существом. Возможно, так проявлялся побочный эффект от знаменитого лагерного самогона из картофеля, о технологии изготовления которого он со знанием дела как-то поведал Джанки. Малыш Тадлер люто краснел от смачных и подробных рассказов Хантера о педерастии, процветавшей в лагерях наравне с коррупцией. Карьера этого гнездовщика завершилась бесславно. В один прекрасный день Дэна Хантера случайно застукали в душевой с женой заместителя начальника спортивного отдела Энн, не устоявшей перед сумрачным ореолом уголовного «страдальца за правду» и его великолепными татуировками. Оправдания дуры Энн, заявившей, что она «всего лишь хотела поглядеть эти красивые рисуночки вблизи» в расчет не приняли – из позиции, в которой горе-любовники были взяты с поличным, вблизи ей можно было рассмотреть лишь грязный кафель. Поэтому за аморалку распылили всех – и Хантера, и безмозглую Энн, а «за компанию и для порядка» и ее рогатого супруга…
После недолгого безвременья на службе Уинстона начался тот темный период, который умная мадемуазель де Шато метко окрестила «ебовщиной»…
4.
Дика приволок в Министерство дегенерат Джанки, случайно встретивший как-то своего старого приятеля по детским играм в грязноватом пабе «Лев и Индюк», где тот трудился кельнером, а его новоиспеченная супруга, опасавшаяся надолго выпускать свое ненаглядное сокровище из-под тотального контроля, с отвращением принимала стеклотару. Там же время от времени отирался еще крепкий и вполне бодрый папаша Ебова, приходивший опрокинуть пинту-другую «тычка» в сыночкино заведение, причудливо и с некоторым намеком на сомнительное происхождение отпрыска именуемое им «Leviy Pizduk». Когда омерзительная троица на радостях от внезапной встречи уже изрядно окосела, сердобольный Джанки, наслушавшись слезливых рассказов Дика о «звере-хозяине», изощренно ущемлявшем права некоторых тружеников прилавка, широким жестом предложил Ебову трудоустройство в солидном учреждении.
- Работы dohuya, Большой Джи? – деловито поинтересовался Дик, которого живо интересовала возможность славно проводить рабочее время в мини-телекране, играя по сети в новую версию «А ну-ка, распыли», делать ставки в тотализаторе и более ничего не делать, исправно получая за это деньги, а не окрики и понукания владельца паба, которому нерадивый кельнер периодически грозился «вскрыть ebalo» (правда, делал он это исключительно шепотом и в моменты отсутствия босса в пределах досягаемости). Узнав, что работа чисто номинальная – откатил гнездо и снова свободен, а жалованье выходит больше того, что за вычетом штрафов за kosjaki, отслюнивает проклятущий держатель «Levogo Pizduka», товарищ Ебов потер потные ладошки и радостно сказал супруге:
- Теперь-то мы заживем, Сьюзан!
- Я тоже туда хочу, - заканючила миссис Ебова, которой не хотелось оставаться здесь одной и выпускать из поля зрения своего благоверного. – Джанки, миленький, устрой, а?
- Сделаем, - пьяно расщедрился уже едва стоящий на ногах Джанки. И обещание свое сдержал, что происходило с ним крайне редко.
Так мерзкая парочка оказалась зачислена в штат Миниправа. Дик получил допуски гнездовщика, а для Сьюзан нашлась какая-то необременительная вакансия в одном из секретариатов. Немного пообвыкнувшись с новой профессией товарищ Ебов пришел к выводу, что вся эта «энтелигенция» слишком dohera о себе мнит, да еще и чрезмерно мусорит, что увеличивает непосильность производственных нагрузок на его драгоценный организм при очередном вывозе гнезда. То, что его периодически отвлекают от игры в «А ну-ка, распыли» звонки зуммера, сигнализирующие о накоплении и необходимости утилизации новой порции праха, тоже несколько угнетало. «Так дело не пойдет», - решил Дик. Вспомнив свой богатый армейский опыт ефрейтора по укрощению и низведению разного рода обнаглевших нерадивых маменькиных сынков, он приступил к открытому террору, который, впрочем, принес лишь незначительные улучшения гнездового тягла. Парсонс свинячил минимально, так как проводил почти все рабочее время в организации бесконечных туристических вылазок и походов. Блаженный Амплфорт, плохо состыковывающий реальность старой английской литературы с яростным миром ангсоца, запустил свою рабочую кабинку, лишившуюся гнезда памяти, до состояния комнаты человека, одержимого силлогоманией. Дик мог орать и материться на него часами, Амплфорт лишь отвечал невпопад, улыбался и виновато шевелил своими ушами. Мисс Поршень громко послала возмущенного гнездовщика в пешее эротическое путешествие и без изысков огрела по загривку подвернувшейся под руку шваброй, загодя припасенной для Тадлера. Осторожный Уинстон, столкнувшись с первыми робкими проявлениями «ебовщины», незамедлительно обзавелся снарядным ящиком для накопления и сдачи хлама, что давало повод Дику мерзостно ухмыляясь «ставить всем Смитти в пример». Но хуже всего вышло с укрощением мадемуазель де Шато, на которую товарищ Ебов, помимо законного желания поставить на место «шибко грамотную французскую сучку», имел некоторые планы весьма фривольного свойства.
Элен де Шато была праправнучкой известного представителя древнего аристократического рода, заделавшегося яростным якобинцем. На покровительственно-игривое замечание Дика «Lenok, ты что-то много мусоришь мне тут» она мгновенно отреагировала страстной речью, выдержанной в лучших традициях партийных ораторов и не уступавшей по свирепости командам преподавательницы физкультуры, которая по утрам истязала больной позвоночник Уинстона своими дьявольскими упражнениями.
- Нам, работникам Министерства Правды, не выпало чести сражаться на передовой, - вдохновенно сказала мадемуазель де Шато, - но по крайней мере мы отсюда можем освещать ратный подвиг бойцов и поддерживать их своим самоотверженным трудом в тылу. Товарищ Ебов, вспомните наших ребят на Малабарском фронте! Подумайте, каково сейчас приходится им в окопах под огнем, пока вы, товарищ, в ущерб своим прямым служебным обязанностям тайно играете в уютной каптерке в это ваше… «А ну-ка, отсоси», кажется? Вы вообще в каком полку служили, товарищ?
Сетевые игры негласно поощрялись Партией - как выпускной клапан для инстинктов, которые все равно нельзя подавить, но упоминание этой праздной забавы, да еще в коварной связке с Малабарским фронтом и собственной военно-учетной специальностью повергло Дика в первобытный ужас. О Малабарском фронте он любил пространно рассуждать за стаканом джина в подземной министерской столовой, лениво перелистывая свежие сводки боев в мини-телекране и многозначительно запугивая тем, что «все, bljat, пойдут» робкого плаксу Тадлера, недавно умудрившегося отслужить срочную в каком-то жутко засекреченном ракетном бункере на Шпицбергене. Память, привычно подавляемая самостопом и схожими умственными практиками, внезапно выдала Дику ложное воспоминание о годах воинской службы и недолгом бесславном ефрейторстве, в период которого он несколько переусердствовал с муштровкой «чернозадых из Уганды». Зуавы-разведчики с Малабарского, внезапно прибывшие в часть Дика на ротацию, быстро и довольно популярно разъяснили, что в его частном случае дочь-проститутка выглядит несколько предпочтительней такого бесталанного сына. О сопровождавших разъяснения чувствительных побоях лучше было и вовсе не вспоминать. Чертова француженка, сама того не ведая, метко угодила в болевую точку. Дик проклял свою идиотскую затею слегка приволочиться за приятной девицей и уже собирался достойно ретироваться, когда невесть откуда примчавшаяся ревнивая женушка подлила керосина в огонь, пронзительно заверещав о «всяких там разных, которые желают покуситься». К ее несчастью, мадемуазель де Шато (как и любой старомысл) абсолютно не нутрила ангсоца и новояза. Красота истребления ненужных словесных оборотов открылась ей далеко не в полной мере. Рассвирепевшая Элен к радости всей бригады мгновенно перешла на цветастый язык предместий, удачно обозвав Сьюзан «безмозглой mandavoschkoy».
- Пролы и животные свободны, - торжественно заключила свою пламенную речь мадемуазель де Шато, а потом подумала и добавила: - S’ebali быстро nahuy отсюда, пока я вам головы, к чертям, не поотворачивала…
5.
Мини-телекран в руке Дика сыграл звонкую фанфару.
- Товарищи! — крикнул энергичный молодой голос. - Внимание, товарищи! Замечательные известия! Победа на производственном фронте. Итоговые сводки о производстве всех видов потребительских товаров показывают, что по сравнению с прошлым годом уровень жизни поднялся не менее чем на сто сорок шесть процентов! Вот некоторые итоговые показатели. Продовольственные товары...
- Ebat, как pizdato поработало в этом квартале Министерство Изобилия, - перемежая идейно крепкий речекряк матюгами изрек Дик, преисполнившийся вялого энтузиазма после бомбардировки сказочной статистикой. Бережно затолкав взятый недавно в кредит дорогой мини-телекран в нагрудный карман, он без лишних церемоний перешел ко второму номеру своего незатейливого репертуара: - Слышь, Смитти, дай-ка сигаретку, старина, пошли, bljat, покурим…
«Начинается», - обреченно подумал Уинстон, нашаривая в кармане комбинезона загодя припасенный именно на этот случай замусоленный окурок «Победы», неуловимо ассоциировавшийся с увядшим членом пожилого партийного импотента. Табачный оброк был одним из главных и любимых занятий Дика, то ли сроду принципиально не имевшего своих сигарет, то ли основательно убедившего себя в этом при помощи двоемыслия, самостопа и простенького мозгового упражнения, именуемого на новоязе «белочерный». Исходя из частоты посещений Ебовым сотоварищи курительных кабин в урочное и неурочное время, версия с двоемыслием (помноженным на гипертрофированную наглость объекта) представлялась Смиту наиболее вероятной. Оголтелое вымогательство, проделываемое с павианьей грацией gopnikov, раскорячившихся со своим дешевым pewasom у заплеванных шелухой padikov временно союзнической Евразии, выглядело крайне отвратно, учитывая людоедские нормы выдачи табака по 200 граммов в неделю на курящую душу населения. Но противостоять этому кабаньему напору в Министерстве Правды мало кто мог, чем дерзко, умело и напропалую пользовался товарищ Ебов. Интеллигентному Уинстону, в принципе никогда не умевшему резко отказать в чем-либо, приходилось страдать больше и чаще других. Регулярные ебовские поползновения и домогательства ежеквартально прогрызали ощутимую дыру в его скромном бюджете. Уклониться от них было сложно из-за герметичности коридоров и близкого соседства с постоянным местом дислокации гнездовщиков…
- Последняя, - с тщательно разыгранным сожалением сказал Уинстон, аккуратно предъявив извлеченный на свет ртутных ламп тошнотворный хабарик прямо под нос собеседнику, - Со вчерашнего вечера его курю, Дик. - Пока свиные глазки Ебова пристально изучали преподнесенный артефакт, Смита внезапно осенило. – Последнюю даже патрульные не забирают, знаете же…
- Да, братан, это не по понятиям, - согласился Ебов, в свободное от работы время с переменным успехом пытавшийся выпивать и драться с залетными молодчиками в докерских пабах. Некоторые наглядные представления о жизни криминального дна Лондона и повадках патрульных у него вправду имелись, что сейчас однозначно играло на руку Смиту.
Уинстон сочувственно покивал, стараясь не переигрывать совсем уж до гротеска. Товарищ Ебов еще раз придирчиво исследовал окурок и тяжело вздохнул. Его выводы, являвшиеся также основополагающими принципами ангсоца, были явно неутешительными.
– Вот все у тебя, Смитти, не как у людей, все через это вот самое... Курить вечно нет, ходишь грязный… как obsos, - Ебов бесцеремонно ткнул корявым пальцем в малозаметное пятнышко на рукаве тщательно отстиранного комбинезона Уинстона, - миник… Смитти, миник свой когда ваще сменишь, а? Сколько твоему лет, скажи? Ему ведь на помойку уже пора. Я тебе давно говорю, - купи у меня миник за pjatichatku, не пожалеешь, blja буду!
- Там же трещина в стекле, - кротко напомнил Уинстон.
- Экран чуть треснутый, да, но реально летает, сука, - принялся вдохновенно врать Дик, резко переключившийся из режима нахального просителя в режим опытного и удачливого зазывалы с черного рынка.
Тема замены подержанного и вечно зависающего мини-телекрана Смита на якобы модный и не имеющий аналогов подержанный ебовский девайс была третьей постоянной рубрикой в репертуаре Дика с момента его зачисления в штат Миниправа. Это уже было немного легче извечного «куда идешь» и сигаретного оброка, поэтому Уинстон в который раз неопределенно пообещал подумать над столь выгодным предложением.
- Да hule тут думать, - начал было Ебов, но завидев не успевшего слиться с ландшафтом идиота Парсонса, которого за милю выдавал ядреный запах конского пота, переключился на новую жертву. – Ээээ, Томми, курить есть, братан?
- Здрасти, здрасти, - добродушно приветствовал собеседников Том Парсонс, обдавая их удушливым потным амбре. – Угощайтесь, товарищ!
«Словно дворянин 18 века, предлагающий свою табакерку», - строкой, отлитой в линотипе, промелькнуло в голове Уинстона, но мгновением позже ему вдруг резко стало не до подобного рода изящных сравнений. Пачка, гордо извлеченная Парсонсом из кармана пропотевших шорт, отнюдь не была набившей оскомину «Победой». На сигареты, которые курили члены Внутренней Партии, это тоже никак не походило. Бело-красный минималистический дизайн, в духе плакатов с лозунгами ангсоца, надпись «Perekur», набранная простейшим шрифтом, на удивление плотная набивка гильз. Общий экстерьер пачки несколько портили странного вида дисклеймеры, на одном из которых был представлен сосуд с мерзкого вида красной жидкостью, напоминающей урину, которой матерясь и почем зря рыгая с похмелья по утрам справлял малую нужду законченный алкоголик товарищ Джанки, а на другом красовался позеленевший от никотина и регулярного излучения телекранов головной мозг с двумя перпендикулярными извилинами, приблизительно похожий на тот, которым милосердная природа щедро наделила товарища Ебова…
«Возможно, продукция опальной ПКПП», - тут же пронеслось в голове Уинстона, давно и привычно с бешеной скоростью вычислительной машины работающей в автономном от него режиме. Смит незаметно скосил глаза, прикинув расстояние до ближайшего телекрана, автоматически сделал поправку на угол зрения оператора, сидящего у монитора, навскидку обсчитал общий уровень шума в помещении. Анализ ситуации и возможных фатальных последствий занял считанные доли секунды. Получалось, что опасность была минимальна, однако она все же имелась.
- Ebat, blatnye какие-то у тебя, - искренне восхитился товарищ Ебов, вертя загадочную пачку в руках. Любой незнакомый предмет производил на него примерно такое же впечатление, что и блестящее чайное ситечко на его внебрачную городскую бабушку Эллу, согрешившую с водолазом. Но постепенно естественная реакция полинезийского дикаря, столкнувшегося с чем-то выходящим за пределы его понимания начала вытесняться исконно британской подозрительностью. Момент был острый, на грани мыслепреступления и попыток шпионажа в пользу Остазии. – Где ты такие spizdil, mudilo? – нарочито беспечным тоном уточнил Дик.
Уинстон мгновенно уловил критическую точку, на которой шатко балансируя застыл становящийся слишком опасным разговор. Он непринужденно улыбнулся и пришел на помощь слегка опешившему Парсонсу, еще не успевшему разинуть рот для того, чтобы по простоте душевной сморозить какую-нибудь глупость, чреватую тяжкими последствиями в виде подвалов Министерства Любви или страшной «комнаты 101», о которой знали все, но предпочитали делать вид, что ничего не знают.
- Трофейные. Или союзнические. Сейчас с этой продукцией стало чуть попроще, товарищи, Японию же на днях заняли… или что-то вроде этого, - с видом знатока небрежно сообщил он Дику и застывшему соляным столпом Парсонсу.
Содержание свежих сводок Минимира было приблизительно знакомо Ебову, хотя и не задерживалось в его просторной черепной коробке, заполненной тотализатором, лотереями, боями без правил, футболом, модными электронными девайсами и красивыми задницами молодых сотрудниц Миниправа, к которым он периодически безуспешно пытался прильнуть, чаще всего с фатальными для себя последствиями в виде фирменных истерик Сьюзан. Аналитика была для него туманным понятием, связанным то ли с медицинскими анализами в банках из-под майонеза «Победа», то ли с особо гнусной разновидностью злосекса, которой Дик в потаенной глубине своей поганенькой души был бы не совсем чужд, если б вдруг эта сексуальная практика ему от чьих-то щедрот внезапно обломилась. Курс же географии, пройденной в Коррекционной Школе Пролетарской Молодежи на пару с товарищем по детским играм Джанки, подсказывал ему, что Япония находится «где-то там», чуть левее.
- А, точняк, японские! – сообразил Дик. – Давно пора было, а то они уже ohueli в край, япошки эти узкопленочные… Мы свое забираем! Старший Брат он это… знает, v nature, что делает, мужики, я вам так скажу! Без Старшего Брата нам давно была бы жопа, жопа… ЖОПА!
Последнее жопопрославление по иронии судьбы было предназначено отнюдь не мудрости и прозорливости гениального СБ, а аппетитным ягодицам мисс Мэгги Поршень, гордо продефилировавшей мимо беседующей троицы в сторону столовой. Следом за девушкой тащился уже изрядно отвалоханный подручными предметами крошка Тадлер, алчно пожирающий взглядом округлости и выпуклости предмета своих бесплодных воздыханий (выгодно подчеркнутые алым кушаком Молодежного Антиполового Союза). Дэн что-то тихонько канючил себе под нос, вероятно, прося нежности, тепла, ласки и покровительства своенравной блондинки Мэгги. Ебов, по инерции сжимающий в руке пачку «японских», проводил насмешливым взглядом процессию, уже традиционно навострившись омерзительно заржать и окончательно добить влюбленного Тадлера дружеским финальным поджопником из-за угла. В этот момент дверь отдела литературы приоткрылось, явив миру отрешенного и ушедшего в работу с рифмами типа «битва - молитва - бритва» поэта Амплфорта. Его знаменитые волосатые уши ритмично шевелились в такт перелицовывающимся на новояз бессмертным строкам Киплинга, каноническое издание которого планировалось уже в первом квартале следующей трехлетки. При виде поэтического бардака, учиненного в помещении рассеянным Амплфортом, Дик тут же позабыл и про Мэгги, и про поджопник, и о непутевом Тадлере, и даже о сигаретах «made in Japan», услужливо предложенных идиотом Парсонсом, он тоже позабыл. Уинстон, мгновенно сообразивший, что удобный момент для безопасного отступления назрел, деликатно, но настойчиво потянул товарища Парсонса за рукав в сторону столовой. Вслед им понесся бешеный рев Дика:
- Амплфорт!!! Сука!!! Ты либо, bljat, совсем ohuel, mudila ушастая? Ты опять мне тут все перековыркал, писака huev?!! Я тебе сколько раз говорил, что я все это говно за тобой убирать не буду!!! Чего уставился, я тебя спрашиваю, за веником давай pizduy, засранец! Резче, bljat, шуруй! Ты меня плохо слышишь, что ли?!!
6.
- Парсонс, вы в уме вообще? – сердито спросил Уинстон, стоя в шумной очереди за подносами. – Какого черта вы снабжаете этого паразита сигаретами? У вас что, лишние талоны на табак откуда-то завелись? Где вы вообще достали эту пачку? Я первый раз в жизни такие вижу.
Самодовольно попыхивая вонючей трубкой Том пояснил, что этот диковинный экземпляр был со страшным скандалом изъят миссис Парсонс у старшенького, который приволок его после одной из своих разведывательных вылазок по выявлению остазийских шпионов и мыслепреступников в условиях плотной городской застройки.
- У них на днях поход был в Беркампстед, так он на рынке прямо с лотка торговки пачку-то и подрезал, гаденыш, - с тихой отеческой любовью гордо поведал Парсонс. – Это их сейчас в разведчиках так первоклассно натаскивают, еще лучше, чем в мое время. Я ему задал, конечно, по первое число… но я что хочу сказать: сразу видно, что воспитан он в правильном духе. Озорные паршивцы - что один, что другая, - но увлеченные! Одно на уме - разведчики, ну и война, конечно…
- Да, сейчас без этого нам, конечно, никак, - поспешил согласиться Уинстон. – Война – она всегда… Но ведь после этой вашей… эээ… щедрой благотворительной акции Дик окончательно обнаглеет, Парсонс, уверяю вас!
Парсонс победоносно хохотнул и толкнул Уинстона в бок.
- Не обнаглеет, Смит! Наоборот, этот подарочек его надолго отвадит, помяните мое слово. Вы же знаете, что я много лет курю «корабельный», а это вам не кот начхал. Крепостью меня особо не удивить, тем более с таким-то стажем, но после этого трофея сынишки я чуть не выкашлял все свои легкие на пол! Уж не знаю, что они туда натолкали, дружище, но это вообще невозможно курить! Вот пусть наш жадный Дикки как следует и помучается…
- Сомневаюсь, что это надолго его отвадит, Том, - скептически заметил Уинстон, медленно продвигаясь в очереди к окошку раздачи, - но помучиться Дикки, пожалуй, следует. Для профилактики. Давайте-ка лучше обедать. Как раз есть свободные места за столиком Сайма, вон под тем телекраном. По дороге возьмем джина на троих.
- След'щий! — крикнула прола в белом фартуке, с половником в руке.
7.
Погрязший в груде бумажного мусора поэт Амплфорт как обычно пребывал на своей полубезумной частоте. Переход к суровой реальности в виде налитых кровью глаз товарища Ебова давался ему с огромным трудом. Перезагружался же Амплфорт значительно медленней устаревшего мини-телекрана Уинстона Смита, который считался признанным лидером по зависанию и торможению среди всех карманных девайсов сотрудников Министерства.
- Вам когда-нибудь приходило в голову, что все развитие нашей поэзии определялось бедностью рифм в языке? – невпопад уточнил блаженный Амплфорт у Красных Глаз, зачем-то всплывших из ниоткуда в непосредственной близости от его лица.
Нет, эта мысль никогда не приходила в голову Дика даже с хорошего перепоя. И в нынешних обстоятельствах она тоже не показалась ему особенно интересной и важной.
- Амплфорт, ты надо мной издеваешься или как? – тихо спросил он, стараясь из последних сил держать себя в руках. – Слушай сюда внимательно, слоняра. Я сейчас пойду курить. Ты здесь бодро шуршишь. Через десять минут я возвращаюсь и удивляюсь тому, как все стало чисто! Ты хорошо меня понял, Амплфорт? Или тебе в торец v’ebat?
Поэт, сообразивший наконец, что сейчас его начнут бить, возможно, даже ногами, часто закивал и полез за мусорной корзиной, опрокинув по пути гору пыльных папок высотой с Эверест. Проследив за тем, чтобы ошметки амплфортовой жизнедеятельности начали активно перемещаться из кабинки в помойный бак, Дик подбодрил литератора парой крепких слов и скорым шагом двинулся в сторону помещения для курения.
- Если будешь proyobivatsja, сам попрешь свое говно на весовую, - пообещал он напоследок. - Давай, ускоряйся.
8.
В жизни каждого человека порой случаются такие дурацкие дни, когда все на свете идет наперекосяк и страшно бесит. Видимо, именно такой поганый денек выдался у гнездовщика Ебова. В облюбованной им курительной кабинке, находившейся в мертвой зоне телекрана, нагло расположился товарищ Абдурахманчик из службы клининга. Он по-турецки восседал на любимой скамейке Дика, основательно закинувшись насваем и мурлыча под нос какие-то одному ему понятные монотонные восточные напевы.
- Ооооо, Ёби-бача! – радостно приветствовал он Дика. – Салам алейкум! Сози?
Дик терпеть не мог этого грязного туземца, который не понимал нормального новояза и лопотал какую-то возмутительную чушь на своем первобытном наречии. Находиться в одной курительной кабине с таким презренным существом было совершенно неприемлемо для белого человека, несущего плоды просвещения, туалетную бумагу и иные блага цивилизации дикарям, использующим камни в гигиенических целях.
- Слышь, ты, mudilo грешное, - задушевно улыбаясь сказал Дик, спихивая обнаглевшего нацмена со скамейки ногой. – Ты не сильно тут ochuelo, а? Ну-ка, быстро свалил с моего места, погань цветная. Я тебе сейчас твой «кочан-бачан» ras’ebu и отполирую. Сам соси, понял? Иди отсюда мыться под струю, говнюк. Бегом в парашную, bljat!!!
Товарищ Абдурахманчик, понимавший новояз с речекряком с пятого на десятое, примерно сообразил, что белый сахиб сейчас чем-то сильно удручен и посылает его в туалет для того, чтобы набрать воды, срочно понадобившейся ему для совершения какого-то важного и таинственного сексуального обряда. Обиженно почесываясь, он подхватил ведро и бормоча что-то про «сатиль» и «тез тар парашная мерэм», поспешно удалился в сторону мужского туалета. Ебов плюнул ему вслед и грязно выругался. Покончив с этими важными делами, он на всякий случай нажал кнопку блокировки автоматической двери, победоносно раскорячился на излюбленном месте, как корова после случки и эффектно выщелкнул из японской пачки трофейную сигарету.
- Покурим, ebana, - торжественно провозгласил Дик, роясь в карманах комбинезона в поисках зажигалки…
9.
- Я вам не рассказывал, как вчера мои сорванцы юбку подожгли на базарной торговке? — спросил Парсонс, похохатывая и не выпуская изо рта чубук.
- Что, опять? – оживился Сайм, отрываясь от листка с прилагательными, подлежащими уничтожению.
- Ага. Заворачивала колбасу в плакат со Старшим Братом. Мои засранцы подкрались к ней сзади и…
- Это у них уже двадцатая по счету получается? – на всякий случай уточнил Уинстон, стараясь держать сигарету строго горизонтально. Жестокие игрища малолетних ублюдков Парсонса сильно беспокоили его ввиду близкого соседства по дому «Победа». Дети уже давно и целенаправленно вели священную войну с окрестными торговками, страдавшими из-за дефицита нормальной оберточной бумаги и поневоле вынужденными пользоваться плакатами или газетами с неизбежным портретом СБ на всех полосах. Юные разведчики по примеру мифической Красной жрицы Мелиссандры зорко отслеживали и беспощадно выжигали колбасную ересь в своем районе, сократив поголовье незадачливых работников прилавка примерно на треть. Уинстон вдруг с ужасом подумал о том, чем займутся эти досужие выродки в случае возможного коллапса с туалетной бумагой.
- Двадцать четвертая, - ответил Том. – Полыхнула как факел, думаю, сильно обгорела.
- У медбратьев из ожогового центра в Вестминстере снова прибавилось практики, - весело рассмеялся Сайм, складывая в карман свои рабочие заметки. – Без клиентуры они у вас, Парсонс, точно не останутся.
Интеллектуал Сайм, в силу остервенелой правоверности питавший слабость к публичным расправам над изменниками и мыслепреступниками, обожал яркие и эффектные зрелища. Но регулярно совершавшиеся массовые повешенья остазийских военнопленных уже несколько приелись ему из-за некоторого единообразия официального церемониала и неизменности грубых физиологических деталей, сопровождавших каждую экзекуцию. Это становилось банальным и не так грело душу. Поэтическая натура Сайма жаждала феерических внесудебных расправ и красочных аутодафе. Поэтому охотничья инициатива гаденышей Парсонса, которые еще ни разу не повторились в методах своей серийной пиромании, вызывала у него некоторую живую заинтересованность.
- Чем же на этот раз? – уточнил он. - Греческий огонь, помнится, уже был у них на позапрошлой неделе?
- На позапрошлой был керосин, греческий – это на прошлой. А вчера они впервые использовали Molotov cocktail собственной рецептуры, - гордо ответил Парсонс, нещадно дымя своей вонючей трубкой. - Вот паршивцы, а? Но увлеченные, но борзые!
- Отлично, - с уважением заметил Сайм. – Люблю запах напалма по утрам.
- Конечно, я вам скажу, это только игра, - сказал Парсонс. - Но мыслям дает правильное направление, а?
Уинстон живо представил, что может произойти, если борзым и увлеченным детишкам Парсонса в перспективе все же удастся каким-то чудом синтезировать напалм. «Пропал дом «Победа», - обреченно подумал он. - Рано или поздно сожгут они нас всех к чертовой бабушке. Вместе с клопами в матрасах».
Ответом на его мрачные мысли был истошный вой пожарной сигнализации. Все трое вскочили, чтобы принять участие в организованной давке перед лифтами, и остатки табака высыпались из сигареты Уинстона…
10.
Дик щелкнул зажигалкой и глубоко затянулся, заранее предвкушая знакомое любому заядлому курильщику чувство комфортной благости и полного умиротворения. Вместо этого он ощутил внезапную асфиксию, которая, впрочем, быстро прошла, сменившись надсадным кашлем человека, угодившего в эпицентр газовой атаки времен позапрошлой войны. Товарищ Ебов отшвырнул коварно шкворчащую сигарету, рухнул на колени, больно приложившись лбом о бронестекло курительной кабины, схватился за горло и принялся, как ему показалось в первые секунды, заживо выхаркивать свои легкие.
- Парсонс, сука, - прохрипел Дик в перерыве между мучительными приступами сотрясавшего все тело кашля, - ты что, своих ногтей туда натолкал?!! Pizdez тебе, жаба потная…
Из глаз непрерывно текли слезы, размывая обзор словно потоки ливня, хлещущие в ветровое стекло автомобиля. За их пеленой и чудовищными приступами кашля товарищ Ебов не смог сразу заметить того, что случилось у него за спиной.
Огонек странно шкворчащей сигареты добрался до едва заметной карандашной отметки, оставленной сыном Парсонса, который провел весь вечер и часть ночи упорно экспериментируя с реактивами. Табачная мешка, чем бы она изначально ни была, догорела до назначенной точки, после которой шла совершенно иная начинка, аккуратно затрамбованная в сигаретную гильзу мстительным гаденышем, затаившим зло после хорошей выволочки папашиным ремнем. Горючая смесь исправно сдетонировала. Позади Дика негромко хлопнуло, а на месте отброшенной сигареты возник и разбрызгался огненный шар средних размеров. Шар тут же опал, но дело было сделано. Жадное пламя мгновенно перекинулось на деревянные скамейки курительной кабины и на комбинезон стоящего на четвереньках товарища Ебова.
Похоже, что худшие опасения Уинстона оказались не напрасными. Мелким ублюдкам, одержимым приступами пиромании, наконец-то удалось случайно синтезировать что-то позабористей «коктейля Молотова» и вульгарного напалма. Эту адскую смесь можно было смело отправлять в Министерство Мира для натурных испытаний на остазийских военнопленных и тут же патентовать, не отходя от кассы. Товарищу Парсонсу в который раз сказочно повезло, но подобно всем глубоко счастливым дуракам, он даже не подозревал сейчас о том, что сегодня может смело отпраздновать свое второе рождение…
Дик, всецело поглощенный букетом неприятных физиологических ощущений от употребления дареной сигареты, пропустил момент ее самовоспламенения. Приложившую его обволакивающую волну жара и пока еще умеренное жжение кожи он машинально принял за один из побочных эффектов от воздействия продукта. После ряда успешных галлюциногенных опытов с синтетикой, которую иногда доставал на черном рынке любитель вечного кайфа Джанки, ошибиться было немудрено.
- Ebat, как меня щас торкнуло от этих сигарет, - криво ухмыльнувшись сообщил немного продышавшийся Дик гнездовщику Гарри Полундре, уродливым истуканом замершему по ту сторону стекла курительной кабины. – Такой приход словил, прикинь, аж прямо всего жаром обдало, blja буду! Ты че так на меня вылупился, контуженный?
- Слышь, пехота, - посоветовал бывший моряк, хладнокровно разглядывая что-то очень интересное позади Дика. – Перископ протри, у тебя корма почем зря горит, земноводное…
Товарищ Ебов обернулся и заорал не своим голосом. Позади него уже вовсю полыхали хорошо просушенные доски скамеек, исправно горел комбинезон на его спине, а та часть тела, в которую, по глубочайшему убеждению Дика, могла бы превратиться великая Океания при наличии отсутствия в ней Старшего Брата, пылала словно костер святой Инквизиции. Градус в стеклянном аквариуме курительной кабины уже начинал постепенно приближаться к показателям температуры паровозной топки.
- Открой дверь, eblan!!! – крикнул Дик, одновременно пытаясь выломиться из огненной западни и сбить с себя пламя.
- Сам открой, дубина. – меланхолично посоветовал контуженный Гарри Полундра. – Ты изнутри защелкнулся. Там пимпочка такая есть, ты вниз ее потяни.
Однако блокировка не поддалась Дику. То ли из-за того, что в Океании все работало из рук вон плохо, кроме Полиции Мыслей, то ли этот чертов пожар уже успел повредить что-то жизненно важное в системе дверной автоматики.
- Ni huya не выходит! – заорал товарищ Ебов. – Гарри, помоги, bljat, hule ты там встал?!!
В здании завыла сирена. Датчики дыма все-таки сработали, хотя и не сразу. В конце коридора загрохотали сапоги авральной команды, разматывающей брезентовый рукав пожарного шланга.
- Портки снимай, сгоришь к такой-то матери, - распорядился Гарри, человек бывалый и всякого насмотревшийся за годы своей службы на плавающих крепостях. – Скидывай комбез, Дикки, я щас, - добавил он, критически оглядев намертво заклинивший замок.
Дик уже сам сообразил, что к чему и обжигая пальцы поспешно срывал с себя горящие тряпки. Проклятый комбинезон гнездовщика был плохо приспособлен для экстремальных видов стриптиза в условиях, приближенных к боевым. Запутавшись в штанинах, товарищ Ебов утратил равновесие и второй раз за день приложился головой в бронестекло, потеряв сознание. Гарри, вернувшийся от ближайшего пожарного стенда с ломом наперевес, точным ударом его острия ювелирно снес злополучный замок вместе с частью двери. Орудуя ломом как рычагом, Полундра принялся расширять получившуюся брешь.
- Оффарин, Гарри-бача! Оффарин! Кори хуб кунед! – послышалось сзади. Словно верный пес на свою блевотину, из туалета возвратился нелюбезно посланный туда Диком товарищ Абдурахманчик.
- Чего тебе, басурманин? – буркнул Гарри, методично круша бронестекло.
- Сатиль гирэд, товарища, - вежливо предложил Абдурахманчик, протягивая Полундре ведро с водой, - Эхийот…
- О, забортная, в тему, - одобрил моряк, расправляясь с дверью. – От души, братишка.
Гарри отбросил лом, принял из рук товарища Абдурахманчика ведро и щедро выплеснул его содержимое на валяющегося в отключке Дика. Из пробоины клубами повалил пар. Подоспевший пожарный расчет быстро довершил остальное. Возгорание, как часто говорили на гибридном министерском жаргоне, было «успешно локализовано».
- Кор тамум, - блаженно улыбаясь подвел предварительные итоги спасательной операции товарищ Абдурахманчик.
11.
- Товарищи! Пожалуйста, разойдитесь по своим рабочим местам! – вещал человек лет тридцати, с мускулистой шеей и большим подвижным ртом, занимавший какую-то важную должность в отделе литературы. – Произошел хлопок в гнезде памяти, товарищи! Ничего экстраординарного, сейчас на месте происшествия уже работают специальные службы. Прошу вас разойтись и немедленно приступить к исполнению своих трудовых обязанностей!
Любопытным товарищам, плотно столпившимся возле искореженной курительной кабины, в которой хлопотали пожарные, дежурный наряд Полиции Мыслей, фельдшер и вездесущий товарищ Абдурахманчик, расходиться было некуда, да и не очень-то хотелось. Толпа постепенно прибывала. Особо несознательные элементы втихаря снимали происходящее на свои мини-телекраны, намереваясь потом тайно слить скандальные видео в сеть.
- Ага, хлопок, держи карман шире, - шепнул Уинстону уже хорошо поддатый Джанки. – Кому он тут заливает, полудурок… гнездо совсем не так хлопает, Смит. И запах другой от него… Где он там это гнездо вообще углядел, брехло пучеглазое?
Понятие «хлопок» в последнее время сильно полюбили сотрудники новостного отдела Министерства Правды. Под это расплывчатое определение подходил широкий спектр происшествий: от петарды, шутки ради заброшенной юными разведчиками в окошко общественной уборной, до удачного попадания вражеской ракеты в переполненный людьми кинотеатр.
«Джанки прав, - подумал Уинстон. – Нас опять хотят накормить бездарным враньем».
- Странное происшествие, - философски заметил Сайм, принюхавшись на манер служебной овчарки в аэропорту. – Сезон гнезд давно миновал. Пахнет действительно… специфически.
- Ссаными тряпками, - хихикнул идиот Парсонс.
- Сам ты тряпка, - обиделся за пострадавшего приятеля Джанки. – Себя сперва понюхай! Ты хоть моешься вообще? Все Министерство своими подмышками насквозь провонял, скотина, не продохнуть от тебя…
Источающий густой перегар Джанки воздуха в помещениях тоже особо не озонировал, но это было совсем другое.
- Дождемся официальной версии, товарищи, - примирительно предложил Уинстон, не дожидаясь пока две штатные вонючки устроят здесь безобразную свару.
- Сейчас состоится вынос тела, - предупредил коллег Сайм.
В кабинке действительно началось какое-то шевеление.
- Куда ты его вперед ногами прешь? – тут же принялся распоряжаться речистый сотрудник литературного отдела. – Разворачивайте носилки, товарищи…
- Да как я тебе их разверну, болван! – злобно огрызнулся кто-то из спасателей, - Тут вчетвером ступить некуда с этой тушей. Отожрался, кабаняра, на народных харчах… Снимай его с носилок, парни! А ну, на руки взяли!
В пролом медленно и торжественно, словно кумачовый транспарант на стихийной демонстрации благодарности Старшему Брату стала просовываться филейная часть товарища Ебова. Ее нездоровый багрянец примерно соответствовал всем цветам и оттенкам праздничной наглядной агитации.
- Пусть Гамлета к помосту отнесут, как воина, четыре капитана. Будь он в живых.., - заблажил навстречу печальной процессии невесть откуда взявшийся здесь поэт Амплфорт. Несчастный Дик, вопреки романтическим чаяньям рассеянного литератора все еще пребывавший в этом мире, заслышав ненавистный блеющий голос с трудом приоткрыл заплывший глаз.
- Завали ebalo, Амплфорт, - прохрипел он. - I’ll be back…
- …переносите тело с военной музыкой, - по инерции продолжил было Амплфорт, но от волнения первый раз в жизни перепутал все слова и смущенно осекся.
- Скомандуйте дать залп, - подсказал ему эрудированный филолог Сайм. Позади него, не удержавшись раскатисто рыгнул Джанки…
В толпе сотрудниц секретариата послышались монотонные причитания Сьюзан, лихорадочно подсчитывающей предстоящие расходы на лечение мужа и убыль в семейном бюджете ввиду перспективы открытия длительного больничного листа. Вспомнив о ежемесячном взносе по кредиту, только что взятому на модные мини-телекраны последней модели, миссис Ебова поперхнулась и от ужаса завыла в голос.
- Сьюзан, голубушка! Не стоит так убиваться, - принялась успокаивать ее сердобольная тетушка Нэн. – Он обязательно поправится. Сейчас медицина творит такие чудеса… вот на днях я читала…
- Сделают пластику, Сью, да и все дела, - подтвердила мисс Мэгги Поршень, пристально следившая за инновационными достижениями современной косметологии. – Пересадят кожу… и очень просто.
- Откуда пересадят? – растерялась миссис Ебова.
- Нуууу… с ли.. Да, какая, к черту, разница? – запуталась глупая Мэгги. – Его куда ни целуй… оно везде… вот это самое…
- Главное ведь у него цело, - подтвердила тетушка Нэн. – Остальное приложится.
Мэгги бросила короткий остропрофессиональный взгляд на фронтальную часть пострадавшего, которого как раз бережно опускали на носилки.
- Ой, тьфу ты, а разговоров-то было, - презрительно заметила она вполголоса. Услышавший это малыш Тадлер расцвел и незамедлительно приосанился, что не укрылось от бдительного взора повелительницы его сердца и последовавшего за ним хлесткого профилактического подзатыльника…
12.
- О, «внутряки» пожаловали, - Джанки кивнул на замелькавшие в дальнем конце коридора черные комбинезоны членов Внутренней Партии, среди которых Уинстон мимолетно разглядел тяжеловесную фигуру ирландца О'Брайена. – Ща начнут нас, дураков криворуких, трудовой дисциплине учить. Как хотите, ребята, а я сваливаю от греха…
Толпа заколыхалась как тесто. Уинстон, принадлежавший к той породе людей, которые в любой свалке норовят оказаться с краю, неожиданно обнаружил себя в самой гуще народа, рядом с мадемуазель де Шато.
- Полная и окончательная ликвидация «ебовщины», Элен? – тихо спросил он у нее.
- Едва ли, - отозвалась мадемуазель де Шато. – Рукописи не горят, Уинстон, вы лучше других знаете об этом.
Смит вздрогнул и посмотрел на всегда общительную, румяную и веселую Элен де Шато. Его вдруг поразил резкий контраст мертвенной бледности лица, похожего на маску и ярко-красных губ.
- Рукописи не горят, - печально повторила мадемуазель де Шато. В ее голосе Уинстону почудился сквозняк от падающего вниз косого ножа гильотины и смертельная усталость древнего существа, знающего все, что было задолго до, и все, что случится после них, но не испытывающего абсолютно никакой радости от всезнания Кассандры. Толпа плотно стиснула их. Элен отыскала его руку и незаметно пожала. Пальцы ее были холодны как лед.
- Они возвращаются, - сказала мадемуазель де Шато. – Почти все и почти всегда возвращаются, Уинстон. Все, кроме…
Она оборвала фразу на полуслове, словно не будучи уверенной в дозволительности этого замечания. Уинстон, однако, почти угадал ее мысль.
- Элен, - осторожно начал он, - с вами все…
- Неважно, - остановила она его. – У вас все будет, - на секунду Элен задумалась, видимо, пытаясь подобрать точное определение незавидной будущности Уинстона Смита, - все будет так, как оно быть должно, - решительно закончила она. – Вам не дано другого… Впрочем, это пока не так уж и важно. А сейчас посмотрите налево. Только осторожно и незаметно, ладно?
Смит послушно взглянул в указанном направлении и заметил женщину из отдела литературы, которая, слегка поворотившись, смотрела на него. Ту самую, с темными волосами. Она смотрела на него искоса, с непонятной пристальностью. Когда они встретились глазами, женщина вдруг застенчиво и немного виновато улыбнулась Уинстону. В ее взгляде была нежность. Видение длилось не больше секунды. Улыбка растаяла и женщина отвернулась.
Мадемуазель де Шато вынула из сумочки зеркальце и принялась наводить сложный макияж, напрочь игнорируя творящееся вокруг нее вавилонское столпотворение…
13.
- Сколько пальцев я показываю, Ебов?
Сознание возвращалось медленно, голова кружилась и перед глазами плясал лес из перекрещивающихся пальцев. По мере возвращения зрения Дик смог кое-как навести резкость на жест, именуемый в народе «fuck», бесцеремонно поднесенный прямо к его носу…
- Сколько пальцев я вам сейчас показываю? – металлическим голосом телекрана властно повторил человек, лицо которого плыло в мутной пелене, но казалось Дику странно знакомым. Сфокусировавшийся после сотрясения взгляд с трудом достроил картинку. Из «тумана войны» позади грязного среднего пальца с траурной каймой под ногтем постепенно соткалось изображение его обладателя. Это был назойливый товарищ Абдурахманчик из службы клининга, внезапно утративший свой дурацкий акцент и осмысленно заговоривший на безупречном новоязе. Внешне он вроде бы не изменился: та же уродливая коричневая спецовка уборщика, отчего-то сидевшая на нем как влитая, то же синтетическое лицо выходца из восточных провинций, те же заскорузлые от воды руки, привычные к швабрам, ведрам, совкам и прочим позорным инструментам касты министерских шудр. Изменилась суть. Странным образом исчезла бабья покатость плеч и бесформенная одутловатость человека, питающегося нездоровой пищей, придававшая прежнему товарищу Абдурахманчику сходство с насосавшимся крови энцефалитным клещом. Сотрясение безжалостно срывало все обманы, разбрасывая их клочья по задымленному коридору Министерства. В мешковатом наглом туземце откуда-то возникли жесткие прямые линии и начало проступать нечто офицерское. Даже мерзкая бороденка, всегда так раздражавшая Дика в этой каракатице, сейчас выглядела ухоженно и к месту, внося в новый образ что-то такое, отчего нестерпимо хотелось встать по стойке «смирно» и втянуть живот. Товарищ Ебов предпринял вялую попытку подняться, но тело не слушалось. За плечом уборщика замаячил человек в фельдшерском халате, втягивавший в шприц бесцветное содержимое ампулы.
- Больно не будет, - успокоил Дика товарищ Абдурахманчик. – Смотрите мне в глаза.
Его глаза оказались страшнее всех прочих метаморфоз. Из них ушла полусонная придурь безграмотного обитателя кишлака, без следа растворился влажный опиатный блеск, за километр выдающий заядлого потребителя гашиша. Сейчас на Дика в упор смотрели два черных пулеметных гнезда, ожидающих команды «огонь». Товарищ Ебов почувствовал, что он оценен, обмерян, взвешен и найден легким.
- Проснись, Ёби-бача, - с каким-то странным сожалением и нежностью проворковал новоявленный товарищ Абдурахманчик. – Проснись, ты обосрался, этнук кунте.
Прежде чем снова потерять сознание Дик вдруг понял, что впервые в жизни видит перед собой с полной определенностью сотрудника Полиции Мыслей.
- Подберите стекло, - резко сказал товарищ Абдурахманчик, взгляд которого упал на остатки двери курительной кабины. Один человек послушно нагнулся и принялся поспешно заметать стеклянное крошево…
Эпилог
…Список бригады выглядел почти как раньше - никто не вычеркнут, - только стал на множество фамилий короче. Все ясно. Эти люди перестали существовать; они никогда не существовали. Мадемуазель де Шато распылили за старомыслие, слишком яркую губную помаду и чрезмерный для общеобразовательных стандартов Океании уровень интеллекта. Джордж Огилви, сгоряча записавшийся в добровольцы, умудрился подорваться на знаменитой гранате собственной конструкции. По слухам, от него остался только авиационный пулемет, в любой нештатной ситуации использовавшийся в качестве грузила. Товарищ Джанки был устранен за неумеренное пристрастие к джину «Победа» и систематически учиняемые после его распития прогулы с дебошами. Главный бригадный паникер и сеятель слухов товарищ Джейсон незаметно расточился в воздухе после очередного стратегического прорыва на Малабарском фронте. События такого рода происходили там постоянно и по степени интенсификации смело могли соперничать с канализацией дома «Победа», в котором проживал Уинстон. О Джейсоне теперь не вспоминали даже старейшие сотрудники учреждения. Товарищ Пабло, переплюнувший на поприще несносного идиотизма самого Парсонса, без вести пропал на днях при выходе из гардеробной. Мисс Мэгги Поршень отстранили от должности заместителя начальника бригады после безобразной драки с товарищем Мохаммедом, в которую не рискнули вмешаться даже привычные ко всему сотрудники Полиции Мыслей, вооруженные увесистыми телескопическими дубинками. Дерущихся пришлось в лучших традициях пролетарских трущоб разливать холодной водой. Товарищ Мохаммед отделался легким испугом и выговором по партийной линии, Мэгги же сдуру сперва хотели распылить, но потом перебросили на низовку в Навозный Дом - знаменитый отдел, занимающийся изготовлением третьесортной порнографической продукции для пролов. Старинный воздыхатель Мэгги Дэн Тадлер, тяжело переживавший утрату своей взбалмошной подруги, пребывал в состоянии мучительной фрустации, во время которой его не смущало даже повсеместно работающее видеонаблюдение. Как-то Уинстон и товарищ Димстед застали Дэна в укромном уголке за просмотром карманного мини-телекрана. Тадлер в сотый раз прокручивал сюжет, в котором Мэгги к вящей радости всей бригады лупила его по голове трубой от речеписа, гоняла по периметру конторы шваброй, непринужденно позаимствованной у неопрятной пролы из службы клининга, а в заключительной части омерзительной БДСМ-оргии душила алым кушаком Молодежного Антиполового Союза. «Хорошо же как было», - отрешенно приговаривал Тадлер. По его небритым щекам на мерцающий экранчик скатывались горькие слезы величиной с горошину...
Единственным светлым пятном на этом удручающем фоне было то, что семейная чета товарищей Ебовых, о которой не жалел вообще никто, тоже исчезла из всех списков, оставив после себя скверный метановый запах в коридорах. «Мы встретимся там, где нет темноты, — мрачно подумал Уинстон. - Но надеюсь, что в этой темноте уже не будет никаких товарищей Ебовых. Второй встречи с ними мне точно не пережить».
Свинцовым погребальным звоном приплыли слова: ВОЙНА - ЭТО МИР. СВОБОДА - ЭТО РАБСТВО. НЕЗНАНИЕ – СИЛА.
«Мать... мать... мать», - откликнулось привычное эхо...
Краткий словарь таджикского новояза:
Бача (бачан) – парень, сынок
Кор тамум – работа окончена
Кори хуб кунед – делай свое дело хорошо
Мерэм – идти, ехать, перемещаться
Оффарин - молодец
Салам алейкум - здравствуйте
Сатиль - ведро
Сатиль гирэд – возьми ведро
Сози – как ваше здоровье?
Тез тар (тез тез) - побыстрее
Эхийот - осторожно
Этнук – плохое слово
Этнук кунте – очень плохие слова
Парашная, товарища – все остальные слова