- Василий, ты каво делашь?
- Ковото делаю.
- А не чуяшь, чо деетца-то?
- Чо деетца, чо деетца, гроза, видать, будет.
- Так ты иди в избу-то, дожища будет большой, измокнешь весь, – сказала
жена и скрылась в сенках, где уютно расположившись, лежали охотничьи
собаки. Они почему-то поминутно вздрагивали, шевелили ушами и жались
друг дружке плотнее, как будто им холодно было, а на улице стоял теплый
солнечный день, который сменился грозовыми тучами, предвещавшими
сильный ливень. Черная туча нависла над солнцем, хотя лучи его по-
прежнему горели ярко. Уже кой-где погромыхивал гром, раскаты которого
чуть слышно доходили до деревни.
Куры совсем недавно важно разгуливали по ограде, склёвывая
зернышки пшеницы, которыми кормила их хозяйка, а теперь спрятались кто
куда: одни забрались под крыльцо, другие – громко крича, кудахтая на своём
курином языке, зазывая друзей, взлетели на поленницу дров, которая
находилась в завозне.
Василий колол дрова. Чурки, завезённые зимой, не были расколоты,
сохли, как говорил он, лиственница любит, чтобы её подсушивали, тогда и
колется легко, без надрыва, без лишних затрат сил и энергии. Топор (а это
был колун) при каждом взмахе Василия, усиливающимся каким-то
отчётливым звуком «Ох», вылетающим из его открытого рта, пустого, без
единого зуба, вонзался в чурку прямо посередине и тут же разваливался
надвое. Половинки же раскалывались как бы шутя, разлетаясь по завозне. И
не было уже этого отчётливого «Ох»! Легко и просто. Василий любил
крестьянскую работу, пусть тяжёлую, порой изнуряющую до последних сил,
но всегда приносящую радость. Он смеялся, когда кончалась работа,
успешно и красиво выполненная. Любо-дорого смотреть на стога сена,
смётанные Василием. Они выдерживали натиски природы до самой весны:
ни осенние дожди с порывистыми ветрами, ни злые морозы,
сопровождаемые жестокими метелями, не могли унести с зарода клочка сена.
Зубы Василий потерял ещё в юности. Семнадцатилетним пареньком
отправился он на поиски счастья – хорошие заработки обещали каждому, кто
отважится выдерживать сибирские морозы до 50° и свыше в Бодайбо, где
добывали золото. Вернулся домой без зубов и без денег. Деньги у него
украли, когда он, утомлённый ожиданием катера, крепко заснул. А зубы?
Цинга замучила. Ни лука, ни чеснока, ни других овощей рабочие прииска
годами не видели.
Василий – мужик что надо. Почти двухметрового роста, жилистый,
сильный, крепко стоящий на своих длинных ногах, он сводил с ума
деревенских баб, оставшихся во время Великой Отечественной войны
вдовами. Он любил только свою Надю, такую же трудолюбивую, как и он
сам. Надежда, хотя и не была красавицей, но от неё исходило удивительное
очарование – улыбка, обнажавшая белоснежные зубы, которые она чистила
по утрам золой из русской печки за неимением ни пасты, ни зубного
порошка.
В пору их молодости (у них уже было двое детей) стал к Наде вязаться
один паренёк, который неотступно преследовал её. Парень этот был
городской, приехавший для создания комсомольской организации среди
молодёжи села. Комсомольский вожак, он сразу заметил Надю,
жизнерадостную хохотушку, мгновенно находящую остроумное словечко по
любому вопросу. Она и пела, и плясала вместе с девчатами на вечёрках.
Матвей (так звали парня) приехал с гармошкой. Черноглазый, статный,
уверенный в себе, он быстро завоевал расположение молодёжи, вовлекая её в
комсомол. Как – то раз Надя осмелилась посмотреть в его чёрные глазищи и
оцепенела: тайная любовь скрывалась в них. Опомнившись, она пропела:
Ах, залёточка Матвей,
Поиграй нам веселей!
Разверни меха гармошки,
Чтоб плясали наши ножки.
Василий наблюдал за ними, усмехался, уверенный, что Надя не
променяет его на этого залётного. Напрасно… Наде Матвей тоже
понравился. Не то, чтобы влюбилась, а нравился. Она полоскала рубахи на
реке. Поднимаясь на угор с тяжеленной корзиной, она увидела Матвея,
идущего ей навстречу. Испугалась. Деваться некуда – идёт по закоулку, по
которому и она. Он выхватил из её рук корзину, поставил её на землю и
произнёс:
- Люблю. Люблю. У меня нету сил сдерживать себя. И стал целовать,
целовать, обнимая крепко и дрожа всем телом.
Надя растерялась. Сначала поддалась этому новому чувству, пока ещё
непонятному ей, но рассудочность победила, и она сказала:
- Хватит, Матвей. Ты задумал неладное.
- Люблю тебя, очень люблю.
- Я замужняя баба, у меня двое детей.
- Дети для нас не помеха. Будем воспитывать вместе, ещё народим. Я люблю
детей. У меня хороший заработок, на всех хватит.
- Опомнись. Василий убьёт нас.
- А мы на него управу найдём. Где это видано, чтобы запретили любить!
Но Надежда, испуганная тем, что произошло, подняла корзину и
пошла домой, страшась, что кто-нибудь увидел и начнутся сплетни.
Незаметно пролетели два дня. Надя бежала с фермы и уже спустилась
в логовину, откуда в любое время года чудовищно несло холодом, как
почувствовала, что кто-то схватил её за руку.
- Это ты, Матвей! – воскликнула она. – Отстань от меня. Не пара мы с тобой.
По себе надо рубить дерево, по себе.
- Я очень люблю тебя. Я просто медленно умираю, если не вижу тебя. Не
прогоняй.
- Напрасно изводишь себя надеждами. Они никогда не сбудутся. Я
малограмотная, а ты вон куда взлетел. Привезёшь в город, а потом и
бросишь. И куда я с детьми?
- Учиться будешь. Я всё устрою.
- Не надо, Матвей. Я долго думала и решила, что мне место здесь, в родной
деревне. Здесь мои корни, здесь родная земля, которая нас кормит. Тяжело,
трудно, но я привычная. Да и Василия не оставлю. Он отец моих детей.
Эти рассудочные слова отрезвили Матвея. Он больше не подкарауливал
Надежду, хотя чувства по-прежнему жгли его, заставляя страдать. А что
Василий? Он как будто не видел и не слышал ничего. Люди, зная его
воинственный характер, при нём боялись болтать о жене. Но ведь «ложь
может обежать полмира, пока правда надевает штаны». Гордец Василий не
стал выяснять, где правда, а где ложь. Душевная гроза была настолько
сильной, что он просто показал Матвею на охотничий нож, который всегда
был при нём в ножнах, прикреплённых к самодельному кожаному ремню, и
отошёл от него. Уехал Матвей, и стихли разговоры. Надя вспоминала о нём,
но как-то отрешённо, буднично, без внутреннего волнения.
Василий колет да колет, изредка посмеиваясь в усы, рано
посеребрённые сединой. Над чем смеялся? Может, молодость свою
вспомнил. Вспомнил счастливые мгновения своей непростой судьбы. Кто
знает?
А гроза меж тем всё набирает и набирает силушку. Грохочет где-то
совсем близко, а дождя пока ещё нет. В завозне стало темным-темно, когда
крупные редкие капли дождя забарабанили по крыше. Хлынул настоящий
дождь, очень шумный, мелкий, но плотный, а потом полил словно из ведра, и
длилось это мгновение.
Василий, не разгибая спины, продолжал работать, не обращая
внимание на ливень. Ловко орудуя колуном, он вошёл в настоящий азарт
работы, которую любил.
Небо, чёрное от туч, внезапно осветилось огненными шарами
золотистого цвета. Они плыли по воздуху, раздвигая собравшиеся тучи.
Спокойно плыли и плыли, и не было у них других забот, как раздвигать тучи,
которые невольно подчинялись им. Эта огненная колонна яркого света плыла
в неведомую даль. Словно нити пряжи растянулись по небу, украсив его
белыми, красными, оранжевыми, зелёными и даже голубыми цветами – это
были мощнейшие ослепительные шарики с тридцатитысячной температурой
градусов. Огромнейшая сила таилась в них. В воздухе стоял оглушительный
грохот – молнии, сверкая, будто разрывали небо, и земля, напоённая влагой,
замерла от страха и ужаса. Внезапно наступила тишина.
Василий хотел только замахнуться колуном по чурке, как появилась
незваная гостья. Ноги подкосились у крепкого мужика. Топор выпал из
сильных рук. Незваная гостья тихо, степенно погуляла по завозне и медленно
поплыла прямо на Василия. Потрясённый, он всё же взял себя в руки и
легонько, легонько погнал гостью вон из завозни:
- Пошла, пошла отсюдова. Никто тебя не звал. Лети на небо, там твоё место.
Огненная странница развернулась степенно, легко лавирую между
чурками, и полетела дальше. «Только бы Надюха не попалась ей навстречу, -
думал Василий. – Убьёт и не поморщится».
Неохватная лиственница стояла у дороги, ведущей в лес. Одиноко
стояла. Сосенки и березняк спилили и вырубили уже давненько, а она стояла.
Плакала она каждую весну горючими слезами, выпуская смолку. Смола
превращалась в наросты – жёлто-коричневые светлячки, которые
деревенские ребятишки ножичками сковыривали и в рот. Жевали, сладостно
чмокая, наслаждаясь изысканным ароматом лесного чуда. Зубы становились
крепкими и белыми, дыхание свежим, а желудок не торопился поглощать
еду. Лиственница охраняла сельских жителей своей мощью и
величественным покоем.
Незваная гостья проплыла мимо лиственницы, вернулась и, не
раздумывая, вонзила своё огненное жало в сердце дерева. Раздавшийся
грохот оглушил Василия. И не было у него больше мочи находиться в
завозне. Он выскочил и побежал к опушке леса, надеясь, что дерево стоит
нетронутым. Но страшная картина предстала перед ним. Вершина дерева
лежала на земле, разбитая и покорёженная, а остальная часть острыми
клиньями, похожими на пики, устремилась в небо.
Однако дьявольская сила незваной гостьи на этом не закончилась. На
поскотине кормилась лошадь с жеребёнком. Лошадка то и дело поднимала
голову, прислушиваясь и поглядывая на своё дитя. Она предупредительно
всхрапывала, мотала мордой, призывая жеребёнка к себе. Она тянула его к
реке, вероятно, думая, что там безопаснее. По-прежнему погромыхивал гром,
ослепительные шарики бродили по воздуху, пугая всё живое в природе.
Огненная странница Земли настигла их уже у воды, ударила змеиными
нитями по лошади, и та упала замертво. Пронзительно взревел жеребёнок.
Что это? Божье знамение? Или ещё что-то похуже?
Подавленный увиденным, Василий брёл домой, размышляя о
злонамеренности шаровых молний. Неужели эти красивые нити пряжи и есть
линии магнитного поля? А может быть, природа такого явления
электрическая?