Гога сидел в комнате своего приятеля Кольки Баранникова и с интересом вертел в руках пачку «Беломора».
- Добротно сделано, ничего не скажешь! – с уважением посмотрел на хозяина. – Даже папиросы имеются!
- А как же без папирос! – улыбнулся Баранников и голосом гида произнес: «Особенности эксплуатации представляемого изделия требуют от него возможно более полного внешнего сходства с каким-либо безобидным объектом. В данном случае таким объектом является пачка «Беломора», которая, как известно уважаемой публике, служит для размещения внутри нее одноименных папирос. Исходя из этого, наличие последних представляется обязательным, поскольку является непременным атрибутом оригинала».
Гога зааплодировал. Потом вытряхнул из пачки «беломорину», неторопливо размял ее и хорошенько продул. Достал из кармана красивую импортную зажигалку крокодиловой кожи со встроенным в нее эротическим «диаскопом», чиркнул кремнем и поднес пламя к кончику папиросы. Сделав несколько жадных затяжек, он расслабленно откинулся на спинку кресла, забросил ноги на стоявшую рядом тумбочку и, пустив в потолок несколько плотных колец дыма, скосил глаза на Баранникова:
- Ну так что, договоримся?
- А ты думаешь для чего я тебе все это показываю? – пожал плечами Баранников. Потом сделал широкий жест рукой и с лукавой улыбкой добавил - Стакан – и игрушка в полном твоем распоряжении! Вместе со мной в качестве ассистента!
- За такую игрушку и двух стаканов не жалко! – расщедрился Гога, не переставая разглядывать пачку «Беломора».
- Ладно уж, хватит и одного! Я же не алкоголик! Когда, кстати, у тебя ближайший экзамен?
- Завтра! Политэкономия! – отозвался Гога, выстрелив в потолок еще парой синеватых колец.
- Ну, это семечки! – пренебрежительно махнул рукой Баранников, - Никаких тебе чертежей, схем, графиков и тому подобной ерунды. Сиди себе тихо, слушай и аккуратно записывай, что диктуют.
Здесь, наверное, пора посвятить недоумевающего читателя в скрытый смысл вышеописанного диалога и объяснить, почему простая пачка «Беломора» вызвала такой интерес у Гоги.
А дело все в том, что эта самая пачка «Беломора» была не совсем обычной. Правильнее даже сказать – совсем необычной. В общем – это была мастерски выполненная коротковолновая радиостанция, вмонтированная в пачку «Беломора». При этом электронная начинка занимала только часть объема пачки – примерно две трети его. Оставшаяся треть – под вскрытым уголком – была свободна и заполнялась папиросами, поэтому стороннему наблюдателю заметить подвох было практически невозможно. Обыкновенная, ничем не примечательная пачка «Беломора», при встряхивании которой из оторванного уголка, как и положено, выскакивают обыкновенные папиросы.
Такое исполнение устройства было отнюдь не чудачеством эксцентричного изобретателя, а вполне функциональным элементом дизайна, ибо предназначалась радиостанция в основном для технического обеспечения успешной сдачи экзаменов или зачетов. Вообще говоря, полный набор аппаратуры связи включал в себя два радиопередающих комплекта. Тот, который размещался в пачке «Беломора», был предназначен для того, кто ассистировал сдающему экзамен и должен был, вооружившись конспектами и учебниками, устроиться где-нибудь поблизости от места событий в свободной аудитории. Имитация под «Беломор» требовалась на тот случай, если в аудиторию неожиданно заглянет кто-нибудь из преподавателей.
Второй комплект – тот, с которым нужно было идти сдавать экзамен, в подобной маскировке не нуждался и размещался в невзрачной коробочке, изготовленной из фольгированного текстолита. К коробочке с помощью небольшого штыревого разъема подключался микрофонный капсюль, размером с двухкопеечную монету. В зависимости от режима работы он мог выполнять роль как микрофона, так и телефона. Капсюль закреплялся на запястье левой руки под ремешком для часов, а провод от него через рукав шел к внутреннему нагрудному карману пиджака, где помещалась сама радиостанция. Еще один провод – антенна – из того же кармана протягивался под рубашкой вдоль всего тела прямо в одну из штанин, почти до самого ботинка. Наилучшая слышимость подбиралась путем выбора соответствующей позы и перемещением ноги с антенной. Переключение режимов работы (прием/передача) осуществлялось с помощью миниатюрного переключателя на одном из торцов радиостанции. В режиме приема левая рука как бы в раздумье подпирает голову, и микрофон оказывается в непосредственной близости от уха. Правая рука при этом остается свободной и ею можно аккуратно фиксировать на бумаге все, что проистекает из микрофонного капсюля.
Когда требуется что-то сказать своему ассистенту, та же левая рука может, скажем, потереть лоб, потеребить правое ухо или произвести еще какое-нибудь правдоподобное действие – главное, чтобы капсюль при этом оказался у рта.
Таким образом, маленькая коробочка в кармане пиджака давала ее обладателю громадные преимущества перед остальной сдающей братией. Отпадала всякая необходимость таскать с собой на экзамен громоздкую амуницию, составляющую обычный арсенал студента средней подготовленности, в виде всякого рода конспектов, шпаргалок или учебников. Не надо было мучиться, лихорадочно перелистывая под столом предательски шелестящие страницы в надежде побыстрее отыскать нужное место. А потом еще и умудриться списать все это так, чтобы чуткое ухо или зоркий глаз преподавателя не зафиксировал факт «преступного деяния». Технически оснащенному студенту надо было только улучить подходящий момент и передать своему верному помощнику, сидящему где-нибудь поблизости, какие именно вопросы имеются в его билете. А он-то уж все, что надо, и отыщет сам, и внятно продиктует. Успевай только записывать.
Человеку, знающему Баранникова только как добросовестного студента, могло показаться странным, что такая идея пришла в голову именно ему. Учился он хорошо, старательно посещал почти все лекции, а уж что касается технических дисциплин, то здесь он, кажется, знал все ничуть не хуже преподавателей, ибо до поступления в институт успел поработать на телерадиоцентре. Так что ни в каких подсказках особенно не нуждался. Как утверждал сам изобретатель, сделал он все это «не выгоды ради, а удовольствия для». Поэтому пользоваться игрушкой давал только очень узкому кругу своих ближайших друзей. Прочие даже не знали о ее существовании. Гога к числу его друзей мог быть отнесен только с очень большой натяжкой – слишком уж разным был у них круг интересов. Баранников числился заядлым радиолюбителем и все свободное время посвящал возне с разного рода электронными штучками. Гога, хотя и не чурался радиолюбительства, пальму первенства ему все же не отдавал. Диапазон его интересов был гораздо шире. Причем, некоторые из этих интересов, с точки зрения Баранникова, вряд ли могли быть отнесены к числу заслуживающих уважения. Единственным прочным связующим звеном между ними могла считаться только студенческая радиостанция, которой заведовал Баранников. Будучи в недалеком прошлом профессиональным радиотелеграфистом, Гога любил иногда «тряхнуть стариной» и, выпросив у Баранникова ключ от «радиорубки», часок-другой «пошарить» в эфире.
Однако в данной ситуации решающую роль сыграло даже не это. Дело в том, что только вчера закончились городские соревнования по радиоспорту, посвященные 30-летию Победы над фашистской Германией, и команда Куйбышевского района города Ленинграда, активным участником и основной ударной силой которой был Гога, заняла на них первое место. Как уже говорилось, он был флотским радиотелеграфистом и еще во времена службы заработал почетное звание «Мастер связи». После того, как он был принят в славные ряды студентов Ленинградского электротехнического института связи им. Проф. М.А.Бонч-Бруевича, на него тут же обратил внимание председатель институтского комитета ДОСААФ капитан 1-го ранга Алексей Никифорович Корнев. Помимо участия в институтских соревнованиях, Гога сразу же был зачислен в команду Куйбышевского района города. И вполне оправдывал оказанное ему доверие – с его приходом команда, до того особыми успехами не блиставшая, стала неизменно участвовать в распределении призовых мест. В нынешнем году таким местом оказалось первое.
Однако, победа победой, а из-за участия в соревнованиях два экзамена Гога вынужден был пропустить. И сдавать их, как не крути, все равно придется. К тому же завтра должен быть уже третий экзамен, а готовиться к нему у Гоги времени практически не оставалось. Его спортивный шеф Корнев обещал предупредить преподавателей, чтобы не слишком придирались к чемпиону, но даже с учетом подобного послабления, в голове у этого чемпиона все равно что-то должно было быть.
Поэтому Баранников со своей аппаратурой оказался как нельзя кстати. Причем предложил он свои услуги совершенно добровольно, сразу, как только узнал о гогиных успехах и связанных с этими успехами затруднениях. То, что он при этом намекал на пресловутый «стакан» в качестве вознаграждения, было, конечно же, не боле, чем простым трепом. Догадывался об этом и сам Гога, поэтому торговался с ним только для того, чтобы поддержать игру. На самом же деле гогину победу, да еще и в радиоспорте, к которому Баранников тоже считал себя причастным, он ценил неизмеримо выше всех «стаканов» вместе взятых.
Так что вопрос оказания Гоге посильной технической помощи, в сущности, уже изначально был решен Баранниковым положительно. Тому оставалось только освоиться с непривычной для него аппаратурой связи и немного потренироваться в согласованной работе со своим добровольным ассистентом. Поскольку оба они были опытными мастерами в таких делах, много времени им для этого не потребовалось, и Гога уже горел желанием испытать систему «в боевых условиях».
* * *
На следующий день в условленное время Гога уже сворачивал с Невского проспекта на набережную Мойки. То ли из-за непоколебимой уверенности в могуществе баранниковской техники, то ли просто по легкомыслию, но вполне уместное и естественное в подобных обстоятельствах предэкзаменационное беспокойство в этот раз снисходить на него почему-то упорно не желало. Поэтому настроение, в котором он пребывал сегодня с самого утра, было чересчур уж беззаботным. Может быть, это объяснялось расслабляющим влиянием благодатной погоды. Денек и в самом деле выдался просто чудесным – с безоблачного синего неба щедро струились потоки яркого солнечного света, а легкое дыхание теплого июньского ветерка навевало мысли о прохладных водах карельских озер, мягкой зеленой травке на пологом берегу и волнующих запахах дымящегося на углях шашлыка.
Баранникова Гога заметил еще издали. Он стоял в тени огромных тополей, растущих у входа в институт, и, упершись широко расставленными руками в чугунную ограду набережной, что-то сосредоточенно разглядывал в мутных водах Мойки.
Неизвестно, что за мысли копошились в это время в его мудрой голове, но Гогу он заметил только тогда, когда тот ткнул его пальцем под ребро и осведомился:
- Благодетель! Ты что, топиться собрался? А как же я? Подождал бы уж до конца сессии!
Баранников вздрогнул от неожиданности и ошалело уставился на шутника. А тот продолжал ерничать:
- Ти туда не ходы! – проникновенно изрек он и показал пальцем вниз, на воду.
– Ти сюда ходы! – и с приторной улыбочкой простер руки в сторону институтских дверей.
- С чего это ты вдруг такой веселый сегодня? – наконец-таки заулыбался Баранников, глядя на лукавую физиономию приятеля.
– Не рано ли? Экзамен бы сначала сдал, а потом умничал!
- А чего переживать – все равно ни черта не знаю! – беззаботно улыбался Гога.
– Вся надежда только на тебя, да на твою технику.
- Техника-то не подведет. Не должна, по крайней мере. – самоуверенно заявил Колька. – Главное, чтобы тебя с ней не застукали. Так что имей это в виду и будь там поосторожней. А я тут, пока тебя не было, уже осмотрел окрестности. Ближайшая свободная аудитория – прямо против твоей. Так что слышимость должна быть – пять баллов! А ты, кстати, конспекты не забыл?
- Боже упаси! – Гога похлопал ладонью по портфелю. – Все здесь!
Добравшись до облюбованного Баранниковым помещения, друзья приступили к последним приготовлениям. Гога извлек из портфеля конспекты и объяснил Баранникову, что где следует искать. Потом заправил себя аппаратурой и, разойдясь по разным углам, они с Колькой еще раз на всякий случай проверили, все ли в порядке. Радиостанция работала безупречно.
- Ну что, тогда я пошел! – решительно произнес Гога и подмигнул Баранникову.
- Давай! Ни пуха тебе!
- К черту!
Хотя экзамен только начался, за преподавательским столом уже сидел студент Барсиков и с пафосом излагал что-то одобрительно кивающему головой экзаменатору. Гога взял билет и уселся за один из последних столов.
Всё прошло на удивление гладко. Слышимость, как и ожидалось, была отличной и Гоге даже не пришлось двигать ногой с антенной, чтобы настроиться. Баранников ответил сразу и объявил, что к работе готов. Пользуясь тем, что экзаменатор с увлечением слушал пылкие излияния Барсикова, Гога четко и внятно продиктовал Кольке свои вопросы. Тот быстро отыскал их в конспектах и дал Гоге сигнал на приём. Диктовал он не спеша и записывать за ним никакого труда не составляло. Да и вопросы оказались довольно простые и не особенно содержательные, поэтому уже где-то через полчаса вся необходимая информация была передана и сеанс связи можно было заканчивать. Баранников ещё раз пожелал Гоге успехов и отключился.
Гога пробежал текст глазами, вникнув в суть написанного и, приготовившись отвечать, пересел на один из передних столов. Когда преподаватель закончил с очередным отвечающим, поставив ему «отл», его место занял Гога. Отчитался он без сучка и задоринки, посему также был отмечен высшим баллом.
Когда он, окрыленный успехом, вышел из аудитории, Баранников уже поджидал его у дверей.
- Ну и как? – поинтересовался он, хотя по самодовольной гогиной физиономии можно было и так догадаться, что всё у него как нельзя лучше.
- Порядок! – сверкнул улыбкой Гога и вскинул ладонь с растопыренными пальцами. – Пять баллов! Как и следовало ожидать!
Они обменялись крепким мужским рукопожатием и направились к выходу. Открыв дверь, Гога полной грудью вдохнул воздух свободы, круто замешанный на причудливой смеси фитонцидов, выделяемых растущими у входа тенистыми тополями, выхлопных газов, доносимых ветерком со стороны Невского проспекта и трудноопределимых ароматов близлежащей Мойки. Он явственно ощутил, что зверски проголодался.
- Как ты насчет слегка заморить червячка? – поинтересовался он у приятеля. – После напряженного интеллектуального труда мой организм жаждет вкусной и обильной пищи!
- Мой, похоже, с твоим солидарен и с удовольствием составит ему компанию – поддержал его Баранников. – На пирожки согласен?
- Вполне! Особенно, если будут жареные с мясом!
Перебежав Невский в неположенном месте, они направились в пирожковую «Минутка», что на углу Невского и Желябова.
В полном соответствии с названием заведения, Гога в считанные минуты проглотил восемь горячих, вкусно пахнущих пирожков с мясом, запив их двумя стаканами крепко наперченного бульона. После чего позволил себе удовлетворенно расслабиться, дожидаясь, пока Баранников справится со своими тремя.
- Ну и червячок у тебя там внутри! – уважительно отметил Колька, дожевывая последний пирожок - Не червячок, а анаконда какая-то! Глядя на твою поджарую фигуру и не подумаешь, что ты такой прожорливый!
- Есть такой грех! – признался Гога и скорбно вздохнул. – Только твои завистливые интонации здесь неуместны, ибо ничего хорошего в этом нет. Очень уж неэкономичный у меня организм. Одно расточительство от него. Нормальные люди три пирожка слопают и целый день спокойно гуляют, ни о какой еде и не думая. А тут – трескаешь, трескаешь – и всё без толку. Часа два проходит – и как будто не ел ничего! Так что это тебе позавидовать можно – КПД у твоего организма высокий, следовательно, расходы на его содержание – низкие. Экономия!
Покончив, наконец, с пирожками, они направились домой, прихватив по дороге бутылку «Старого замка» и шампанского «Брют». Благополучное завершение операции «экзамен» не отметить подобающим образом было бы непростительным грехом.
* * *
Несмотря на столь многообещающее начало, Гога, тем не менее, понимал, что сложности у него ещё возникнут. Причем, в самое ближайшее время. Дело в том, что, несмотря на отставание, он надеялся закончить сессию вместе со всеми, то есть последний экзамен сдать вместе со своей группой. А для этого ему нужно было идти сдавать следующий экзамен уже через день после политэкономии – с параллельной группой. К несчастью, экзамен этот был по одному из самых трудных для его понимания предметов в семестре – теории нелинейных электрических цепей (ТНЭЦ). Большой объем материала здесь усугублялся ещё и обилием всякого рода диаграмм, схем, графиков и формул. Ясно, что передавать такой материал по радио будет весьма затруднительно – особенно картинки. Поэтому весь день перед экзаменом Гога усиленно листал конспекты и учебники, надеясь хотя бы один раз просмотреть всё собственными глазами. А если повезет, то и запомнить что-нибудь.
Но более всего его беспокоил тот факт, что сдавать экзамен придется одному из самых строгих преподавателей в институте – доценту Ферсман Брониславе Антоновне.
Бронислава Антоновна была внучкой всемирно известного ученого-минералога – академика Александра Евгеньевича Ферсмана. В школьные годы, очарованный рассказами и повестями Ивана Ефремова, Гога всерьёз увлекся геологией, минералогией и палеонтологией. Взахлеб читал соответствующую литературу, причем не только художественную, но и сугубо специальную, собирал коллекцию камней, грезил о нехоженных тропах верхоянской тайги и безжизненных равнинах пустыни Гоби. В общем, никем иным, кроме геолога, представить себя не мог. Поэтому, вполне естественно, что такие имена, как Вернадский, Карпинский и Ферсман, были ему хорошо знакомы. В его личной библиотеке даже была небольшая книжица с биографией А.Е.Ферсмана. Но в его собственную биографию жизнь внесла свои коррективы и геолога из Гоги не получилось. Но подспудное уважение к академику-минералогу Ферсману, тем не менее, у него сохранилось на всю жизнь. Это уважение автоматически перенеслось и на его внучку. Тем более что сама Бронислава Антоновна вполне соответствовала образу потомственной интеллигентки и была личностью незаурядной и высокопрофессиональной – это хорошо ощущалось по её лекциям. Жаль только, что лекции эти были по ТНЭЦ, которую Гога не любил. Куда с большим удовольствием он послушал бы из её уст рассказы об экспедициях деда в хибинскую тундру или Кара-Кумы. Но увы! Слушать приходилось только про какие-то непонятные четырёхполюсники с непредсказуемым поведением да неуловимые для органов чувств электрические сигналы.
Однако более всего огорчало Гогу то, что в присутствии Брониславы Антоновны практически невозможно было списать. Казалось, она каким-то шестым чувством ощущает уже сам факт формирования в голове студента нервного импульса к подглядыванию и при малейшей попытке его реализации, тут же «засекала» преступное поползновение. После чего решительно выставляла злоумышленника за дверь вместе со всем его барахлом, включая зачетку. Принимала экзамен она тоже очень строго и задавала массу дополнительных вопросов. Пытаясь, видимо, как можно точнее определить уровень знаний студента.
Так что задача перед Гогой стояла архисложная. Радиостанция – это, конечно, не такой примитив, как шпаргалка или конспект на коленке, но как уж там всё сложится – знает только господь Бог, да доцент Ферсман. Спать он лег поздно, так и не досмотрев до конца все конспекты, и долго не мог заснуть – мерещились всякие ужасы.
Наутро встал с тяжелой головой и мерзким ощущением неудовлетворенности, которое возникало у него всегда, когда он что-то не успевал сделать, как рассчитывал. Тем не менее, быстро собрался и направился к Баранникову. Надо было явиться в институт пораньше, чтобы успеть попасть в первые ряды сдающих.
Погода, как и в прошлый раз, дышала негой и благодатью, но сегодня гогин организм никак не откликался на всё это великолепие – мысли его были заняты только предстоящим экзаменом.
Оснастившись аппаратурой и три раза переплюнув через левое плечо, Гога, как и планировал, вошел в аудиторию одним из первых. С замиранием сердца взял билет и, уткнувшись в него, направился в сторону задних столов. Когда же поднял глаза и огляделся, то понял, что влип! Все места на задних столах были уже заняты! Сочетание «ТНЭЦ+доцент Ферсман» было для сдающих настолько зловещим, что даже реальная угроза покинуть помещение досрочно никого не останавливала и все пришли основательно упакованными – кто с конспектом, кто со шпаргалкой, а кто и прямо с учебником. Поэтому садиться вперед никто не хотел. Так уж студент устроен, что сам факт наличия шпаргалки, даже при невозможности использования её по прямому назначению, действует на него успокаивающе и внушает уверенность. А в самом безнадёжном случае – когда ответа на вопрос не знаешь всё равно и терять становится нечего – дает некоторую надежду на благополучный исход.
- Идиот! – выругал себя Гога. – Надо было идти самым первым! Или наоборот – подождать, пока пойдет отвечать кто-нибудь с самого последнего стола.
Но назад ходу уже не было и пришлось садиться за стол во втором ряду – почти перед самым носом у преподавателя.
Гога лихорадочно соображал, как выходить из столь гнусного положения. Отвечать ещё никто не собирался, и в аудитории стояла напряженная тишина, изредка нарушаемая только негромким шелестом перекладываемых бумажных листов. В такой тишине даже шепот будет звучать вполне отчетливо. Стараясь не делать резких движений, он осторожно залез в карман пиджака и включил радиостанцию на приём. Колька бубнил: «Раз, два, три … - как слышишь? Приём!»
Увы! Ответить ему Гога не мог.
Вдруг его осенило – Баранников ведь такой же радист, как и он сам и прекрасно знает азбуку Морзе! Он, хотя и не претендовал на высокие титулы, но ключом работал вполне профессионально и с приёмом у него тоже всё было в порядке.
После очередного его вызова, Гога, держа руку в кармане, едва слышно отшлёпал пальцем по микрофону: «SOS! SOS! SOS!» и, затаив дыхание, переключился на приём. К великой его радости, Баранников сразу всё понял:
- Что, не можешь говорить? Небось, на первый стол посадили? – он немного помолчал. – Так! Я сейчас отключусь и загляну к тебе. Надо оценить ситуацию. А ты пока держись на приёме!
Вскоре дверь приоткрылась и в образовавшейся щели показалась Колькина голова. Быстро оглядевшись и встретившись взглядом с Гогой, голова подмигнула ему и тихо исчезла. Гога сидел, подперев щеку рукой с капсюлем, и ожидал дальнейшего развития событий. Теперь он целиком и полностью зависел от колькиной сообразительности.
Наконец голос в капсюле произнёс:
- Держись, студент Гавриков, всё не так уж и безнадёжно! Я ожидал худшего! Слушай меня внимательно – выход, кажется, есть! Ты же сидишь рядом с дверью! Напиши на листке, что тебе попалось – только покрупнее. Когда кто-нибудь пойдет отвечать – дашь мне знать. Я попробую через дверь разглядеть твою писанину. Думаю получится. Если согласен, стукни два раза, если не годится – три раза. Приём!
Гога стукнул два раза.
- Понял! Перехожу на приём и буду ждать твоего сигнала. Когда созреешь – постучи два раза.
Ждать долго не пришлось. Едва Гога успел изобразить на бумаге суть вопросов, как к преподавательскому столу подсел первый отвечающий. Гога стукнул два раза и перешел на приём.
- Всё понял! Выхожу! – отозвался Баранников.
Гога приготовил листок и, когда дверь приоткрылась, осторожно из-под локтя показал листок приятелю. Тот сморщился, вглядываясь в написанное, потом удовлетворенно кивнул и исчез. Гога перешел на прием. В капсюле долго ничего не было слышно, потом раздался щелчок и голос Баранникова произнес:
- Не скажу, что тебе очень повезло, старина! Первый вопрос ещё ничего – всего одна маленькая схемка и один график, но вот второй … Четыре страницы и две схемы! Правда, графиков нет совсем. Так что готовься писать побыстрее – иначе не успеть. Через каждые пять минут буду переключаться на приём. Если всё хорошо – два щелчка, если повторить – три, если совсем плохо и надо заглянуть в дверь – четыре. Всё! Теперь перехожу на прием и жду твоего сигнала. Как будешь готов – два щелчка. Приём!
Гога давно был готов и, не мешкая, дал Кольке старт.
Вначале всё шло более-менее благополучно. Баранников диктовал довольно быстро, но Гога, хотя и с трудом, всё же успевал покрывать каракулями бумагу – правда, совершенно не вдумываясь в то, что пишет. Он уже успел исписать целый лист, когда Баранников вдруг запнулся и замолчал. Гога плотнее прижал капсюль к уху. Послышался какой-то шум и невнятные голоса. А потом и вовсе наступила тишина. Гога беспокойно заерзал. Что-то там у Баранникова произошло. Не иначе, как помешали какие-то праздношатающиеся личности. Придётся подождать, пока всё образуется. Только вот долго ли?
Чтобы не терять времени зря, он попробовал заняться расшифровкой собственных каракулей и убедился, что задачка эта будет весьма не простой.
Наконец, в капсюле снова тихо щелкнуло и раздался голос Баранникова. Но слышимость была – хуже некуда! Гога только понял, что приятелю пришлось срочно перебазироваться. Причем, судя по слышимости, новая его резиденция располагалась не очень близко. Хорошо ещё сообразительный Колька догадался дать настройку («Раз, два, три …») и Гога начал двигать ногой с антенной, пытаясь найти оптимальное с точки зрения слышимости положение. Положение найти удалось, слышимость немного улучшилась, но поза при этом получилась очень неудобной. Ногу пришлось выпрямить и отставить далеко в сторону. Долго так вряд ли высидишь. Но ничего не поделаешь, придется терпеть.
Гога дал сигнал на приём и Баранников продолжил диктовку. Но если и раньше при хорошей слышимости успевать за ним удавалось с трудом, то теперь и вовсе стало почти невозможно. Гога часто сбивался, пропускал куски текста и вынужден был давать запросы на повтор.
Еще хуже стало, когда дело дошло до схемы. Гога никак не мог понять, что с чем соединено и как всё это может работать. Он бросил быстрый взгляд в сторону преподавательского стола. Любезнейшая Бронислава Антоновна с видом кладоискателя, разыскивающего в беспорядочной куче камней когда-то запрятанный им же золотой самородок, старательно пыталась нащупать в голове сидящего перед ней студента нечто, имеющее хотя бы отдаленное отношение к теории нелинейных электрических цепей. Было заметно, что усилия её пропадают втуне, ибо под каждой, с трудом отворачиваемой ею глыбой, ничего, кроме неопределённого мусора и разбегающихся в разные стороны пауков и мокриц, не обнаруживалось. Студент топором шел ко дну, пуская последние пузыри. Воспользовавшись этим обстоятельством, Гога уже не стал стучать, а яростно засипел в микрофон: «Эмиттер, эмиттер с чем соединен?! Давай-ка ещё разок схему!»
Баранников, чувствуя, что его не понимают, тоже начал кипятиться и объяснения стали перемежаться выражениями, почерпнутыми явно не из конспекта. Гога ёрзал и возил ногой по полу, пытаясь хоть чуточку усилить громкость сигнала в капсюле.
Когда, наконец, с первым вопросом было покончено, он просто-таки взмок от напряжения. А ведь был ещё второй вопрос! И, судя по тому, что сказал Баранников, отнюдь не из простых.
Тут он обратил внимание, что из тех, кто вошел в аудиторию раньше него, уже почти никого не осталось. «Не успеть!» – обреченно подумал Гога. И действительно, в любой момент его могли призвать к ответу помимо его воли.
Не переставая записывать, он вновь попытался найти более удачное положение тела и ноги-антенны. Поза при этом получилась такой, что Ферсман с недоумением посмотрела на него и поинтересовалась:
- Гавриков! Вам что, плохо? Что это вы так скрючились?
- Нет, нет, Бронислава Антоновна! Всё в порядке! – поспешил успокоить её Гога, пропустив в это время кусок текста, который старательно надиктовывал ему ничего не подозревающий Баранников. – Просто нога немного затекла.
- Может отвечать пойдёте? Вы ведь уже давно сидите. Готовы?
- Нет, не готов ещё, к сожалению! Вопрос сложный попался, надо подумать как следует. – И пропустил ещё кусок текста.
- Ну думайте, думайте! Не торопитесь. Время ещё есть.
Гога совсем разнервничался и, едва дождавшись, когда Баранников переключится на прём, отстучал сигнал повтора. Дела у него явно разладились. Слышно лучше не стало, а диктовать Колька стал хуже – чересчур быстро и невнятно. Каждый кусок приходилось повторять дважды, а то и трижды. К тому же он сообразил, что до этого злосчастного вопроса вчера так и не добрался. В общем – труба дело!
Видимо поэтому, когда ему, наконец, недвусмысленно намекнули, что, мол, пора бы идти отвечать, воспринял это даже с каким-то облегчением – как перст судьбы. Незаметно выключил радиостанцию, втянул микрофон в рукав и неспеша двинулся к преподавательскому столу, пытаясь на ходу хотя бы по диагонали пробежать глазами написанное.
Усевшись лицом к лицу с экзаменатором, он попытался взять себя в руки и связно изложить по крайней мере то, что успел записать – то есть ответить хотя бы на первый вопрос билета. Чувствуя его нервозность, Бронислава Антоновна взяла у него листки и попробовала сама расшифровать изображенные на них каракули. Но такая «помощь» только усугубила и без того незавидное состояние экзаменуемого.
Разобрать «вверх ногами» писанину, которая и в нормальном-то положении читалась с трудом – это было уже слишком! Гога обреченно съёжился, исподлобья глядя на свою «мучительницу», и приготовился к самому худшему.
«Мучительница» с любопытством разглядывала неразборчивые, явно торопливые записи Гоги с пропусками и исправлениями. Их вид красноречиво свидетельствовал о том, что дело здесь явно нечисто. В чем именно состоит подвох, понять, наверное, было трудно, но то, что без него не обошлось, не заметить было невозможно.
Ферсман лукаво улыбнулась и сказала:
- Ну что, может поясните, что у вас здесь написано? Начните-ка с первого вопроса.
Гога собрал волю в кулак и, глубоко вздохнув, приступил к изложению. Что самое удивительное, речь его получилась довольно связной. Нужные слова всплывали из памяти в нужное время и выстраивались в нужном порядке. Кажется, он даже правильно объяснил работу схемы. Говорят, что в минуту опасности у человека проявляются скрытые в обычном состоянии возможности. Видимо, именно они и помогли Гоге извлечь из подсознания что-то из того, что было просмотрено за вчерашний день. Это «что-то», совместившись с только что сделанными его рукой записями, имело результатом некое подобие похожего на правду ответа.
Бронислава Антоновна, едва заметно улыбаясь, вслушивалась в его рассуждения.
- Ну что же, с первым вопросом всё ясно, – произнесла она неопределённо. – А как со вторым? Что-то маловато у вас здесь написано.
- Не успел, Бронислава Антоновна! – оправдывался Гога, удивившись, что Ферсман не задала ни одного дополнительного вопроса.
– Я, наверное, перезанимался, голова сегодня совсем ничего не соображает!
- Это заметно! Нервный вы какой-то сегодня. А ещё говорят – спортом занимаетесь!
- Занимаюсь, – скромно подтвердил Гога. – Иногда. Не сегодня! – добавил он явно невпопад и ещё больше смутился.
- Правда? – как-то странно взглянула на него Ферсман и загадочно улыбнулась. Потом посеръёзнела и добавила:
- Больше троечки, извините, никак не получается. То, что вы человек отнюдь не глупый, заметно хотя бы из того, как виртуозно вы выкручивались по первому вопросу. Поэтому мне не хочется портить вам зачетку. Давайте-ка сделаем так. Я пока в неё ничего ставить не буду. Надумаете пересдать – приходите с любой группой. Не захотите – тройку я вам всегда успею поставить. Устраивает?
- Устраивает. – чуть подумав, согласился Гога. Действительно, надо бы посмотреть, как пойдут дела в дальнейшем. Если подобный конфуз случится ещё раз, то пусть уж всё останется как есть. Если же троек больше не будет, то ТНЭЦ можно и пересдать.
- Ну, тогда успехов вам и до свиданья! – подвела итог Брони-слава Антоновна.
- До свиданья! – как можно сердечнее попрощался Гога, по достоинству оценив выданный ему аванс, и с облегчением исчез за дверью.
Баранников уже поджидал его.
- Что там у тебя стряслось? – атаковал его Гога. – Ты что, на улице сидел? Ну, ни фига было не слышно!
- Я же тебе объяснял, - оправдывался Колька, - в аудитории, где я сидел, оказывается, по расписанию назначена какая-то консультация у второкурсников. Поэтому пришлось срочно выметаться оттуда. А ближайшее свободное помещение - вон аж где! – и показал рукой куда-то в конец коридора. Так что, ничего не поделаешь. А ты что, не сдал?
- Сдать-то сдал, - хмыкнул Гога, - но, можно сказать, условно. То есть – на «трояк», но в зачетку мне ничего не поставили – чтобы можно было пересдать. Сам понимаешь, без стипендии сидеть что-то не хочется. Но вот буду ли я пересдавать – ещё не знаю. Уж больно муторная это наука – ТНЭЦ!
- Да ладно, старина, если остальные сдашь нормально, то и ТНЭЦ можно будет пересдать! Не переживай!
- Именно так я и думаю! – Гога вздохнул. – Ну, до этого ещё надо дожить. А сейчас пойдем-ка лучше домой, да хорошенько расслабимся! Что-то я сегодня совсем вымотался!
И они направились к выходу.
* * *
Оставшиеся экзамены Гога сдал вполне успешно – осечек, к счастью, больше не случилось. Поэтому твёрдо решил лечь костьми, но досадную занозу в виде «тройки» по ТНЭЦ ликвидировать. Теперь уже без помощи электроники. Не последнюю роль в этом сыграло и его самолюбие, задетое ощущением морального долга перед Ферсман, которая, вопреки ожиданию, всё-таки оставила за ним право выбора.
Два дня он провел, с головой погрузившись в конспекты и учебники по ТНЭЦ, и почти не выходил из комнаты. Яростный штурм злополучной науки продолжался до тех пор, пока Гога не почувствовал, что прежний страх перед ней отступил, сменившись желанием проверить себя в деле.
Как оказалось, потраченные усилия не пропали даром. Отвечал он в этот раз очень уверенно и даже порывался порассуждать о том, чего по билету не требовалось. Ферсман слушала его с невозмутимым выражением лица, лишь изредка одобрительно кивая. Дополнительных вопросов, как и в первый раз, почему-то задавать не стала. Лёгкая улыбка скользнула по её лицу только когда она протянула Гоге зачетку с выведенной там отметкой «отл»:
- Вот видите – совсем другое дело! В прошлый раз бы так!
- В прошлый раз другие обстоятельства были – заметил Гога, удовлетворенно разглядывая запись в зачетке.
- Ох уж эти ваши обстоятельства! – одними глазами улыбнулась Ферсман. – Ну что ж, желаю вам приятного отдыха во время каникул. И дальнейших успехов в спорте!
Чуть помедлив, она добавила:
- Только не во время экзаменов!
Гога густо покраснел и, чуть не забыв попрощаться, поспешил исчезнуть за спасительной дверью. Понятно, какой именно спорт во время экзаменов имела в виду проницательная Бронислава Антоновна.