Сомнения

                «Когда могла бы так легко душа болеть,
                Как страждет тело,
                То прошлое давным-давно
                В небытие бы отлетело,
                И кончился бы мир».
Глава 1
- Витя! Опомнись! Ты же на человеке должен жениться, а не на заднице! – горячился отец, - Ты вглядись в неё повнимательней. Тебе же с ней не только в постели валяться придётся. Жена другом должна быть, помощником! На что тебе эта красота вселенская? Она же ледяная, Витя! Я от гордыни её просто мёрзнуть начинаю. Если с тобой что-нибудь, не дай Бог, в жизни случиться, она же, не раздумывая, предаст тебя и бросит! – переходил на крик отчаяния Сергей Миронович.
  - Да что со мной может случиться, пап? – удивлялся Виктор. Он никак не мог понять, почему отец так горячо противится его решению жениться на однокласснице Ольге. Был в её жизни, правда, один весьма бурный неудачный роман с сыном чиновника высокого ранга, ну так что ж из этого? И в ЗАГС даже вроде бы собирались, но что-то у них там не заладилось, и свадьбу отменили. В чём была истинная причина разлада Виктор, понятное дело, не доискивался, потому что был этому, откровенно говоря, очень рад. И удивительная близорукость Виктора в отношении множества её романчиков и мимолётных «шалостей», которые с завидным постоянством случались с его пассией, вполне объяснима - страсть ослепляет. Весьма скромный по натуре, за все годы совместной учёбы он не только не удосужился признаться Ольге в своих чувствах, но даже делал вид, что она ему совершенно безразлична. Услышав как-то пушкинское «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей!», безоговорочно поверил в неё, и стал старательно придерживаться этого принципа. Почему нет? Вроде бы ничего и не делаешь, а на самом деле, вроде бы и делаешь, но кроме тебя никто об этом не знает. Х-о-р-о-ш-о!  Надо только терпеливо ждать, и результат придёт. Обязательно положительный. Несмотря на вселенский авторитет Александра Сергеевича, этот принцип в данном случае почему-то не сработал - Ольга упорно не замечала его. А вот народная мудрость, гласящая, что «под лежачий камень вода не течёт», тут как раз-таки и подтвердилась. Так что, слепо верить каким-то умозаключениям – дело неблагодарное. Почему? Да потому, что жизнь – она нечто другое, чем игры разума, но разум почему-то об этом не догадывается, считая жизнь основным и непременным предметом этих игр, постоянно подвергая её таким испытаниям и выкрутасам, которые зачастую приводят к смерти, то есть, к концу жизни, а вместе с ней не только к деградации, но и к исчезновению самого разума. Но иногда кажется, что разум умирает прежде, чем кончается жизнь.
  Автобус на ухабах потряхивало, и Виктор в унисон, иногда довольно ощутимо, бился лбом о стекло, но его прохлада была настолько приятна, что он не отстранялся, несмотря на причиняемую боль. Терпел. Умение терпеть прививал ему с раннего детства отец. И наставлениями, и своим собственным примером. Увлекшись с детства единоборствами, сначала борьбой, затем боксом, и, наконец, боевым самбо, Виктор постепенно привык переносить физическую боль. Свыкся и страха перед ней, присущего многим людям, не испытывал. Со временем умение терпеть и переносить боль отложилось и на его психологии, что очень помогало в жизни. Именно это терпение и способствовало сохранению семьи. Виктор до сих пор не хотел себе признаться, что отец был совершенно прав в отношении Ольги, но страсть, всякий раз охватывавшая при виде даже чуть обнажённой жены, снова и снова ослепляла разум, и он терпел.
  Выйдя замуж за Виктора, Ольга, между тем, продолжала считать личную свободу своим неотъемлемым правом, которым пользовалась в полном объёме в соответствии с нравственными принципами, которые у неё были весьма своеобразны. Над всей её жизнью главенствовал приоритет личного удовольствия и нескончаемого самолюбования, которые были видны невооружённым глазом. Вакханалия духовной вседозволенности, провозглашённая как главный нравственный принцип государственного устройства самой Конституцией и подкреплённая семейным воспитанием, несомненно, откладывала отпечаток и на жизнь каждого отдельно взятого человека. И, если раньше распутству препятствовали укоры совести и общественное неприятие и порицание, то в настоящее время это самое общественное неприятие под мощным давлением государства и пропаганды западного образа жизни, кануло в Лету. А укоры совести… Какая уж тут совесть? Ольга, внешне порядочная учительница английского языка, кокетничала со всеми подряд, и совершенно не считала зазорными «мимолётные встречи», от которых она не отказалась ни после замужества, ни после рождения двух детей. «А что тут такого?» - недоумённо спрашивала она. И сама же объясняла своё поведение расхожей и всё оправдывавшей фразой «все так живут», и с возмущением добавляла: «Я же не вещи из дома выношу!», совершенно искренне не понимая, что предательство не измеришь никакими вещами. О её поведении знали все окружающие, включая и мать, Тамару Сергеевну, которая после безуспешных многолетних попыток вразумить дочь, бессильно опустила руки, поняв тщету своих усилий, и смирилась с происходящим. Знали все, кроме, разумеется, одного Виктора. И нет никакого сомнения в том, что семья эта, возникшая по причине только одной плотской страсти, давно бы распалась, если бы не Тамара Сергеевна, которая, по сути, заменила свою дочь и взяла на себя все её обязанности, включая не только приготовление пищи, стирку и уборку, но и воспитание детей. Очень мягкая и добрая по натуре женщина, осознав однажды, что Ольга стала такой только по её вине, отдавала все силы благополучию и сохранению семьи, невзирая на болезни и немощи. С младенческих лет любуясь необычной красотой ребёнка, Тамара Сергеевна совершенно не обращала внимания на воспитание дочери, и вся их жизнь превратилась в постоянные смены нарядов, восхищение красотой дочери, обнимашки, целовашки, и всепрощение. Ольге дозволялось и прощалось абсолютно всё. Отсюда и результат. Воистину, что посеешь, то и пожнёшь!
  Небольшой микрорайон, в котором проживала семья Виктора, построили совсем недавно, за год до начала печально известной «перестройки», которая, по сути дела, представляла собой начало очередной смуты в государстве Российском. Виктору, работавшему прорабом, вручили ордер на трёхкомнатную квартиру сразу по окончании строительства. Горсовет по соглашению со стройтрестом был обязан часть квартир выделить работникам предприятия. Микрорайон построили, а нормальную дорогу, как всегда, отложили на потом, поэтому конечную остановку автобуса и сам микрорайон разделяла берёзовая роща, через которую проходила довольно широкая, утоптанная людскими ногами тропинка. Освещения, понятное дело, не было никакого, и, чтобы в тёмное время суток пройти через рощу, люди обычно пользовались фонариками, а иногда и просто шли наугад, напряжённо вглядываясь в темноту дороги.
Глава 2
  Выйдя из автобуса, Виктор вдохнул полной грудью свежий, после продолжительного дождя, ночной воздух и посмотрел на небо.  Яркий полумесяц, выглянувший из-за очередной тучки, которыми было покрыто тёмное небо, осветил на какое-то время землю, и тут же стыдливо спрятался. Ночь ведь! Спать надо! Пошумев для приличия секунду-другую заметно уставшим двигателем, автобус лязгнул дверью и отправился восвояси. Проследив взглядом за удаляющейся машиной, повесил спортивную сумку на плечо и направился в сторону дома. Крик отчаянной безнадёжности «Помоги..» неожиданно взорвал тишину, и захлебнулся на полуслове. Голос был настолько знаком, что Виктор от неожиданности и предчувствия страшной беды остановился. «А-а -а! Укусила сука! – выругался мужской голос, и послышался глухой звук удара. Стряхнув с себя оцепенение, побежал на помощь. Пробежав с десяток метров, увидел силуэты двух мужчин и лежащие на траве между деревьев тела. Кто-то насиловал женщину. Что-то анализировать и предполагать не было времени, но на уровне подсознания понял, что это Ольга. Скинув с плеча сумку, бросился на насильников. И нет сомнения в том, что у него хватило бы сил и навыков справиться и со всеми троими, но в темноте, обо что-то споткнувшись, полетел вперёд и ударился головой о грудь одного из них, упав при этом на землю. Подняться не успел. Сильнейший удар по голове оборвал его намерение.
  Сознание начало проясняться с возвращения слуха. Ещё не полностью осознавая, что происходит, услышал мужские голоса, доносившиеся из темноты:
  - Ну, и сладкая сучка! Давай её подальше перенесём, а то ещё кого-нибудь принесёт.
  - Баста! Ноги делать надо, – отозвался на это предложение второй голос.
  - Какие ноги? Ты на её ноги посмотри. Когда ещё такую попробуешь? Дай ещё хоть разок кайфануть, - попытался возразить первый голос.
  - На кичу захотел? На киче таких любят. Только там вместо этой бабы будешь ты. А мне это совсем не в тему. Если уж невмоготу, с «дунькой кулаковой» любовью займись. Врубился?
  - Врубился, - ответил с сожалением в голосе первый. – А с мужиком что будем делать?
  - Кончать будем. И его, и её.
  - Да ты чё, Чапа? Я на мокрое не подписывался!
  - Не подписывался? А на что ты подписывался? На сладенькое? А мы из-за твоего сладенького баланду хлебать будем? Не! Не катит, фраерок. Мы с Федюней и тебя вместе с ними положить можем. Усекаешь?
  - Усекаю.
  - Тогда приступай!
  - Я? – испуганно спросил первый.
  - Ладно, – согласился второй, - мужика кончу я, а девка за тобой.
  При этих словах Виктор окончательно пришёл в себя и, поняв, что речь идёт именно о нём, стал инстинктивно шарить руками вокруг. Средних размеров камень нашёлся сразу. Сжав его в руке, приоткрыл глаза и увидел склоняющуюся над ним тёмную фигуру, в правой руке которой блеснул нож. Блокировав удар ножом, приподнялся и с силой ударил камнем по голове. Нападавший сразу обмяк и повалился на него, обрызгав лицо хлынувшей из разбитого виска кровью. С трудом сбросив с себя безжизненное тело, поднялся на ноги, и услышал топот убегающих. Голова раскалывалась от боли. Приложив ладонь к затылку, ойкнул от боли, и тут же оторвал руку, покрывшуюся чем-то тёплым и липким. Не очень понимая, что происходит, и что он здесь делает, стал оглядываться кругом. Метрах в пяти заметил на земле безжизненное тело. Подошёл и склонился над ним. Сомнения в том, что это была Ольга, исчезли. Совершенно обнажённая жена лежала неподвижно. Убедившись, что Ольга жива, собрал одежду и стал одевать. Мини юбка и блузка были разорваны, но стараясь хоть как-то прикрыть наготу, Виктор не обращал на это внимание. С большим трудом одев безвольное тело, попытался привести жену в чувство. Через некоторое время Ольга стала подавать признаки жизни. Дыхание становилось ровнее и глубже. Открыв глаза и увидев мужа, застонала. Память вернулась, и слёзы самопроизвольно покатились из глаз. Виктор успокаивал жену, попытался поднять, но она молча плакала, не желая помогать. С трудом оторвав от земли безвольное тело, почти волоком потащил Ольгу к дому. Жена, не переставая, плакала. От места происшествия до дома было не более ста метров. Они с трудом преодолели это расстояние, два раза упав и совершенно извозившись в грязи. Кое-как затащив жену в подъезд, не сумел при этом придержать входную железную дверь, которая хлопнула оружейным выстрелом. Тут же открылась дверь квартиры номер четыре, в которой проживала хорошо известная всем скандалистка Мария Ивановна. Было такое впечатление, что именно их она и ждала до полуночи, не отходя от двери.
  - Сволочи! Мерзавцы! – закричала старуха, открыв дверь. – Нормальные люди уже давно спят, а они здесь шляются! Туда-сюда, туда-сюда! – разорялась она, даже не видя того, к кому обращалась. Света в подъезде не было, так как лампочки постоянно кто-то воровал, заменяя рабочие на сгоревшие, а свет, падавший из открытой двери, освещал только небольшую часть подъезда. Когда Виктор с Ольгой поднялись на лестничную площадку, Мария Ивановна на мгновение остановилась, поражённая видом соседей, но тут же, с ещё большей яростью и агрессивностью, стала поносить уже конкретно их:
  - Интеллигенция сраная! Пьянь подзаборная! Понапьются как свиньи, а всё туда же! «Ну, так же нельзя, Лидия Ивановна!», - передразнила она, вспомнив замечание Тамары Сергеевны на её постоянную ругань, - А так можно? – не унималась соседка, для убедительности размахивая руками и демонстрируя, таким образом, своё полнейшее негодование.
Глава 3
  Причины, по которым Мария Ивановна была такой неуемно скандальной женщиной, мало волновали соседей хотя бы потому, что такой она была с момента переезда на новое жительство. Самое первое знакомство с ней и попытка завязать какие-то дружеские соседские отношения закончились матом и беспричинными оскорблениями в адрес новых соседей. Молва о её несносном характере тут же распространилась по дому, и желающих на себе испытать её жуткий характер, больше не нашлось. Соседи старались не разговаривать с ней, пытаясь молча, опустив глаза долу, прошмыгнуть мимо, если вдруг нечаянно встречались с ней.  В хорошую погоду таких встреч избежать было невозможно, так как Мария Ивановна почти весь день восседала на скамейке при входе в подъезд, сторожа входящих и выходящих соседей, и каждому, и ребёнку, и взрослому, доставалось от неё какое-то нелицеприятное замечание. Большинство молча проходили мимо, но у некоторых соседей, вернее сказать соседок, терпения не хватало, и тогда разгорался скандал, который издали можно было принять за ожесточённый собачий лай. Но такое случалось редко.
  Здесь нам кажется важным попытаться объяснить причины, по которым Мария Ивановна возненавидела весь белый свет, так как в дальнейшем развитии событий этой неприятной на первый взгляд женщине придётся сыграть в нашем рассказе весьма заметную роль.
  Итак, выйдя замуж за молодого лейтенанта-подводника, она уже в девятнадцать лет оказалась одна одинёшенька в далёком и неуютном во всех отношениях северном военном городке, в такой же неуютной и холодной комнате офицерского общежития. Её муж Николай, едва получив назначение и прибыв вместе с молодой женой к месту службы, был направлен на одну из подводных лодок, и буквально через неделю отправился в дальний поход. На дворе была холодная осень, и предстояла долгая северная зима с постоянными ледяными ветрами, и вся её жизнь сконцентрировалась в одной маленькой обшарпанной и продуваемой сквозняками комнате. Выросшая в хорошей ленинградской квартире, девушка имела весьма отдалённое представление о ведении домашнего хозяйства. С раннего детства и до замужества она вместе с бабушкой на всё лето уезжала на дачу, и именно тогда родители и занимались какими- то работами по ремонту и подготовкой квартиры к холодам. Так что даже приблизительных познаний о том, каким образом надо утеплять квартиру у неё не было. Заботливые родители и бабушка, которая беззаветно любила свою единственную внучку, сыграли свою роль. Единственное, что хорошо умела делать Маша, это готовить. Но готовить было некому. И вместо романтической любви её ожидало долгое одиночество в холодной плохо отапливаемой комнате. А тут ещё полярная ночь, ледяным чёрным глазом выглядывающая из-за угла. И Маша затосковала. Её первое знакомство с соседями по общежитию так же оставило свой неизгладимый след. Через неделю после ухода мужа её пригласила в гости соседка Надя, муж которой вернулся из долгого похода в море. Такие события всегда отмечались бурно и широко. Не знавшая местных обычаев, Маша с радостью согласилась. Во время застолья её природная открытость и наивность была воспринята одним из подвыпивших лейтенантов как признак лёгкой доступности, чем он и возжелал тотчас же воспользоваться. Напросившись посмотреть, чем можно помочь Маше, пожаловавшейся на холодную комнату, он тут же приступил к делу, повалив её на солдатскую кровать. Крики молодой женщины, взывавшей о помощи, слились с музыкой, ором и песнями пьяной компании, и на помощь никто не пришёл. Обладавшая сильным характером Маша не сдалась, и нащупав на столе гранённый стакан, схватила его и со всей силы ударила лейтенанта по голове. Насильник потерял сознание. Разъярённая женщина сбросила с себя обмякшее тело, вытащила его за шиворот из комнаты и бросила перед распахнутой дверью загулявшей компании. Водворилась тишина. Маша, почему-то даже не допускавшая мысли о том, что её крики о помощи остались попросту неуслышанными из-за стоявшего шума и гремевшей музыки, и решившая, что именно такими и являются обычаи и нравы офицерского общежития, в первый раз в своей жизни с яростью, в которой сконцентрировалась невесть откуда возникшая ненависть ко всему человеческому роду, смотрела на собравшихся, и срывающимся сквозь слёзы голосом прокричала: - «Сволочи! Ненавижу!». Глядя на растерянных, ничего не понимающих соседей, Маша натолкнулась взглядом на скабрезную улыбку одного из гостей, и вдруг остро, до щемящей боли, где-то в неизведанной глубине своего существа, почувствовала, что все эти люди, все до одного, враги. Непонятно откуда взявшаяся мысль, прочно заняла место в её сознании, а дальнейшее развитие событий только укрепило её.
  О происшествии узнали тут же. Что-то скрыть в военном городке было невозможно. Мнение, как всегда, разделилось надвое. Кто-то жалел Машу и негодовал, а кто-то оправдывал молодого лейтенанта, мотивируя это тем, что тот долго пробыл в море и соскучился по женской ласке, и что роковую роль в его неблаговидном поступке сыграла выпитая водка и поведение Маши. Командование, между тем, пребывало в растерянности. Из ряда вон выходящее позорное происшествие, в случае его обнародования и придания ему официального статуса, без всякого сомнения отразилось бы не только на репутации гарнизона, судьбе лейтенанта, но и на судьбе кого-то из командного состава. Без стрелочника никак бы не обошлось. Надо было принимать какие-то меры, но Маша молчала. Не было у командования официального заявления, и это смущало. Прояснить ситуацию отправили замполита военного гарнизона, командира второго ранга Сливко Владимира Семёновича, поскольку происшествие это непосредственно касалось именно его служебных обязанностей. Лида встретила командира хоть и настороженно, но без неприязни, предполагая по своей наивности, что он во всём разберётся и зло будет наказано. Дальнейшее развитие событий показало, что это совершенно не входило в его планы. Выслушав сбивчивый рассказ Маши, замполит перешёл в наступление, сообщив, что до их приезда такого в этом гарнизоне не случалось никогда, и что у командования сложилось определённая точка зрения по поводу причин случившегося, и что, по мнению командования (под командованием замполит имел в виду, конечно, самого себя), Лида сама виновата в том, что произошло. Молчание и недоумённый взгляд девушки совершенно дезориентировали Сливко, и он стал развивать свои предположения, нанизывая одну мерзость на другую, пока не дошёл, наконец, до последнего, по его мнению, самого убедительного аргумента, что, мол, «сучка не захочет, кобель не вскочит», что он так, со всей своей флотской прямотой, слово в слово, и сказал. От возмущения и негодования у Маши потемнело в глазах. Она схватила стоящий на столе тяжеленный гранённый графин, наполовину наполненный водой, и, если бы не реакция замполита, вовремя осознавшего угрожающую ему опасность, то ждала бы его та же участь, что и молодого лейтенанта. Замполит со скоростью пущенной торпеды вырвался из комнаты, удачно вильнув и избежав встречи с брошенным в него снарядом. Первый испуг и растерянность быстро сменились радостью и облегчением. Теперь-то уж оснований для того, чтобы обвинить во всём молодую женщину, было более чем предостаточно. И какая теперь разница, кто там и в чём виноват? Растерянная и уже куда более глубоко оскорблённая этим разговором, нежели поступком лейтенанта, Маша горько заплакала. И, наверное, всё можно было бы уладить и разрешить, а, главное, сберечь её чистое сердечко от ненависти к людям, если бы она не осталась один на один со свалившимся на неё невесть откуда несчастьем. Маша, не получившая поддержки ни от соседей, ни от командования, замкнулась в себе, поэтому обида и недоверие к людям вообще, так неожиданно родившиеся в ней, окрепли и только усилились.
  Отцы-командиры, понимая, что этим история может не закончиться, так как никто не мог с уверенностью предсказать, какова будет реакция вернувшегося из похода Николая, приняли решение, которое, по их мнению, должно было окончательно погасить этот конфликт. Сексуально озабоченного лейтенанта отправили в командировку, а вернувшегося из плавания мужа Маши перевели на другое место службы, на Тихоокеанский флот, снабдив его при этом замечательной характеристикой, как бы компенсируя тот моральный урон, который понесла его жена. Конфликт и в самом деле был сокрыт, погашен, а, по прошествии какого-то времени, и вовсе всеми забыт. Всеми, да не всеми. Люди порой и не догадываются, как их неблаговидные поступки могут отразиться на чью-то дальнейшую жизнь. Нагадили и пошли себе дальше. А что там будет с тем, кого обгадили, какая разница? Не нас же. Нет любви к ближнему, равнодушие одно, потому и творим, не ведая что. А жаль! Ну, а Маша, действительно любившая своего мужа, и опасавшаяся, что всё могут представить совсем не так, как было на самом деле, решила ничего ему не говорить. Она понимала, что, если Николай узнает обо всей этой грязи, особенно в той интерпретации, которую она услышала от замполита, то едва начавшаяся семейная жизнь может скоропостижно скончаться. Так называемое «общественное мнение» - ещё то ядовитое зелье. И Маша, понимая все опасности предстоящей встречи с мужем, и пребывая от этого в болезненно напряжённом состоянии, с облегчением вздохнула только тогда, когда тронулся поезд, уносивший их в сторону далёкого и загадочного Тихого океана. «Хоть на Луну! - думала она, - лишь бы подальше отсюда.»
  Новое место службы, новые люди и более мягкий климат, всё это заживило душевные раны молодой лейтенантши, и сердечко её оттаяло, но первый горький жизненный опыт привёл её к мысли, что во избежание повторения подобных происшествий, надо попросту отгородиться от мира, и Маша выбрала грубость и неприветливость, как естественную самозащиту. Одела на себя эту броню, прекрасно осознавая, насколько ей будет тяжело жить с такой ношей, но любовь к мужу пересилила все сомнения, и она с нетерпеньем ждала возвращения мужа домой, чтобы сбросить с себя эту вынужденную маску, которая со временем прижилась, превратившись в неотъемлемую часть её сущности. При муже на людях старалась сдерживаться, но ни на какие общественные мероприятия, а уж тем более на застолья, никогда не ходила, отпуская Николая одного. Поначалу её тяготило это вынужденное одиночество, но со временем свыклась, коротая недели и месяцы разлуки с мужем в воспоминаниях о каких-то моментах короткой совместной жизни, приукрашивая и преувеличивая их значение, вновь и вновь возвращаясь к ним, пытаясь ещё раз воспроизвести пережитые чувства. Маша очень надеялась, что с рождением ребёнка её жизнь наполниться новым смыслом, и заиграет новыми неведомыми для неё красками, но ребёнка почему-то не было. В гарнизонном госпитале такого специалиста, который мог бы выяснить причину отсутствия детей не было, а тратить время долгожданного отпуска на хождение по врачам ни Лида, ни Николай не хотели, пустив это дело на самотёк. Так и протекала бы их жизнь в расставаниях, ожиданиях и радостных встречах, если бы в конце службы, за год до увольнения в запас, её муж, Николай Петрович, дослужившийся до капитана второго ранга, не получил серьёзную травму, ударившись спиной об одну из железяк, окружавших его на подводной лодке. Боль в спине поначалу была еле ощутима, поэтому не обращал на неё никакого внимания, считая, что всё пройдёт само собой, но время шло, а боль только усиливалась. Принимать обезболивающие лекарства приходилось всё чаще и чаще, но Николай Петрович, не желавший обращаться по этому поводу к врачу, подсознательно опасаясь списания на берег, а то и вообще увольнения по состоянию здоровья (это за год-то до пенсии), терпел, пока однажды не потерял сознания, находясь на корабле. Благо в очередной поход уходили только через неделю. Обследование показало, что у него сломаны два позвонка и требовалась немедленная операция. Операцию сделали в военном госпитале во Владивостоке, но успешной её назвать было нельзя. Так и проходил Николай Петрович в корсете до самого увольнения. Существовавший в Советском Союзе закон о том, что после увольнения со службы офицеры Вооружённых Сил и ВМФ имеют право на получение жилья в любой точке страны, исполнялся неукоснительно. Почему Мария и Николай выбрали Карелию, понять нетрудно. Надежды получить квартиру в Ленинграде были очень относительные, так как желающих после окончания службы поселиться в Северной столице было предостаточно, следовательно, ожидание в очереди на получение жилья было неизбежно. В том положении, в котором находились они, это было бы полнейшим безрассудством, поэтому и выбрали Петрозаводск, где квартиру им могли предоставить немедленно.
Глава 4
  Не обращая внимания на ругань соседки, Виктор продолжал почти волоком тащить жену наверх. Открыв входную дверь, усадил Ольгу на стоявший в прихожей пуфик. На шум вышла Тамара Сергеевна. Увидев окровавленного зятя и плачущую дочь, совершенно извалявшихся в грязи, обомлела, застыв в недоумении и страхе.
  - Помогите Оле, Тамара Сергеевна, – прервал возникшее молчание Виктор, - а я схожу заберу наши вещи. В роще остались. И постарайтесь не шуметь. Дети спят, – добавил он.
Тёща очнулась и поспешила на помощь дочери, а Виктор пошёл за брошенными вещами. Ему хватило десяти минут, чтобы найти разбросанные вещи, включая разорванные трусы и лифчик жены, и вернуться домой. Спортивная сумка была в грязи и крови. Тем временем Тамара Сергеевна помогла дочери раздеться и отвела её в ванную комнату. Ольга всё так же продолжала молча плакать, даже стоя под душем. Понимая, что, если она тоже заплачет, дочь неминуемо может впасть в истерику, крепилась, как могла. Вымыв её как в детстве, одела ночную рубашку и отвела в спальню, не задавая никаких вопросов. Виктор зашёл в ванную, сбросил с себя грязную окровавленную одежду, и встал под душ. Вымывшись и постояв несколько минут под холодной водой, вытерся и, одевшись в махровый халат, прошёл в кухню. Открыв холодильник, достал початую бутылку водки и немудрённую закуску. В кухню зашла Тамара Сергеевна. Виктор налил полстакана водки и залпом выпил. Всё происходило в полном молчании. Тамара Сергеевна понимала, что случилось какое-то страшное несчастье, но задавать вопросы не решалась. Села на стул и молча смотрела на зятя. Закусив, Виктор на минуту задумался и, наконец, заговорил:
  - Тамара Сергеевна! Олю изнасиловали. Я не успел на каких-то пять минут. Что произойдёт завтра, я не знаю, но об изнасиловании никто узнать не должен.
  - Почему? – недоумённо спросила тёща.
  - Кроме позора, это ничего не принесёт. Насильник не наказан, но я клянусь, что   найду его, – угрюмо сказал Виктор. В его голосе было столько уверенности и решимости, что Тамара Сергеевна безоговорочно поверила, что так оно и будет.
  - А дальше что?
  - Всё должно идти своим чередом. Завтра у Оли три первых урока. Будите её как всегда, и, если она вдруг вздумает никуда не ходить, надо будет объяснить ей, что этого делать ни в коем случае нельзя. Надо продолжать жить так, будто ничего не случилось. На работе она отвлечётся от страшных воспоминаний, и ей легче будет перенести всю эту грязь. Сами понимаете, - задумчиво произнёс он, - если об этом узнают в школе, то узнают и во всём городе. Она ведь тогда и на улицу перестанет выходить, а жить-то дальше как-то надо, – закончил он.
  - А ты? – с недоумением спросила тёща.
  - Тамара Сергеевна! Идите спать! – угрюмо произнёс Виктор. – Я ещё немного посижу. Надо всё обдумать как следует.
Тёща не стала противиться и отправилась спать. Да какой уж тут сон? Проворочавшись и провздыхав до утра, встала чуть свет и, стараясь не разбудить внуков, с которыми спала в одной комнате, пошла на кухню готовить завтрак. Виктор всё так же сидел за столом. На столе стояла опорожнённая бутылка водки и почти пустая бутылка коньяка. Она с удивлением посмотрела на зятя:
  - Витя! Что происходит? – недоумённо спросила она.
  - Не беспокойтесь, Тамара Сергеевна! Всё в порядке, – ответил Виктор совершенно трезвым голосом. Рассказать тёще о том, что, когда забирал сумки, обнаружил там лежащего мужика, которого ударил камнем по голове, и что мужик тот совершенно очевидно и бесповоротно отошёл в мир иной, не смог. Виктор пребывал в каком-то оцепенении. Он прекрасно понимал, что то, о чём предупреждал его отец, свершилось. Обрушилось неожиданно из какого-то неведома по абсолютно непонятной причине. Понимал, но никак не мог признаться себе в том, что не только его прежняя жизнь, но и жизнь всей вместе взятой семьи и всех её членов по отдельности, безвозвратно ушла в прошлое. Думать об этом не хотелось. Сидя за кухонным столом каждой клеточкой своего существа, всем своим сердцем желал хоть на миг отдалить ту страшную неизбежность, которая неумолимо приближалась с каждой секундой. Понимая невозможность что-то изменить, безропотно ждал, цепляясь и пытаясь удержать каждое мгновение уютного и привычного настоящего.
– Готовьте завтрак. Посижу ещё, пока не проснулись дети и Оля, если я вам не мешаю, – произнёс извиняющимся тоном.
  - Да, сиди, конечно, – отозвалась изумлённая тёща. Изумлённая, потому что, во-первых, Виктор вообще не пил, и алкоголь в доме хранили только для нежданных гостей, а, во-вторых, она довольно хорошо изучила зятя, и была уверена в силе его характере. Виктор, между тем, допил оставшийся коньяк, убрал со стола все признаки ночного застолья, и ушел будить жену. Тамара Сергеевна, приготовив нехитрый завтрак отправилась поднимать детей - ритуал во всех концах света примерно одинаковый. Семья, за исключением Виктора, собралась за завтраком. Тамара Сергеевна, опасавшаяся, что ей предстоит непростой разговор с дочерью, была очень удивлена поведением Ольги, которая вела себя так, будто ничего не произошло. Обычные замечания задиравшим друг друга детям, умеренный аппетит, уверенный взгляд и ровный спокойный голос – ничто не выдавало того, что с ней случилось вчера. Тамара Сергеевна поняла, что ей нечего опасаться за психическое состояние Ольги, и успокоилась.  Охо-хо! Если бы только она могла заглянуть в голову своей дочери, то опасения теперь уже за своё психическое здоровье были бы более чем обоснованы. Ольга вновь и вновь прокручивала в голове вчерашнее происшествие, возвращаясь к каким-то отдельным, непонятно почему запомнившимся мельчайшим деталям, вспоминая жадные руки, рвавшие одежду, весь ужас, охвативший её, и удивительное, никоим образом не совместимое со всем этим ужасом удовольствие, на которое она тогда почему-то не обратила никакого внимания. И только сейчас она начала осознавать, что такого удовольствия и удовлетворения она не испытывала никогда, несмотря на свою богатейшую практику, упорно хотела понять причину этого, но ответа не находила.
Глава 5
  В дежурной части городского УВД ровно в 7.00 утра прозвенел звонок. Взволнованный женский голос сообщил, что в берёзовой роще между новым микрорайоном и остановкой автобуса лежит труп мужчины с признаками насильственной смерти. Звонившая сообщила, что боится опоздать на работу, не представилась и данных о себе никаких не оставила. Дежурный по УВД капитан милиции Заворотнюк В.Г. хотел было оставить этот анонимный звонок без внимания, так не раз сталкивался с ложными вызовами, но, для очистки совести, решил, всё-таки, сообщить о возможном происшествии руководителю опергруппы, начальнику уголовного розыска УВД майору Бражникову В.С., который незамедлительно выехал на предполагаемое место совершения преступления. Сотрудники, предвкушавшие окончание дежурства, особой радости по поводу вызова не испытывали, так как в случае подтверждения события преступления все первоначальные следственные действия им придётся проводить самим, несмотря на то, что время их дежурство скоро закончится. На место преступления прибыли через пять минут. Сообщение подтвердилось. В пяти-шести метрах от тропинки, соединяющей остановку автобуса с микрорайоном, между деревьями был обнаружен труп мужчины, уткнувшийся лицом в ещё мокрую от ночного дождя траву. Левая часть лица мужчины была залита уже засохшей и спёкшейся кровью. В области левого виска находилась рана, нанесённая по предварительной версии каким-то тупым предметом, из которой эта кровь и вытекала. Эксперт-криминалист без труда дал предварительное заключение о причинах смерти и о приблизительном сроке её наступления. Даже поверхностное обследование место преступления показало, что в момент события преступления имела место отчаянная борьба, следы которой можно было наблюдать на большой площади. Множество разнообразных следов говорило о том, что в преступлении могли принимать участие от четырёх до пяти человек. Оставив экспертов-криминалистов обследовать место преступления, майор Бражников вместе с участковым пошли по следам, оставленным возможными виновниками убийства, которые привели их к дому Виктора. Несмотря на раннее время, на лавочке у подъезда уже дежурила Лидия Ивановна. Милиционеры, не надеясь узнать что-либо для них интересное, всё-таки решили опросить старушку. На их вопросы Лидия Ивановна разразилась целой тирадой про «алкашей, которые житья не дают», про « бестолковую и бесполезную милицию, которая непонятно за что получает зарплату», про «соседа Виктора, который строит из себя интеллигента, а сам вчера после полуночи вернулся вдрызг пьяный, в крови и грязище», про …. Лидия Ивановна могла бы продолжать и продолжать, но Бражников услышал то, что его интересовало и, выяснив номер квартиры, где проживал Виктор, решительно вошёл в подъезд.
  Для Василия Семёновича Бражникова борьба с преступностью была делом всей его жизни в прямом смысле этого слова. С малолетства непримиримый противник всякой лжи и несправедливости, он готовился к борьбе с преступностью, не только скрупулёзно изучал все научные дисциплины, которые могли пригодиться в дальнейшей работе, но и упорно занимался спортом, готовя себя так же и к возможному физическому противостоянию с преступниками. Молва о его непримиримости, неподкупности и даже фанатизме, вызывала даже некое уважение по отношению к нему в определённых кругах, и желающих с ним встретиться лично не было. Не было их и потому, что Василий Семёнович в этой своей непримиримой борьбе зачастую переходил все рамки допустимого законом, применяя свою недюжинную силу, чтобы добиться признания от подозреваемого в совершении преступления. Не пытал, конечно, но избиение подозреваемого стало для него с некоторых пор делом совершенно обычным. Проще и быстрее, нежели скрупулёзное, а иногда и бесполезное собирательство улик. И, если поначалу, убедившись, что подозреваемый им человек был невиновен, приносил ему свои извинения, то в последствие перестал делать и это. Цель оправдывает средства! Печально знакомый лозунг стал образом его действий. Бражников уже неоднократно попадал в неприятные ситуации, когда под угрозой оказывались не только его дальнейшая работа в органах, но и личная свобода, но, благодаря именно этой беззаветной преданности делу, а также покровительству начальства, избегал заслуженного наказания и всё больше и больше терял контроль над своими действиями. Безнаказанность порождает беззаконие. Особенно у тех, кто должен следить за соблюдением этих законов. Аксиома.
  Ранний звонок почему-то испугал Тамару Сергеевну. Открыв дверь, увидела огромного мужчину и выглядывавшего из-за его спины хорошо знакомого ей участкового. Вид мужчины и, особенно, его взгляд, не предвещали ничего хорошего. Тамара Сергеевна молча уставилась на пришедших нежданных гостей. Молчание продлилось совсем недолго. Первым его прервал Бражников:
  - Блинов Виктор здесь проживает?
  - Да, – испуганно ответила Тамара Сергеевна.
  - Мы пройдём, если вы не против, - сказал Бражников и, не дождавшись разрешения, отодвинул Тамару Сергеевну и протиснулся в коридор, прижав её к стене.
  - Он ещё спит, – пыталась остановить гостей испуганная женщина. – Я его сейчас разбужу.
  - Где? – спросил Бражников, с угрозой взглянув на женщину.
Тамара Сергеевна молча указала на спальню. Бражников прошёл через зал и открыл дверь в спальню. Виктор спал лицом вниз. На затылке была отчётливо видна свежая рана с запёкшейся кровью. Сомнений у Бражникова не осталось. Он грубо потряс за плечо спящего, крикнув при этом:
  - Подъём!
Не сообразив со сна, что происходит, и, увидев склонившегося над ним незнакомого мужика, Виктор хотел вскочить, но реакция Бражникова оказалась быстрее, и мощный удар в челюсть отправил в нокаут. Эту картину наблюдали испуганно прижавшиеся к матери дети, ещё ни разу в своей короткой жизни не встречавшиеся со злом, и совершенно побледневшая бабушка. Не обращая на них никакого внимания, Бражников надел на руки Виктора наручники, взвалил его себе на плечо, как куль муки, прихватил висевшие на спинке стоящего рядом с кроватью стула треники, и молча направился к выходу. Всё это произошло в течение какой-нибудь минуты, от силы, двух. Вот так, в течение какой-нибудь минуты, от силы, двух, разрушилась строившаяся в течение долгих лет семья, сотканная из страстей, компромиссов, переплетения множества чувств, рождения новой жизни, каких-то радостей и неприятностей, то есть, всего множества совокупностей, которые и составляют её суть. Одним ударом в челюсть. Но так, конечно, может рассуждать только человек, поверхностно относящийся к жизни. Мы-то прекрасно знаем, что такой печальный финал этой семьи готовился заранее, удобряясь фривольным поведением Ольги, при том, что она сама, даже в самых фантастических и несбыточных мечтах, никогда бы не додумалась и не призналась бы в том, что во всём виновата она.
Глава 6
  Виктора, так и не пришедшего в себя после сокрушительного удара Бражникова, доставили в городской отдел милиции и поместили в камере предварительного заключения. Василий Семёнович распорядился, чтобы скорую помощь не вызывали. «Сам очухается!» - резюмировал он. Раскрытие преступления по горячим следам было очевидно, и делить с кем-то лавры этой служебной победы Василий Семёнович никак не хотел, поэтому приказал дежурному по горотделу записать Блинова за ним, чтобы не позволить следователям формально присвоить это раскрытие себе. Отдав необходимые распоряжения, отправился отдыхать после ночного дежурства, пообещав вернуться после обеда и тогда уже произвести все положенные действия, официально оформив арест подозреваемого. Отдохнув и как следует выспавшись, Бражников вернулся на работу в районе пяти часов, хотя имел полное и законное право отдыхать до утра. Изучив все собранные по делу материалы, Василий Семёнович призадумался. Его смутил камень, найденный на месте преступления, как орудие совершённого злодеяния. Смутил он его потому, что за две недели до этого в лесопосадке, окаймляющей школьную спортивную площадку, был обнаружен труп убитой и изнасилованной десятиклассницы этой школы, Марины Медведевой. Смерть её так же наступила от удара камнем по голове, но подозреваемых в совершении данного преступления не было вообще. Бражников считал своим долгом раскрыть это преступление не только потому, что это мог быть очередной «висяк», но ещё и потому, что мерзость совершённого злодеяния переполняла всё его сознание чувством неподдельного гнева и желанием во чтобы то не стало найти и наказать преступника. Дело в том, что школьница была сначала убита и только потом изнасилована. С такой гнусностью майор за всё время своей службы ещё не встречался.               
  Изучив документы, Бражников пришёл к выводу, что есть все основания соединить эти два дела в одно, поскольку способ убийства был совершенно идентичен. Прежде, чем оформить документы на арест Виктора, вызвал его на допрос, во время которого Виктор признался в том, что это он ударил человека камнем после того, как тот вместе с двумя товарищами напал на него, когда он возвращался с тренировки, с целью ограбления, ударив его чем-то по голове. Упоминать о том, что при этом была изнасилована его жена Ольга не стал, так как считал недопустимым, чтобы об этом позоре узнали её коллеги и ученики. Сомневаться в правдивости показаний Виктора не было никаких оснований, так как в руках трупа был обнаружен нож, которым тот, по всей вероятности, хотел либо запугать Блинова, либо убить его. В пользу правдивости этой версии говорили и сведения о личности убитого, паспорт которого был обнаружен при осмотре его вещей. Смерть Чаплина Тимофея Михайловича по кличке «Чапа», четырежды судимого за кражи, разбойные нападения и убийство, закоренелого и неисправимого рецидивиста, не вызывала в Бражникове никакого сожаления. Скорее он был даже благодарен Виктору за это. И, если бы не этот злосчастный камень, то Бражников приложил бы все усилия, чтобы облегчить наказание Виктора за это убийство. Если бы не этот злосчастный камень. Надеяться на то, что Виктор, вот так вот, сразу же, признается и в убийстве и изнасиловании школьницы, если это он совершил злодеяние, Бражников не стал. Опытный оперативник, не однажды сталкивавшийся с преступниками, хорошо понимал, что для того, чтобы предъявить какие-то обвинения, нужны хоть какие-то доказательства, которых у него на данный момент времени не было вообще, поэтому, отправив Блинова в камеру, составил план оперативных мероприятий и написал ряд поручений своим подчинённым. Для более эффективного расследования ему необходимо было как можно больше узнать о личности Виктора, его работе, интересах, знакомствах, связях, образе жизни, то есть, обо всём, что может охарактеризовать человека как личность, и уже на основании этого строить какие-то версии. Собрав всех оперативников на совещание, Бражников распределил поручения, детально указав каждому, на что надо обратить особое внимание, а также сроки их исполнения. Дисциплина в отделе уголовного розыска была, если выражаться официальным языком того времени, образцово-показательная. С теми, кто хоть в какой-то мере проявлял непослушание или просто халатное отношение к своим обязанностям, Бражников расставался быстро и безжалостно. На воспитание или перевоспитание сотрудников он не хотел тратить ни времени, ни сил. Захлестнувшая страну преступность после «перестройки», разрушение в одночасье всех моральных принципов и устоев, на основании которых строилось не только само государство, но и жизнь каждого отдельно взятого человека, никоим образом не повлияли на убеждение Бражникова в том, что преступность при любых обстоятельствах остаётся преступностью, и с ней нужно бороться всё так же неутомимо и беспощадно. Руководство УВД, понимая, что спокойствие граждан, а, значит и спокойствие самого руководства, прежде всего зависит от слаженной и эффективной работы именно этого отдела, всегда шло навстречу пожеланиям его начальника. 
  Задания, розданные подчинённым, исполнялись быстро, так как по сути своей не составляли никакой сложности. Город, в котором проживает двести пятьдесят тысяч жителей, как это ни кажется странным, мало отличается от большой деревни, то есть, получить какую-то информацию о любом человеке можно быстро и без каких-либо проблем. К вечеру следующего дня на столе Бражникова уже лежала стопка отчётов о проделанной работе, среди которых находились и сведения, косвенно подтверждавшие версию о том, что преступление в отношении школьницы мог совершить Блинов. Из всех собранных сведений Бражников выделил следующие:
1. Жена Блинова Ольга работала учителем английского языка в школе, где училась Медведева.
2. Блинов организовал в школе секцию самбо, в которой в течение трёх лет занималась школьница, следовательно, они были хорошо знакомы. По словам участников секции, Блинов выделял Медведеву среди остальных школьников, несмотря на то, что по спортивным результатам она мало чем отличалась от остальных детей. Часто подолгу беседовал с ней. Девочка была не по возрасту гармонично развита физически и внешне очень привлекательна. Ей льстило внимание тренера, и она, не осознавая этого, а потому и не скрывая, кокетничала с ним.
3. В день убийства в школе проходила дискотека, на которую так и не пришла Медведева, хотя, по словам родителей, именно туда она и должна была пойти.
4. За соблюдением порядка во время дискотеки должен был следить Блинов.
5. Блинов опоздал на дискотеку на тридцать-сорок минут, объяснив это тем, что задержался на работе, так как долго не было автобуса.
6. Костюм Блинова был испачкан в цементе и это заметили многие.
7. Камень, которым была убита девочка, так же представлял из себя затвердевший кусок цемента.
  Картина преступления складывалась вполне убедительная. Уверенность Бражникова в том, что именно Блинов совершил это преступление, подкреплялись вполне убедительными на первый взгляд субъективными доказательствами. Итак, Блинов, занимавшийся в секции самбо с девочкой и имевший с ней постоянный контакт, не мог не заметить её кокетства. Данное обстоятельство могло возбудить в Блинове преступную страсть и побудить его попытаться вступить с ней в половой контакт, так как ему могло показаться, что девушка сама стремиться к этому. Вполне возможно, что, встретив Медведеву недалеко от школы, он во время беседы с ней решил воспользоваться симпатией, которую девушка испытывала к нему и овладеть ею, но Медведева, поняв, что от неё хочет тренер, воспротивилась его желанию. Блинов, распалившись близостью девушки, не смог остановиться и попытался овладеть ею насильно, однако, девушка стала сопротивляться и звать на помощь. Тогда Блинов ударил её камнем по голове, и уже после этого овладел ею. Правдоподобно? Без всякого сомнения. Бражников решил немедленно провести обыск в доме Блинова, чтобы изъять испачканный в цементе костюм, и приобщить его в качестве доказательства. Он посчитал, что одного испачканного костюма будет вполне достаточно, чтобы «расколоть» Блинова, и заставить признаться. О том, что Блинов может не признаться в совершении преступления, Бражников даже не думал, так как до сих пор ни одному из тех преступников, с которыми сталкивался Бражников, этого сделать не удалось. При этом сам оперативник никогда и не задумывался над тем, сколько невинных людей он отправил за решётку, применяя к ним насилие, и заставляя силой признаваться в преступлениях, которые они на самом деле не совершали. «Главное, - говорил Бражников, - чтобы восторжествовала справедливость! Остальное вторично!» Что он имел в виду, говоря о справедливости, каждый должен был догадаться сам.
  Получив постановление на обыск, Бражников, несмотря на то, что было уже начало седьмого, тут же отправился к Блиновым, так как боялся, что костюм могут попросту отдать в химчистку или выкинуть. В таком случае доказывать виновность Блинова, в которой он уже не сомневался, будет крайне сложно. Ко времени приезда опергруппы вся семья Блиновых, за исключением Виктора, уже собралась дома. Тамара Сергеевна привела четырёхлетнюю Катю из детского сада, а Ольга вернулась вместе с восьмилетним Валерой из школы. Настроение, даже у детей, было подавленное. От них, конечно, скрывали причины, по которым их отца забрали в милицию, но, если Катя ещё мало что понимала, и грустила только из-за разлуки с отцом, то в школе об этом только и было разговоров, и как-то скрыть их от Валеры было невозможно. Одноклассники стали сторониться мальчика, и при его приближении всегда замолкали и угрюмо смотрели на него. Он понимал, что они обсуждали его отца и очень переживал по этому поводу, однако матери не жаловался. Наказы отца о том, что мужчина должен сам решать свои проблемы, он усвоил хорошо, и всеми своими детскими силами старался им следовать. Ольга была, как обычно, спокойна. По крайне мере, внешне. Однако, и она внутренне переживала по поводу предстоящей неизвестности. То, что Виктор будет осуждён, сомнения не вызывало ни у кого. Весь вопрос для неё лично состоял теперь в одном – на сколько лет он сядет в тюрьму, и стоит ли ждать его возвращения. Здесь надо заметить, что совсем не любовь была той причиной, по которой Ольга вышла замуж за Виктора. Он был по сути дела единственным, кто после сына большого чиновника предложил ей свою руку и сердце. Ольга думала недолго, так как все, с кем она встречалась, хотели от неё одного – затащить в постель. Дальше этого их интересы не простирались, поэтому решение Ольги было простой прагматикой и не более того. При всём своём самолюбовании и пристрастии к разнообразию в связях, она была достаточно умна, чтобы понимать, что семья для женщины является определяющим фактором в жизни. И лишь одна Тамара Сергеевна прекрасно осознавала, что может произойти дальше. Она перестала надеяться на то, что её дочь одумается, пересмотрит свои жизненные взгляды и, что называется, возьмётся за ум. Она перестала оправдывать дочь, возложив всю вину на себя. Тамара Сергеевна не ждала от сложившейся ситуации ничего хорошего, понимая, что дочь даже не подумает о том, чтобы ждать Виктора. Ей было совершенно не жаль свою когда-то горячо любимую дочь. Ей было жалко Виктора и, особенно, детей. Им-то за что? В голове её постоянно рождались планы по освобождению Виктора, один несбыточнее другого. Понимая всю фантастичность этих планов и своё бессилие что-либо изменить, Тамара Сергеевна всё-таки продолжала искать выход, в самих этих мыслях находя для себя хоть какую-то моральную поддержку, так как думать о том, что будет дальше, было выше её сил. После задержания Виктора у неё случился сердечный приступ, и пришлось вызывать скорую помощь. От госпитализации она отказалась, несмотря на то, что врачи предупредили о возможном инфаркте и строго-настрого запретили волноваться. Но, как можно было в данной ситуации избежать волнений? О том, чтобы оставить детей одних, у неё даже и мысли не возникало, поэтому она осталась дома.    
  Звонок, как всегда, раздался неожиданно. Дверь пошла открывать Тамара Сергеевна. Увидев стоящего перед дверью Бражникова и оперативников, побледнела. Справившись с охватившим волнением, спросила:
  - Что вам угодно?
  - Нам угодно произвести обыск в вашей квартире, – угрюмо ответил Бражников. - Вот постановление. Ознакомьтесь, – добавил он и передал Тамаре Сергеевне бумагу. Волнение, охватившее Тамару Сергеевну, было настолько сильным, что она находилась на грани потери сознания. Перед её глазами плыли радужные круги. Она практически ничего не видела, однако, подержав какое-то время протянутую ей бумагу перед глазами, смогла сохранить присутствие духа и, вернув её обратно, пригласила пришедших войти.
  - Что это значит? – спросила вышедшая на шум Ольга.
  - Обыск, – коротко ответила бледная как мел Тамара Сергеевна.
  - Что они здесь собираются искать? – недоумённо спросила дочь.
  - А я почём знаю? – ответила вопросом на вопрос Тамара Сергеевна.
  Между тем пришедшие, включая понятых, зашли в квартиру и приступили к обыску, который продолжился не более двух минут. Много ли надо времени, чтобы найти то, что ты ищешь, если тебе известно, что ты ищешь и где это может находиться? Пройдя в спальню супругов, Бражников открыл платяной шкаф и тут же обнаружил тёмно-серый костюм Виктора. Вытащив его из шкафа и разложив на кровати, он пригласил понятых удостовериться, что этот костюм был изъят именно из этого шкафа. При этом Бражников попросил понятых обратить внимание на едва заметные серые пятна, обнаруженные им на брюках и рукаве костюма. Нескрываемая радость Бражникова при обнаружении этих пятен была очевидна. Его настроение заметно улучшилось. Обыск на этом был завершён. Подписав протокол обыска, понятые удалились. Бражников, отпустив оперативников, предложил Ольге дать показания в качестве свидетеля, чтобы не обременять её допросом в УВД и не отнимать друг у друга лишнее время. Ольга согласилась, понимая, что этого избежать не удастся. На допросе, солгав Бражникову, рассказала, что в день убийства пришла домой примерно в одиннадцать часов вечера, так как находилась в школе на репетиции драмкружка, но раньше мужа на полчаса. Об изнасиловании она, конечно же, умолчала. При этом заявила, что ничего о том, что произошло с мужем, в деталях не знает, так как он, сказав, что на него напали грабители, ничего больше об этом не рассказывал. О пятнах, обнаруженных на брюках и рукаве костюма, пояснила, что две недели назад Виктор должен был помогать ей дежурить на школьной дискотеке и поддерживать порядок, так как она была ответственной. К радости Бражникова она подтвердила, что Виктор опоздал примерно на час к началу дискотеки. Своё опоздание объяснил тем, что ведомственный автобус, на котором обычно строителей доставляют домой, в тот день сломался, и рабочие, в том числе и Виктор, добирались домой на рейсовом, поэтому он и задержался. До этого такого не случалось ни разу. Виктор действительно пришёл в запачканном цементом костюме. По словам мужа, он в темноте споткнулся и упал на строительный мусор, так как фонарь, освещавший школьный двор перегорел и было темно. В школе сейчас происходит косметический ремонт фасада здания. О каких-то особых взаимоотношениях Виктора и Марины Медведевой она ничего не слышала. Бражников, удовлетворённый полученными сведениями, закончил допрос. Сложив документы в папку, не удержался, и, остановившись перед открытой дверью, спросил у провожавших его Ольги и Тамары Сергеевны:
  - Мне одно непонятно. Как же вы, столько лет находясь рядом с чудовищем, не смогли разобраться, что он из себя представляет?
  - Что вы имеете в виду? – спросила мгновенно побледневшая Тамара Сергеевна.
  - Я имею в виду убитую, а потом изнасилованную Марину Медведеву, – жестко произнёс Бражников, и, не дожидаясь ответа, вышел из квартиры. В квартире Блиновых воцарилась тишина.
  - Что он сказал? – спросила у дочери совершенно побледневшая Тамара Сергеевна.
  - Не знаю, – испуганно ответила Ольга, хотя прекрасно понимала, что имел в виду Бражников.
  - Оля! Что он такое сказал? – ещё раз спросила Тамара Сергеевна и начала потихоньку сползать на пол, скользя спиной по стене. Сев на пол, хотела что-то сказать, но язык не слушался и она, издав какой-то нечленораздельный звук, закрыла глаза. Голова Тамары Сергеевны склонилась на плечо. Ольга застыла, и как заворожённая смотрела на мать, не понимая, что с ней происходит. Наконец, очнулась, и бросилась ей на помощь. Кое-как подняв совершенно обездвиженную мать, перетащила её на диван. Затем бросилась к телефону, и вызвала скорую помощь. Скорая прибыла через четверть часа, однако, чем-то помочь Тамаре Сергеевне врачи уже не могли. Они констатировали смерть, наступившую от обширного инфаркта. Смерть мгновенную. Вот так шестьдесят пять лет прожитые Тамарой Сергеевной на этом свете, включающие и первый младенческий крик, и первую улыбку, и первое слово, и первый звонок, и первую ошибку, и первую любовь, и всё, что затем случалось в первый раз и повторялось с ней, сжалось в одно мгновение под общим названием жизнь, и оборвалось первой в этой жизни смертью. Второй не будет. И спроси у неё за миг до наступления этой самой смерти кто-нибудь, зачем жила, то вряд ли она смогла бы ответить на этот вопрос, как, впрочем, и абсолютное большинство тех, кто жил, кто живёт, и кто будет жить, несмотря на то, что ответ на этот вопрос очевиден, потому что смысл жизни каждого отдельно взятого человека, также, как и всех людей вместе взятых, состоит в том, чтобы помогать друг другу. «Возлюби ближнего твоего, как самого себя!». Вот в чём смысл жизни, поскольку только так человечество и может выжить, и исполнить Закон Божий.  И не замечаем мы этого, наверное, потому, что это так же привычно и очевидно, как воздух, без которого человек не прожил бы и секунды, да ещё потому что некогда – суета  важней.
  Пожалел ли Бог Тамару Сергеевну этой нежданной смертью или наказал, только Он один и знает. И, если бы кому-нибудь вдруг пришла в голову мысль попросить Бога вычесть из его жизни дни, прожитые непонятно зачем, или, попросту говоря, впустую, то сколько бы он прожил? И жил ли бы вообще? Бог весть.
Глава 7
  Выйдя из дома Блиновых, Бражников направился к ожидавшему его милицейскому УАЗику. Чувства, которые испытывал в этот момент майор было трудно передать, так как его просто сотрясало нетерпение немедленно встретиться с Виктором, вцепиться ему в глотку, разорвать, растерзать и растоптать эту, по его мнению, мразь. И пусть только попробует что-нибудь отрицать. Пощады и снисхождения ему, по крайне мере от Бражникова, не будет никакой. Сгорая от нетерпения, сел в автомобиль и приказал ехать в отдел. Немного остыв по дороге, Бражников почувствовал некоторое утомление от свалившейся на него в последнее время работы, поэтому, остановившись у продуктового магазина, купил две бутылки водки и десяток беляшей. Водку в качестве допинга использовали и до него, и, наверное, будут использовать и после, поскольку в народе она считается лучшим средством для снятия нервного напряжения. Зайдя в отдел, Бражников приказал дежурному по отделу доставить через полчаса Блинова к нему на допрос. Войдя в свой рабочий кабинет, бросил папку с документами на большой двухтумбовый рабочий стол и разложил принесённую провизию. Налив полстакана водки, выпил и закусил беляшом. Отодвинув провизию в сторону, сел за стол, и, достав чистый лист бумаги, хотел составить план допроса, но мысли путались. Посидев некоторое время в раздумье, решил выпить ещё, поскольку ничего, кроме ярости, заглушавшей любую здравую мысль, в его душе на данный момент не было. Выпив ещё полстакана, отказался от какого-либо планирования. Неопровержимые доказательства, по его мнению, на лицо, так о чём ещё можно говорить? Бражников поднял трубку внутреннего телефона и потребовал у дежурного привести Блинова. Спрятав водку и беляши в тумбочку, в нетерпении стал расхаживать по кабинету. Блинова привели минут через пять. Отпустив дежурного сержанта, Бражников положил руку на плечо Виктора и силой усадил его на стул. Взяв протокол обыска, протянул его Виктору. Виктор, прочитав документ, с удивлением посмотрел на стоящего у стены Бражникова:
  - Ознакомился? – спросил майор.
  - Да, – недоуменно ответил Виктор. – А что это всё значит? Обыск, костюм..
  - Не догадываешься?
  - Нет, – ответил Виктор.
  - Ну, раз ты сам не догадываешься, то я тебе кое о чём напомню, – еле сдерживая себя, угрожающе произнёс Бражников. Открыв сейф и достав из него папку с материалами по делу об убийстве и изнасиловании Марины Медведевой, намеренно спокойно стал читать собранные по делу доказательства, которых, по сути дела не было вовсе. Только факт самого события преступления. Закончив читать, молча уставился на Виктора. Всё ещё не понимая, что от него хочет Бражников, Виктор недоумённо спросил:
  - А какое это имеет отношение к моему делу?
  - Опять не понимаешь, мразь? - с сарказмом спросил Бражников, - Убил и изнасиловал девочку, и делаешь вид, что ничего не понимаешь? – не скрывая ярости, закричал майор.
  Виктор от возмущения и недоумения начал привставать со стула, но Бражников, совершенно обезумев от ярости, бросился на него. Реакция Виктора была мгновенной и для опытного самбиста естественной. Слегка пригнувшись и присев, он перехватил руку Бражникова, резко повернулся вокруг своей оси, взвалив тело майора себе на спину, и с силой бросил через себя. Майор, пролетев несколько метров, отделявших их от двери, с грохотом ударился в неё и вывалился в коридор. На мгновение воцарилась тишина. Находившиеся в коридоре милиционеры с недоумением смотрели на лежащего на полу начальника. Сам майор недоуменно и растерянно продолжал лежать на полу. Такого позора он ещё не испытывал никогда в жизни. Воцарившаяся тишина, казалось, длилась вечность. Но, вдруг, все одновременно опомнились, стали что-то кричать и бросились на помощь Бражникову, продолжавшему всё так же лежать на полу. Виктора, не оказавшего никакого сопротивления, в мгновение ока скрутили, надели наручники и приковали к чугунной батарее. Хотели помочь подняться Бражникову, но тот, обдав перегаром, оттолкнул протянутые руки, поднялся и угрюмо посмотрел на окружающих. Взгляд его ничего хорошего не предвещал, и все, как-то одновременно смутившись, стали отводить глаза и расходиться по своим делам. Через минуту коридор был пуст. Бражников постоял ещё некоторое время, о чём-то раздумывая, затем зашёл обратно и закрыл дверь на ключ. Что происходило в кабинете начальника уголовного розыска дальше, можно было только догадываться. Никаких криков, никаких стонов, никаких призывов о помощи не было, только звуки ударов. Зная, что Бражникова может остановить только замполит УВД подполковник Сенин В.И., дежурный по отделу позвонил ему, обрисовав сложившуюся ситуацию. Понимая, что Бражников в таком состоянии может запросто, что называется, перегнуть палку, и изувечить, а то и просто убить подозреваемого, дежурный решил перестраховаться, проявляя заботу в данном случае прежде всего о самом себе, а не о здоровье подозреваемого, и уж тем более, не о соблюдении требований закона. Полную ответственность за всё, что происходит в УВД несёт дежурный. Это его прямая служебная обязанность. Вполне возможно, что именно этот звонок и спас Виктору жизнь, а, заодно, и уберёг Бражникова не только от неминуемого увольнения, но и от уголовного наказания. Спустившись со второго этажа, Сенин стал кулаком стучать в дверь кабинета Бражникова, крича:
  - Василий, открой!
Бражников отреагировал не сразу, но всё же через минуту открыл. Войдя в кабинет, Сенин увидел майора с резиновой дубинкой в руках, стоящего рядом с человеком, прикованным наручниками к батарее. Вся одежда Бражникова и лицо были забрызганы кровью. Мужчина был без сознания и не упал на пол только потому, что был прикован к батарее и висел на наручниках. Лица под целым потоком крови не было видно вообще. Из разбитой головы так же стекала кровь. Оттолкнув Бражникова Сенин подошёл к мужчине и проверил пульс.
  - Жив! – с облегчением выдохнул он. – Скорую! Немедленно! – приказал Сенин. Затем опомнился, поднял трубку внутреннего телефона и позвонил в медчасть УВД, вызвав врача. Повернувшись к Бражникову, приказал:
  - Отстегни наручники!
Майор никак не отреагировал. Сенин удивлённо посмотрел на друга. Взгляд Василия был совершенно пуст. Подполковник подошёл к майору и почувствовал сильный запах алкоголя. Зная, что из себя представляет Бражников в состоянии алкогольного опьянения, ничего не сказал, молча взял ключ, лежащий на столе, и отстегнул наручники от батареи. С большим трудом расцепив окаменевшие пальцы Бражникова, забрал у него дубинку и бросил за стоящий в углу кабинета сейф. В дверь постучали. Не желая, чтобы эту картину увидели подчинённые, Сенин сам подошёл к двери и приоткрыл её. Увидев врача, пропустил в кабинет и закрыл дверь на ключ. Врач, не выразив никакого удивления, принялся осматривать лежащего на полу человека. Через несколько минут сообщил Сенину:
  - В общем-то, ничего страшного. Кости черепа целы. Сотрясение серьёзное, но через пару недель вылечим. Сломаны левая рука и, возможно, несколько рёбер. По внутренним органам смогу сказать только после более глубокого обследования.
  - У себя сможем ему помочь? – спросил Сенин.
  - Думаю, да, – спокойно ответил врач. Было совершенно очевидно, что с такой ситуацией он сталкивается не впервые.
  - Приведите его хоть немного в порядок, Захар Михайлович, – попросил подполковник, - а я займусь майором, - закончил Сенин, и, взяв Бражникова за локоть, повел его в туалетную комнату. Бражников безропотно подчинился. Казалось, что вместе с яростью из него ушли не только вся физическая сила и разум, но и душа. Был ли он в этот момент человеком разумным, или каким-то ещё существом, другим и неведомым, совершенно чуждым этому миру, трудно сказать.
  Оставив Бражникова, уже немного пришедшего в себя, в туалетной комнате, подполковник Сенин зашёл в дежурную часть и приказал направить одного пятнадцатисуточника в кабинет начальника уголовного розыска и навести там порядок. Затем вернулся в кабинет и, убедившись, что врач уже, как мог, привёл в относительный порядок внешний вид Виктора, приказал дежурному по УВД и его помощнику перенести Блинова в одиночную камеру КПЗ. Тем временем вернулся доктор, сходивший в медчасть и, прихвативший всё необходимое. Бражников, умывшись и стерев кровь, вернулся в свой уже чистый кабинет, где и застал подполковника. Сенин, бегло ознакомившись с делами, лежащими на столе, понял причину, по которой Бражников вышел из себя, но разговаривать с ним по поводу случившегося сегодня смысла не было. 
  - Убери дела в сейф и отправляйся домой! Завтра у тебя отгул! Послезавтра жду тебя с объяснительной, - холодно сказал подполковник Бражникову и, собравшись уходить, добавил уже совсем другим дружеским тоном:
  - И прошу, Вася! Не бухай ты больше! Хватит с тебя! Собирайся давай! Дежурный отвезёт. Я прикажу.
  Бражников, оставшись один, достал водку, наполнил последний стакан, и, не задумываясь, выпил. Спрятав пустую бутылку в стол, продолжая жевать беляш, вышел из кабинета и закрыл его. Придя в дежурную часть, спросил, не обращаясь к кому-то лично:
  - Отвезёте?
  - Выходи, Семёныч! Я отвезу, – ответил дежурный.
  По дороге домой Бражников, которому просто необходимо было излить на кого-то скопившиеся в его душе чувства, всё рассказал дежурному. Дежурный, слушая рассказ, сам потихоньку приходил в ярость. Выслушав до конца, дежурный посетовал:
  - Надо было меня позвать, Семёныч! Мы бы эту мразь враз уделали. Ну, да не волнуйся. Замполит, понятное дело, начальству доложит, но мы все подтвердим, что этот нелюдь первый напал на тебя, – успокаивал дежурный Бражникова.
  - Да я и не волнуюсь! Одно мне непонятно. Как я пропустил этот бросок? Первый раз со мной такое случается. Старею, что ли? – задумчиво произнёс майор и замолчал.
  Беседа Бражникова и дежурного состоялась около девяти часов вечера. О том, что Блинов, якобы, убил и изнасиловал Марину Медведеву, и признался в этом, часам к десяти знали, как минимум, уже пять человек. К полудню следующего дня об этом знал весь город. Специфика небольших городов.
Глава 8
  Ольга, ещё не совсем осознававшая последствия тех событий, которые произошли в течение последних суток, находилась в состоянии полной растерянности. Такая спокойная и налаженная, на первый взгляд, жизнь, в которой её всё устраивало, в одночасье рухнула. И, если изнасилование и арест Виктора она восприняла более или менее стойко, то смерть матери совершенно обескуражила её. Целая лавина ежедневных проблем, о существовании которых она даже и не подозревала, потому что доселе они лежали на плечах матери, обрушилась на неё. Из гордой, знающей себе цену женщины, она превратилась в растерянную, совершенно не понимающую, что ей делать дальше, девчонку. И не было в этом мире, ставшем ей вдруг совершенно чужим и враждебным, никого, кто мог бы её подержать. Гордыня рождает одиночество. Первое, что ей пришло с утра в голову, это позвонить Светлане Петровне Старковой, директору школы, чтобы сообщить о смерти матери и попросить краткосрочный отпуск. Во время разговора Ольга не выдержала и стала плакать навзрыд, захлёбываясь слезами и глотая слова. Речь была так сбивчива и непонятна, что Светлана Петровна, испугавшись за её психическое здоровье, примчалась к Блиновым домой уже минут через двадцать после окончания разговора. Оценив обстановку, усадила плачущую Ольгу на диван, немного успокоила и заставила рассказать хоть что-то внятное.
  За пятнадцать лет руководства школой Светлана Петровна обросла таким количеством полезных связей, что не было ни одной проблемы, которую она не могла бы решить. Внешне приятная, очень энергичная и напористая женщина, умевшая и убедить, и заставить, Светлана Петровна не терялась ни при каких обстоятельствах. Узнав, что Ольга даже не имеет представления о том, есть ли у неё деньги на похороны, она тут же позвонила в горсовет и Министерство образования, и договорилась о выделении материальной помощи. Затем созвонилась с директором кладбища и согласовала с ним вопрос о выделении места. С похоронной конторой разговор был и вовсе простой. Погребение назначили по обычаю на третий день после смерти. После завершения всех необходимых в данном случае действий, она поручила завучу школы организовать сбор денег в пользу Блиновых и присутствие представителей учительского коллектива школы на траурной церемонии. Глядя на всё ещё плачущую Ольгу, Светлана Петровна, даже не попытавшись её как-то утешить, остановилась перед ней и строгим, не терпящим возражения, голосом произнесла:
  - Слезами горю не поможешь, Оля. Теперь, насколько я понимаю, тебе помощи ждать неоткуда. Поэтому бросай своё нытьё и займись делом.
  - Каким? – спросила плачущая Ольга.
  - Во-первых, надо отправить детей в детсад и школу. Нечего им смотреть на всё это, а, во-вторых, я настаиваю на том, чтобы ты немедленно, прямо сегодня, подала на развод.
  - На развод? – удивилась Ольга. – Почему?
  - Ты ничего не слышала?
  - Нет.
  - Твоего мужа подозревают в убийстве и изнасиловании Марины Медведевой.
  - Витю? – удивилась Ольга.
  - Да-да! Именно Витю! – подтвердила директор.
  - Не верю, Светлана Петровна. Этого просто быть не может! – совершенно растерянно прошептала Ольга.
  - Я бы тоже не поверила, Оля, но факты говорят о другом. Вчера вечером мне звонил по этому поводу начальник УВД. Спрашивал моё мнение по поводу Виктора. Сказала, что по работе замечаний не было, а там… Чужая душа, знаешь, потёмки. Да и что я могла ещё ему сказать, если даже ты не веришь? Поэтому, как говориться, следствие покажет. И, если ты хочешь продолжать работать в нашей школе, то тебе просто необходимо развестись с ним. Держать на работе с детьми учителя, муж которой является и убийцей, и педофилом, мне не позволит не только моё руководство, но и общественное мнение. Ты понимаешь, какую тень это бросает не только на тебя, но и на весь педагогический коллектив? Поэтому выбирай. Хотя, что тебе выбирать? Сейчас отправим детей в школу и детсад, и поедем в суд. Я договорюсь, чтобы твоё заявление оформили задним числом, и вас разведут без всяких там проволочек, – резюмировала Светлана Петровна и приказала:
   - Одевай детей и собирайся сама.
  Ольга, до прихода директрисы совершенно растерявшаяся, и не знавшая, что ей делать, немного успокоилась и была неосознанно рада тому, что жизнь снова стала приобретать какую-то осмысленность. Появились какие-то цели и задачи, которые надо было решать. Что это за цели и задачи, правильные они или нет, не задумывалась. Сомневаться в правильности данных ей советов просто не могла, да и не хотела, потому что чувствовала огромное облегчение от того, что кто-то опять взвалил её проблемы на себя.
  Заботу Светланы Петровны об Ольге только с первого взгляда можно было назвать бескорыстной помощью попавшему в трудную жизненную ситуацию человеку. Родившейся в рабочей семье девочке с ранних лет внушали, что в этой жизни надеяться можно только на себя, на своё образование и на связи с нужными людьми, которые нужно приобретать любыми возможными способами и сохранять их даже в ущерб себе. «Связи – это всё!» - твердила ей мать. Светлана Петровна хорошо запомнила мамины уроки, и вся её жизнь представляла собой упорный труд и поиск тех самых связей, о которых говорила её мать. Обладая довольно средними способностями, Светлана упорством и настойчивостью значительно превосходила многих своих сверстников, чем невольно обращала на себя внимание людей, от которых зависело её будущее. Она вызывалась участвовать во всех общественных мероприятиях, проявляя при этом неизменную скрупулёзную тщательность в выполнении порученных ей дел, стараясь во всём угодить руководителям. Со временем такое отношение к делу создало о ней прочно укоренившееся мнение, что, если кто-то хочет достойно провести общественное мероприятие, то достаточно поручить это Старковой, и всё будет сделано в лучшем виде. Закончив школу, Светлана без видимых проблем поступила учиться в пединститут, где, наряду с отличной учёбой, продолжила такое же активное участие в общественной жизни. Обладая довольно приятной внешностью, она, тем не менее, не обращала никакого внимания на ухаживания однокурсников, все свои усилия направив на единственную цель - карьерный рост. Замуж Светлана вышла также не по любви, выбирая будущего спутника жизни не по его личным качествам, а исходя из общественного положения его родителей. К супругу Светлана не испытывала никакой ненависти или неприязни, но относилась к нему, как к чему-то неизбежному, ибо прекрасно понимала, что отсутствие семьи может явиться нежелательным препятствием в её будущем карьерном росте. Однако семейная жизнь не задалась, так как молодой муж не только требовал внимания к себе, но и считал, что жена должна заниматься домом и детьми, и не более того. Родив через год после вступления в брак мальчика, Светлана не захотела сидеть дома весь положенный ей по закону декретный отпуск, и уже через три месяца планировала вернуться на работу. Встретив очень жёсткое неприятие мужем её планов, решила не тратить время и нервы на семейные скандалы и подала на развод. В достижении своих целей молодая женщина была готова на любые жертвы, считая при этом семейную жизнь анахронизмом, не соответствующим требованиям времени. Своё внутреннее убеждение она не афишировала, заменив его ничего не значащим «не сошлись характерами», что, для наше времени, является делом привычным. Завершив свой первый семейный опыт таким кардинальным образом, она решила для себя, раз и навсегда, никогда больше не возвращаться к этому вопросу.  А что касается требований плоти, то трудно ли удовлетворить их, не обременяя себя никакими обязательствами? И всё с тех пор стало развиваться в жизни Светланы Петровны согласно разработанного с детства плана. Воспитание сына она возложила на свою строгую, по её мнению, мать, предполагая, что та воспитает внука так же - строгости и послушании. Внешне так оно и было, но лет до десяти. Мальчика назвали Петром в честь рано ушедшего из жизни отца Светланы. Лет до десяти Петя был достаточно послушен для того, чтобы не обращать на его воспитание особого внимания. Но после того, как один из уличных товарищей обозвал его «маменькиным сынком», поведение мальчика начало меняться. На мучавший его вопрос «почему папа с нами не живёт», бабушка и мама находили только тот же самый стандартный ответ, который совершенно не удовлетворял Петю. Он никак не мог понять, что означает «не сошлись характерами», и стал мало - помалу проявлять непослушание и агрессивность, поскольку из-за отсутствия отца чувствовал себя незаслуженно обиженным и ущемлённым. Петя перестал обращать внимание на нравоучения бабушки, всецело доверившись мнению старших подростков, с которыми он дружил во дворе, и которые, казалось, знали всё, и обо всём имели своё мнение. Таким же прилежанием и упорством в учёбе, как и мама, он не обладал. В первых классах учился с тройки на четвёрку, но затем успеваемость стала падать всё ниже и ниже, и к пятому классу мальчик стал, что называется, твёрдым «троечником», частенько получая двойки за невыученные уроки. Так это «мучение» и продолжалось до окончания школы. Бабушка чем-то помочь внуку не могла по причине своей малограмотности, а маме было некогда – она занималась своей карьерой. И будущее Петра в плане получения высшего образования по логике развития событий представлялось весьма печальным, если бы мама ко времени окончания школы не стала директором, и не обросла массой полезных знакомств в этой сфере. Вот так, несмотря на вопиющую безграмотность, пристрастие к алкоголю, полнейшее игнорирование каких-то моральных норм и пренебрежение общественным мнением, Пётр стал дипломированным строителем. Почему строителем? Мама посчитала, что при том бардаке, который там твориться, безграмотность её сына и его пристрастие к алкоголю будут не так бросаться в глаза, и, в общем-то, оказалась права. Она понимала, что никаких перспектив у сына в плане карьерного роста не было в принципе, поэтому приложила немалые усилия, чтобы устроить его на должность начальника отдела по материально-техническому снабжению. Работа не пыльная, достаточно престижная и хлебная. На том и успокоилась. Отношения между матерью и сыном были весьма странные. Петя с раннего детства панически боялся свою мать, скрывая свой страх и нежелание подчиняться её воле за постоянной ложью, агрессивными истериками и пьяными загулами. Он давно бы сбежал от неё, куда глаза глядят, но самостоятельная жизнь, без своего дома и постоянной помощи матери, пугала куда больше, чем та, от которой он так хотел избавиться. И он терпел. Светлана Петровна предпринимала неоднократные попытки женить сына, предполагая, что семейная жизнь как-то остановит и образумит его, но ни одна из предлагаемых матерью невест не нашла отклика в душе Петра. Как-то, изрядно выпив, разоткровенничался с матерью и сообщил, что, если и женится, то только на такой женщине, как Ольга, с которой он неоднократно сталкивался в школе. Светлана Петровна хорошо запомнила этот разговор, и посчитала, что сейчас наступило то время, когда одним махом можно решить три важнейшие для неё задачи: успокоить общественное мнение, женить сына и освободиться, наконец, от обузы, которая, по большому счёту, могла угрожать её дальнейшей карьере.
Глава 9
  Мысли Ольги путались, перепрыгивая с одной проблемы на другую. Похороны матери, арест Виктора, работа в школе, развод, эта несносная Лидия Ивановна, которая теперь прохода не даст… Она не могла на чём-то конкретном остановиться по той простой причине, что всю жизнь кто-то за неё принимал решения, касающиеся бытовых вопросов, а она была занята только своей личной жизнью, в которую не позволяла никому вмешиваться. Она не умела думать о чём-то, кроме как о себе любимой. Её не научили это делать. А её личная жизнь, если быть непредвзятым, ограничивалась очень узким кругом интересов: самолюбованием и удовлетворением своей ненасытной плоти. Может она была просто больна? Может. Но кому от этого легче?
  Накормив и одев детей, Ольга вместе со Светланой Петровной сначала отвели в детсад дочку, а затем сопроводили в школу и сына. Светлана Петровна приказала завучу найти Ольге замену на ближайшие три дня, затем позвонила в городской суд, где у неё, конечно же, были связи, и договорилась о немедленной встрече. Покончив с рабочими вопросами, она вместе с Ольгой направилась в суд. Светлана Петровна очень торопилась, считая, что состояние, в котором сейчас находилась Ольга, временное. Она очень боялась, что Ольга может опомниться и отказаться разводиться с Виктором, поэтому считала крайне важным оформить развод как можно быстрее. Светлане Петровне было абсолютно всё равно, что будет с самой Ольгой и её детьми. Сейчас она думала только о себе, даже не подозревая, что также думала и Ольга. Каждая из них была занята устройством своей личной жизни, в которой детям Ольги и Виктора, да и самому Виктору, совсем не было места. Желание Светланы Петровны, изрядно уставшей от своего непутёвого сына, переложить на кого-то ответственность за его дальнейшую судьбу было настолько велико, что она готова была даже на немалые материальные затраты, так как прекрасно понимала, что «за красивые глаза» никто в суде и пальцем не шевельнёт, чтобы пойти на нарушение закона.
  Переговоры с судьёй были жаркими. Аргументы, в числе которых были сострадание к нечастной женщине и к её детям, призывы проявить милосердие и понимание, а также немаловажный аргумент в форме материального поощрения, сыграли свою положительную роль, и уже через несколько часов Ольга держала в руках свидетельство о разводе. Она не отдавала себе отчёт в том, что только что сделала, и не совсем понимала, какие последствия будет иметь этот шаг для неё и для её детей, во всём теперь полагаясь на Светлану Петровну. И чему здесь удивляться? Не в её правилах было забивать голову проблемами, которые она не знала, как решить.
  Покончив с этим делом, женщины под руководством Светланы Петровны занялись оформлением справки о смерти Тамары Сергеевны, выбором места захоронения, покупкой гроба и всех сопутствующих похоронам атрибутов. Всё это, благодаря неуёмной энергии Светланы Петровны, её повсеместным связям, а также личному автомобилю, заняло не так много времени. Везде ей шли навстречу, понимая ту пользу, которую они могут, в случае необходимости, получить от самой Светланы Петровны и её обширных знакомств. Поминки решили устроить в ближайшем к дому кафе. Во всём этом не было ничего странного и необычного, кроме, разве, одного: все расходы взяла на себя Светлана Петровна. Хотя, была и другая странность - Ольга ничуть этому не противилась. Светлана Петровна, видя это непротивление своей воле, внутренне ликовала, понимая, что теперь уж Ольга от неё никуда не денется, и будет делать то, что она скажет. Забрав после полудня детей из школы и садика, женщины, уставшие от забот и нервотрёпки, решили позволить себе немного отдохнуть за рюмочкой хорошего вермута, который так любила Светлана Петровна. Детей накормили и отправили гулять. Валерка был очень привязан к своей младшей сестре и с удовольствием выступал в роли няньки, несмотря на свою беззаветную любовь к футболу и естественное желание мальчишки к общению со своими сверстниками.
  Проводив детей, Ольга достала из серванта два фужера, коробку шоколадных конфет и поставила на кухонный стол. Светлана Петровна тем временем открыла бутылку дорогого вина с помощью красивого сувенирного штопора. Расположиться решили в кухне. Наполнив наполовину фужеры, Светлана Петровна, не чокаясь (не тот случай), сделала несколько больших глотков, и, шумно выдохнув, поставила фужер на стол. Ольга последовала её примеру.
  - Что же дальше будет, Светлана Петровна? – спросила после недолгого молчания Ольга.
  - Ты о чём? – недоуменно взглянула на неё директриса.
  - Обо всём: о Викторе, о детях, о себе, о школе.
  - Всё будет как надо, – успокоила её Светлана Петровна.
  - А как надо? – устало спросила Ольга.
  - Посмотрим, – неопределённо ответила директриса.
  - Вот, именно. – задумчиво сказала Ольга, - Посмотрим, это значит, как будет, так и будет. Страшно. Неопределённость пугает. Вся жизнь до этого была проста и понятна. А сейчас? Что я скажу Виктору? Что я скажу детям? Как я дальше буду жить одна?
  - Тебя только это пугает? – удивлённо спросила Светлана Петровна. – Что же здесь неясного? Виктору сейчас говорить ничего не надо. Не до этого ему. О себе думать надо. С детьми и того проще. Для них главное, чтобы рядом находилась мама, а этого у них никто не отнимает. С деньгами у тебя на ближайшие полгода проблем не будет, а по поводу личной жизни и вовсе всё просто – снова выйдешь замуж.
  - За кого, Светлана Петровна? Кому я нужна с двумя детьми? Кому нужны чужие дети?
  - С твоей-то внешностью? – удивилась Светлана Петровна. - Хочу тебе сказать, что я знаю одного мужчину, который женился бы на тебе, будь у тебя даже пятеро детей.
  - Вы о ком?
  - Узнаешь в своё время. А сейчас главное не опускать руки и не ныть. Человек, опустивший руки, наносит вред прежде всего самому себе. Ты это должна очень хорошо усвоить. Из любой ситуации есть выход. Ты меня понимаешь?
  - Да, – коротко ответила Ольга, подумав при этом про себя: «Только где же взять силы, чтобы всё это выдержать?», и, не найдя ответа, сделала ещё один глоток вина.
  Светлана Петровна, обсудив с Ольгой все насущные проблемы и, видя, что она немного пришла в себя, решительно распрощалась.
  Похороны, поминки и ещё несколько последовавших за этим дней пролетели как в тумане. Ольга делала всё, что от неё требовала Светлана Петровна, не рассуждая и не противясь, поэтому внешне все эти дни слились в её сознание как бы в одно целое, что-то очень малоприятное, что хочется побыстрее забыть и вычеркнуть из своей памяти.
Глава 10
  Состояние Виктора было несколько серьёзнее, чем предполагал Захар Михайлович, однако переводить его в городскую больницу острой необходимости не было. Захар Михайлович, при всём своём уважении к Бражникову, и к соблюдению корпоративной этики, никогда бы не решился подставляться и скрывать факт случившегося, если бы была какая-то угроза жизни задержанного. Вопреки правилам содержания в КПЗ, в камеру, где находился Виктор, принесли матрас и подушку. К Виктору в качестве сиделки поместили одного пожилого пятнадцатисуточника, освободив его от работы, чтобы тот наблюдал за его состоянием и, в случае ухудшения здоровья, мог вызвать дежурного. Захар Михайлович ежедневно навещал его лично, пытаясь таким образом хоть как-то скрыть факт происшествия. Но как такое скроешь? О том, что случилось, знало уже всё УВД, а, следовательно, и весь город, однако шум по этому поводу поднимать не торопились ни руководство УВД, ни прокуратура. Все ожидали окончания расследования по делу об изнасиловании и убийстве Марины Медведевой, которое затягивалось в связи с плохим состоянием здоровья Виктора. Выяснить его виновность или невиновность в изнасиловании и убийстве Марины Медведевой не составляло никакого труда, так как при осмотре трупа девочки были обнаружены биологические следы мужчины, совершившего насилие. Оставалось только взять на анализ сперму Виктора, чтобы подтвердить его виновность. Ждать такого анализа пришлось почти две недели. Страсти за эти две недели заметно поутихли, но результат анализа опять взбудоражил город. Виктор оказался невиновен. Насилие, а, следовательно, и убийство, совершил кто-то другой. Бражников трижды перечитывал заключение, не веря своим глазам. Его уверенность в том, что именно Виктор совершил это злодеяние была настолько глубока, что он даже мысли не допускал, что может оказаться неправ. Эта новость просто раздавила его. Он сидел напротив замполита, принесшего результаты экспертизы, и вновь и вновь перечитывал заключение, неосознанно стараясь отдалить разговор с подполковником Сениным и, не решаясь посмотреть ему в глаза. Затянувшуюся паузу прервал замполит:
  - Ну, что скажешь? – угрюмо спросил он.
  - А что здесь сказать? – так же угрюмо ответил Бражников.
  - Как что, Вася? Мы с тобой сколько раз говорили о том, чтобы ты не распускал руки? Помнишь, надеюсь?
  - Помню. Как не помнить?
  - А сколько раз ты обещал этого больше не делать, тоже помнишь?
  - Помню, – так же угрюмо ответил Бражников, похожий сейчас на провинившегося школьника.
  - И что прикажешь с тобою сейчас делать?
  - Не знаю.
  - Тебе лет сколько, Вася? Ты же начальник отдела уголовного розыска, а не нашкодивший мальчишка. На тебя же не только твои подчинённые, но и простые граждане смотрят. Ты же примером должен быть, защитником. А какой ты пример и защитник, если раз за разом слетаешь с катушек? Тебе может должность твоя надоела? Нет?
  - Нет, конечно.
  - Тогда может тебе свобода как-то приелась?
  - Ну, ты уж совсем.. того.. перегнул палку.
  - Чего того? Что перегнул? А ведомо ли тебе, что об этом в городе только ленивый не говорит, включая, между прочим, и прокуратуру? Ты не забыл, случаем, чем занимается эта организация?
  - Не забыл, – угрюмо подтвердил Бражников, но, не выдержав такого тона разговора с собой, вспылил:
  - Ты, Иваныч, брось мне здесь морали начитывать. Разберусь как-нибудь сам.
  - Сам? Сам разберёшься? – так же вспылил Сенин. – А нам что прикажешь делать? Нам-то что делать? Или ты забыл, что милиция не частная лавочка, где каждый отвечает сам за себя?
  - Почему же забыл? – умерил свой пыл Бражников. – Ничего не забыл.
  - Неужели ты не понимаешь, что, если Блинов напишет на тебя заявление в прокуратуру, то мы тебе ничем не сможем помочь?
  - Понимаю. Что ж здесь непонятного?
  - А раз понимаешь, то даю тебе два дня на то, чтобы уладить конфликт с Блиновым. Хоть на коленях перед ним ползай, хоть в темечко его целуй, но чтоб через два дня у меня лежала на столе бумага о том, что он претензий к тебе никаких не имеет. Ты меня понял? Я уговорил городского прокурора до послезавтра отложить рассмотрение этого вопроса. Так что, действуй! – закончил замполит и встал, собираясь уходить.
  - А как же нападение на сотрудника милиции при исполнении служебных обязанностей? – с надеждой в голосе спросил Бражников.
  - Вася! – с укоризной в голосе воскликнул Сенин. – Ты себя давно в зеркале видел?
  - А при чём здесь зеркало?
  - Так ты сравни себя и Блинова, тогда и поймёшь, при чём здесь зеркало. Да и репутация у тебя, Вася, прямо скажем, не ангельская. Не первый раз такое случается. Или я неправ?
  - Да прав, прав. Почему же не прав? – согласно кивнул Бражников. – Да не переживай ты так, Иваныч, разрулим. Впервой что ли?
  - Разрулим? Что ты собираешься разруливать? Ты думаешь, что, если тебе и на этот раз повезёт, и Блинов не напишет на тебя заявление, то всё так и останется по-старому? Ты на это надеешься?
  - А на что мне ещё надеяться? – спросил Бражников.
  - А зря! Ты думаешь, что тебе и дальше будет позволено нарушать закон, подставлять руководство и позорить милицию? Неужели ты настолько уверился в своей безнаказанности, что совершенно перестал понимать, что ты делаешь? Очнись, Вася! Минимум, что тебя ждёт в таком случае, это увольнение. А максимум…- сам понимаешь что. В общем, это последнее предупреждение. Больше воспитательных бесед не будет. Это не мои угрозы, Вася. Это – позиция министерства. Выбор за тобой. Дело Блинова передай своему заму, – закончил Сенин и, предвидя возражения Бражникова, отрезал:
   - Это не обсуждается!
  Посидев какое-то время после ухода замполита в раздумье, майор решительно поднялся и отправился в камеру Блинова. После того случая они ещё не встречались, так как допрашивать Блинова по делу об убийстве Чапы не было никакой возможности. Начальник УВД запретил выводить его из камеры, в связи с тем, что один вид задержанного мог вновь вызвать ненужные разговоры в городе. Дежурный сержант открыл дверь камеры, впустил туда Бражникова и с лязгом закрыл за ним дверь. В камере, несмотря на день, царил полумрак. Привыкнув к полутьме, майор всмотрелся в лежащего на матрасе Блинова. Виктор при появлении Бражникова не проявил никаких эмоций, молча глядя на вошедшего. За время, проведённое здесь, он уже привык к посещению самых неожиданных лиц. Его здоровьем интересовались все, включая и начальника УВД. Виктор прекрасно понимал, что может грозить Бражникову в том случае, если он решит жаловаться, однако, о своих дальнейших намерениях никому ничего не говорил, потому что и сам толком не знал, что он будет предпринимать дальше. Жизненный опыт и простая логика подсказывали ему, что будь он в другом положении, то можно было бы и жаловаться, и требовать наказания Бражникова, но сейчас, это было бы крайне неразумно. Что такое цеховая солидарность, Виктор прекрасно знал. Она существовала всегда, и ничего не изменилось с момента её появления. Но, была ещё одна причина, по которой Виктор не хотел раздувать этот скандал дальше в надежде на какие-то сомнительные дивиденды. Он искренне считал, что, если бы не его бросок, то никакого бы избиения дальше, вероятнее всего, не было бы. Так что, в том, что произошло, скорее, винил себя, нежели Бражникова, поэтому выбросил всё это из головы и думал только о жене и детях. О смерти тёщи ему никто не сообщал, так как в милиции об этом не знали, а Ольга с момента его ареста так ни разу его и не навестила. На данном этапе следствия свидания запрещены, поэтому он был спокоен в отношении благополучия детей, полагая, что Тамара Сергеевна за ними присмотрит. Мысль о том, что Ольга может с ним развестись из-за его вероятного осуждения, не пришла бы в голову и в страшном сне. Он наивно предполагал, что она, зная правду, относится к нему так же, как и прежде, и будет ждать его возвращения столько, сколько потребуется. Эта уверенность успокаивала его, несмотря на все вероятные трудности, которые могут возникнуть у него в тюрьме. Виктор не был преступником по своей сути, поэтому не очень представлял себе, как могут сложиться его отношения с другими заключёнными. Какую-то информацию ему дал ухаживавший за ним во время болезни пятнадцатисуточник, но опираться на неё Виктор не хотел, справедливо считая, что взаимоотношения с людьми строит сам человек, и именно от него будет зависеть, как они сложатся.
  Привыкнув к полутьме, Бражников продолжал молча рассматривать лежащего Виктора. Бинты и пластыри с головы и лица Виктора были сняты, и майор с любопытством рассматривал его. Швы, наложенные доктором, затянулись, и покрылись тёмно-коричневой коркой. Иссиня-чёрное изначально от синяков лицо в процессе выздоровления раскрасилось множеством самых невероятных цветов. Бражников, удивлённый увиденным, никак не мог оторвать взгляда от лица Виктора и молчал, совершенно забыв, зачем он пришёл. Молчание прервал Виктор:
  - Здорово, майор! – тихо произнёс Блинов. – Чем обязан?
  - Ах, да! – опомнился Бражников. – Здравствуй, Блинов. Ты, наверно, уже слышал?
  - Что слышал? – не понял Виктор.
  - О результатах экспертизы.
  - Откуда?
  - Ну, да, действительно. Так вот. Хочу сообщить тебе, что результаты экспертизы показали, что ты к изнасилованию и убийству Марины Медведевой не имеешь никакого отношения. Что скажешь?
  - А что надо сказать?
  - Ну…, ты рад?
  - Чему?
  - Тому, что ты невиновен?
  - Так я и так это знал. Это ты, наверное, должен быть рад. А мне-то что?
  - Как что? Ты думаешь мы не ошибаемся? Ещё как ошибаемся. Сроки давят, начальство. Представляешь, если бы на тебя это дело повесили? До смерти не отмылся бы. Так что, радоваться есть чему.
  - Может и есть, – согласился Виктор.
  - Но я не только за этим пришёл, – продолжил Бражников. – Я извиниться перед тобой хотел за то, что сорвался. Не имел права, но… сам понимаешь. Был почему-то абсолютно уверен, что это ты убил девочку. А самое поганое в этом то, что её уже мёртвую лишили девственности. Представляешь, что чувствуешь, когда видишь перед собой человека, который, как ты думаешь, совершил такую мерзость?
  - Представляю, – согласился Виктор.
  - Ну, а, если представляешь, то ты уж не держи на меня зла. Я за то время, пока тебя лечили, постарался всё о тебе разузнать, и не встретил ни одного человека, который отзывался бы о тебе плохо. Вот тогда  и задумался. Крепко задумался. Очень смущали меня эти отзывы. Несостыковка какая-то получалась, а тут экспертиза всё поставила на свои места. Как камень с души свалился. Не хотелось, конечно, признаваться, что ошибся, но куда против фактов попрёшь? Вот такая она правда. А дело с Чапой я квалифицировал как превышение необходимой самообороны. Со всяким такое может случиться. Думаю, и прокурорские меня поддержат. Два года максимум. И вот ещё что. Хочу сказать тебе, что можешь на меня жалобу настрочить. Посадить может и не посадят, но с работы точно попрут. Имеешь право. Так что за тобой слово.
  -  Да какая жалоба? Я, честно говоря, во всём винил самого себя, поэтому и мысли не было жаловаться, – ответил Виктор на предложение Бражникова, - Отец с детства за жалобы наказывал. Очень этого не любил. Вот и я, видно, по его стопам пошёл.
  - Ну, и ладушки. – с облегчением вздохнул майор. – Обвинительное заключение по твоему делу готово. Как только утвердит прокурор, тебя сразу отправят в СИЗО. Дней, я думаю, через десять, не раньше. И подлечиться успеешь. Удачи тебе! – закончил Бражников и вышел из камеры.
  Этот разговор двух мужчин, впитавших в себя тысячелетний опыт своих предков, ещё раз подтвердил, что жизнь человеческая зиждется на взаимопомощи и взаимопрощении. И именно в этом и кроется ответ на вопрос «В чём же тайна русской души?», который предельно прост: «В её наличии! В её стремлении к справедливости! В её стремлении сохранить, пусть даже неосознанно, наши традиционные ценности, то есть, Заповеди Божьи и быть ближе к Богу!»
  Виктор, до этого момента находившийся в полнейшем недоумении и возмущении от того, что его обвинили в гибели и изнасиловании Марины, вздохнул с облегчением. Он даже гипотетически не мог представить себе, что его могут признать виновным в этом, но мысль о том, что такое может всё-таки случиться, непрестанно присутствовала в его сознании, на время отступая, наталкиваясь на его отчаянное сопротивление и неприятие, но вновь и вновь возвращаясь к нему.  «Слава Богу! – подумал с облегчением Виктор. – От такой грязи действительно до смерти не отмоешься.» Первый раз в своей жизни Виктор неосознанно вспомнил о Боге, и в первый раз поблагодарил его.
Глава 11
  Все дальнейшие события подтвердили слова Бражникова. Через три дня в камеру Виктора пришёл следователь и ознакомил с обвинительным заключением. Виктор, успокоенный Бражниковым, не читая, поставил подпись. Следователь пообещал, что с утверждением обвинения никаких задержек не будет и предупредил, чтобы он готовился к переводу в СИЗО. Дату суда ему сообщат позднее. Виктор, уставший от одиночества и, не представлявший, в чём смысл этой подготовки, просто не обратил на это внимания. Поскорее бы! Его здоровьем перестали интересоваться с тех самых пор, как узнали, что жаловаться на Бражникова он не собирается, так что перевода в тюрьму он ждал с нетерпением. И хотя ожидание было в общем-то постоянным, сам момент, когда вызвали на этап, оказался неожиданным. Дорога была недолгой. Не более получаса. Проверка документов, удостоверяющих личность и медицинский осмотр не заняли много времени. После медосмотра его тут же вызвали: «Блинов!». У Виктора, после памятной «беседы» с Бражниковым что-то случилось со слухом. Он не обращал на это внимания в КПЗ, так как практически всё время находился в одиночестве и разговаривать ему было не с кем, но сейчас он просто не услышал этого обращения, поэтому, получив жёсткий подзатыльник, очень удивился. «Ты что оглох, что ли? – раздался чей-то крик. Виктор повернулся и увидел тучного майора, обращавшегося к нему. Взгляд майора излучал неприкрытую ненависть, чему он очень удивился, потому что впервые видел этого человека и не мог понять причину этого чувства. Ему как-то и в голову не пришло, что майор может ненавидеть его только за то, что он оказался в этом месте. «Наверно, да, – ответил Виктор, - что-то со слухом, товарищ майор.» «Какой я тебе товарищ, мразь вонючая? Я для тебя гражданин начальник, как и все вокруг. Усёк? А товарищ для тебя теперь волк тамбовский, да местный пидор. Запомнил, убийца?» - всё с такой же ненавистью прокричал майор. Виктор вместо ответа кивнул головой, чем опять вызвал гнев «гражданина начальника»: «Отвечать надо, б…на!» – матерно выругался майор, но заставлять Виктора отвечать вслух не стал. С этой встречи и начались тюремные «радости», с которыми теперь ему придётся жить. Передав обвиняемого подошедшему сержанту, майор приказал отвести его в душ, что тот и сделал, предупредив, что вернётся через четверть часа. Переодеться было не во что, так как ни свидания, ни передачи от Ольги так и не дождался, объясняя себе этот факт тем, что её, наверное, не пустили в силу каких-то неизвестных обстоятельств.  Но и это не беда. Тюремные «радости» продолжились, когда Виктор обнаружил, что в душе нет холодной воды – только кипяток. Понимая, что никто с ним здесь церемониться не будет, как смог, вымылся, выстирал нижнее бельё, выжал, им же вытерся, затем, сполоснув его, вновь выжал и мокрым одел на тело. Другого выхода не было. Конвоир, сопровождавший в баню, вернулся, как и обещал. Дальнейший путь по каким-то бесконечным лабиринтам зарешёченных коридоров Виктор не запомнил, поскольку физическое очищение тела от грязи произвело на него какое-то наркотическое действие, и, несмотря на гнетущую обстановку, испытывал такую лёгкость и блаженство, что до окружающей действительности ему не было абсолютно никакого дела. Проходя мимо бесконечно одинаковых железных дверей, он желал одного – побыстрее дойти. Долгое отсутствие каких-либо физических нагрузок, а также скудная пища, совершенно лишили его сил, и, несмотря на молодость и длительное занятие спортом, он чувствовал себя бесконечно уставшим. Эта прогулка помогла ему осознать, как быстро можно потерять то, что накапливалось годами.
  - Стоять! – последовала неожиданная команда. - Лицом к стене!
Виктор остановился и повернулся лицом к стене рядом с железной дверью. Конвоир открыл дверь большим ключом, но, увидев, что камера просто забита людьми, сидящими и на нарах и на полу, закрыл дверь.
  - Так и быть, подселю тебя к особистам. Повезёт, так останешься целкой, - усмехнулся он, и открыв соседнюю дверь, приказал заходить. Виктор переступил высокий порог и дверь тут же с грохотом захлопнулась.
Глава 12
  Полумрак камеры после яркого света коридора заставил остановиться у порога. Он стоял, не двигаясь, чтобы привыкнуть к полутьме, когда услышал старческий голос:
  - Когда входишь, здороваться надо!
  - Здравствуйте! – сказал Виктор. – Не вижу ничего. Привыкнуть надо.
  - Ну, что ж, привыкай, - согласился тот же голос.
  Пообвыкнув, Виктор сумел, наконец, разглядеть помещение. Камера представляла из себя большую квадратную комнату. Примерно шесть на шесть метров. Вдоль всей противоположной стены тянулись двухъярусные нары. Два небольших оконца были закрыты железными листами, из-под которых едва пробивался дневной свет. Слева от входа в углу находилось сооружение, в котором можно было угадать что-то похожее на унитаз, замурованный в бетон. Ближе к двери располагался умывальник. У торцевой стены справа располагался большой длинный стол, вдоль которого по обе стороны стояли две лавки. В правом от Виктора углу на нижних нарах сидел старик, и с любопытством смотрел на него.
  - Долго ты привыкаешь, – беззлобно произнёс старик.
  - Что-то со зрением после КПЗ, – отозвался Виктор. – Да и со слухом тоже.
  - Беспредельничали? – спросил старик.
  - Один раз, – ответил Виктор, поняв, что имеет в виду старик.
  - Ну, ничего. Бог даст, оклемаешься. Проходи, чего встал. Теперь это твой дом. Располагайся, где хочешь. Все места свободны. До понедельника не тронут. Звать тебя как?
  - Виктор.
  - А меня Евсеичем зови. Проходи, присаживайся.
Виктор прошел и сел на скамью недалеко от старика. Присмотревшись к нему, Виктор был очень удивлён его благообразным видом. Крупный, аккуратно одетый, белый как лунь, с ясным доброжелательным взглядом, Евсеич скорее напоминал какого-нибудь академика, чем зека особиста.
  - Чифирить будешь? 
  - А что это такое? – не понял Виктор.
  - Первоход что ли? – удивился в свою очередь старик, и, сообразив, что Виктор его не понимает, уточнил:
  - Первый раз посадили?
  - Да, - отозвался Виктор.
  - А почему в нашу камеру?
  - В соседней места совсем нет. На полу даже негде сесть. Вот меня и закрыли сюда, – пояснил Виктор.
  - Повезло, – сказал Евсеич. Затем склонился и достал из-под нар большой баул. Порывшись в нём, нашёл то, что искал и выложил на стол большой целлофановый пакет с заваркой. Взяв большую трёхсотграммовую алюминиевую кружку и маленький кипятильник, передал их Виктору со словами:
  - Вскипяти-ка полкружки. На двоих хватит.
  Виктор набрал полкружки воды и включил кипятильник. Вода забурлила через минуту. Виктор взял кружку, и поставил перед Евсеичем. Старик достал большую алюминиевую ложку и, насыпав в кипяток полторы столовых ложки заварки, прикрыл её маленькой круглой фанеркой.
  - Пусть домлеет, - пояснил он. Ожидание прошло в молчании. Через несколько минут снял с кружки фанерку и стал переливать густую заварку из большой кружки в другую более мелкую железную посудину. Туда и обратно. Закончив, попросил Виктора вскипятить ещё раз, и только после этого сообщил, что чифирь готов. Отлив немного из большой кружки в маленькую, сделал несколько глотков, и передал  Виктору, который  взял её в руки и опасливо посмотрел внутрь.
  - Не боись, - успокоил его старик, - не отравишься.
Виктор кивнул и, решившись, наконец, сделал небольшой глоток. Вязкая ароматная жидкость, растекшись по рту, связала нёбо и язык. Необычный напиток начал действовать почти сразу. Почувствовав лёгкое возбуждение и какой-то радостный прилив сил, с удивлением посмотрел на старика:
  - Торкнуло? – спросил старик.
Не понимая значения этого слова, Виктор всё-таки ответил утвердительно.
  - Ну и лады. Одна не запрещённая радость у нас. Так что радуйся, пока есть возможность.
Покончив с чифирем, Евсеич снова накрыл кружку фанеркой.
  - На вторяк оставим. Здесь во всём дефицит, так что бережливость – первое правило, – пояснил он. – Ну, а теперь рассказывай, кто ты, да как здесь оказался.
Вопрос не показался Виктору странным, поэтому он рассказал Евсеичу всю свою историю в той последовательности, в которой изложил её следствию.
  - Так это ты, значит! – произнёс старик, с интересом посмотрев на Виктора. – О тебе тут прям легенды ходят.
  - Какие? – ещё более удивленно спросил Виктор.
  - Как ты Бражникова отоварил, – сказал старик.
  - Да случайно всё, - совершенно искренно признался Виктор.
  - Не скромничай. Ни к чему это. Уважуха от братвы будет до самого звонка. Хвастать только не надо. Этого здесь никто не любит. Но, знаешь, что я тебе скажу?
  - Что?
  - Ты про то, что с тобой случилось, можешь следователю ездить по ушам.
  - Ты о чём, Евсеич? – насторожившись, спросил Виктор
  - О том, что случилось на самом деле.
  - Не понял.
  - Прямо над нами находиться камера, в которой сидит Федюня.
  - А кто он такой?
  - А Федюня был тогда там.
  - Где там?
  - Когда насиловали какую-то бабу, а ты вступился за неё. Он-то и рассказал нам обо всём.
  - Не понимаю, при чём здесь какой-то Федюня, и зачем он вам что-то рассказывал.
  - Всё просто Витёк. Кто-то замочил Чапу. Федюня его кореш. У кого ещё спросить, почему и как замочили не последнего человека в мире братвы? Вот у него и спросили. Если Чапу замочили по беспределу, то с обидчика обязательно спросить надо. У нас такое не прощается. А так, когда, либо ты, либо он…. Здесь уж как Бог положит. Да и в делюгу они ввязались помойную. Никогда бы не подумал, что Чапа мог пойти на такое. Он и замочить-то тебя хотел только от страха, что братва узнает об этом. От таких вещей вовек не отмоешься.
  - Ну, и в чём я, по-твоему, соврал? – спросил Виктор. Он понял, что тот факт, что насиловали его жену, Федюне известен не был, поэтому тут же родилась новая история.
  - Почему следаку не сказал, что кого-то насиловали, а ты вступился?
  - А как бы я это доказал? Если бы она сама явилась в милицию и заявила об этом, тогда бы всё просто было. А так она, пока мы там разбирались, сбежала, и кто бы подтвердил мои слова? 
  - И то верно, – согласился Евсеич.
  - Евсеич, я понимаю, что здесь не принято ни о чём просить, да и ты не знаешь меня совсем, но для меня это очень важно.
  - Говори.
  - Можно ли узнать, кто насиловал эту бабу?
  - А зачем тебе?
  - Сам посуди: один человек лишился жизни, второй должен неизвестно ещё сколько лет баланду хлебать, а тот, кто тогда всю эту кашу заварил, и тогда сладеньким побаловался, и сейчас кайфует.  Справедливо это?
  - Нет, конечно. Ну, и что ты собираешься делать, когда узнаешь?
  - Пока не знаю, но спросить с него за это, обязательно спрошу.
  - Замочишь что ли?
  - Евсеич! Ты же сам понимаешь, что пока я не узнаю, что, да как, глупо давать какие-то обещания. Одно могу сказать, спрошу обязательно. Простить такое я не смогу. Может поломаю его, как веник. А если у них с этой бабой всё по согласию было, а я влез не в своё дело? Тогда что?
  - Просьба твоя правильная, Витёк. Сейчас маляву отпишу и всё узнаем. Не торопись, - сказал старик. Евсеич открыл свой непомерно большой баул и, порывшись там, достал ученическую тетрадку. Оторвав небольшой кусочек бумаги, написал что-то, свернул его маленькой трубочкой, и, подойдя к зарешёченному окну, закричал:
- Крюк! Коня давай!
Сверху через мгновение стала спускаться тоненькая верёвка. Евсеич, приняв конец верёвки, привязал к ней записку, и несколько раз легонько дёрнул. Верёвка стала подниматься вверх.
  - Видишь, как у нас просто следствие ведётся, – пошутил он. – Сейчас всё и узнаем. Не гони!
  Несколько минут ожидания прошли в напряжённом молчании. Виктор волновался так, что у него дрожали руки. Заметив это, старик усмехнулся:
  - Да не гони ты так, Витёк. Даже если ты сейчас и узнаешь, кто это вас в такой блудняк впутал, сделать-то всё равно ничего не сможешь. Так что много об этом думать не стоит. Бестолку. Узнаешь, запомни и всё. Если будешь об этом до конца срока думать, с катушек слетишь. Я это по себе знаю.
  - У тебя тоже такое было?
  - Не совсем, но встретился мне по молодости один чинуша. Из-за него вся моя жизнь и пошла наперекосяк. До сих пор не могу забыть об этом. Да только всё уже давным-давно перегорело. Будь я хоть немного тогда поумней, так может быть всё сложилось бы по-другому. А так. Весь первый срок только и думал о том, как выйду и набью ему морду. Вышел, набил и опять сел. Вот оно и понеслось дальше, и поехало. Да что сейчас об этом жалеть? Хотя, честно говоря, и не жалею я теперь ни о чём. Кто ж его знает, как было бы по-другому? - вздохнув, произнёс старик.
  Его размышления прервал негромкий крик:
  - Принимай!
Евсеич подошёл к окну, отвязал такую же небольшую свёрнутую записку, привязанную к концу спустившейся верёвки, и опять слегка дёрнул её несколько раз. Верёвка уползла вверх. Подойдя к столу, развернул записку и стал читать вслух:
  - Зовут этого фраера Петром. Фамилия Старков. Работает начальником снабжения в какой-то строительной конторе. Мать директор школы. Тебе это о чём-нибудь говорит? – спросил он, обратившись к Виктору.
  Новость как обухом ударила по голове. В глазах потемнело. Он был готов закричать от охватившей ярости, но сумел сдержаться. Увидев, как побледнел Виктор, Евсеич спросил:
  - Знакомый?
 - Да, - только и сумел произнести Виктор.
Виктора душила ярость. Он хорошо знал этого неприятного человека, с которым иногда встречался в школе. Абсолютно всё в нём вызывало в Викторе неприязнь: манера разговаривать с каким-то пренебрежением, манера двигаться, а особенно маслянистый плотоядный взгляд, которым он провожал и девочек, и женщин. Виктору не раз хотелось подойти и съездить по физиономии, чтобы стереть эту отвратительную скабрезную улыбку, но приходилось сдерживаться. Как же! Директорский сынок! Не работай Ольга в школе, вряд ли стал бы сдерживаться. А так, приходилось терпеть. Вот и дотерпелся! «Съездил бы разок, так сейчас дома бы чай пил, а не здесь чифирил», – с досадой на себя подумал Виктор.
  - Ну, и хорошо, что знакомый. Искать не придётся, – сказал Евсеич.
  - Ну, да, – отреагировал Виктор. – Только лучше уж был бы незнакомый.
  - Чем? – удивлённо спросил старик.
  - В общем-то, ты прав. Ничем, -  подумав, ответил Виктор. – Я этой мрази давно бы челюсть свернул, если бы не его мамаша.
  - А при чём здесь она?
  - Моя жена работает в той школе, где она директором. Сам понимаешь, если бы я его хоть пальцем тронул, её бы с работы в один момент турнули. Вот и приходилось терпеть.
  - Ладно. Забудь. Сейчас всё это ни к чему. Ты мне вот что лучше скажи, ты почему без баула?
  - Дак, нет ничего.
  - Но ты же местный!
  - Да.
  - Не понимаю. Ты уже сколько сидишь?
  - Полтора месяца.
  - И за это время тебе ничего не принесли?
  - Я думал, что до суда мне не разрешено свидание.
  - Кто ж тебе это сказал?
  - Да никто. Я же один сидел. Спросить не у кого было, да и не думал я об этом. Все мысли о другом были.
  - О чём?
  - У меня весь сыр-бор с Бражниковым получился из-за того, что он почему-то посчитал, что я убил и изнасиловал одну школьницу. Пока разбирались что к чему, мне не до трусов было. Представляешь, если такое бы повесили? Сначала не придавал этому значения. Знал, что не я, и думал, что этого достаточно. Только потом, когда Бражников сказал мне, что я ни при чём, подумал вдруг, что было бы, если бы не стали разбираться, а всё бы свалили на меня, и страшно стало. До того страшно, что даже жалеть себя начал.
  - Да, уж. Не всем так везёт, – сказал Евсеич. – Слушай, – встрепенулся старик, - а мы сейчас у Федюни спросим. Он же с этим фраером корешился, так что должен об этом что-то знать.  Кажется мне, Витёк, что твой знакомец мог это сотворить.
  - Почему так думаешь?
  - Ну, во-первых, чуйка, а…
  - Что значит «чуйка»? – переспросил Виктор
  - Предчувствие, – пояснил Евсеич. – А, во-вторых, такие дела обычно одни и те же творят. У меня для того, чтобы понять это полжизни времени было. Столько перечитал за это время, столько передумал, столько людей повстречал. И понял я, что всё в этой жизни куда проще, чем кажется на самом деле. Если уж он запал на баб, то так до конца жизни и будет этим заниматься. И ничем это не исправишь. Ничем! Так что давай не гадать, а просто спросим. За спрос денег не берут, – закончил Евсеич. Оторвал небольшой кусок тетрадного листка, написал на нём что-то, и таким же, как и в первый раз, образом отправил своё письмо наверх. Ждать пришлось гораздо дольше.
  - Темнит, видно, Федюня, – пояснил старик. – Признаваться в таких делах даже своим влом. Только имей в виду, что если всё так и было, как я думаю, то об этом ментам знать незачем.
  - Почему?
  - Потому что, если вдруг Федюня был рядом, как и в случае с тобой, то тогда он пойдёт, как соучастник. И никто не будет спрашивать, что он там хотел или не хотел. Не помешал, значит участвовал. А это ещё срок. Оно Федюне надо? Это только наше дело. Захочешь с него спросить, спрашивай, но по нашим понятиям, а не по ментовским. Усёк?
  - Да, - неохотно согласился Виктор.
  - Ну, и лады. И запомни ещё вот что. Здесь расписок никто не берёт. Здесь, если дал слово, должен держать его. Если нарушишь, спрос будет с тебя.
  - А как же спросят, если мы с тобой одни, и никто этого не слышал?
  - Очень просто. Моё слово против твоего. Кому братва больше поверит, тебе или мне, как думаешь?
  - Тебе, конечно, но так же не всегда бывает. Что, если бы меня, допустим, так же хорошо знали, как и тебя?
  - Здесь тоже всё просто - кому выгодно. Да и всегда кто-нибудь, что-нибудь да знает, кто-нибудь, что-нибудь да видел.
  - И что же, ни разу не ошибались?
  - Почему же не ошибались? Ошибались, конечно, но очень редко. Куда реже, чем менты.
  - Почему?
  - Потому что им всё равно. Для них главное, что? Дело закрыть. А для нас – найти правду. Вот и вся разница.
  - Странно, - задумчиво произнёс Виктор.
  - Что тебе странно?
  - Странно, что там, где находятся преступники, правда играет такую роль.
  - Я, Витёк, тоже поначалу этому удивлялся, но за все тридцать пять лет моего сидения к этому привык. Мне даже кажется, что правда здесь куда более ценится, чем на воле. Там ведь врут все, кому не лень: и политики, и судьи, и менты, и бюрократы. Врут, и никто за это не отвечает. И самое противное в том, что все эти люди считаются элитой общества, их уважают, призывают ровняться на них, хотя все без исключения знают, что они отпетые лжецы, воры и преступники. Не все, конечно, но многие из них. Как такое может быть? Всех философов перечитал, а ответа так и не нашёл.
  - Ты столько лет находишься в тюрьме? – удивился Виктор, - Почему?
  - Каждому человеку нужно, чтобы его хоть немного уважали. Каждому! А я, когда первый раз освободился, столкнулся с таким отвращением, что, не задумываясь о последствиях, набил морду тому чинуше, из-за которого посадили в первый раз. Да и первый раз меня посадили за то же самое.
  - За что?
  - Сирота я. Когда вышел из детдома, должен был по закону получить квартиру. Поставили на очередь. Обещали дать через два года. Срок небольшой, тем более работу нашёл и общежитие дали, поэтому решил не возмущаться и подождать. В списках очередников был двадцатым. Прошло два года. Кто-то из знакомых по детдому получал квартиры, а мне так и не давали. Пришёл узнать, в чём дело. Проверил списки очередников и оказалось, что я почему-то на сорок пятом месте. Захотел узнать, почему так получилось, а мне и говорят, что надо, мол, было отмечаться. А, поскольку они не знали, где я живу и жив ли вообще, меня всё время отодвигали в очереди. Спросил, почему меня не предупредили об этом, а чинуша, который всем этим делом заправлял, говорит, что это не входит в его обязанности. Ну, хорошо. Не отмечался раньше, но вот сейчас же пришёл, почему же меня не поставить первым в очереди? Отвечает, что списки утверждаются комиссией раз в год, а он, мол, никакого решения сам не принимает. Пошёл я по начальству правду искать, и доходился до того, что меня вообще из очереди вычеркнули. Прихожу опять к тому же перцу, узнать в чём дело, а он мне говорит, что, если и дальше буду ходить жаловаться, то вообще никогда не получу квартиры. Ты представляешь? У меня крыша поехала. Я до сих пор не помню, как я по роже его наглой съездил. Так и получил свои первые три года. И все эти три года мечтал о том, как выйду и отоварю его по полной программе. Вышел, пришел опять к нему, а он так нагло улыбается: «Ну, что, поумнел?» - спрашивает. Если бы не остановили меня, то, cто в гору, убил бы его. Два дня побыл на свободе, и назад. Теперь уже шесть лет дали. А дальше пошло и поехало. Труднее всего, Витёк, уж поверь мне, свыкнуться с мыслью, что никому ты на этом свете не нужен. И так с самого детства. Освободишься, а идти некуда и не к кому. Если на зоне заработал какие деньги, прогулял их, да назад. Летом откинешься – лафа! А вот если зимой, то куда хуже. Ума-то здесь много не надо. Залез в магазин, да ждёшь, пока наряд приедет. Вот такие дела, Витёк, - закончил свою немудрённую исповедь Евсеич и замолчал. Молчал и Виктор.
  - Чего призадумался? – спросил Евсеич.
  - Удивительная штука – жизнь, - помолчав ещё какое-то время, ответил Виктор. – Живёшь вот так вот, живёшь, думаешь, что твои проблемы самые неразрешимые, и жизнь по отношению к одному тебе так несправедлива, что дальше некуда, что ты такой весь из себя несчастный, и вдруг оказывается, что всё это, по сравнению с жизнью другого человека, совершенные пустяки, на которые и внимания обращать не стоит.
  - А ты и не обращай! – заметил Евсеич. – Чем больше жалеть себя будешь, тем будет трудней. Живи попроще и всё!
  - Что значит попроще? – не понял Виктор.
  - А то и значит, - поучал Евсеич, - что жить надо сегодняшним днём, а не витать в облаках, придуманных тобою или кем-то другим.
Глава 13
  Светлана Петровна всё время, прошедшее со дня смерти Тамары Сергеевны, находилась в состоянии крайнего возбуждения и предельной концентрации. Давняя мечта освободиться, наконец, от груза опеки над непутёвым сыном и переложить его на чужие, то есть, Ольгины плечи, могла осуществиться. Всё зависело теперь только от неё, поэтому женщина решила приложить все усилия, чтобы не упустить этот, как ей представлялось, дарованный жизнью шанс. Прежде всего она через знакомого прокурора узнала о сути обвинения Виктору и о возможном предельном наказании. Её никак не устраивал тот факт, что статья о превышении самообороны, по которой квалифицировали действия Виктора, предполагала в худшем случае наказание в виде лишения свободы сроком до двух лет. А с учётом, по сути, безупречной, с точки зрения закона, жизни Виктора, суд может ограничиться не только условным наказанием, но и просто исправительными работами. Такое развитие событий её никак не устраивало. Она понимала, что Ольга может пойти на попятную и вернуться к мужу, если такое произойдёт, поэтому, оказав некоторое давление с помощью денежных вливаний на того же знакомого прокурора, добилась переквалификации статьи обвинения на более тяжкую, просто убийство. Сделать это было совершенно не трудно. Достаточно было изменить осмотр места происшествия, исключив обнаруженный в руках Чапы нож, и поди докажи, что это была самооборона. Тем более свидетелей не было. Прокурор не оплошал, и Светлана Петровна вздохнула с облегчением. Дело осталось за судьёй, с которой у Светланы Петровны были давние дружеские отношения. Уж с ней-то проблем никаких не будет. Несмотря на долголетнее знакомство, обе женщины строго отделяли простую ничего не стоящую помощь и деловые отношения. Всё имеет свою цену! Этот принцип подруги понимали совершенно одинаково, поэтому никаких разногласий по этому поводу у них не было. Эх, деньги, деньги! Их магическая сила решать жизненные вопросы давно стала основой человеческой жизни. Мечты людские, начиная от приобретения воздушного шарика и заканчивая шариком земным, кажутся людям вполне естественными и осуществимыми, благодаря их волшебному всесилию. И сомнения судьи по поводу того, помогать Светлане Петровне или нет, лежали только в плоскости денежной оценки этой помощи. Главный фактор, обвинительное заключение, определяющий сроки наказания, был исправлен, так что опасение того, что судью могут заподозрить в несправедливом приговоре, не имело под собой никакого основания. Да и кого в наше время интересует справедливость кроме тех, кого это касается лично? Заболела страна деньгами, и чем выше должность, занимаемая человеком, тем больше он имел возможности использовать своё положение для неправедного обогащения. И он использовал. Не стесняясь и не задумываясь над последствиями не только для себя и других, но и для всей страны в целом. Наплевать! Вот так и куётся история упадка, когда отдельные «наплевать» перерастают в «наплевать» всеобщие. И всё это и есть долгожданная свобода. Ура!
  Определившись с будущим Виктора, Светлана Петровна, не откладывая дела в долгий ящик, стала устраивать судьбу сына. С присущим ей напором, ничего не приукрашивая и не стесняясь, открытым текстом сказала Ольге о желании своего сына жениться на ней. Нарисовала перспективы такого союза, убеждая в том, что недостатки сына с лихвой компенсируют финансовое благополучие и её прямое участие в будущей карьерном росте Ольги. То есть, вот оно само счастье, которое плывёт тебе прямо в руки. Тем более, что для этого не надо прилагать никаких титанических усилий. «Не будь дурой! Поставь подпись, раздвинь ноги и дело в шляпе!» - резюмировала Светлана Петровна и заливисто рассмеялась, полагая, что очень удачно пошутила. Ольга, выслушав предложения своей начальницы, попросила время на раздумье. Только так. Для видимости. На самом деле её мало волновало, кто будет её новым мужем, ибо изначально была уверена, что спутника жизни совсем необязательно любить или хотя бы уважать, в чём и убедилась на собственном опыте. О том, что нравится сыну Светланы Петровны, знала давно, но избегала более близкого знакомства, так как опасалась скомпрометировать себя в глазах начальницы. В любом другом случае восхищённые взгляды очередного поклонника вряд ли бы остались без внимания. В плане замужества её приоритетами были материальный фактор и личная свобода, а потом уже всё остальное. И если бы кто-нибудь попросил объяснить, что для неё означает это «всё остальное», то не факт, что она смогла бы ответить что-то вразумительное. Стрекоза, одним словом, и жизнь – одно бесконечное лето. Стрекоза, для которой наличие детей было неприятной неизбежностью. Она терпела их существование только по той причине, что не могла избавиться от них. После смерти матери все заботы о детях легли на её плечи. Стирка, уборка квартиры, приготовление пищи, хождение в детский садик в течение двух дней со дня кончины, настолько удручали, что ночью, представив, что теперь ей придётся заниматься этим каждый день, она, жалеючи себя, совершенно искренне заплакала. А воспитание…. Когда не видели мать и супруг, этот процесс сводился к окрикам, а иногда и подзатыльникам, а теперь и скрываться не от кого. Чего проще? Резюмируя чувства Ольги, можно сказать, что все её беды проистекали из отсутствия любви к кому бы-то не было, кроме себя. Этим и отличается человек свободный от человека нормального.
  Похороны Тамары Сергеевны прошли быстро и даже как-то незаметно. Отпевать не стали, так как почившая была атеисткой, а уж дочь тем более, поэтому прощание с покойной решили проводить прямо на кладбище. Ольга, понимая всю внешнюю трагичность момента, пыталась выдавить из себя хоть слезинку, но… . Не было слёз. Пуста была душа. Хотя, не совсем. Было одно желание - поскорее бы всё это закончилось. Оно и закончилось. Без пафосных речей, слёз и причитаний. И поминки походили скорее на обычный обеденный перерыв в школьной столовой, нежели на тризну по усопшему. И молчаливость обычно болтливой Ольги восприняли не как плохо скрываемую скуку, а как переживания по поводу кончины матери. Так что все формальности под чутким руководством Светланы Петровны были соблюдены.
  В квартиру Ольги вернулись вдвоём. Оставлять её в одиночестве Светлана Петровна считала недопустимым. Многолетний опыт руководителя научил одному неписанному правилу: хочешь добиться поставленной цели, не давай никому возможности думать самостоятельно. Вот и сейчас, не успели вернуться с поминок, как директриса, не терпящим возражения тоном, назначила дату свадьбы, будто бы Ольга уже дала согласие. Напор был такой силы, что у неё нашлось лишь одно возражение:
  - А что люди подумают? Только что мать похоронила, мужа в тюрьму посадили, а я через месяц замуж?
  - Да, хрен с ними! – ругнулась Светлана Петровна. – Что хотят, то пусть и думают! Тебе-то какая разница? Ты уж поверь мне. Если всё время обращать внимание на общественное мнение, никогда ничего в этой жизни не добьёшься. Никогда! Ну, посудачат, так что с этого? Через месяц-другой забудут и всё! У каждого человека свои заботы, Оля, и, если ты думаешь, что кто-то искренне обеспокоен твоей судьбой, то глубоко заблуждаешься. Глаза-то открой! Всем друг на друга наплевать! Всем! Жизнь так устроена! И ничего ты с этим не поделаешь! Вот и ты думай о себе, а не о том, кто что скажет. Понятно?
Ольга молча кивнула головой.
  - Ну, вот и молодец! – продолжила Светлана Петровна. – О детях тоже не беспокойся. Катьку определим в пятидневку, а Валерку в продлёнку. Петюне ведь надо будет как-то привыкнуть к ним, да и детям тоже, поэтому пока пусть встречаются пореже.
  - Что за пятидневка? – поинтересовалась Ольга.
  - Как интернат. Не слышала, что ли?
  - Нет.
  - Пять дней в детсаду, а дома только на выходные. Да и тебе полегче будет. А потом уж сами решите, что и как. Согласна?
  Подумав немного, Ольга опять молча кивнула головой.

Глава 14
  О том, что Блинову изменили обвинительное заключение, Бражников не знал. После памятного разговора с Виктором, сославшись на усталость, попросил отпуск. Просьбу удовлетворили и Бражников уехал в Тмутаракань на рыбалку. Связаться с ним не было никакой возможности и следователь, которому передали дело, к вящему удовольствию заинтересованных сторон, на вполне законных основаниях изменил обвинительное заключение. У него не было выбора, поскольку в протоколе описания места происшествия фигурировал нож, которым закоренелый преступник Чаплин, якобы, угрожал Блинову, но где находится это самое вещественное доказательство, никто не знал. Не было ножа, а, следовательно, то, что написано в протоколе допроса, вряд ли кто-нибудь, будучи в здравом уме, решился бы представить в качестве доказательства в суде. Ситуацию мог бы прояснить начальник уголовного розыска, но связаться с ним не представлялось возможным, и времени на то, чтобы ожидать его возвращения к исполнению своих обязанностей не было. Срок, установленный законом для предварительного расследования, закончился, и каких-то объективных причин для его продления в природе не существовало. Вряд ли кто-нибудь из людей, причастных к этому делу, решился бы признаться в том, что при невыясненных обстоятельствах в городском УВД исчезло вещественное доказательство. Позор – самое малое, что ждало всё УВД, включая, естественно, и руководство в том случае, если бы этот факт получил огласку. А тут ещё прокурор, дамокловым мечом висевший над следователем. Следовательно, выход один - изменить обвинительное заключение. И следователь его изменил, хотя прекрасно понимал, что это означает для Блинова. Вместо превышения необходимой обороны теперь Виктора обвиняли в умышленном убийстве. И возможный срок наказания, соответственно, вырос с двух лет до пятнадцати. Должностное преступление? Ну, это как посмотреть. Все мы – люди-человеки, а своя рубашка, как говорится, ближе к телу. Этого никто не отменял. Да и не он же, в конечном счёте, виноват в том, что куда-то запропастился этот чёртов нож! Ну, и как прикажете ему поступать? Портить отношения с начальством и прокуратурой? Ради какого-то убийцы? Не дождётесь! Пусть суд разбирается, кто прав, а кто виноват. Он человек маленький. С него взятки гладки!
  О том, что его может ждать в будущем, Виктор не задумывался по многим причинам. После выходных его перевели в общую камеру для первоходов. Узнав статью, по которой обвиняли Виктора, сокамерники оставили его в покое. Не принято в этих местах интересоваться деталями. Сближаться с кем-либо желания не было никакого, тем более после предупреждения Евсеича о том, что в камере обязательно должен находиться стукачёк и лучше держать язык за зубами. Заняться было абсолютно нечем, поэтому большую часть времени проводил в мыслях о семье, да о Старкове. На скудность питания не обращал внимания. Больше всего удручало отсутствие каких-либо сведений от жены – ни писем, ни передач. В то, что Ольга попросту забыла о нём, даже мысли не допускал, поэтому голова была забита вариантами причин, вынуждавших её поступать подобным образом, а также размышлениями о том, как ему поступить с виновником их бед.
  Передачу и письмо от Ольги получил на следующий день после объявления даты суда. Трясущимися от нетерпения руками развернул тетрадный лист. Строчки от волнения прыгали, не давая сосредоточиться на смысле написанного. Прочитал, но не поверил. Перечитал ещё раз и убедился, что не сошёл с ума. Ольга сообщала о смерти матери, о том, что у неё не было другого выхода, и она была вынуждена развестись с ним ради сохранения работы, доброго имени и будущего детей. Как постскриптум сообщила, что он не оправдал её ожиданий, поэтому дальнейшую совместную жизнь считает невозможной, на суд не придёт, и выходит замуж за достойного человека. Вот и случилось то, о чём предупреждал отец. Отец предупреждал, а сын не послушал. Со времён Адама, прародителя нашего и первого ослушника, таких сыновей и дочерей не перечесть. И каждый из них, сам, намыкавшись и нахлебавшись горя, пытается предупредить детей своих: «Не ходи туда! Снег башка упадёт!», но те, словно зомби, заученно и непреклонно заявляют: «Сами знаем, куда идти!». И идут! И падают! И на них падает! И самое удивительное заключается в том, что путь, который им предстоит пройти, по сути дела, тот же, что прошли и их родители, и усеян путь этот одними и теми же граблями. «Уж мы-то знаем, как правильно наступать на грабли!» - ослеплённые гордыней, восклицают дети, и наступают на них также, как до этого наступали их родители, и ничего не меняется. Рождается новое поколение и всё повторяется, и идёт оно по этому замкнутому кругу под названием жизнь, и каждое в начале пути талдычит: «Ничего вы не понимаете!  Сейчас другие времена!». Времена другие? Может быть. Только грабли почему-то одни и те же! Почему? Потому что никому по какой-то причине невдомёк, что ведёт их дьявол, а ценности, к которым они так стремятся – его ценности. Блажен, кто нашёл в себе силы признать это! Блаженны родители, сумевшие объяснить это детям!
  О том, что Блинову изменили обвинительное заключение, Бражников узнал на следующий день после возвращения из отпуска. Решив навести порядок в служебном сейфе, наткнулся на нож и протокол осмотра места происшествия, благо он был составлен в двух экземплярах. Наткнулся и пошёл к следователю, которому передали дело. Узнав подробности, претензий предъявлять не стал. А что тут скажешь? «Сам намудил, - решил Бражников, - сам и исправлять буду!».
  Чувство справедливости, присущее ему с детства, касалось не только борьбы с преступностью, но и всей жизни вообще, поэтому решил во чтобы-то ни стало исправить ошибку. Узнав, что прокурор обвинительное заключение утвердил и дело передали в суд, понял, что сейчас лучше никому ничего не говорить, прийти на судебное заседание, и выступить в качестве свидетеля. Иной возможности восстановить справедливость не видел, так как вернуть дело на доследование на данном этапе можно только в ходе судебного заседания. О последствиях для себя даже думать не хотел. О том, что кто-то может вмешаться в судьбу Виктора тем более, поскольку дело это, несмотря на кажущийся цинизм, скажем прямо, рядовое, и подумать, что здесь появятся какие-то заинтересанты, мог только отчаянный фантазёр. Бражников фантазёром не был. Он, как и подобает начальнику уголовного розыска, был реалистом.
  Сказать, что Виктор приуныл, было бы неправдой. Скорее растерялся. И даже не от того, что произошло, а от бессилия что-либо понять и изменить. Пытался оправдать поступки жены, но попытки эти ни к чему не приводили. Не складывались аргументы во что-то единое и приемлемое. Предательство – всегда неожиданность. Особенно от самого близкого человека. И сколько не ищи ему объяснений, ничего не получится. Потерял бы какую-то часть тела - другое дело. И больно, и неудобств в дальнейшей жизни не счесть, но зажила бы рана, затянулась, и к жизни как-нибудь приспособился бы, а тут… . Вырвали часть души, залили, сколько могли, яда, да солью, не скупясь, посыпали. И живи с этим, как знаешь. Больно? Ещё как! Заживёт ли? Да кто ж его знает? Но, при всей трагичности положения, и здесь был положительный момент, ибо скажи ему какой-нибудь доброхот, за кого Ольга собирается замуж, Бог весть, чем бы закончилось. Воистину - от многого знания – многие печали! И не было бы ничего удивительного, если бы умом тронулся, но Виктор этого, к счастью, не узнал. Только интерес к предстоящему суду и своей дальнейшей участи потерял напрочь. Какая теперь разница, сколько дадут? В любом случае после освобождения идти ему будет некуда. Что через год, что через десять. Возвращаться? А куда? К предательнице? Униженно умолять её вспомнить, как хорошо им было вместе? Лить слёзы и сопли размазывать? Ну, уж нет! Уж лучше под забором, чем рядом с ней! Да и что сейчас об этом думать? Будет день, будет и пища. Вот так, одним махом, словно мановением волшебной палочки, лишился он всего, чем дорожил, в этой жизни. Почему? За что? И как с этим дальше жить? Хватит ли сил, а, главное, желания? Не опустятся ли руки? Ну, это уж вряд ли! Одно ушло, другое заявилось. Петюня Старков! Как поступит с ним после освобождения, Виктор не загадывал, но то, что не оставит его безнаказанным, не сомневался. Какая-никакая, а цель!
  В суд Бражников пришёл за полчаса до начала заседания. Узнав, что у Виктора нет адвоката, зашёл в комнату, где находился обвиняемый, и настоял, чтобы он потребовал предоставить ему государственного защитника. Причину не объяснил, но уговорить сумел, и тут же направился в кабинет к дежурному адвокату. В двух словах объяснил, что от него требуется, передал документы и вещдок, и уселся на стул рядом с залом судебных заседаний.
  Судья Нина Григорьевна Щетинина, старая знакомая Старковой, к суду готовилась недолго, поскольку всё в этом деле было понятно, а сами материалы вмещались в небольшую папку: обвинительное заключение, судебно-медицинская экспертиза, протокол допроса Ольги, признание Виктора и ряд других необходимых документов. В деле также имелась медицинская справка, подтверждающая болезнь Ольги (Светлана Петровна расстаралась), в связи с чем она не могла присутствовать на судебном заседании. «Ну, и жёны нынче пошли!», - неприязненно подумала Нина Григорьевна, ознакомившись со справкой. Но так даже и проще. Весь процесс, по сути дела, превращался в формальность. И всё так бы и было, как представлялось судье, если бы вдруг, ни с того, ни с сего, адвокат не выдвинул ходатайство пригласить на заседания свидетеля защиты. В самом ходатайстве, конечно, не было ничего неожиданного, если бы не личность свидетеля. Отказаться выслушать показания ранее не заявленного свидетеля не было никаких оснований, поэтому судья, скрепя сердцем, была вынуждена удовлетворить его. Она прекрасно понимала, что просто так начальник уголовного розыска в свидетели напрашиваться не будет. Тем более со стороны защиты. И это тревожило.
  Интуиция не обманула Нину Григорьевну. Выступление Бражникова, а также документы, представленные в качестве подтверждения, не оставляли никаких сомнений в том, что в связи с вновь открывшимися обстоятельствами дело придётся переквалифицировать на превышение самообороны, или, в крайнем случае, на убийство по неосторожности. И та, и другая статья предполагали куда меньший срок наказания, чем предусматривала статья об убийстве, но не принять во внимание свидетельские показания Бражникова Нина Григорьевна не могла. Себе дороже! Статья обвинения была переквалифицирована, и Виктору назначили два года лишения свободы в колонии общего режима. Светлана Петровна будет, конечно, недовольна столь малым сроком, но не она ведь законы пишет, так что все данные обещания можно считать выполненными.
Глава 15
  Между тем в жизни Ольги стали происходить стремительные перемены. Через неделю после похорон, она была назначена на вакантную должность завуча по воспитательной работе, о чём раньше и мечтать не могла. Столь неожиданное, на первый взгляд, решение Светлана Петровна приняла по нескольким причинам: во-первых, надо было укреплять собственное положение, а, во-вторых, назначение Ольги после свадьбы с сыном могло расцениваться как в педагогическом коллективе, так и в городском отделе народного образования не совсем однозначно, поскольку в школе было достаточно более опытных и заслуженных педагогов, нежели Ольга. Детей по совету Светланы Петровны и при её содействии определили туда, куда она и предлагала, немного развязав Ольге руки, так что освободившееся время можно было полностью посвятить более близкому знакомству с будущим супругом и подготовке к свадьбе.
  Пётр, узнав о планах матери, повёл себя как-то странно: молча выслушал, загадочно улыбнулся, кивнул головой, когда она напомнила о его желании жениться на Ольге, но, согласия не дал, обещав подумать, чем крайне озадачил и огорчил родительницу. «Я-то старалась! Из кожи вон лезла! А он? Свинья неблагодарная!» - возмутилась Светлана Петровна, но тратить время на уговоры даже и не думала. У неё, как и у всякого профессионального начальника, с терпением были большие проблемы, поэтому сыну был поставлен ультиматум: или женись, или убирайся на все четыре стороны. Зная непреклонность матери, великовозрастный Петюня сообразил, что искать компромиссы дело безнадёжное, поэтому вынужден был принимать решение. Перспектива убираться на все четыре стороны как-то не очень радовала, и он выбрал женитьбу, прекрасно понимая, что существуют не только свадьбы, но и разводы, а уж причины для них ограничиваются, разве что, богатством воображения вынужденно брачующегося.
  Получив принципиальное согласие сына, Светлана Петровна под предлогом помощи, по сути дела, поселилась в квартире у Блиновых. Лозунги «Куй железо, пока горячо!», «Бери быка за рога!» и тому подобное были для опытного руководителя не пустой фразой, а руководством к действию, поэтому, опасаясь возникновения всевозможных непредвиденных обстоятельств, она рьяно взялась за претворение в жизнь своего коварного плана. Почему коварного? Да потому, что движущей силой её бурной деятельности, как мы уже говорили, было отнюдь не стремление устроить судьбу сына и осчастливить одинокую женщину с двумя детьми, а жгучее желание избавиться от родной кровиночки.  Раз и навсегда! «Баба с возу, кобыле легче!». Так, кажется, говорят? А что не так? Мужик? Он? Вы кому сказки рассказываете? Нашли мужика!
  Ежедневное присутствие директора школы в их доме после похорон бабушки вызывали у Валерки противоречивые чувства. С одной стороны, ему льстило, что директриса проявляет особое внимание их семье, а, с другой, вызывало необъяснимый страх. Взрослые совершенно не стеснялись присутствия мальчика, поэтому все свои планы, включая и будущую свадьбу, обсуждали при нём. Этим заслуженным педагогам даже и в голову не приходило спросить, что он думает по этому поводу, а напрасно. Валерка, узнав, что в их семье грядут перемены, взбунтовался. После ухода Светланы Петровны со слезами на глазах стал кричать, что у него один папа и другого ему не надо, но, получив в качестве ответного аргумента затрещину, ушёл в свою комнату, заперся и отказался от ужина.
  На вопли сына Ольга не обратила никакого внимания: «Вот ещё! Сопля сраная! Будет он указывать матери, что ей делать!» - с негодованием думала она. А что она ещё могла подумать? Её, положа руку на сердце, совсем не интересовало ни мнение детей, ни их будущее, ни они сами. Ольга никогда не питала к ним ни любви, ни привязанности, и от одной мысли о них морщилась, как от зубной боли. После смерти матери она с предельным цинизмом призналась себе, что дети для неё - обуза, ноша, которую теперь придётся тащить на своём горбу до самой смерти. Почему так долго? Да вовсе недолго! «Женщина умирает тогда, когда начинает увядать тело! - считала она. - Морщинки у глаз появились и капут! Не знали? Странно! Ну, сами подумайте, кому нужна дряблая сморщенная старуха? Материнство? Да что ж вы такое говорите? Променять преследующие и мысленно раздевающие тебя взгляды восхищённых мужчин, страстные объятия и даже не сам восторг наслаждения, а его предчувствие, на: «мама постирай!», «мама помой!», «мама принеси!», «мама подай!», «мама помоги!»? А жить-то когда? Да пошли вы подальше с вашим материнством!». Вот такое, увы, всё чаще встречающееся в наше время жизненное кредо!
  Первую встречу Ольги и Петра в качестве будущих супругов по настоянию Светланы Петровны было решено устроить в квартире Блиновых. 
   - У тебя завтра в семь часов соберёмся, - предложила Светлана Петровна.
  - Почему у меня? – поинтересовалась Ольга.
  - Петеньке надо ознакомиться с новым местом жительства, да и тебе привычная обстановка поможет раскрепоститься, - заявила будущая свекровь, непонятно почему считавшая её отчаянной скромницей, на что та только пожала плечами. 
  К приходу гостей Ольга кое-как успела накрыть нехитрый стол: салатик приготовила, картошки нажарила, колбаски нарезала, да и успокоилась. Не графья, чай! И так сойдёт! Дочь в детсаду, Валерку предупредила, чтоб когда носа из своей комнаты не высовывал, когда гости придут, мельком глянула в зеркало, поправила причёску и прозвенел звонок. Гости с таким шумом ворвались в квартиру, будто их было раз в пять больше. В основном усердствовала будущая тёща. Волновалась, пытаясь расшевелить будущих супругов, которые казались ей слишком скованными, почему-то не разговаривала, а кричала, как на школьной линейке; суетилась,  истерически хихикала по любому поводу, нервически вздрагивала, если вдруг возникала неловкая тишина и начинала нести откровенную околесицу; смущалась, понимая это, но остановиться не могла. Неестественность поведения обычно уверенной в себе Светланы Петровны вызывало ощущение, что женщина пошла, что называется в разнос, и перестала себя контролировать, будто от того, чем закончится это неприкрытое сводничество, решалась судьба всего человечества. Хотя, что тут удивительного? Любой эгоист или самовлюблённый начальник считает, что он и есть человечество. Аксиома!
  Неизвестно, сколько бы продолжалось это самоуничижение, но в голову пришла спасительная мысль по надуманному поводу удалиться и оставить жениха и невесту одних, что она незамедлительно и сделала.
  Оставшись наедине, жених и невеста замолчали. Ольга, опустив взгляд, тыкала вилкой в пустую тарелку, безуспешно пытаясь наколоть какие-то оставшиеся крохи, а Пётр плотоядно и беззастенчиво разглядывал раскрасневшуюся, а от того ещё более привлекательную женщину.
  - Может не будем откладывать? – наконец, спросил он, сладострастно и гаденько улыбаясь.
  - Ты о чём? – спросила Ольга, подняла взгляд, но, увидев, как на неё смотрит Пётр, догадалась.   
  - Сын дома, - попыталась остановить ухажёра, но тот, не слушая её, поднялся со стула.
  - Он всё время будет дома. И что? – спросил Пётр, и, не дожидаясь ответа, подошёл к Ольге сзади, прильнул, и положил руки на грудь. Прикосновение электрическим током пронзило тело и выжгло остатки совести. Она инстинктивно подняла голову навстречу его губам, затем встала, с грохотом опрокинув стул, и, обхватив Петра, потащила его в спальню, из  которой вскоре по всей квартире разнеслись звуки, совершенно не предназначенные для детских ушей.
  Валерка, услышав стоны матери, сжался от стыда и закрыл ладошками уши, но это не помогало. Не выдержав охватившего ужаса, вскочил с кровати, с криком вырвался из своей комнаты, и, выскочив на улицу, бросился бежать. Обливаясь слезами, что-то бессвязно кричал, размахивал руками, добежал до гаражей, забился в небольшое пространство между ними, и горько зарыдал. К вечеру успокоился, и перестал плакать. Вместе со слезами кончилось и детство. Мальчик понял, что прежняя счастливая жизнь безвозвратно ушла. Что делать, не знал. Кому пожаловаться, тоже. «Буду ждать папу!», - решил Валерка, и ему стало немного легче. Наступающая темнота пугала. Он замёрз и проголодался. Возвращаться не хотелось, но понимая, что выхода нет, выбрался из своего убежища и уныло побрёл домой. Больше всего боялся встретиться с будущим отчимом, но, к его облегчению, в квартире никого не было. Открыв дверцу холодильника, достал колбасу, прихватил кусок хлеба, пошёл в свою комнату и заперся. Ольга вернулась через полчаса после прихода сына. В комнату к нему не заходила. Приняла душ и ушла спать. Вот так и начался новый период жизни в этой семье.
  Свадьбу сыграли, как и планировали, через месяц. Ничего в жизни Валерки внешне не поменялось, кроме того, что место отца занял чужой человек. Проблем с успеваемостью не было, так как домашнее задание готовил в группе продлённого дня. Вечером возвращался домой, закрывался в своей комнате и читал. Ни отчим, ни мать не обращали на него внимания, занятые исключительно друг другом, и он был этому рад. С матерью встречались только за ужином. Было скучно, но вскоре привык. В выходные в доме появлялась сестрёнка, воспитание которой как-то само собой полностью легло на Валерку. Катя, поначалу тянувшаяся к матери, очень быстро поняла, что кроме брата она никому не нужна, поэтому стала именно его воспринимать, как главу семьи. Все возникавшие вопросы, а их, как и у каждого ребёнка, было нескончаемое множество, приходилось решать старшему брату. И он решал. Хорошо ли, плохо – не в этом дело. Главное в том, что он не был безучастен и равнодушен. Так и проводили выходные. А через какое-то временя Валерка стал чувствовать, что скучает по сестрёнке. Мать ни в чём не винил, так как выходные она всегда была занята. В субботу и воскресенье к ним обязательно кто-то приходил в гости, и надо было готовить. «Нужные люди», - говорила директриса, и с ней никто не спорил. На столе появлялся алкоголь и закуски. По какому случаю собирались, Валерка не знал, да и знать не хотел, но очень не любил этих посиделок, потому что раньше такого никогда не было, а именно «раньше» было для него мерилом того, как должно быть. Взрослые, чаще всего знакомые отчима или его матери, никакого внимания на детей не обращали. И на этом спасибо. Предоставленные сами себе, дети развлекались, как умели. Чаще всего, если позволяла погода, проводили время на улице. Валерка всюду таскал сестрёнку за собой, не оставляя её ни на минуту без присмотра. Так продолжалось где-то около года. Всё в жизни этой семьи вроде бы было, как и прежде, но со временем поток гостей постепенно иссяк, а отчим с матерью, как по накатанной, всё также продолжали по выходным что-то праздновать, но почему-то всё чаще и чаще, вместо шуток и веселья, в квартире стала звучать ругань. Почему? Можно, конечно, объяснить это разными причинами, но главная была в другом. Как-то утром во время завтрака Ольга невольно бросила взгляд на кисть левой руки Петра, лежащую на столе. Увидела, и похолодела. На коже между большим и указательным пальцами довольно чётко выделялся полукруг заживших ранок, удивительно похожий на следы человеческих зубов. Она мгновенно догадалась, чьи это зубы, чуть не вскрикнула от ужаса, но сдержалась. Попыталась сделать вид, что ничего не произошло, но не могла совладать с собой. Сослалась, что надо срочно в школу, и в панике убежала. Мысли по дороге на работу путались, но совершенно чётко над ними главенствовала одна – это он. Именно он изнасиловал её тогда в роще. Именно он виновен и в смерти мамы, и в смерти другого человека, и в том, что Виктор сейчас в тюрьме, и во всём, что произошло с ней в дальнейшем. И весь до абсурдности нелепый трагизм заключался в том, что именно он и являлся сейчас её мужем. Сюрреализм какой-то! «Почему? - спрашивала она себя. - А что же дальше делать? Делать-то что? Как со всем этим жить? Развестись? Рассказать Светлане Петровне? Обратиться в полицию? А доказательства? Ну, с полицией понятно. Без доказательств только опозорится и всё. А Светлана Петровна? Да даже, если и поверит, что из того? Изнасиловал? Так теперь муж. Он тебя теперь каждый день, поди, насилует. Или сама под него ложишься? А как себя с ним вести? Сказать ему, что обо всём знает? Ну, скажет, и что? Он раскается, упадёт на колени, будет лить слёзы и просить прощения?». Ольга представила себе эту картину, и ужаснулась неестественности того, что она предположила. Да он скорее прибьёт её, чем допустит, чтобы она кому-то об этом рассказала. В прямом смысле! И что же получается? А получается то, что попала в ловушку, из которой теперь не выбраться.  И когда окончательно поняла, что выхода нет, в душе поселился страх, а за страхом пришло и отчаяние. Понимая, что долго жить в таком состоянии не сможет, судорожно бросилась искать выход, и нашла его в алкоголе. Вечером того же дня перед тем, как отправиться в постель, заглянула в холодильник, обнаружила «снадобье», которое с момента появления в квартире нового главы семьи нашло там, что называется, постоянную прописку, выпила сто грамм, и почувствовала облегчение. И уже не таким страшным показалось ни само чудовище, ни близость с ним. С тех пор приём «анальгетика души» стал ежедневным, а практика кокетства со всеми подряд вернулась на своё место.
 Глава 16
  Долгая дорога и заботы, связанные с переездом, окончательно измотали Николая Петровича, хотя основные тяготы легли, конечно, на плечи жены. Только обустроились и слёг. Будто дожидался. Слёг и больше не вставал. Боль в спине не давала покоя ни днём, ни ночью и вся жизнь не только больного мужа, но и Марии Ивановны, превратилось в одно нескончаемое страдание. Попытки врачей хоть чем-то помочь отставному подводнику ни к чему не приводили, поскольку даже в Военно-медицинской Академии, куда его в конечном счёте вынуждены были положить, не смогли точно определить диагноз и всё лечение сводилось к череде госпитализаций и постоянному приёму обезболивающих препаратов. Не знавшая отдыха Мария Ивановна, получала передышку только тогда, когда Николая Петровича увозили в Питер. На этот раз увезли надолго. Несколько дней отсыпалась, восстанавливая силы, но только пришла немного в себя, ужаснулась. Ужаснулась, поняв, что без мужа, который за долгие годы стал смыслом её жизни, перестала понимать, зачем живёт. Как в стену упёрлась. Да и не в стену даже, потому что стена это всё-таки что-то, что можно попытаться преодолеть. А тут упёрлась во что-то, что и объяснить себе не могла. В какое-то ничто. В пустоту, которую, как ни крути, ни обойти, ни объехать, потому что она повсюду. И мало того, что повсюду, она и в саму Марию Ивановну каким-то образом проникла. Вязкая, пугающе непонятная и равнодушно безжалостная. Пытаясь разобраться в причинах возникшего чувства, поняла вдруг, каким-то своим женским необъяснимым чутьём, что уходит Николай Петрович. Навсегда. Поняла, что живым из Питера уже не вернётся. И ни слезами, ни уговорами этого не изменить. Не от него это зависит. И не от неё. Поняла и обиделась. На кого? Тогда, в первый раз, обиделась на род людской, а сейчас и сама не знала, на кого. На весь белый свет! Обиделась и впала в прострацию. Без мыслей и желаний. Одно безразличие осталось. Телевизор не включала вовсе. Садилась у окна в кухне и тупо, не моргая, глядела в никуда, и только назойливой мухой гундевшее радио безуспешно пыталось доказать, что есть вокруг ещё что-то, кроме этой пустоты. Немного оживала перед выходными. В пятницу собиралась и ночным поездом уезжала в Питер навестить мужа. Останавливалась на ночь с субботы на воскресенье у младшей сестры, жившей с многочисленным семейством в родительской квартире. Два выходных дня, с утра до вечера, проводила у постели бесчувственного Николая Петровича. Причину болезни, наконец-то, установили. Рак в последней стадии. Заключение о том, что летальный исход неизбежен, врачи от Марии Ивановны не скрывали. Предложили ввести мужа в искусственную кому, чтобы избавить от накачивания наркотиками и постоянных мучений. Дала согласие. Приезжая в госпиталь, молча сидела у постели, погружённая в себя, и безустанно смотрела на мужа. Прощалась. Очень боялась, что скончается при ней, поэтому каждый раз перед уходом украдкой облегчённо выдыхала, и понуро покидала палату. К сестре перед отъездом не заходила. Зачем? Выслушивать пустые советы народных целителей и такие же пустые соболезнования? И без них тяжело. Обратный билет брала заранее. Приезжала на вокзал прямо к отходу поезда и возвращалась обратно. Возвращалась и снова окуналась в пустоту. Включала радио, садилась у окна и замирала.
  О смерти Николая Петровича сообщили по телефону. Хоть и знала, что это должно случиться, и ждала, но всё равно как гром среди ясного неба. Никак не хотела мириться с неизбежностью. Сообщать никому не стала. Не кому было сообщать. За годы, проведённые здесь, друзьями так и не обзавелись. Муж постоянно болел, а для Марии Ивановны лучший друг и злейший враг – это, по сути дела, одно и то же. Сестре тоже ничего не сказала. Потом как-нибудь. Похоронить решила в Петрозаводске, чтобы рядом был. Муж ведь. Место на кладбище и все сопутствующие погребению атрибуты оплатила перед отъездом. В Питере купила готовый гроб и заказала машину для перевозки домой. За отдельную плату договорилась с водителем доставить гроб прямо на кладбище. Вместе с ним и поехала. Выехали рано утром и к двум часам дня прибыли на место. Венки, деревянный крест и свежевырытая могила уже ожидали их. Кладбищенские работники извлекли гроб из машины и тут же, без всяких прощаний и последних надгробных речей, опустили в могилу. Забросали землёй, установили крест и венки, выпили тут же за упокой души и разошлись, оставив Марию Ивановну горевать в одиночестве. Постояла какое-то время, мысленно прощаясь с мужем, подняла голову и обнаружила, что одна на кладбище. Совсем. Даже птиц и тех нет. И тишина могильная. Невесть откуда взявшаяся ворона пролетела в нескольких метрах над головой, злобно каркнула и была такова. С удивлением осмотрелась, и, как откровение озарившая мысль, что осталась одна не только на кладбище, но и на всём белом свете, леденящим дуновением страха пахнула из вечности. А дальше-то что? Вопрос вроде бы и простой, а что ответить? Не было ответа! Не было, как не искала. Вообще! Были бы хоть какие-то проблемы, тогда ладно. С деньгами, например. Но как раз-таки именно этот вопрос, интересующий людей больше всего, был для неё неважен. Всегда жила в достатке. И зарплата у мужа была большая, и паёк, который не знала, куда девать, и обособленная, а, по сути, одинокая жизнь, избавившая от ненужных трат. Денег скопилось столько, что могла бы не только сама прожить, но и кого-то ещё содержать. И это при том, что от рождения не была жадной. Парадокс прям какой-то. Если бы кто-то из знакомых обратился с просьбой дать денег взаймы, то вряд ли бы услышал отказ. Как это уживалось с её неугасимой агрессивностью? А вот так. Уживалось, и всё тут! Проверить только никто не удосужился. Никому и в голову не приходило обращаться к ней по этому поводу. Да и не только по этому. По любому.
  Постояла в раздумье, но так и не найдя решения, пошла прочь. Остановилась, посмотрела обернувшись на неуютный могильный холмик и решила, что памятник нужно поставить. Так-то, пожалуй, повеселее будет. И стелу. Небольшую. Со звездой. Обязательно! Военный всё-таки. Вот и нашла, чем заняться. Хоть на время. А там видно будет.
Глава 17
  Квартира встретила привычно пустотой. Благо не было саднящей душевной боли, которая преследовала её последнее время. Похоронила мужа и боль ушла. Вместе с мужем ушла. И на том спасибо. А пустота осталась. А пустота и равнодушие, они – как братья близнецы, или друзья неразлучные, а может это и вовсе одно и то же. Равнодушие ко всем и всему. И к самой себе.
  За время отсутствия мало что могло измениться, но, вернувшись домой, первым делом принялась за уборку. Пропылесосила, полы вымыла, пыль вытерла. Закончив, уселась на стул посреди комнаты передохнуть, но тут же провалилась в ту самую пустоту. Спохватилась, испугавшись её бездонности, повытаскивала вещи Николая Петровича, побросала на диван и стала сортировать. Складывала в разные стопки – что нуждающимся отдать, а что на память оставить. Оставить решила парадную форму, с орденами и медалями. И всё. Остальное отдать. Вещи хорошие. Чего добру пропадать? Закончила и опять уселась на стул. Отдохнула немного, попила чая с бутербродом, да отправилась спать. Проснулась рано, но вставать не хотелось. Зачем? Смысл какой? Вставать только потому, что так делают все? Она – не все. Она теперь сама по себе. Никому ничего не должна и ничем не обязана. И отчитываться не перед кем. «Что хочу, то и ворочу!» - решила про себя Мария Ивановна. Порадовалась немного этой мысли и продолжила лежать, бездумно уставившись в потолок, пока не почувствовала, что проголодалась. Пустота в душе и в желудке? Ну, да. С желудком-то – куда как проще. Воды глоток, да хлеба кусок – вот и вся премудрость. Но душе-то тоже чего-то хотелось. Чего вот только, никак понять не могла. Вспомнила о памятнике и ожила. Нашла в своих записях номер телефона похоронного бюро, в которое обращалась ранее, позвонила и договорилась о встрече. Через полтора часа уже сидела в офисе, разглядывая снимки готовых памятников. Выбрала средний, и по величине, и по стоимости. Со стелой и звездой, как и хотела. Оплатила. Предложили сделать оградку. Согласилась. На её счастье рабочие были свободны, поэтому и памятник, и оградку решили устанавливать прямо сейчас. Работу закончили к вечеру. Место захоронения преобразилось. Придраться было не к чему, поэтому доплатила от себя рабочим сверх оговоренной суммы в знак благодарности за хорошо выполненную работу. Домой вернулась уставшая и довольная. Впервые возникшее за многие годы чувство нельзя было не заметить. Удивилась даже тому, насколько это приятно – быть довольной. С аппетитом поужинала и улеглась спать.
  Так и начался новый этап её жизни, от которого и сама не знала, чего ожидать. Не знала, потому что с уходом Николая Петровича ушла и главная цель её существования – любой ценой сохранить верность мужу. Муж ушёл, а верность осталась. И жизненные устои, выработанные за столько лет, тоже остались. Кому теперь всё это богатство нужно? Для чего? Кому теперь верность хранить? Да и кто на эту верность в шестьдесят лет покуситься захочет? Сумасшедший извращенец, разве что. Или маньяк какой. Да и то вряд ли. Был бы это чемодан без ручки, другое дело. Оставил, да и пошёл себе дальше. Но в том-то и дело, что чемоданом этим была она сама. Разбухшим и забитым всяким ненужным хламом. Вытащить бы оттуда всё негодное и сопревшее, очистить от ненужного мусора, выскрести и вымыть, проветрить, да и зажить новой жизнью. Сказать-то просто, а сделать как? Хочешь не хочешь задумаешься. Мария Ивановна и задумалась. Жалела ли, что сохранила верность, и жизнь свою на это положила? Конечно, нет! Об этом даже мысли не было. Смущало одно – может делать это надо было как-то по-другому? Может не стоило отгораживаться от всего мира и ссориться с ним? Другие как-то живут и ничего. Есть, конечно, такие, для которых верность пустозвонство одно, но не все же. Знала это точно, потому что при всей своей агрессивности и напускной нелюдимости была наблюдательна, и выводы правильные делать научилась. Но выводы эти почему-то никогда не примеривала к себе. Решила однажды, раз и навсегда, что и как надо делать, и больше не возвращалась к этому вопросу. Боялась. Как испугалась до смерти в первый раз потерять мужа ни за что, ни про что, так этот испуг до самой его кончины и держал в своих липких ухватистых руках, став безраздельным хозяином и советчиком. Ну а главный вопрос, который встал перед ней, был куда более непонятен, а потому мучителен: а дальше-то что? Или есть ещё что-то, что она должна сделать в этой жизни? И, если есть, то что? Червём неумолимым поселился, не давая покоя, и утихомирил агрессивность, всецело завладев ею.
  Первые дни после похорон проводила дома, не желая никого видеть. Затем, мало по малу, стала выбираться на посиделки, и уже большую часть времени проводить на скамейке у подъезда, но теперь никого не задирала. Сидела молча, погружённая в себя, и слушала шумы жизни. Они всё-таки куда приятнее, чем гундосое радио.
  Соседи, ожидавшие обычной агрессии, и старавшиеся по сложившейся привычке незаметно прошмыгнуть мимо, через какое-то время спешить перестали, а затем и вовсе начали просто здороваться, и Мария Ивановна стала отвечать. И пусть даже не голосом, а простым кивком, но и это удивляло безмерно. Шушукались между собой, пытаясь угадать причину столь разительной перемены, но так ничего и не поняли. На более близкое общение, при всех положительных переменах, никто не решался. Не тот случай. Если бы, допустим, как это иногда бывает между соседями, поругались по какому-то поводу, то и понятно было бы, почему поругались и как найти примирение. А здесь и причин-то для ссор никаких не было. Вообще. Одна немотивированная ненависть. Потому и не переходили эту невидимую черту, не зная, что там за ней кроется.
  За днями недели Мария Ивановна не следила. Не видела необходимости. То, что сегодня была суббота услышала по радио. Ну да ей-то что? Суббота, так суббота. Позавтракала, привела себя в порядок и отправилась на скамейку. Место это с давних пор никто из обитателей подъезда занимать не решался. Если и выходили соседки посидеть, да посудачить о том о сём, то располагались где-нибудь в другом месте. Чаще всего рядом с детской площадкой. И от Марии Ивановны далеко, и за внуками, при надобности, приглядеть можно. Вот и сегодня скамейка пустовала, ожидая свою единственную хозяйку. Присела, расправила платье, осмотрелась и впала в привычное раздумье. Задумалась настолько глубоко, что не сразу поняла, что мешает её одиночеству. Что-то сбивало с мысли, а что конкретно, не могла понять, пока не вырвалась из паутины мысленного забытья. Удивлению Марии Ивановны не было конца. Прямо перед ней стояла маленькая девочка, лет пяти, с извазюканным личиком и пристально смотрела на неё. В правой ручке держала тряпичную мартышку с неестественно длинными руками и ногами. Стояла и просто смотрела. Девочку она хорошо знала. Катя из 20-ой. И брата её десятилетнего Валерку, и мать их Ольгу, учительницу английского знала, и то, что отца их в прошлом году посадили, краем уха слышала. А удивилась потому, что до сих пор никто и никогда даже и не приближался к ней. А тут подошла, встала и молча, с нескрываемым осуждением, смотрела на Марию Ивановну.
  - Чего уставилась? – спросила по привычке неприветливо и грубо, хотя и мысли не было обидеть.
Катя не ответила, но и с места не сдвинулась.
  - Да что молчишь-то? Язык проглотила? – стала закипать Мария Ивановна.
  - Хлебушка хочу, - ответила, наконец, девочка.
  - Чего? – ошарашенно спросила Мария Ивановна.
  - Хлебушка хочу, - подтвердила девочка, опустив голову. Губки скривились и стало понятно, что сейчас польются слёзы.
  - Этого ещё не хватало! – всполошилась Мария Ивановна. – Ты что это надумала? А? Слёзы что ли? Сопли? Ну-ка, прекрати немедленно.
  Но эти увещевания остались неуслышанными, и девчушка безутешно заревела. Слёзы моментально полились полноводными ручейками, прокладывая светлые бороздки на измазанном личике. Пытаясь утереть слезы, Катя размазывала кулачком грязь, и изредка всё с тем же укором бросала взгляд на растерявшуюся старушку. Мария Ивановна заёрзала на скамейке, не зная, что предпринять, притянула девочку к себе и стала успокаивать, гладя по головке. Но эта ласка почему-то ещё больше раззадорила девчушку. Как только поняла, что её жалеют, тут же разревелась ещё громче, неустанно повторяя:
  - Хлебушка хочу!
  На рёв прибежал старший брат Валерка. Увидев необычную картину, остановился, не решаясь подойти к «страшной» бабке. Заметив мальчика, Мария Ивановна поднялась и строгим голосом приказала:
  - Стойте здесь! Я сейчас! – и поспешила домой. Через минуту вернулась, притянула всё ещё плачущую Катю к себе и стала влажным носовым платком вытирать измазанное личико. Катя не сопротивлялась. Закончив процедуру, подхватила девочку, посадила на колени и только потом обратилась к Валерке:
  - Рассказывай! – приказала она.
  - Что рассказывать? – не понял мальчик.
  - Не придуривайся! Говори всё, как есть! – начала сердиться Мария Ивановна.
  - Что говорить-то? – опять не понял Валерка.
  - Как что? Почему сестра попрошайничает? Голодом её морите? – уточнила Мария Ивановна.
  - Отчим дома, - склонив голову, буркнул Валерка.
  - Какой ещё отчим? – удивилась Мария Ивановна. – А куда отец подевался?
  - В тюрьме, - всё также неохотно ответил мальчик.
  - Ничего не понимаю! – потрясла головой женщина. – А за что посадили?
  - На него бандиты напали. Папа с ними драться начал, и один умер.
  - И давно это случилось?
  - В прошлом году.
  - Ну, хорошо. А мать куда подевалась?
  - Не знаю.
  - Как это не знаешь?
  - Вчера вечером поругалась с отчимом, ушла, и до сих пор не вернулась.
  - Ну, ладно. А почему сестрёнка голодная?
  - Отчим дома, а я его боюсь.
  - Почему?
  - Он пьяный. Мы утром проснулись, а в кухню не зайти. Он там с какими-то дядьками водку пьёт. Вот мы и ушли на улицу маму ждать.
  - И до сих пор ничего не ели?
  Валерка отрицательно покачал головой.
  - Ну-ка, пошли со мной! – решительно сказала Мария Ивановна, поднимаясь со скамейки.
  - Куда? – спросил недоверчиво спросил Валерка.
  - На кудыкину гору. Кушать, куда ещё, - сердито сказала женщина, и, не оглядываясь, понесла Катю к дому. Валерке ничего не оставалось, как последовать за ними.
  Напоив детей чаем с бутербродами, решила, что до возвращения Ольги, сколько понадобится, побудут у неё. Продуктов для приготовления обеда не было, и Мария Ивановна предложила всем вместе сходить в магазин. Валерка отказался, так как боялся пропустить приход матери, а Катя с радостью согласилась. Через час вернулись, и Мария Ивановна занялась обедом. Катя, соскучившаяся по вниманию и ласке, ни на шаг не отходила от разительно изменившейся женщины, без умолку болтала, мешая готовить, а Валерка побежал играть с мальчишками в футбол. Сразу после обеда Мария Ивановна, выглянув в окно, увидела, как из подъезда вышли трое изрядно выпивших незнакомых мужчин. Подозвала Валерку и тот подтвердил, что один из них отчим. Можно было бы отпустить детей домой, но она настояла, чтобы дождались прихода матери. Поди знай, что у них там в голове. А вдруг за добавкой пошли?
  Ольга вернулась в сумерках. Первым её увидел Валерка, но радости при этом никакой не выказал.
  - Явилась, - грубо сказал мальчик, и отвернулся от кухонного окна. Удивлённая такой реакцией, Мария Ивановна посмотрела на улицу и поняла, чем она вызвана. Ольга напряжённо старалась идти ровно, но эти старания ещё больше выдавали её состояние. Как только позволяла себе расслабиться, её тут же резко бросало в сторону. Мария Ивановна приказала детям сидеть дома, вышла из квартиры, и, уперев руки в бок, остановилась на площадке. Ольга, опустив взгляд, поднималась по лестнице, грозную соседку не видела, и поэтому, как в стену, упёрлась в её грудь. Отшатнулась, с удивлением подняла голову, но увидев перед собой Марию Ивановну, не на шутку испугалась.
  - Что вам надо? – прохрипела она осипшим голосом.
  - Пойдём ко мне, - строго сказала соседка, и пошла в квартиру.
  Ольга в нерешительности осталась стоять на месте.
  - Чего ждёшь? – спросила Мария Ивановна, видя неподвижную Ольгу. – Твои дети у меня, - добавила она.
Ольга удивлённо подняла голову и пошла за Марией Ивановной. Валерка и Катя сидели на диване, но при появлении матери только насупились и одновременно опустили головы.
  - Пойдём на кухню, поговорить надо, - сказала женщина и, пропустив Ольгу вперёд, последовала за ней.
  - Рассказывай! – приказала она, когда Ольга села на стул.
   - Что? – спросила Ольга.
  - Всё! С самого начала! И не вздумай врать! – угрожающе произнесла Мария Ивановна.
Ольга оперлась локтями на стол, обхватила склонённую голову ладонями, и начала говорить. Рассказала обо всём, не упуская ни малейшей детали, будто наизусть выученный урок. Окончив, замолчала. История настолько поразила Марию Ивановну, что поначалу никак не могла понять, чем именно. Всей неправдоподобностью того, что произошло? Или потоком несчастий, которые вдруг, ни с того, ни с сего, обрушились на эту семью? Или чем-то другим? Тем, что не вызвала в душе никакого отклика? Вообще ничего! Что-то здесь было не так, но Мария Ивановна никак не могла понять что. Может стала настолько каменной, что ей уже наплевать на страдания людей? Да нет же! Неправда! Это она точно знала. А что же тогда? И вдруг поняла – Ольга! В Ольге причина. Не в том, что она рассказывала, а в том как. Чувств не было. Ни боли, ни страдания, ни жалости. Ничего! Абсолютно! Одно бу-бу-бу. Никого, кроме себя не жалела. Ни маму, ни мужа, ни детей. И вся она какая-то такая…. . Никак не могла отыскать определение. Наконец, нашла - как еда без соли. Как истукан говорящий. Поняв это, по-новому посмотрела на сидящую напротив ещё молодую, когда-то красивую женщину. Что-то, конечно, сохранилось, но даже под слоем «штукатурки» уже не скрыть ни морщин, ни мешков под глазами, ни синюшно серый цвет лица алкоголички. Посмотрела и шевельнулось в ней что-то вроде жалости, а вместе с жалостью почему-то проснулось отвращение.
  - А как же дети? – спросила, наконец, Мария Ивановна.
  - А что дети? – сначала не поняла Ольга, но затем, как и любой алкоголик, сообразив, что её в чём-то обвиняют, мгновенно впала в агрессию:
  - А зачем мне дети? Что вы все детьми меня попрекаете? Меня вообще хоть кто-нибудь спрашивал, хочу я детей или нет? Не мои это дети! Витькины! Он хотел! Хотел, пусть и воспитывает. А я ещё молодая! Я ещё пожить хочу! Не ради них, а ради себя! Понимаете? Я пожить ещё хочу! – перешла на крик Ольга.
  - Не ори! Не у себя дома, - остановила её Мария Ивановна. – Пожить она хочет. А дети пожить не хотят?
  - Вернётся Виктор, пусть и занимается! – отрезала Ольга и встала.
  - Когда?
  - Что когда?
  - Вернётся когда?
  - Через месяц-полтора. Через месяц суд по УДО, а там, как отпустят.
  - Ладно. Бог тебе судья! Делай, что хочешь, но только детей я вам в обиду не дам. Сама запомни и ублюдку своему скажи, - закончила разговор Мария Ивановна.
Глава 18
  С этого дня всё в жизни Марии Ивановны изменилось. Внешне вроде бы тоже самое, но не было в ней главного – пустоты. Ушло куда-то это тошнотно-пресное ничто, окружавшее её последнее время, спутавшее мысли и желания в один запутанный клубок равнодушия. Ушло и не возвращалось. Не до него было. Теперь просыпалась каждое утро, день проводила и ложилась в постель с мыслями о детях. Чужие? Ну, так что? Дети, они хоть свои, хоть чужие – всё равно дети! В них жизнь! В них будущее! В них смысл!
  Ожила Мария Ивановна! Просыпалась чуть свет и на кухню. Пекла, что умела, то пирожки, то шанежки, заворачивала в пакет, выходила на улицу, и садилась на скамейку. Валерка поначалу стеснялся, брать не хотел, но потом привык. И вещи мало-помалу перекочевали к Марии Ивановне. Бельишко нижнее, рубашки, носки, брюки. Чуть запачкает что – к Марии Ивановне. Раньше-то самому приходилось за собой следить, поскольку мать то на работе, то на празднике, не до детей было. А на выходных забирала к себе и Катюшу, и все два дня проводили у неё. Ходили вместе то в парк, то в кино. Только ночевать дети возвращались к себе домой. И ни Ольге, ни её мужу не было до них никакого дела.
 Так и прошёл месяц. Мария Ивановна настолько привыкла к детям, что уже не представляла без них своей жизни. Мысли о том, что скоро вернётся Виктор и всё закончится, не очень беспокоили. Какое-то шестое чувство подсказывало, что мало что изменится теперь в её жизни, и никто детей у неё не отнимет. Это же чувство  сейчас заставляло её беспокоится. Что-то было не так! Начало пятого пополудни, а Валерки нет. Обычно приходил сразу после трёх. Хотела уже сама пойти к Блиновым, но ту раздался звонок. Открыла дверь и увидела испуганного мальчика.
  - Что случилось? – с тревогой спросила она.
  - Пойдёмте, Мария Ивановна! – с мольбой произнёс мальчик.
  - Можешь объяснить, что случилось?
  - Мама! – сказал Валерка и заплакал.
  - Что мама? – схватив его за плечи, с испугом спросила Мария Ивановна.
  - Они весь вечер с отчимом пили, ругались и дрались, а потом всё затихло, и я уснул. Утром ушёл в школу, вернулся, а там…. . Пойдёмте, Мария Ивановна! Скорее! С мамой что-то случилось! – умоляюще произнёс Валерка.
  - Отчим где?
  - Не знаю!
  - Ключи с собой? – спросила Мария Ивановна.
  Валерка протянул связку.
  - Садись и ни шагу отсюда! Понял? – строго спросила она.
  Валерка кивнул, и Мария Ивановна бросилась бежать. Одним махом поднялась на четвёртый этаж, увидела приоткрытую дверь, вошла, прошла в спальню, и, увидев Ольгу, позвонила в милицию.
  Оперативная группа во главе с майором Бражниковым прибыла на место происшествия через пятнадцать минут. Увидев в окно приезд милиции, Мария Ивановна вышла навстречу. Поднялась вместе с ними к Блиновым, и рассказала о том, что произошло. Обследовав квартиру, полицейские обнаружили в спальне связанную Ольгу. Рот был заклеен скотчем. Убедившись, что она мертва, допросил Марию Ивановну. Видимых повреждений тела, кроме нескольких синяков, не было, поэтому причину смерти предоставили определить экспертам. Тело Ольги забрали в морг, а квартиру закрыли и опечатали.
  Виктора освободили через неделю. О том, что произошло, ничего не знал. До дома добрался после обеда. Первым отца увидел Валерка. Радостно закричал, бросился навстречу, повис на шее и заплакал. Кое-как успокоился, и, как мог, рассказал о том, что у них произошло, затем взял за руку и повёл к Марии Ивановне. Мария Ивановна встретила Виктора тревожно-радостно. Радостно, потому что теперь есть на кого оставить детей, а тревожно, потому что не знала, каким Виктор стал после тюрьмы. Узнав, что называется, из первых уст, что в действительности произошло, Блинов на следующий день с утра отправился в полицию, отыскал Бражникова и написал заявление о том, что именно Пётр Старков убил и изнасиловал школьницу Марину Медведеву. Бражников поблагодарил Виктора, пообещал, что сделает всё, чтобы найти и наказать Старкова, и сообщил ему о причине смерти Ольги. Никто её не убивал. Захлебнулась собственной рвотой. Вернувшись из милиции, рассказал обо всём Марии Ивановне. Глядя на приунывшего Виктора, Мария Ивановна жёстко отреагировала:
  - Чего сопли распустил? Или не знал, что твоя жена шлюха?
  - Догадывался, - тихо ответил Виктор.
  - Ну, тогда о чём горевать? Жила в блевотине, от блевотины и сдохла! – ещё более жёстко, сказала женщина.
  - Хотите сказать, что это и есть справедливость? – задумчиво спросил Виктор, посмотрев исподлобья на женщину.
  - Это – просто жизнь!
  - А где же в таком случае справедливость?
  - В аду! – жёстко ответила Мария Ивановна.
  - А в Раю что? – недоуменно спросил Виктор.
  - Любовь!
  - И что же делать?
  - Готовиться к справедливости!