...В первой половине девяностых (для кого-то — лихих, для кого-то — святых) умерла в Ереване одна бабушка. Родители ее были из Вана, в "розовотуфовой" оказались после Геноцида 1915 года. Детство бабка провела в глиняной халупе, на окраине столицы, затем советская власть выделила ее семье квартиру в многоэтажном здании — с ванной и туалетом.
Шло время. Бабка отучилась в школе, затем - в училище, вышла замуж, родила сына, дочь, немного поработала, членом партии так и не стала, пережила несколько измен мужа, скоропостижно скончавшегося от хорошей жизни в период брежневского застоя, а потом умерла сама - от старости, как резюмировал врач скорой помощи, которого родственники бабки вызвали на дом. Доктор поступил правильно: у бабки было множество хронических заболеваний, перечислять их всех не имело смысла.
... В день похорон гроб с телом бабки находился на втором этаже дома, построенного еще в девятнадцатом веке и принадлежавшего до революции братьям Алмазовым. На самом деле, фамилия их была Адамандян, но братья-купцы мимикрировали в спешном порядке — перевели фамилию с армянского на русский.
На втором этаже шло прощание — через открытые окна слышались женские вопли и всхлипы (дочь и многочисленные внучки плакали на совесть — бабка оставила хорошее наследство — муж ее, помимо измен жене, успел знатно поворовать на стройках).
Во дворе дома переминались с ноги на ногу музыканты — традиция музыкального сопровождения похорон была еще сильна. Поодаль, у арки, на тротуаре, стояли приятели и друзья младшего, семнадцатилетнего, внука бабки - они помогали с организацией похорон: покупка венков, цветов и продуктов для поминок (тогда их еще проводили в домах усопших, а не в залах ритуальных услуг), заказ гроба, увеличение фотографии. Сейчас им было поручено нести крышку гроба впереди траурной процессии.
На пустынной улице (республика находилась в состоянии блокады, бензин меряли на кубики) появилась белая "Нива" с тонированными стеклами. Остановилась у арки. Из нее высунулось двое — из соседнего квартала, завели разговор с ребятами.
О чем говорили в те времена? Как и сейчас: о житье-бытье, о женщинах-девушках, о политике-экономике.
— Ну, как?
— Да нормально.
— А кто умер?
— Бабка Саргиса.
— Ага. Значит, у вас сегодня электричество есть (это был период "темных годов" с веерными отключениями, но если в здании или доме кто-то умирал, то электричество подавали на день, а то и на два). А Мгер где?
— В Арцахе.
— А-а-а. Забрали, да?
— Забрали. Че, куда едете?
— Да так, Арсена пырнули, едем разбираться.
— Так говорят, он на отвертку упал во время ремонта...
— Ну да, так удачно, что потом следователь в больницу приходил.
— Слушай, а на прошлой неделе Эдик ту, ну что с той, из вашего бывшего класса, дружила...
Тут произошло следующее: "Нива" стала медленно двигаться вперед. Те, кому было поручено нести крышку от гроба, подхватили ее и медленно пошли по тротуару, переговариваясь с сидевшими в машине.
В свою очередь, засуетились музыканты: уже четверть часа, под майским солнцем, ждали они, пока вынесут гроб, три раза развернут вокруг оси ("последняя карусель бабушки", как заметил священник) и отнесут его на кладбище. А всхлипы и вопли на втором этаже все не заканчивались.
— Парни, пошли, — махнул рукой в сторону арки трубач, — крышку уже понесли.
И оркестранты торопливо последовали в сторону улицы.
... Около часу дня жители одного из ереванских районов могли наблюдать прелюбопытное зрелище: по краю тротуара (ближе к медленно ехавшей "Ниве") шли четыре юноши и несли крышку от гроба. Их догоняли музыканты, на ходу выдавливавшие из своих инструментов жалостливую мелодию "Похоронного марша" Шопена.
А за музыкантами никого не было.
Между тем, во дворе, происходила немая сцена. Женщины отплакались, им следовало покинуть комнату. В помещение вошли мужчины, долго совещались, кто с какой стороны должен держать домовину. Кряхтя и охая, подняли деревянный трапецевидный ящик, трижды стукнули им о закрытую входную дверь (чтобы покойная не вздумала возвращаться), открыли ее и вышли на балкон.
Оркестра во дворе не было. Как и ребят, которым поручили нести крышку от гроба.
Зато где-то вдали, была слышна знаменитая траурная мелодия. Звуки ее, постепенно, становились все глуше...