Однажды старый Ли совершал благодарственные молитвы.
Сначала он возблагодарил предков за то, что ему довелось жить в мирные и просвещённые времена. Потом — за то, что выпало ему стать вольным и независимым художником, а не каким-нибудь служакой или придворным щелкопёром. «А ведь была опасность!» — добавил в сторону художник, и стал молиться с удвоенной силой.
Теперь за то, что позволили ему дожить до преклонных лет, и дожить в почёте и уважении, сохранив твёрдость руки и ясность мысли. За то, что довелось ему встретиться со старым Ваном (то есть, конечно, тогда он ещё не был старым, ну, вы поняли меня, предки) — другом преданным и выдающимся во всех отношениях. Не забыл поблагодарить и за посланных ему добросовестных слуг, особенно за последнюю служанку, особу, хоть и не выделяющуюся особым умом, но старательную и умелую. И за всех мальчишек, растиравших тушь и ставших потом тоже неплохими мастерами, и за последнего ученика (особенно благодарен буду вам, предки, если он не станет последним).
Потом вздохнул — наступила пора перед предками извиняться. А каяться было в чём! Не продлил он свой род, как то подобает почтительному потомку, и тем самым сузил круг тех, кто будет почитать праотцев, и тех, кто будет приносить им обильные жертвы. Не сумел также хотя бы прославить имя Ли. Нет, прославить-то прославил, но разве то подобающая слава! Разве сравнится она с известностью министра Лю или судьи У!
Старый Ли вошёл в раж, принялся бить себя в грудь сухим кулаком и попробовал даже рвать волосы, но оказалось очень больно, и он решил прекратить это недостойное памяти предков и глупое занятие.
Между тем благовония догорали, и лёгкий дымок стлался на домашним алтарём, и надо было уже завершать обряды. Художник крякнул и сказал умиротворённо:
— Ну вот я и исполнил положенное. Хотя, разрази меня гром, так и не понял: если весь мой земной путь прошёл я так, как прошёл, благодаря вам, досточтимые предки, почему я должен просить у вас прощения за это? Странное дело! — и, качая головой, пошёл в мастерскую — гонять нерадивого мальчика, который, вместо того, чтобы растирать тушь, дрессировал водяную крысу, паршивец.