Петух.
Сколько было в восточной части Украины маленьких еврейских местечек, похожих друг на друга, словно однояйцевые близнецы… Гонимые евреи когда-то зацепились за этот кусочек земли покосившимися избами, и кто их только не громил-убивал…
В одном из таких местечек он и родился… Был тогда тысяча девятьсот двадцать третий год, сентябрь… Назвали его Гедалья… А потом родился Фима, Лиза и Изя…
Когда Гедалье исполнилось четырнадцать лет, в один из зимних дней в дом вошли люди в кожанках и увели папу… С того дня у Гедальи началась взрослая жизнь, в которую он вступил с пятиклассным образованием…
Работал Гедалья тяжело, но сколько счастья он испытывал, когда отдавал маме Иде заработанные деньги, а младшеньким приносил в бумажном кулёчке, скрученным в конус, конфеты, которые сам не пробовал – чтобы им больше досталось… Как он был горд собой в такие минуты…
Наверное, поэтому у него до последних дней сохранилась привычка перед сном класть за щеку сосательную конфету…
Больше всего на свете Гедалья любил летать во сне. Сначала он летал редко и сны заканчивались падением в воздушную яму, от чего в горле перехватывало дыхание и Гедалья просыпался с надрывным вздохом. Но со временем эти сны становились всё осознаннее и более частыми.
Натрудившись за день, он спешил лечь в холодную постель, укрыться бугристым одеялом, в котором вата слежалась комками, принять позу эмбриона, прошептать: "Я в домике"… и надеяться, что во сне вновь полетит.
Первую картину Гедалья нарисовал, когда ему было шестнадцать лет… Нет-нет, он никогда не брал в руки кисть, не смешивал краски на палитре… Он рисовал воображением то, что видел, летая во сне… Эти картины навсегда оставались в его памяти. Достаточно было закрыть глаза и Гедалья мог листать их, как листают альбом с фотографиями…
А ещё во всех его снах присутствовал петух, который являлся то в фиолетовом, то в синем, то в голубом или зелёном цвете. Неизменными оставались только ярко красные гребешок и серёжки… Это потом Гедалья понял, что петух окрашен в такие цвета, только тогда, когда его жизни или жизни его близких ничего не угрожает…
В те спокойные дни петух следил за полётом Гедальи, сидя на заборе, на крыше дома или, поглядывая вверх, важно прохаживаясь по двору, в окружении своих курочек…
Первая картина... Летая, Гедалья случайно заглянул в окно соседского дома, где жили старые Фейгел (птица - на идиш) и Гирш. Фейгел была дородной женщиной, подарившей худому Гиршу семь детей, которые к тому времени уже покинули отчий дом, обзаведясь семьями.
Лунный свет заливал комнату, в которой у стенки стояла металлическая кровать с хромированными спинками, украшенными шариками… Обласканные светом, шарики превратились в искрящиеся жемчужины…
Кровать была полутороспальной, поэтому Фейгел и Гирш спали "валетом".
Фейгел спала на боку, а Гирш ворочался из стороны в сторону. Наконец он не выдержал и, отбросив одеяло, пристроился к Фейгел сзади. Какое-то время Гирш лежал замерев, вслушиваясь в ровное сопение. Казалось, его худое тело – контур тела любимой Фейгел… Морщинистая, потерявшая с возрастом форму, попа Гирша, была жалким осенним листочком на фоне, ещё сохранившей упругость, попы жены…
Наконец Гирш не выдержал: рука коснулась спины Фейгел, поползла вверх, достигла высшей точки тела и после того, как он приподнялся на локте, опустилась "за горизонт", к необъятной груди…
После слов Фейгел: "Ну делай же скорее своё дело! И дай мне спать!", старый Гирш, словно расправленная пружина, приступил к выполнению одного из последних позывов супружеского долга…
В лучах лунного света за перекрестием окна замерли обнажённые Гирш и Фейгел, повернувшиеся к миру попами, их хромированная кровать с жемчужными шариками, отброшенное в сторону за ненадобностью жёлтое одеяло, мятая белая простынь… Всё это обрамляет зелёный цвет – любовь, которая молода вне зависимости от возраста… Яркие разноцветные птицы разлетелись по всему холсту… Зелёный цвет растворяется в ночной синеве, из которой выглядывает счастливое лицо старого Гирша… Пышущий детством Амур примостился в углу картины и, зажмурив глаза, наигрывает что-то на жёлтой скрипке. Внизу картины – голубой петух с ярко красным гребешком и серёжками - он стал авторской подписью Гедальи.
На картинах, нарисованных воображением Гедальи, были бессонные ночи родителей у постели заболевших детей; старики, мучающиеся бессонницей; влюблённые, встречающие рассвет; картины, на которых его городок погружается в ночь, спит и лениво открывает глаза, пробуждаясь ото сна… Он любил свой городок и его жителей…
Однажды, пролетая над городком, Гедалья увидел Амоса Шрайбера, помогавшего неграмотным евреям писать письма, прошения… Амос Шрайбер шёл со свадьбы в изрядном подпитии… Недавно прошёл дождь и чёрная жижа, прилипшая к его видавшим виды праздничным туфлям, утяжеляла шаг… Но Амос Шрайбер был счастлив и, с наслаждающим его хлюпаньем, вытаскивал из жижи ногу для следующего шага… Эта жижа – земля, которая дала приют и еду его народу!.. Ветер, нёсшийся навстречу Амосу Шрайберу, разбросал седеющую бороду и старался сорвать с головы картуз, но Амос Шрайбер не тот человек, который позволит остаться с непокрытой головой. Удерживая его левой рукой, Амос Шрайбер раскинул правую, приветствуя ветер и раскрыв ему навстречу лапсердак…
На его картине ветер согнал под лапсердак Амоса Шрайбера белую церквушку, кладбища, домики… и длиннющий свадебный стол, за которым собрались все жители городка, поднимающие чарки с мутным самогоном за здоровье молодых… Под рвущие душу звуки скрипок, взявшись за руки и образовавшие круг, и евреи, и гои танцевали хору… Нашлось там место и его петуху с курочками, и козам, и коровам, и пшеничным полям, и цветущим яблоням, и, наливающейся соком, вишне…
Кстати, о гоях… Гедалья вспомнил о кузнеце Хаиме Гроссмане, который выпивал в кабаке со своими друзьями, среди которых были и не евреи. Все уже набрались изрядно…
- Ещё по одной – и домой, - сказал Хаим Гроссман. – Посему поднимаю последний стакан за евреев и гоев…
- Хаим, почему ты нас обижаешь, - возмутился один из застольников.
- Я обижаю? – с возмущением проговорил Хаим Гроссман и ударил себя кулаком в грудь. – Это вам – украинцам, русским, полякам и ещё, и ещё - можно сказать, обращаясь ко мне, "еврей". А каково мне, если хочу обратиться ко всем вам?.. Поэтому у евреев есть одно слово, с любовью объединяющее вас всех – гои!
- А-а-а…
- Так выпьем же за евреев и гоев!
Однажды в мясную лавку Вени Флейшмана, в которой работал Гедалья, зашли хорошо одетые дама и девушка… В первое же мгновение, как только они переступили порог, его глаза и глаза девушки встретились. Неведомое чувство охватило его: сердце рвалось наружу, разгоняя кровь, которая раскалила до красна его щёки, жаром обдала тело…
Вскоре, взяв вырезку, они покинули лавку, но чёрные глаза девушки, её чёрные волны волос, носик с горбинкой, алые пухлые губы и точка-родинка на правой щеке…
- Эй, они уже ушли, – сказал Веня Флейшман, дружески хлопнув Гедалью. – А у тебя губа не дура… Но кто ты и кто она?.. Ты-то понятно кто, а она - дочь адвоката Мирского!..
"Значит она живёт в самом красивом доме на Гимназической улице с вывеской, на которой витиеватыми буквами написано "Аарон Мирский-адвокат. Решаем все ваши проблемы", – подумал Гедалья.
В тот вечер он лёг спать раньше обычного, сославшись на усталость. Мама Ида попросила младшеньких не шуметь – дать Гедалье выспаться…
Гедалья лежал, укрывшись с головой бугристым одеялом, зажмурив глаза и моля неизвестно кого полететь во сне…
Зелёный петух с ярко красными гребешком и серёжками важно прохаживался возле дома с вывеской "Аарон Мирский-адвокат. Решаем все ваши проблемы".
Сливающийся воедино треск кузнечиков, цикад, сверчков сплетался с ярким светом убывающей Луны, с подсветкой мерцающих звёзд и всё это окуналось в запахи прохладной июньской ночи…
Гедалья смотрел с высоты на окна дома Аарона Мирского, гадая, - за каким из них спит его дочь… Сердце так громко стучало, что казалось его стук заглушает звук ночи. Наверное, он-то и разбудил её… Створки одного из окон распахнулись… Ещё не отошедшая ото сна, она смотрела ввысь… Убывающая Луна, словно нимб, примостилась за Гедальей…
- Ты кто? – спросила она.
- Меня зовут Гедалья.
- Ты тот, кого я видела в мясной лавке Флейшмана?.. Так ты ангел?..
- Нет, я просто летаю во сне… Если хочешь, мы можем полетать вместе…
- Я не умею… Хотя помню, что когда была маленькой, тоже летала во сне…
- У тебя обязательно получится… Лети…
- Но я в ночной рубашке… Не прилично в ночной рубашке летать с молодым человеком…
— Это же во сне, - сказал Гедалья и засмеялся.
И она полетела ему навстречу…
Её звали Фрида… Фрида… Какое красивое имя Фрида…
Они говорили ни о чём, непонятно над чем смеялись и не заметили, как наступил рассвет…
Гедалья и Фрида заворожённо смотрели, как красочно солнце расправляется с остатками ночи… и вот оно уже властелин неба…
- Странно, - сказала Фрида. - Небо до горизонта такое чистое… Ни одного облачка… Только почему-то над нашим городком висят маленькие облачка… Наверное, кто-то специально намусорил, разбросав на нашем небе облачные комочки.
Гедалья увидел, как накатили на глаза Фриды слезинки…
Вдруг, откуда ни возьмись, в небе появился мой петух. Конечно же, он был зелёным, только гребень и серёжки ярко красные. На глазах он начал расти, а когда расправил крылья… Они были такими большими – на полнеба. Петух ими, будто двумя мётлами, собрал облачные комочки в кучку… и склевал.
Внизу под ними, окутанный зеленью, разлёгся наш городок, в домиках которого приютилось "еврейское счастье"… Гедалья видел, как солнечные лучи волной пробежали по нему – это солнце погладило его, будто маленького щенка… И от этого прикосновения, единственная в городке белая церквушка выпрямилась и потянулась своей башенкой к самому Богу…
Конечно же, на одной из крыш дома примостился скрипач. Он натянул на скрипке струны, сплетённые из солнечных лучей… Гедалья видел с каким старанием он извлекал смычком чувственные звуки – глаза скрипача были закрыты, брови стояли домиком, и улыбка сияла на лице…
- Пора просыпаться, сынок, - прокрался в сон нежный голос мамы Иды.
- Ещё минуточку, мамочка, - по-детски проговорил Гедалья.
- Ещё минуточку, - эхом отозвался голос мамы.
В следующую ночь с двадцатого на двадцать первое июня тысяча девятьсот сорок первого года Гедалье приснился самый страшный сон…
Ложась спать, он надеялся вновь встретиться с Фридой, но…
Никогда во сне Гедалья не видел своего петуха полностью красным – цвет его перьев сливался с цветом гребня и серёжек…
"Что-то случилось… или случится… Это "что-то" очень плохое…", - подумал Гедалья и ему захотелось проснуться, но сон цепко держал его в своих объятьях.
Никогда ещё во сне Гедалья не летел так высоко – выше пелены белоснежных облаков, полностью скрывшей от них землю, не оставив даже маленькой дырочки…
Вдруг у Гедальи мелькнула мысль и, пристально глядя на петуха, он спросил:
- Ты что-то скрываешь от меня за этой пеленой?
Петух посмотрел на него печальными глазами, а потом что есть силы замахал красными крыльями, разгоняя облака… И Гедалья увидел…
На краю городка у реки с птичьим названием Тетерев был зелёный яр, который не затапливался даже в половодье… В стороне от яра стояли машины… Вооружённые военные в офицерских и солдатских мундирах серо-зелёного цвета, покуривая, о чём-то разговаривали на непонятном языке, чем-то напоминающий идиш… По краю яра с винтовками наперевес ходили люди в гражданской одежде с белыми повязками на рукавах, переговаривающиеся друг с другом на украинском языке и, как бы между делом, стреляющих в сторону яра…
Сплетение языков и выстрелы эхом разносились по округе, а ещё… стон, напоминающий плач, поднимался из глубин яра…
- Господи!.. Господи!.. Господи!.. – кричал Гедалья.
Он летел над яром, полностью заполненным окровавленными людьми… Эта не до конца мёртвая человеческая масса, проклинала своих убийц этим раздирающим душу стоном… А ещё она шевелилась… и никакие пули не могли заставить её замереть.
Гедалья искал лица своей мамы Иды, Фимы, Лизы, Изи и не находил…
Он видел много знакомых лиц…
Гедалья видел шумного, говорливого Амоса Шрайбера, никогда раньше не разлучавшегося со своим картузом… Наверное, он его потерял, падая в глубину яра…
Грудной ребёнок Фани Рубиной лежал далеко в стороне от неё… Она столько лет ждала ребёнка… Они не дали ей даже умереть рядом с ним…
Фрида… Она лежала между мамой и папой… Глядя на них, Гедалье казалось, что убили фотографию любящей семьи… Он плакал, расставаясь с первой любовью…
Ещё Гедалья увидел старую Фейгел, которая пыталась прикрыть своим толстым телом любимого Гиршу… Он выглядывал из-за её плеча и смотрел на небо испуганными, широко открытыми, мёртвыми глазами… И рот его был открыт… Он словно кричал: "Фейгеле манс!.." ("птичка моя" – идиш).
И ещё… И ещё… И ещё…
"Эй, скрипач!.. Почему ты, плача, сидишь на крыше, безвольно опустив руки, сжимающие скрипку и смычок?.. Играй музыку скорби!.. Играй так громко, чтоб её услышал весь мир!..".
Весь день Гедалья был сам не свой. Он то и дело твердил себе:
" Это был сон, только сон… Человек не способен на такое... Бред!.. Бред!!.. Бред!!!...".
Мама Ида… Она видела, что Гедалья чем-то расстроен… "Мало ли что может произойти в жизни восемнадцатилетнего юноши"… Она обняла Гедалью, поцеловала в головку и ласково прошептала: "Мой любимый сын, мой "гибн бройт" (дающий хлеб – идиш)"… А потом пригрозила младшеньким наказанием, если они будут приставать к брату…
К вечеру Гедалья немного успокоился и даже решил, что завтра, в воскресение, двадцать второго июня, он постучит в дверь дома адвоката Мирского и попросит Фриду погулять с ним…
"А что будет, если Фрида откажет?.."
Но завтра Гедалья не постучит в дверь дома адвоката Мирского, потому что завтра случилась ВОЙНА и он пошёл в военкомат… сам…, чтобы стать на защиту своей СЕМЬИ и РОДИНЫ…
Он взял с мамы Иды слово, что она вместе с младшенькими уедет из городка, куда-нибудь далеко-далеко от войны…
Рассказывать о войне, как и большинство ветеранов, Гедалья не любил, да и не хотел…
Как подсчитать количество горя, которое война принесла в каждый дом, если даже неизвестна точная цифра погибших?.. Сколько товарищей погибло… О чём говорить?.. Как он выжил?..
Во время войны Гедалья не летал во сне… Хотя может и летал, но он об этом не помнил, потому что спать приходилось в основном в лесу под дождём или снегом…, и сон был по-юношески крепким… Он скучал по своему петуху…
Правда, Гедалья - чаще всего это происходило перед боем, когда многие просто молились, - закрывал глаза и листал свои картины прошлой жизни… Кроме последней… Наверное, потому, что со смертью приходилось сталкиваться ежедневно…
Только однажды под Кёнигсбергом…, когда перед Гедальей вдруг возник фашист с направленным на него "шмайсером"… Так близко… Глаза фашиста были испуганными, широко открытыми… Наверное, как и у Гедальи… И в тот момент, когда тот нажал на курок, появился петух - красный, как кровь, от коготка до гребешка, - расправивший крылья, прикрывший Гедалью своей грудкой от пули…
- Странно, - услышал Гедалья слова доктора, - слышал, что немец стрелял в упор… Пуля должна была бы пройти насквозь хрупкое тельце этого молодого человека, а может быть и ещё кого-нибудь прихватила б по пути… Ан нет… Застряла в нём, не дойдя до сердца… Как тут не поверить в существование ангелов-хранителей…
— Это мой петух, - прошептал Гедалья.
Глаза Гедальи были закрыты – не было сил их открыть. Только слезинки просочились в уголках.
- Ну-ну, - сказал доктор. – Живи, герой!
После госпиталя Гедалья вернулся в свой городок, где его ждала мама Ида, Фима, Лиза и Изя, вернувшиеся из эвакуации. Но это был уже другой городок, весь "цимес" которого (цимес – десертное еврейское блюдо в русском языке в переносном значении – "самая суть чего-либо") был погребён в яру у реки Тетерев…
Больше Гедалья никогда не летал во сне…
Прошли годы. Гедалья женился, у него родились два мальчика, два чуда, которых он боготворил… И совсем незаметно пришло время, определённое судьбой, покинуть этот мир, в котором так много горя и так много счастья…
Я смотрел на лежащего с закрытыми глазами Гедалью, вытянувшего тело по стойке "смирно", руки по швам, словно готовым по команде "шагом марш" шагнуть в другой мир…
- Знаю, что ты здесь, - сказал слабым голосом Гедалья. - Есть у меня маленькая просьба… Как бы мне хотелось, чтобы мои дети, хотя бы раз в их жизни, пролистнули картины моей, которые я рисовал воображением, летая во сне…, чтобы увидели моего ангела-петушка…
Я не знаю услышал ли Гедалья мой ответ… Он умер с улыбкой на губах…, и я забрал его душу.