М У Х А Ц Е Ц Е
или правдивая история о том, как поссорились
Георгий Олегович с Мохаммедом Нгоновичем
Было уже около восьми вечера, когда студент третьего курса Ленинградского электротехнического института связи имени профессора Бонч-Бруевича (сокращенно – «Бонч») Георгий Олегович Гавриков (сокращенно – «Гога») наконец-таки добрался до своего жилища - относительно комфортабельной четырехместной комнаты в общежитии, что на Студенческой улице, дом 5. Так уж получилось, что после занятий в институте ему пришлось провожать на поезд гостившего у него армейского друга и за весь день не удалось ни разу перекусить. Вконец измученный Гога к вечеру буквально умирал от голода и, едва переступив порог комнаты, первым делом принялся выкладывать на стол купленные в ближайшем гастрономе продукты - сверток с тонко нарезанной докторской колбасой, бутылку кефира и свежайший батон за 13 копеек.
Отхлебнув прямо из горлышка основательную порцию приятного кисловатого напитка и оторвав зубами клок мягкого батона, Гога, наконец, вернул себе способность адекватно оценивать окружающую действительность. При этом оказалось, что в прокуренной еще со вчерашнего вечера комнате дышать было почти нечем и ее не мешало бы хорошенько проветрить. Он подошел к окну и настежь распахнул сразу обе створки. В комнату ворвался живительный поток прохладного свежего воздуха, в котором уже явственно ощущались терпкие ароматы осени. Гога вдохнул полной грудью и почувствовал приятное расслабление.
Стоял тихий сентябрьский вечер. Сквозь густые кроны растущих за окном берез пробивались неяркие лучи оранжевого предзакатного солнца. Едва заметный ветерок лениво перебирал тронутые осенней позолотой листья, навевая покой и умиротворение.
Гога задумчиво смотрел в окно, любуясь закатом, и с аппетитом пережевывал свежеприготовленный бутерброд, запивая его кефиром. Колбаса была сочной и вкусно пахла. Гога пожалел, что купил всего двести грамм. Надо было брать триста, а то и полкило.
Вдруг где-то рядом громко щелкнуло, всхрипнуло и улица заполнилась жизнерадостными голосами несравненных Битлз, исполняющими «All My Loving». Видимо кто-то из студентов выставил на подоконник самодельные колонки из неокрашенных плит ДСП и врубил магнитофон. Здесь это считалось в порядке вещей. Случалось и так, что из разных окон звучали сразу несколько разных мелодий - на любой вкус, кто кого перекричит.
Внизу захлопала входная дверь, послышались оживленные голоса и звуки ударов по мячу. Гога выглянул. Компания студентов, образовав круг, увлеченно перекидывала волейбольный мяч. Среди играющих он сразу приметил стройную фигурку первокурсницы Наташи.
Каким-то загадочным образом ей удалось избежать обязательной для всех абитуриентов трудотерапии, и она с видимым удовольствием проводила время в приятном общении с представителями новой для себя социальной среды.
Гога положил на нее глаз сразу, как увидел. Ему нравились натуральные блондинки с карими глазами. По его мнению, это указывало на особое изящество натуры и бурный сексуальный темперамент.
Хотя они с Натальей были уже хорошо знакомы, но перевести это знакомство в область более тесных взаимоотношений у Гоги как-то не получалось. Все время что-то мешало. Поэтому он активнее заработал челюстями в надежде присоединиться к играющим и постараться на этот раз обратить на себя внимание очаровательной блондинки с помощью каких-нибудь виртуозных кульбитов во владении мячом и демонстрации элементов мужественной грации и артистизма. Что, при удачном развитии событий, должно было повлечь за собой дальнейшее потепление отношений с предполагаемым объектом любви.
Однако планам этим вновь не суждено было сбыться. В дверь неожиданно постучали, и не успел Гога выругаться, как дверь приоткрылась и в комнату заглянула громоздкая женщина с жестким проницательным взглядом следователя гестапо. Это была Марья Ивановна - комендант их общежития.
- Гавриков, принимай нового соседа! - без предисловий объявила она, и, открыв дверь пошире, пропустила вперед того, кому теперь суждено было, по крайней мере, год радовать глаз Гоги, существуя с ним на одной жилплощади.
У Гоги чуть колбаса изо рта не выпала, когда он увидел будущего доброго соседа. В дверном проеме мрачной тенью возник громадный чернокожий субъект в черном костюме и с большим черным чемоданом в черной руке.
Субъект беспокойно озирался, сверкая белками глаз и раздувая ноздри широкого приплюснутого носа - словно принюхивался к чему-то. Повисла напряженная пауза.
- Мать честная! - только и смог подумать ошалевший от неожиданности Гога. - Этого мне только не хватало!
Дело в том, что все это время он придерживал свободное место в комнате для своего старого приятеля Сашки. Но Сашка что-то чересчур долго отдыхал на югах, проматывая там деньги, тяжким трудом заработанные на строительстве коровников в республике Коми. Поэтому возражать Марье Ивановне Гоге представлялось бессмысленным. Резерв времени был исчерпан. Значит теперь хочешь - не хочешь, а надо было принимать все как есть и готовить себя к трудной, но почетной роли проводника идей социалистического общежития в несознательные чернокожие массы.
В те времена считалось, что советский студент, являясь носителем самой передовой идеологии в мире, обязан денно и нощно внедрять эту идеологию в умы представителей развивающихся, но пока все еще слегка недоразвитых, стран Азии, Африки и Латинской Америки. Так же, впрочем, как и в умы представителей дружественных стран Восточной Европы. Поэтому студентов-иностранцев всегда по одному, по два подселяли в комнаты, где жили советские студенты. Так сказать, для обогащения внутреннего мира и взаимного проникновения.
Как правило, воспитательный эффект сказывался довольно быстро. Уже спустя месяц-другой большинство иностранцев в совершенстве овладевало основами традиционного русского межличностного общения с обильным применением той наиболее выразительной части русского языка, которая неразрывно связана с дорогим для русского сердца понятием «мать».
В повседневной жизни выглядело это довольно забавно. Сидит иной раз в комнате шумное сборище арабов - какие-то свои проблемы обсуждает. Говорят они очень быстро и очень громко, причем - все одновременно. На своем родном арабском языке, естественно. Но на фоне этого коллективного монолога русское ухо сразу улавливает родные, до боли знакомые подзаборные выражения, украшенные затейливой вязью характерного восточного акцента. Вроде как стоптанные отечественные лапти на дорогом персидском ковре. Отчего сердце нашего человека наполняется законной гордостью за всепроникающую силу великого и могучего русского языка. А также за свои природные педагогические способности.
Не менее успешно осваивались иностранцами и другие особенности повседневного быта советского человека. Например, некто Юнис, сорокалетний студент из Эфиопии - примерный семьянин, отец троих очаровательных детишек, фотографии которых всегда висели у него над койкой, к тому же правоверный мусульманин - был как-то застигнут Гогой за тем, что, сосредоточенно листая конспект лекций по теории нелинейных электрических цепей, неторопливыми глотками прихлебывал из чайной чашки чистейший спирт! И при этом даже не морщился - как будто в чашке был не спирт, а компот из ананасов! От такого зрелища даже у хорошо подготовленного Гоги перекосилась физиономия и зашевелились волосы под мышками и в прочих местах. Ладно бы еще глотнул и закусил - так многие могут. Но прихлебывать маленькими глоточками и не морщиться..! Как тут не зауважаешь Юниса ! Хоть и эфиоп - но мужик!!!
Однако вернемся к нашим героям. Возникшую паузу нарушил новый жилец. Он все-таки был заранее готов к встрече - в отличие от Гоги, для которого неожиданное знакомство было чем-то вроде ужа за пазухой.
- Здравствуйте! - вежливо произнес этот сувенир из Африки и состроил устрашающую гримасу, которая, по замыслу автора, должна была означать приветливую и непринужденную улыбку.
- Меня зовут Мохаммед.
- Гоша, - протянул руку Гога.
Знакомство состоялось. После чего на правах старожила и гостеприимного хозяина Гога показал Мохаммеду, где тот теперь будет спать, есть, хранить свои вещи и все такое прочее.
Надо сказать, что, кроме Гоги, в комнате обитали еще два студента - Вовка и Валерка. Они, хотя и учились с Гогой на одном курсе, но по возрасту были на несколько лет моложе его (он поступил в институт после службы в армии). Чаще всего они отсутствовали - так же, как и сейчас. Поэтому ничего о своем новом соседе пока еще не знали. Время приятных сюрпризов для них еще не наступило.
Фамилия Мохаммеда была Нгоно, и был он родом из далекой африканской страны Нигерии. Это где-то совсем рядом с экватором. Поскольку для отечественных органов слуха и речи имечко Мохаммед было слишком мудреным, то его для начала пробовали называть Нгонычем - по фамилии. Но это как-то не прижилось. Может быть, потому, что злоязыкая молодежь из Мохаммеда быстро сделала Муху. Что и прилипло к нему на всю оставшуюся жизнь. За глаза, конечно.
Хотя внешним видом Муха меньше всего напоминал одноименное насекомое. Скорее уж - жука из мультфильма про Дюймовочку. В отличие от большинства своих стройных длинноногих собратьев по цвету кожи, он был среднего роста, но крепкого коренастого телосложения. Даже несколько полноват. И при этом исполнен невероятнейшего достоинства. Одевался всегда в строгий английский костюм, был наглажен, чисто выбрит и благоухал какой-то дорогой парфюмерией. Ходили неясные слухи о том, что его папа не то какой-то африканский миллионер, не то глава международного наркосиндиката. Сам Муха и то и другое напрочь отрицал, утверждая, что вырос сиротой и у него было трудное детство. Родители его погибли, а дом сгорел вместе со всем скарбом и документами о его рождении. Поэтому он даже точно не знал, сколько ему лет - вроде бы лет тридцать. И естественно, всего в жизни он добивался сам.
Держался он с величайшим достоинством, не курил, водки не пил, русский мат не употреблял. Кроме того, был всегда вежлив и чистоплотен. В общем, выглядел просто образцовым студентом. Говорил он почему-то на причудливой смеси русского языка, которым владел вполне прилично, и английского, которым, по его же словам, владел не очень хорошо. Может быть, он делал это с педагогической целью - чтобы приобщить советских студентов, прозябающих за «железным занавесом», к языку международного общения. А может, из элементарного пижонства - чтобы подчеркнуть ту чудовищную пропасть, которая разделяла нас, «совков», и мировую цивилизацию, достойным представителем которой он себя считал.
Питался он чем-то вкусным, приготовленным им собственноручно из кусков поджаренного с луком мяса, томата и множества всяких приправ и пряностей. Причем, что интересно, ложками и вилками во время трапезы не пользовался, а ел при помощи пальцев и кусочков белого хлеба, ловко зачерпывая ими аппетитно пахнущую ярко-красную массу прямо со сковороды и отправляя непосредственно в рот.
В такие моменты Гога, во избежание обезвоживания организма из-за обильного слюноотделения, старался куда-нибудь исчезнуть и возвращался с таким расчетом, чтобы Муха уже успел пообедать, тщательно вымыть посуду и убрать со стола. Очень уж он был чистоплотен. В отличие от молодых обитателей комнаты - Вовки и Валерки, которые, несмотря на скудность и непритязательность своих трапез, умудрялись оставлять после себя столько объедков, что их, казалось, было больше, чем исходных продуктов до еды. Да вдобавок - кучу немытой посуды, заполненной «бычками» от «Беломора».
Всякий раз, обнаруживая на столе такую картину, Муха гневно раздувал ноздри и, указывая черным пальцем на непорядок, сурово изрекал: «Факинг! Итыз факинг!»
Здесь Гога был с ним вполне солидарен. Действительно – «факинг»! Как бывший моряк, он тоже не любил беспорядка. Но молодежь пакостила, только когда в комнате никого не было, а потом быстро и надолго исчезала. Застать их на месте преступления никак не удавалось. В присутствии же Мухи или Гоги они себе такого не позволяли - все всегда было в порядке. Посуда помыта и со стола убрано.
Как все нормальные студенты, Муха был весьма неравно-душен к прекрасной половине человечества. Предпочитал он, разумеется, более дефицитных на своей жаркой родине блондинок, но прочими расцветками тоже не брезговал. Своих подруг он любовно называл «белыми обезьянками» - независимо от масти. Пользовался он чаще всего услугами посторонних женщин - не из числа студенток. Как правило - из увеселительных заведений, где бывал довольно часто. А поскольку деньги у него водились, и не какие-нибудь деревянные, а вполне конвертируемые, то недостатка желающих испытать с ним прелести экзотической любви не ощущалось.
Однако, дело здесь не только в деньгах. В те времена «железный занавес» надежно защищал «развитой социализм» от «тлетворного влияния Запада». Но, как известно, запретный плод сладок, и наличие «железного занавеса» только распаляло желание советского человека вдохнуть острый запах тления и разложения. Поэтому многие любознательные девушки с успехом заменяли обычные нынче поездки на Канары или в Грецию близким общением с первым подвернувшимся под руку иностранцем. Даже самым захудалым. Муха же был хоть и черным, но отнюдь не захудалым. На каникулах он ездил отдыхать не куда-нибудь, а исключительно в Лондон или Париж. Поэтому, кувыркаясь с ним в любовном экстазе, романтично настроенные «путешественницы» легко могли почувствовать себя хоть на Эйфелевой башне, хоть на вершине Биг Бена.
Гога тоже любил женщин. Но не так преданно, как Муха. Он предпочитал делить свои увлечения между девушками, спортивными играми и приятными хмельными беседами в мужской компании. Тем не менее, на этой ниве они с Мухой нашли общий язык. Между ними даже сложились почти дружеские отношения. Муха много рассказывал о заграничной жизни, о своих путешествиях и любовных похождениях по ту сторону границы. Гога в ответ растолковывал ему, как проще и безболезненней выживать в непростых условиях социалистического общежития. А также оберегал его от назойливого внимания подвыпивших советских студентов. Кроме того, это помогало им договариваться о графике использования комнаты для любовных свиданий. Молодежь при этом в расчет не принималась. Девочек они не водили, да и сами, как правило, где-то пропадали.
Сразу же после своего появления Муха притащил в комнату дорогую стереорадиолу «Рапсодия» - предмет по тем временам просто неслыханной роскоши. А в его огромном чемодане, как выяснилось, имелась очень неплохая коллекция фирменных пластинок. Часть из них, правда, была с записями африканских мелодий. Но мелодий, надо сказать, впечатляющих. Завораживающие африканские ритмы, должно быть, создавали очень яркий эротический фон во время любовных свиданий Мухи со своими «белыми обезьянками».
Но и без них Муха иногда не прочь был насладиться родными мелодиями. Происходило это довольно странным образом. То ли в силу природного скупердяйства, то ли зная о врожденной бесцеремонности советского студента (особенно подвыпившего), но он всегда держал содержимое своего чемодана под замком. И открывал чемодан только по мере необходимости. Стараясь к тому же в такие моменты избегать чужих глаз.
Не составляли исключения и пластинки. Когда ему хоте-лось послушать музыку, он извлекал чемодан из-под кровати, отпирал замки, доставал одну пластинку, чемодан снова запирал и заталкивал под кровать. Пластинку ставил на проигрыватель, а сам укладывался на кровать. Закрывал глаза и, вполголоса подпевая, впадал в ностальгический транс.
Когда пластинка заканчивалась, он слезал с кровати, доставал чемодан, отпирал замок, менял пластинку, чемодан снова запирал и заталкивал его на место. После чего опять взбирался на кровать и, устроившись поудобнее, продолжал впитывать животворный музыкальный бальзам.
В такие минуты у Гоги внутри начинала нарастать глухая ненависть к своему чернокожему другу. «А ты, оказывается, жмот, дорогуша!» - выносил он приговор Мухе, забывая в этот момент об их приятельских отношениях.
И действительно, к своим пластинкам Муха относился подчеркнуто трепетно. Кто-то из Гогиных друзей пробовал как-то попросить у него одну - то ли послушать, то ли переписать на магнитофон. Муха отказал категорически, ссылаясь на то, что проигрыватель может оказаться недостаточно качественным и испортит диск.
Причины этого выяснились позже. Оказалось, Муха вовсю занимался подпольной торговлей привозимыми им из-за границы вещами. Пластинки были всего лишь одной из статей дохода его бизнеса, номенклатура которого, судя по всему, была достаточно обширной. Потому-то недостатка в деньгах он и не испытывал.
Тем не менее, Гога старался не обращать внимания на мухины дела, равно как и на его странности. Мало ли какие у них в африканских джунглях обычаи. В их общежитии, где было полно иностранцев со всех концов света, и не такое можно было увидеть. Поэтому в отношениях с ним разумнее всего было бы поддерживать более-менее дружеское равновесие. И Гога старательно поддерживал. Сложившееся равновесие могло бы существовать очень долго. Если бы не один случай.
Возвращаясь как-то домой поздно вечером и подходя к своей двери, Гога вдруг услышал отчаянный женский визг, который затем перешел в мучительные, надрывные стоны. Открыв дверь, он понял, что визги и стоны проистекают именно оттуда. В комнате горел ночник и невнятно бормотала музыка. Что конкретно здесь происходит, ему уже стало понятно, но от дверей ничего увидеть было нельзя. Небольшой участок комнаты, примыкающий ко входу, у них был отгорожен шторой, образуя как бы импровизированную прихожую. Справа и слева эта прихожая была ограничена встроенными шкафчиками для одежды и прочих вещей. Проход в саму комнату находился чуть левее - там шторы не было.
Выглянув из-за шторы, Гога понял, где происходят события. Оказалось - в том самом углу, где стояла его собственная койка. Но кто именно устроил там любовную корриду - увидеть было невозможно, ибо его койка, стоящая вдоль стены ближе к окну, была отделена от мухиной койки, стоящей ближе к двери, еще одной шторой. Такая же штора разделяла и две койки, стоящие вдоль противоположной стены. Таким образом, комнату при желании легко можно было разделить на две. Для этого достаточно только задернуть шторы, находящиеся посередине. Подобным приемом создания камерной обстановки в небольшой комнате на четырех человек в общежитии пользовались довольно часто.
Так вот, возня доносилась именно из его угла. Гога нахмурился. Он сразу понял, кто негодяй. Постучав по стенке шкафа, он прислонился к стене, скрестив руки на груди, и принял позу Мефистофеля, поджидающего очередную жертву.
Возня прекратилась. Из-за занавески показалась физиономия Мухи с налитыми кровью глазами. Увидев Гогу, физиономия спряталась, зато показался целиком весь ее обладатель. Абсолютно голый.
- Итыз факинг! - сурово изрек Гога, энергично ткнув указательным пальцем в сторону своей койки.
- Двадцать минут! - выдохнул Муха свистящим шепотом. - Так получилось! - развел он руками. Внизу его живота укоризненно кивало головой его чудовищное мужское достоинство.
- Но только двадцать! - хмуро буркнул Гога, бросил выразительный взгляд на часы и вышел.
Он был изрядно возмущен: «Что у Мухи своей койки нет, что ли? Или так сильно хотелось, что не соображал ничего!»
Он отправился этажом ниже - к приятелю Сашке. Тому самому, чье место теперь занимал Муха.
Выдержав необходимую паузу, а заодно перекурив и обсудив безобразное поведение Мухи, он снова направился к себе. И тут его ждал еще один сюрприз. Да еще какой! Подходя к дверям своей комнаты, он увидел, как оттуда вышла... его обожаемая белокурая красавица Наташа! Та самая, на которую он так и не нашел времени! Глаза у нее были безумные, и Гогу она просто не заметила. А Гога, остолбеневший от неожиданности, тоже никак не успел среагировать. Да и как реагировать?
В голове у него помутилось. Вот тебе на! Пока он строил свои планы, этот гад уже все успел! И где - на его же собственной койке! Гога был оскорблен и уничтожен.
И эта б...! Строила из себя недотрогу и девственницу! Гога вспомнил ее вопли и мяуканье всего полчаса назад. Все самые грязные и оскорбительные эпитеты в адрес Натальи разозленными гадюками закопошились в его голове.
Он рванулся вперед. Ну, Муха, берегись! Ярость закипела в нем, как кипяток в чайнике. Ему хотелось бить, рвать и топтать!
Но тут он вдруг резко затормозил и задумался. А в чем, собственно говоря, виноват Муха? Разве только в том, что попользовался его койкой? Но Гога, честно говоря, сам не раз этим грешил - только Муха об этом не догадывался. Повода-то нет! Дать сейчас в рыло Мухе - значит признать, что Муха успел раньше туда, куда хотелось Гоге. Но Гога-то свой шанс упустил! Сам упустил! Муха здесь ни при чем. Он только взял то, что плохо лежало.
Нет, надо все-таки обдумать ситуацию. Но думать не хотелось. И очень не хотелось сейчас общаться с Мухой. Решительно не хотелось.
Гога развернулся и отправился назад к Сашке. Заглянув по пути в известную всему общежитию комнату, где в любое время суток можно было разжиться спиртным.
К себе он вернулся поздно ночью, когда там уже все спали, и, не раздеваясь, рухнул на койку.
Проснулся Гога поздно - в окно вовсю светило солнце. В комнате никого не было. Часы показывали половину третьего. В глазах стоял туман, а голова казалась чугунной. Он понял, что в институт идти уже нет никакого смысла. Зато имеет смысл дойти до ближайшего пивного ларька - того, что у почты, напротив кинотеатра "Спорт".
Он спустился к Сашке, который тоже, видимо, только проснулся и сидел на кровати, не имея сил встать. Было ясно, что ему тоже срочно надо к пивному ларьку.
Залив внутрь по паре кружек душистого хмельного напитка, друзья вновь почувствовали вкус к жизни. Чтобы сохранить это ощущение подольше, они сходили за посудой и купили еще три литра, вдобавок приобретя увесистый ломоть свежайшего российского сыра. Жизнь явно обнаруживала тенденцию к продолжению. И это продолжение обещало быть весьма приятным.
Когда под вечер Гога, пошатываясь, направлялся к себе домой, откуда-то сбоку навстречу ему бодро выпорхнула Наташа. Сейчас она уже не выглядела зашибленной и даже сияла радостной улыбкой - видимо, в продолжение какого-то приятного разговора, происходившего в той комнате, из которой она вышла. Но при виде Гоги улыбка с ее лица быстро улетучилась, превратившись в гримасу крайнего смущения. Она густо покраснела, опустила голову и, пролепетав что-то вроде приветствия, быстро прошмыгнула мимо. Гога, обернувшись, проводил ее свинцовым взглядом.
Он уже собирался было продолжить свой путь, когда вдруг почувствовал, что какая-то посторонняя мысль прочно засела ему в голову. И мысль эта была связана все с той же Натальей. Гога напряг непослушные извилины и, наконец, понял, что его озадачило. Наталья сейчас была одета в тот самый джинсовый сарафанчик, который он перед этим видел у Мухи среди привезенных им вещей.
Сарафанчик был очень красивый, чем и запомнился Гоге. И действительно, Наташка выглядела в нем просто сногсшибательно. Но Гогу это, конечно, отнюдь не умилило.
«Вот, оказывается, зачем ты к Мухе-то ходила!» - зло подумал он. Потом грязно выругался про себя и, тяжело ступая, поплелся к себе.
Когда он добрался-таки до своей комнаты, то, открыв дверь, с удивлением обнаружил там сидящего за столиком Муху и, рядом с ним - весьма импозантного вида «белую обезьянку». Совсем новую - Гога ее видел впервые.
Муха был «при полном параде» и излучал достоинство и респектабельность. Пахло дорогими духами и еще чем-то.
Увидев Гогу, парочка вежливо поздоровалась и, как ни в чем не бывало, продолжала шептаться, рассеянно прихлебывая какой-то экзотический напиток и обмениваясь плотоядными взглядами. Негромко бормотала обволакивающая музыка. «Обезьянка» излучала нежность и целомудрие, а Муха в ответ генерировал мощный поток животного магнетизма.
- Ну, ты и подлюка! - свирепо подумал Гога, - не успел одну выпроводить, а уже новую притащил! - К тому же на сегодня у них с Мухой про комнату уговора не было.
Настроение Гоги, и без того гнусное, ухудшилось еще больше. «Ишь, расселись здесь, как у себя дома!» - подумал он. – «Даже не спросили у него, что он-то собирается делать!» Ему нестерпимо захотелось дать Мухе в морду. Показать, кто в доме хозяин.
Но просто так подойти и ни с того, ни с сего двинуть своего черного приятеля в рыло Гога не мог. Не так он был воспитан. Нужен повод. Он немного подумал и придумал. Достал из тумбочки первую попавшуюся пластинку, поставил ее на свой старенький «Аккорд-моно» и врубил звук на полную мощность. «Мой адрес не дом и не улица! Мой адрес - Советский Союз!» - радостно заверещал проигрыватель.
Муха и его подружка дружно повернули головы и удив-ленно вытаращились на него. Гога злорадно ухмыльнулся, плюхнулся на койку, демонстративно задрав ноги на спинку, и сделал вид, что не замечает их присутствия.
Муха медленно встал, подошел к нему и, пытаясь изобразить улыбку, прошептал:
- Мы скоро уйдем! Не мешай нам! Пожалуйста!
- О, ты здесь! А я и не заметил! Думал, что я один! - нагло заявил Гога. - Музыку вот что-то захотелось послушать!
Муха внимательно посмотрел на него и понял, что случай очень тяжелый и разговоры здесь бесполезны. Тогда он, зловеще сверкнув белками и раздувая ноздри, отошел к своей «обезьянке». Перекинувшись парой слов, они собрались и исчезли за дверью.
Гога с сожалением выключил проигрыватель. Мордобоя что-то не складывалось.
Но переживал он напрасно. Совсем скоро Муха вернулся. Один. Глаза его горели адским пламенем.
- Итыз факинг! - зловеще рычал он, снимая свой дорогой костюм и переодеваясь в домашнее.
- Итыз факинг! - повторил он с угрозой, когда костюм был снят и аккуратно помещен в шкаф. - Ти гаспадын, а я - шкаф! - начал надвигаться он на Гогу, явно готовясь напасть.
- А ты молодец, не боишься! - с удовлетворением подумал Гога, поднимаясь с койки. Он в глубине души уважал людей решительных, не пугливых. Подождав, пока Муха приблизится к нему на расстояние вытянутой руки, он коротким ударом в лицо прервал мухино бурчание. Муха грохнулся на пол, опрокинув тумбочку. Но тут же вскочил снова. Один глаз его стал значительно краснее другого. Растопырив верхние конечности, он, как разъяренный бык, бросился на Гогу.
Последовал еще один удар. Целился Гога все время в лоб, но, поскольку был «под градусом», то промахивался. И на этот раз он попал не в лоб, а в другой глаз. Муха устоял. Но глаза у него теперь стали одинаковые. Бешеные. Всхрапнув от ярости, он снова ринулся в атаку.
Противники схватились в рукопашную, опрокидывая мебель и разрывая друг на друге одежду. Привлеченные сильным грохотом, в комнату начали собираться зеваки.
Муха был значительно тяжелее Гоги, но Гога - значительно лучше подготовлен физически. Спортсмен все-таки, хоть и бывший. Гога пытался орудовать кулаками, а Муха пытался схватить его за что-нибудь и провести болевой прием. Схватка напоминала поединок борца и боксера, каждый из которых действовал в привычной ему манере.
Зрители обоего пола с нескрываемым восторгом наблюдали за необычной потасовкой, взвизгивая от удовольствия в наиболее интересных местах, и даже не пытались как-то повлиять на ход поединка. Еще бы! Где еще в Советском Союзе такое увидишь!
Несмотря на отчаянные усилия, Мухе никак не удавалось надежно ухватить Гогу. Гоге же, хоть изредка, да удавалось нанести более-менее чувствительный удар в ненавистную физиономию. В конце концов, он прижал-таки Муху к полу и намеревался окончательно придушить его. Видимо, Муха почувствовал, что еще мгновение, и может произойти что-то страшное. Животный ужас пронзил все его существо. Молнией вспыхнул в подкорке мозга инстинкт предков-людоедов и он, отчаянно взвизгнув, вонзил свои клыки в глотку противника.
Гога взвыл от боли и изумления, разжал объятия и выпустил клыкастого противника на волю. Шея его была вся в крови. Зрители замерли от неожиданности.
Наконец, кто-то сообразил, что дело принимает какой-то скверный оборот. Или этот чернокожий субъект будет сейчас зверски убит у них на глазах, или их соотечественник будет растерзан на куски и съеден. Поэтому, во избежание неконтролируемого развития событий, поединок следует срочно прекращать. Как бы увлекателен он ни был.
Противников схватили и растащили по разным помещениям. Жаждущего немедленной и жестокой мести Гогу силой и уговорами увлекли в комнату к Сашке - от греха подальше. Там его перебинтовали, налили стакан, дали маринованный огурец и, искренне посочувствовав, провели доверительную беседу о пагубном влиянии локальных международных конфликтов на дальнейшее пребывание конфликтующих сторон в стенах института.
- Тебе это надо? - прозвучал резонный вопрос.
Немного успокоившемуся Гоге пришлось признать, что этого ему не надо. Хотя, честно говоря, добить Муху все-таки очень хотелось. Но, в конце концов, он внял разумным советам и клятвенно пообещал впредь вести себя тихо и международных скандалов не устраивать. Даже заставил себя пожать Мухе руку в знак примирения и глубокого уважения как к достойному сопернику.
Кроме того, участникам и зрителям происшествия было велено забыть об увиденном, как будто ничего такого и не было. Во избежание.
Хуже было потом. Шея у Гоги долго не заживала. А ходить в мае с шарфом на шее было жарковато. Ничем же другим его раны было не прикрыть. Поэтому пришлось ходить так - то есть со следами огромных челюстей на горле. Где бы Гога ни появлялся, он ловил на себе сначала крайне недоуменные, а затем понимающе-уважительные взгляды. Девчонки хихикали и перешептывались, восхищенно зыркая на его изуродованную шею.
Простодушный сириец Шакер, внимательно оглядев его шрамы, уверенно заявил: «Это тебя какая-то негритяночка цапнула! Они могут! Темпераментные девушки!»
Гога набычился и хотел дать Шакеру в рыло. Но вовремя вспомнил о своем обещании и, буркнув: «Почти угадал» - поспешно удалился, не желая развивать тему дальше.
Один из его приятелей, не знавший о гогином приключении, заметив у него необычной формы кровоподтеки, долго и внимательно разглядывал их, пытаясь, видимо, представить себе габариты женщины, челюсти которой соответствовали бы отпечаткам зубов, и, отчаявшись, недоуменно спросил Гогу: «Тебя что, лошадь укусила, что ли?» Гога, уже успевший привыкнуть к подобным вопросам, мрачно пошутил: «Не-а, это всего лишь муха». И показал кончик мизинца: «Муха цеце. Из Африки».
Несмотря на официальное примирение, прежние дружественные отношения у них с Мухой так больше и не восстановились. Девушек водить они, естественно, перестали. И вообще почти не разговаривали, стараясь избегать друг друга.
Особенно сильно переменился Муха. Что самое невероятное - он вдруг запил! Причем употреблял для этого не какие-то там изысканные напитки, а самый обыкновенный дешевый портвейн. Или даже водку. Частенько, вернувшись из институ-та, он доставал откуда-то бутылку и, если это была водка, наливал полный стакан, опрокидывал его внутрь и, даже не закусывая, куда-то удалялся. В случае портвейна выпивалось два стакана с небольшим перерывом, во время которого Муха угрюмо сидел за столом, уставившись куда-то в пустоту. Возвращался он далеко за полночь, когда все уже давно спали.
Однажды ночью Гога проснулся от страшного грохота. Оказалось, это вусмерть пьяный Муха свалился с койки. Гоге с величайшим трудом удалось уложить его на место. Муха был в таком состоянии, что утратил способность к согласованным действиям даже себе во благо. Только висел на руках у Гоги и с досадой ворчал: «Факинг! Итыз факинг!»
Гогин приятель - Юрка, присутствовавший в свое время при их поединке, рассказал, что встретил как-то Муху на лестнице - едва стоящего на ногах. Тот загородил ему дорогу и, тыча себя пальцем в грудь, сначала с горечью, а потом - угрожающе, восклицал: «Я - шкаф, да? Я - шкаф?! Нет, ты мне скажи, я что - шкаф?!» Юрка еле отвязался от него, клятвенно заверив, что Муха совсем не похож на шкаф. По крайней мере, вблизи. А вот издали... Сейчас он отойдет и посмотрит. После чего благополучно скрылся.
Как правило, пьяный Муха вел себя прилично и ни в каких хулиганствах замечен не был. Тем не менее, жившая в соседней с Гогой комнате второкурсница Тамарка поведала ему, что однажды застала Муху в совершенно невменяемом состоянии с огромным кухонным ножом в руке. Он угрожающе вращал глазами, размахивал ножом и рычал, что сейчас будет «килл пипл». Естественно, что из всех живущих в это время на планете «пиплов» его более всего устроил бы только один экземпляр - Гога. Но Тамарка оказалась не робкого десятка и, решительно обезоружив агрессора, уложила его спать.
В следующем учебном году Гога и Муха разъехались по разным комнатам. Теперь они встречались редко. А если и встречались, то, холодно поздоровавшись, быстро расходились - каждый в свою сторону.
Даже выпускной бал по окончании института их не сблизил. Весь вечер они старательно не замечали друг друга. Так и расстались, не обмолвившись словом, чтобы уже больше никогда не встречаться. Муха отбыл в свою жаркую Нигерию, а Гога распределился в один из ленинградских НИИ.
Такая вот веселенькая история.