На контакте

Глава первая. Древняя и современная наука
        В прошлый раз мы, многоуважаемый читатель, оставили Ивана Ивановича Петрова стоять перед неразрешимой задачей продолжения контакта с миром идей. Что же случилось с нашим упрямым философом? Он внял здравому голосу разума и отложил в сторону свое ослиное упрямство. Задача оказалась ему явно не по зубам. Но сама жизнь вновь ее поставила уже на лекции по истории познания, которую Иван Иванович читал своим студентам третьего курса.
        - Иван Иванович, зачем нам философия в век науки? Зачем нам, будущим ученым, эта самая философия науки? - спросил рыжий детина, разглядывая нашего мыслителя как какое-то диковинное животное.
        - Вам, Игнат, не зачем, - лаконично констатировал лектор.
        - Прям так и не зачем! - воскликнул недовольно тот.
        - Но вы же сами выразили неудовольствие философией. Ответ прост: не нравится - не ешь.
        - Это философский ответ? - не унимался  любопытный студент.
        - Знаете "что"... философских ответов не бывает.
        - Иван Иванович, это спорный ответ, - ввязался в спор отличник Матвей.
        - Я уже вам говорил, что философская наука приказала долго жить. Философия как наука ушла в небытие вслед за Гегелем. Уже Ницше как ученый никакой не философ, но в лучшем случае - психолог и филолог, а в худшем - культуролог. Как философ он уже далеко не ученый. У Гегеля философия была еще наукой, наукой логикой, а логика – диалектикой, диалектической логикой. Но уже у гегельянцев наука перестала быть философией, потому что они развивали мысли Гегеля, а не свои собственные. Философия тогда философия, когда она, если не в идеи, то хотя бы в мысли креативная, творческая. В противном случае она носит подражательный характер и является лишь имитацией философией, а ее, нет, не автор, а компилятор, есть только эпигон настоящего философа, в данном случае Гегеля.
        Таким образом, ныне нет философской науки, а есть только техническая наука. То есть, научный вопрос есть вопрос техники, технический, механический, миметический вопрос в способе решения, методологически, а не креативный, творческий вопрос. В предметном же смысле наука является физической, естественной, наукой о природе или гуманитарной, общественной, наукой о культуре, о духе.
        Что касается философии, то она стала литературой. Она не мыслится, а выдумывается, пишется. Это в лучшем случае. В худшем случае она либо является «болтологией» софиста, то есть, идеологией. В этом случае она является идеологической наукой или так называемой «научной идеологией», что, согласитесь, ребята, есть  «ходячий нонсенс» - сатирический пример времен «развитого социализма». Такой была пресловутая «марксистско-ленинская философия», антиподом которой выступал такой е выродок, только уже не политики, а самой науки, ее идеологии, сциентизма в качестве «мировоззренческой науки» или теории всего. Последнюю превращенную наукой формой философии можно еще назвать «научной философией» как побочным побегом «научно-популярной» или «просветительской» литературы.
        Правда, есть еще один выродок настоящей философии, появившийся по закону природы, гласящему «природа на детях отдыхает». Это наша с вами «учебная философия», адаптированная для преподавания. Она сродни адаптированной для учеников оригинальной переводной литературы как ее упрощенный вариант, доступный для студентов. Это и есть «ученая философия» или философия «ученых», коими мнят себя «остепененные» преподаватели, все эти доценты и профессора как защищенные кандидаты и доктора «философский наук», короче, «философские доктора» или PhD.
        - Можно сказать так: есть облегченная версия, “philosophia lite” для студентов и есть полная версия (full) философии для преподавателей? – спросил любознательный длинноволосый парень.
        - Совершенно верно. Как вас зовут?
        - Сергей Власов.
        - Откуда вы прибыли к нам?
        - Из Узбекистана.
        - Судя по фамилии вы – русский. Много там вас?
        - Ну, почему, вот у меня фамилия Иванов, но я якут. Почему? – спросил, усмехаясь, круглолицый студент.
        - Вася, да ты, вообще, чукча. Вот поэтому, - умозаключил Игнат.
        - Зачем ты, рыжий и конопатый, мой народ обижаешь? У нас есть настоящий чукча.
        - Кстати, ребята, в списке группы он есть, но я ни одного раза не видел его на своем занятии. Староста, где… Алелекэ Гырголгыргын? - спросил Иван Иванович, смотря в свой ноутбук.
        - Иван Иванович, теперь понятно, почему у некоторых коренных жителей Севера и Востока русские имена и фамилии? Русские сломали бы свой язык, произнося собственные имена малых народов Севера, - ответила смуглолицая староста.
        - Умница, Резеда, - похвалил старосту Василий, - мы, азиаты, с детства академики. И почему?
        - Почему? – переспросил Матвей, поправляя на носу очки.
        - Потому что суровая жизнь научила. Думать не будешь – замерзнешь, совсем мертвый будешь.
        - Алелекэ сказал, что «однако, пасти оленей нужно», - пояснила староста.
        - Серьезно? Мне кажется, Резеда, его выгораживает?
        - Нет, нет, - хором заговорила группа, - она никогда не врет.
        - Глас народа - глас божий! Раз так, то ладно. Но я не верю в народные пословицы – ответил лектор и посмотрел на Власова.
        Тот встал и уклончиво ответил: «Там, в Ташкенте, где я родился, у меня не сложилось с образованием, и я приехал сюда.
        - Вы согласны с тем, что я преподаю философию для вас?
        - Для меня?
        - У вас так же преподают философию?
        - Откуда я знаю. В школе не учат философию. Высшее же образование я получаю здесь.
        - Ну, хорошо, Сергей, можно учить философию?
        - Учить то можно, выучить нельзя.
        - Ай, молодец, - похвалил «узбека» сосед-грузин, Шота.
        - Это личное наблюдение или Шота подсказал?
        - Вах, слушай, почему Шота подсказал? Чуть что, так сразу Шота.
        - Слушайте, - сделал замечание лектор.
        - Эй, я плохо русский знаю.
        - Я так думаю, полагаясь на свой личный опыт знакомства с философией на факультете, - объяснил Сергей.
        - Да, с этим выводом можно поздравить факультет.   
        - Не все думают, как вы, - сообщила красивая белокурая девушка.
        - И как вы думаете, Елена?
        - Философию бесполезно учить. С ней следует познакомиться и завести хорошие отношения.
        - И полюбить?
        - Как можно любить любовь? Получается какая-то спекулятивная любовь.
        - Спекуляция имеет отношение к философии?
        - Она имеет отношение к философии Гегеля.
        - Я так понимаю, что вас учили до меня философии по алфавитному указателю.
        - Мы сами с усами, - заметил долговязый Борис с камчатки.
        - Особенно, если судить по вашим пышным усам, - нашелся что сказать Иван Иванович под одобрительный смех студентов.
        - И все же, Иван Иванович, - настаивала на своем Елена Прекрасная, - имейте ввиду, что важна сама по себе философия как общее дело, а не тот, кто лично ей занимается. Как сказал же «ваш» Гегель: «Я ищу не свое, а всеобщее». Для ученого важен сам предмет, предмет в нем, а не он в предмете. Тогда бы не начинали все науки обучение с их предмета. Предметом же философии как общей науки является всеобщее.
        - Узнаю в вашем заявлении нотки голоса Льва Тихоновича, моего приятеля. Небось, он читал у вас на первом курсе «Введение в специальность»?
         - Его, его, - подтвердил предположение преподавателя Матвей. – Скажите, как нам относиться к тому, что говорят ваши коллеги о философии?
        - Как вам заблагорассудится. Я не имею к ним никакого отношения в смысле философии. Да, есть, помимо философии для публики, для широкого круга учеников, читателей, еще философия для себя как члена философского клуба, философского общества. Это академическая, корпоративная философия – философия для узкого круга посвященных. Ведь этих доморощенных, университетских или академических философов можно представить в виде «тайного общества», входным билетом в которое может служить нечто символическое, тот же диплом кандидата или, бери выше, доктора наук, онтологии, теологии или этики какого-нибудь престижного университета. Стоит ли лес городить ради этого сомнительного признания?
        Скажу вам откровенно, мне наплевать на такую философию. Я занимаюсь философией из личных побуждений, а не ради того, чтобы принадлежать к обществу властителей дум культурного общества, интеллигенции, ученого сословия, или, того горше, власти, народа, или еще, «черт знает», кого.
        Что же является предметом моей философии? То, что доступно только моей мысли или мысли таких же субъектов, как я. Если это всеобщее, ну, ладно, - пускай всеобщее. Жертвовать своим «я» не собираюсь ради неведомого, абстрактного всеобщего. «Почему»? - вы спросите. Я отвечу: «Потому что я уже пожертвовал самим собой ради Я. Оно и есть то всеобщее, которое есть в каждом, который пробудился. «Я» каждого, контактируя с «я» другого, связывается с Я всех. Оно может общаться как через самого себя, та и через другого. Посредником здесь выступает тоже самое Я, но не такое же «я».
        - Зачем же вы тогда преподаете, если можете общаться с Я без постороннего? – спросила Елена с претензией.
        - Чтобы заниматься публично философией. Мне жалко времени на одних людей. Вот я и разбавляю их философией.
        - Иван Иванович, прошу прощения за грубое слово, но вы в таком случае настоящий наркоман мысли. Как же это безмерное увлечение мышлением может сочетаться с древним изречением мудреца: «Соблюдай меру во всем»? Разум есть мера. Неужели вы безумны?
        - Да, вы правы, на философию слетаются и сумасшедшие, как мухи на дерьмо. Не мне судить, кто я. Со стороны виднее. Впрочем, меня часто заносит в сторону, поэтому я, наверное, чувствую себя посторонним, часто трансцендирую к царству идей. Про меру скажу: не у всех одна мера. Доказательство тому - чистая эмпирия: «Что для русского хорошо, то для немца смерть». 
        - Иван Иванович, ваше сравнение с «гавном», мягко говоря, неудачно. По вашему мнению, выходит, что мы обучаемся на дерьмовом факультете, - невозмутимо возразил молчавший дотоле Александр, который слыл на курсе знатоком.
        - У меня не мнение, а суждение. Это вы, Александр, назвали факультет «дерьмовым». Я говорил о том, что к философии тянутся не только разумные люди, но их прямая противоположность, доказывая тем самым, что противоположности совпадают или обращаются в нонсенс. Иначе, как объяснить тот факт, что Нише стал безумным.
        В университете вы можете учиться философии. Для этого есть другие преподаватели – учителя философии, к которым относятся упомянутые ученые философы, которых тоже в свое время научили так называемой «философии общего дела» или «теории всего» и всему прочему в том же самом духе.  Но у меня можно учиться по философии, философски, то есть, философски относиться к самому учению. Этому я специально не учу, но вы у меня этому можете сами научиться, если будете делать то же самое, но не так, как я, а как получится у вас самих.
        - Вы не расскажите, каким образом научились своей философии? – спросил вдруг его читавший книгу инвалид детства Владимир, передвигавшийся на костылях.
        - Как не рассказать?! Конечно, расскажу. Я каждое занятие рассказываю это. Мы занимаемся с вами философией образования, вроде романиста, пишущего роман воспитания. Как образовать из себя мыслящего человека. Вот та цель, которую я ставлю перед самим собой, когда иду к вам, как в цирк, где сражаюсь с человеческим невежеством и школьными предрассудками, вроде того же гладиатора.
        Вы уже приходите испорченными из школы в университет дежурными экзаменационными вопросами. Я помню себя абитуриентом, поступающим на исторический факультет Томского университета. Как вспомню, так вздрогну. Вспомню не экзаменаторов, которые прямо скучали на экзамене, выслушивая претендентов на место студента. Мне уже тогда была противна сама система отбора учащихся, еще в средней школе. Но особенно были противны те абитуриенты, которые приняли навязанные им правила педагогической игры в «Хочу все знать» по предмету. Как они, несчастные, горячо спорили друг с другом по любому «историческому чиху» относительно того, кто об этом чихе знает больше других. Наверное, таким и должен быть историк-специалист. Не приведи господь!
         Но вас мне еще больше жалко! Всего скорее, я не смог бы, вообще, учиться в современной школе, в том числе и высшей.
        - Из-за чего? – спросила с удивлением староста группы.
        - Из-за вашей проклятой информации. Я еще в школе невзлюбил час политинформации.
        - И чем вам не нравилась политическая информация в школе? Она же расширяет сознание человека как гражданина, - возразил студент, все время лекции не выпускавший свой гаджет из рук.
        - Я и не думал, что вы, Никита, слушаете нас, играя своим мобильником.
        - Во-первых я не играю, а собираю информацию по теме вашей лекции и по вашей беседе, которая вызывает у меня сомнение в том, что она связана с тем, чему вы должны нас научить. Во-вторых, что за вульгарное слово «мобильник». Говорите лучше уж гаджет. Кстати, он есть у вас?
        - У меня есть мобильник, но я больше времени провожу за ноутбуком, потому что на нем мне легче писать, точнее, набирать текст на клавиатуре, чем на телефоне, который предназначен для разговора. Это, во-первых. Во-вторых, откуда вы знаете, как я должен вас учить?
        - Из силлабуса по предмету, с которым вы должны знакомить нас на каждом занятии.
        - В силлабусе записана только информация по предмету, а не сам предмет, в данном случае философия. С ней, с этой информацией, вы можете познакомиться сами перед занятием. Силлабус только вводит в предмет. Он является указателем по курсу, куда идти. Но как идти, решаем мы сами в зависимости от вашего состояния сознания. Настроены ли вы на мышление зависит от настоящего момента. Моя задача заключается в том, чтобы задать тон вашем умонастроению, направлять ваш ум на предмет на каждом шагу представления, сделать вашу интенцию осмысленной. Всю эту последовательность актов вашей мысли нельзя задать готовым программным алгоритмом, иначе вы не научитесь самостоятельно мыслить, но будете лишь механически вычислять по абстрактной схеме то, что имеется в вашей базе данных, по которой элементарный преподаватель вас тестирует.
        В итоге многие учителя философии не мыслят с вами на языке, а считают, что думают, делясь с вами информацией по философии. Они учат вас не думать, а думают за вас. Это в лучшем случае.  В худшем же только информируют вас, формируя у вас компетенции, как правильно, грамотно составить запрос, чтобы получить готовый ответ. Какое отношение такое занятие имеет к мысли, к поиску пути в царство идей?
        - Зачем нам отвлекаться от земных дел и витать в облаках? – надменно спросил Игнат. – Мы - конченные идеалисты, что ли?
        - Не зачем, если вы понимаете жизнь как борьбу за ресурсы, конкуренцию друг с другом. Она вам не поможет, но, напротив, помешает в этом.
       Если вы серьезно меня спрашиваете о том, как научиться думать, то я могу сказать только то, что думайте таким образом, чтобы мысль стала образом вашей жизни. Думайте не так, как живете, а живите так, как думаете. И тогда жизнь подскажет, покажет вам, что вы ошиблись в мысли. Это вы поймете на собственной шкуре. Такое понимание поможет вам сформулировать закон мышления на вашем собственном опыте.
        - То есть, ваша позиция ближе позиции критического рационалиста, фальсифицирующего результаты собственного опыта?
        - Да, мы учимся на своих ошибках, на ошибках собственной истории жизни, как правильно думать. В этом можно согласиться с Поппером, но только не в том, что не бывает собственно философских проблем, помимо научных. Если только не оговориться, что в философии все решают не проблемы познания, а тайны мысли, на которые они нацелены. Что является тайной для мысли? Конечно, истина. Каким образом она может стать доступной в мысли? Мысленным, смысловым. Каким способом это можно понять? Диалектическим, открывая то, что есть закрытое. Диалектика, работающая на противоречии, проявляется в том, что нечто закрывается самим открытым, им прикрывается, заслоняется, затемняется, ослепляя светом открытия. Как только умеришь стремление к открытию, исчезнет и сокрытое, оставив тебя с несокрытым.
         - Иван Иванович, вы ушли от темы разговора в сторону отвлеченных спекуляций относительно диалектики. Для меня же интересно сущее, - призвал Никита к ответу учителя. – Например, среди моих товарищей наметилось трение по национальному вопросу. Как нам поступать в таком случае?
        - Следует поступать так, как велит, вернее, советует разум.  В общем, нужно соблюдать нейтралитет. Ни в коем случае нельзя переделывать людей просто потому, что не получится это сделать, а если получится, то прямо наоборот. Потом поминай, как звали. Пускай они сами приспосабливаются, если мы нужны им. Если они нужны нам, то нам придет приноровиться к ним.
        Возьмите тех же самых «украинцев». Почему их так зовут? Потому что они находятся на краю чужой территории. Неужели в Европе они будут своими? Конечно, как у нас, на Востоке, они были западным краем, так на Западе они будут то же краем, только восточным. Западу они нужны только как материал, как плацдарм продвижения на Восток, к нам, к нашим дешевым ресурсам. В случае их победы ресурсы России станут бесплатными для Запада, да еще коллективный Запад выйдет на границу по суше со своим глобальным врагом – Китаем.
         Наивные, прямодушные люди верят всяким буржуазным хитростям, вроде лозунга: «Свобода, равенство, братство». Какая может быть свобода в человеческих отношениях, если один человек эксплуатирует другого? По этой же причине откуда возьмется реальное социальное равенство, если в самой природе человека, как и во всей природе, царит неравенство. Неравенство является движущей силой развития общества. Это неравенство при относительной личной свободе от людей, а не для людей является конкуренцией между ними, делаю их зависимыми не от труда, который объединяет, а от продукта труда, капитала как символа порабощения людей вещами, которое разделяет людей, точнее, разделяет в них то, что есть их единство, сущность, - человечность.
        Итогом так называемого «социального прогресса» становится тотальное отчуждение человека от другого человека и от себя как человека. Такой, с позволения сказать, «социальный прогресс» оборачивается расчеловечиванием нас самих в вещь. Формально, на словах мы, бедные и богатые, русские и не русские – братья, а реально вещи, которые используют, эксплуатируют ради извлечения и функционирования информации, сделанной капиталом. То есть, к людям и к самим себе мы относимся как к вещам, а к вещам - как к людям. Люди превращаются в информационные машины, которые могут работать только на машинных алгоритмах.
        Зачем тогда вам, чтобы быть компетентными, то есть, информированными, сведущими, - а именно компетенция стала целью вашего обучения, -  мысль? Если прежде, все же, информация как сведение, сообщение факта была средством преумножения, накопления знания, то ныне она сама стала целью школьного познания. Знание играет роль средства фильтрации информации для потребителя, во-первых, одной информации, - все стало одним информационным ресурсом благодаря цифре. Начала исполняться мечта идиота Пифагора сделать вещи числам подобными. Во-вторых, только той информации, которая требуется для развития капитала, а не человека или человека как капитала – вещи вещей.
        Повторю: сбылась мечта идиота – капиталиста превратить самого себя в капитал, что логично, раз его целью является делать деньги из всего, в том числе и того, что является не вполне материальным, - из информации в формате числа, элементарного бинарного кода: «1/0», что легко перевести словами «да/нет», «истинно/ложно». Но мысль человеческая сложнее. Она сложнее всех массивов данных. Однако зачем она человеку, если прогресс теперь понимается как оптимизация: «вложил меньше – получил больше», если он вынес свое сознание в мобильник, оставив себе только потребительские желания.
        Как только желание потребления будет распределено вне человека отпадет необходимость в симулировании себя человеком.      
        - Ну, вы и оптимист, - заметила Резеда.
        - Я оптимист, если пессимист – это тот, кто думает, что хуже больше не будет Я думаю, что будет еще хуже.
        - Вот вы, Иван Иванович, говорили о прямодушных людях на полтона ниже, чем говорят обычно. Их часто хвалят, - возразил Василий.
        - Прямодушный, прямой человек думает руками, делом. Он трудящийся. Собственно говоря, не он думает, а дело, труд думает им. Вот поэтому есть мир искусственных вещей, есть промышленная, техническая среда обитания человека. Но есть не только прямые, непосредственные люди. Они далеко не наивны. Их называют «остроумными людьми», острыми на язык.  Я называю их «хитрыми, изворотливыми людьми». Это и есть так называемые «интеллигенты». Во именно «так называемые», ибо они работают языком. Язык же доведет до Киева, до власти. Страшна власть языка над человеком, ибо он и есть общество, мир людей. В среде языка варится человек, работает его котелок. Люди языка находятся у власти. Если прямодушные, трудящиеся владеют природой вещей, то хитрые, остроумные владеют душами и умами трудящихся, заговаривая и отравляя их существование ядовитыми словами. Но почему сова являются ядовитыми, а не целебными? Потому что целеными слова становятся не тогда, когда ими думают, но тогда, когда их произносят, думая головой.
        - Как же быть с глупыми людьми? – напомнил Игнат Иван Ивановичу о существовании и таких людей. – Или это наивные люди? 
        - Нет. Ты прав в том, что есть еще одна категория людей. Это те, кто являются тупыми, ибо думают своим притупленным, задним местом, которым ерзают, суетятся, продолжая сидеть на одном и том же месте. Это не остроумные, а «хитрожопые люди». Их хитрость сродни животной хитрости, как лишнее напоминание нам, что человек произошел от обезьяны.
        - Если есть люди, которые думают руками, языком, задом, то есть ли люди, которые думают ногами? – спросил Шота.
        - Конечно, есть. Мы все прямоходящие. Это то, что нас объединяет. Вы мне напомнили о другой моей классификации или каталогизации, о которой будет не лишим сказать пару слов. Тот, кто думает головой является стратегом. Он думает о цели, осмысляет ее. Стратег работает над установкой, интенцией, точкой, углом зрения. Его позиция наиболее близка мыслителю. Тот, кто думает руками, тот думает о средствах, которые лежат под рукой. Он тактик, решающий задачи. Тот же, кто думает ногами, тот думает о пути, имея цель и средства. Это оперативник, исполнитель, который держит нос по ветру, попав в ситуацию. Важно не тупить в ней.
         - Иван Иванович, можно вопрос? – подал голос сгорбленный юноша, взглянув на которого учитель вспомнил загадку Чжуан цзы: «Чем горбатый юноша лучше стройного»? Ответ на него был такой: «Тем, что его не возьмут на войну и не убьют».
        - Конечно, можно.
        - Я вчера читал статью Розанова «Место христианства в культуре». Вы читали?
        - Может читал. Пожалуйста, Дмитрий, напомни ее содержание,- попросил Иван Иванович, вдруг вспомнив имя студента.
        - Автор сравнивает два склада ума арийский и семитский, или, как он пишет, семитический.
        - Да-да, я вспомнил. Спасибо, что напомнил. Так приятно бывает вспомнить то, что уже забыл. Но тема мне знакома. Это тема появилась еще середине XIX века у Хомякова Степана Трофимовича. Отметились в ней и Константин Леонтьев, и Владимир Соловьев, и Федор Достоевский, и Страхов, и Евгений Дюринг, и Ницше. И вот этот самый Василий Розанов. Что заинтересовало тебя в ней? 
        - У меня вызвало недоумение мысль о том, что Розанов так пишет о семитическом складе ума, что он начинает напоминать русский. Но русский культурный тип имеет отношение к арийскому типу как более общему. 
         - Ваша мысль навела меня на другую мысль о том, что различий больше между отдельными людьми, нежели между народами. Только различия в лицах, точнее, в личных, душевных особенностях менее понятные, чем в случае с душами народов как более общими. Ведь легче понимается общее, чем частное. В этой статье Василий Васильевич сравнивает арийский тип с семитским, выбирая в качестве критерия деления пары понятий: субъективное-объективное, внутреннее-внешнее. Уже общим местом стало считать арийское мировоззрение космоцентричным, а семитское и еврейское – богоцентричным. Куда же отнести русское мировоззрение. Этнически русские относятся, если так можно выразиться, к ариям. Правда, некоторые доморощенные арийцы полагают, что это арии имеют отношение к русским. Религиозно же они уже ориентированы не на космос, как греки, а на бога в душе. Правда, те же греки, например, Сократ, которого трудно заподозрить в семитском происхождении, говорит у Платона как природного грека, что прислушивается к своему демону, разговаривает с ним. Или возьми йогов и Будду с соучениками. Они, что, тоже ориентировались на космос, что ли? Тот же Будда со слов своих учеников утверждал пустотность мира. Хотя на Востоке издревле популярна идея о космической эволюции, в которую вовлечены боги, люди, звери, цветы, минералы, планеты, светила и т.п. Сам черт ногу сломит в этой культовой и культурной каше.
        Думаю, такое противопоставление, чую, попахивает скрытой идеологичностью. Но там, где есть идеология, нет настоящей мысли. Есть ее имитацию. Это в лучшем случае. Хуже, если есть симуляция мысли. У Розанова – это имитация. У нас же симуляция того, что уже стало идеологическим анахронизмом.
        Культурологическое различие касается культурных людей, которые живут не умом, а пользуются им для выживания среди таких же существ с вторичными признаками интеллекта, сформированного путем подражания. Об этом подражание говорил еще Аристотель как о пойетическом или риторическом занятии, на что обращает внимание Розанов. Только это занятие не арийское только, но и семитское, и всякое другое.
        Мыслители же, вообще, не подлежат таким различениям, ибо обитают среди нас, вас так, как обитало Слово, Логос. Иисус - это преувеличенное верой разумное лицо. Они не от мира чего и не от души чего лица. У них нет внутренней жизни, ибо она вся на виду.
        То, что тот же Сократ застывал в созерцании, было подвижным покоем. Не он двигался в мысли, а мысль двигала им по направлению к идее. Но это не то же самое, что покоящееся движение помада, который покоится, сидит на лошади, движущейся в пространстве. Сократ не был бродячим философом, вроде Диогена или своего ученика Антисфена, как уверяют нас в этом доксографы и школьные учителя (схоласты).
        Не был он и невозмутимый созерцателем, как эллинистические философы, которые думали на восточный манер для того, чтобы вовсе не думать. Они усиливает мысль, чтобы забить ей все другие так называемые "мысли или благоглупости, чтобы они не возмущали их. Именно такая медитация, размышление ради не размышления, которое его обессмысливает, обесценивает, опустошает,  приписывается Будде. Между тем он думает, чтобы думать так, как думает дума, мыслит мысль; что является "вывозом ума", как писал Платон.
        Между тем обязанности преподавателя философии, заставляют меня не выносить вам мозг тем чтобы думать думать, но, напротив, вправлять вам мозги, то есть, думать натуральным, естественным, а не сверхъестественным образом. Но только так и можно по настоящему думать, а не делать вид, что думаешь, или прикидывать, вычислять свой барыш. Думать по-человечески умеет лишь мыслитель. Остальные люди подражают ему в мысли или симулируют его.
        Ангелы же, как разумные существа разумеют, то есть, не думают, а прямо представляют то, что знают, в собственном виде, в идее. Для них естественно, так идеально, сверхъестественно знать.
        Для ангелов вещи невидимы, видимы только души и не прямо или зеркально (зеркально для мыслителя), сквозь стекло души.
        Я вот говорю и ловлю себя на мысли, что меня вдохновляет не чужая, а только моя мысль, ибо она является экзистенциальным событием моей жизни и лично мною переживается как  существом с разумной душой. Чужая мысль тогда схватываются мною, когда соглашается со мной.
        - Что это сейчас было? - спросил удивленный Никита. -
Это  и есть мышление про себя как мышление для всех?
        - Вроде того. Мысля в себе, ты мыслишь для мысли, что в редких случаях становится мышлением всех, кто думал, думает и будет думать.
        Но бывает и так, что мыслящий человек диктует мысли, как ей быть, загоняет ее в схему моноидеи или собственного эго, как это случилось с моим другом-единомышленником.
        Есть те, кто легко думает и легко выражается. Есть и те, кто легко думает, но тяжело выражает мысль. Как и есть те, кто тяжело думает, но легко выражается. И, наконец, есть те, кто тяжело думает и тяжело выражается. Главное – думать. Этого достаточно. Во всяком случае, для меня. Мысль есть трамплин для прыжка, езды в незнаемое. Так для меня. Для другого трамплином может служить нечто иное или некто другой.
        Философия есть своего рода интимное отношение между мыслью и идеей. Если философ как мыслитель акцентирует внимание на своей персоне, то она может стать таким предохранителем, презервативом, который воспрепятствует прямому, близкому контакту между ними. И вот тогда мысль станет явлением не идеи, а мыслителя- эгоцентрика. Такой личный характер она обрела у Ницше. В результате замыкания на себе мысли, которая перестала перебивать ценности, занявшись его самовосхвалением как философа грядущего, Ницше совершил неправильный вывих ума и стал сумасшедшим. От сумасшествия как обращения мысли против себя - прямая дорога до слабоумия. Напротив, Платон сделал правильный вывих ума. В итоге он вышел на царство идей. Все дело в том, что Ницше жил в эпоху культурного упадка, тогда как Платон существовал в эпоху подъема, греческого чуда. Поэтому Ницше сделал ставку на волю к жизни как волю к власти над ней, на интенсификацию жизни сообразно пословице: «У кого что болит, тот о том и говорит». Он говорил о творении из избытка, на утверждении самого утверждения, но был способен только на творчество из недостатка, на отрицании отрицания, что как раз ругал у других мыслителей, вроде Гегеля.
        С Платоном же случилась другая история.  Не все мыслители, как Платон обладали такой силой, нет, не мысли, но жизни. У него помимо мысли еще хватало силы на учительство и политику. Платон был царского рода. Его прадед – знаменитый афинский законодатель Солон - входил в плеяду в собрание семи греческих мудрецов.  Дядя являлся известным софистом абсолютной текучести Кратилом, который был одним из тридцати олигархов-тиранов Афин во время войны со Спартой. Участие Платона в политике свелось к советам тирану Сиракуз, как разумно управлять полисом. В своем седьмом письме он писал, чего стоит его мысль, если она не находит себя на практике. В результате его до сих пор считают утопистом. Почему? Потому что он так и не смог вразумить правителя полиса, несмотря на то, что трижды посещал с этой целью Сиракузы, сначала при Дионисии Старшем, потом при Дионисии Младшем и философе на троне Дионе, их родственнике. Хотя на самом еле Платон никогда не советовал правителям строить идеальное государство. Поэтому на самом деле он никогда не был утопистом. Он просто полагал, что для того, чтобы давать советы правителю, нужно уже иметь идеальный образ (икону или эйдос) правления, его понятие в своем сознании. Но это плохо кончилось для самого Платона, потому что в поздний период своего творчества он заменил философию идеологией, сам того не желая, стал властителем дум.
        Таким образом, дало о себе знать аристократическое происхождение Платона, которое явилось причиной его идеализма. Оно и понятно: быть лучшим – значит быть в превосходной степени. Однако, кто хорошо начинает – основывает идеализм, тот часто плохо заканчивает – безуспешно пытается материализовать идею, занимается уже не философией, а идеологией.
        Нам, ребята, важно понять, что жизнь есть путь по направлению к цели. Цель нашего движения-  это то, что случится, что будет? Это станет известно только в конце пути. Об этом знает только бог. Если бы мы знали это заранее, то не дошли бы, остановившись посреди пути. Почему?
        - Зачем идти, если впереди тебя ждет смерть. Никому не хочется умирать, - сказала Лена.
        - Но остановка тогда имеет смысл, когда является началом нового движения. Движение – жизнь. То, что было до нас, есть начало нас, то что будет после нас, есть продолжение нас. Нам следует быть составной частью движения. Никто не сделает это за нас. Так часть становится целым. Она настоящая. На настоящем держится вечность как вязь, связь времен прошлого и будущего, того, что было до нас, и того, что будет после.
        - Тогда настоящее и есть остановка в пути, фиксация, регистрация, определение времени. Можно ускориться и уплотнится, соберется время. Можно замедлить движение и время рассеется по пути. Но оно больше не вернется назад иначе, как только в памяти. Память – это то, что не прошло осталось с нами. Что осталось с нами?
        - Мы сами, - ответил Володя.
        - Верно, мы как Я и есть память себя, сущего. Она есть наше существование в мысли. Помнишь ли ты себя? Если нет, то тебя уже нет, а есть другой, не ты.
        - Но может быть другой есть в проекте, в замысле? – предположил и предложил Сергей.
        - В вечности, в идее, до времени как возможность? – спросил Иван Иванович.
        - Ну да…
        - Следовательно, если есть память, прошлое в настоящем, то может быть фантазия в нем как будущее. Воображай, входи в образ! Твори! – воскликнул учитель. – «Жизнь коротка, искусство вечно». В творении как образе рождения живет человек. Так он продолжается на своем месте во времени, в настоящем. Поэтому живи сейчас. Воображение есть в настоящем. В нем, в игре воображения, присутствует идеал. Его материализация не идеальна. Вместо него появляется лишь его подобие. Но оно уже реально, конечно, во времени, на время, не на вечность. Временно уподобление, подражание. Настоящее подражательно. Оно есть имитация вечности в образе. Без образа, без подобия оно есть симуляция как подобие не того, что есть, а того, чего нет, но только кажется.
       Кажется не подобие идеала, а подобие подобия. Это пародия на идеал. Так является его подмена, фальшивка, софизм как подмена, симуляция мысли. Ведь мысль принадлежит бытию, а мнение как то, что мнится, - не-бытию. В нем как в явлении не-бытие есть. Но оно есть как видение, не ведание. Не зря отцы-мудрецы предупреждали об опасности представления идеала. В нем представляется не сам идеал, а представление. Это не презент, не презентация, а репрезентация, наглядным образом которой являешься ты сам, представляющий, любующийся на себя собой. Репрезентация уже вторична, она третична как символ, ибо вторично естество как подобие сверхъестественного, чудесного. Чудесна свобода. Она необходима при подражании как умение повторяться без повторения. Эпигон должен понимать свою вторичность, иначе он будет симулянтом, плагиатором. В плагиате появляется навык, автоматизм повторения. Подмена, обман подкрепляет память. Люди врут, чтобы не забыть. Что не забыть?
        - Что они врут, - ответил Игнат, - иначе уже обманут их.
        - Значит, люди обманывают других, чтобы не обманули их?
        - Естественно.
        - Выходит, люди врут из страха быть обманутыми? Бесстрашные говорят правду?
        - Правду говорят дураки, которым нечего скрывать. Они пустые, - умозаключил Никита.
        - То же мне нашелся шуньявадин, - заметил Матвей.
        - Кто-кто?
        - Не парься, уже проехали, - утешил Шота.
        - Дураки не пустые, они набиты глупостью, которой сбивают с толку тех, кто еще не определился в истине. 
        Лекция уже закончилась, но они продолжали говорить, пока студенты другой группы бесцеремонно не попросили их освободить помещение.

 

Глава вторая. В парке
        Лишь в парке, по соседству с университетом, Иван Иванович отошел от лекции, сидя в одиночестве на скамейке. В парке было тепло и уютно, как дома. Цвела вишня, груша и яблоня. Пахло свежей сиренью. Пели птички и жужжали пчелы, собирая нектар со цветов. Солнце лизало своим мягким языком плешь на шевелюре нашего героя. Все располагало к отдохновению.
        - Ну, что я плел, - клял он себя. – Нет, это была не лекция, а, видимо, спиритический сеанс вызывания духа философии на головы несчастных студентов.
        Вот тут-то и нужно будет тебе, незадачливый автор, скажет догадливый читатель, заставить героя встретиться воочию с той, кого он силился вызвать из мира теней. Но всему свое время. Пока же предоставим герою право реабилитировать себя.
        - Ну, что я ругаю себя. Это обычная лекция, которую я должен был уже давно забыть, как страшный сон при свете дня. Нет же, - эк, меня разобрало. Смех, да и только. Ничего, еще надумаем. Серьезно!
        И тут на него что-то упало и отвлекло на время от глупых мыслей, которые обычно приходят в опустошенную голову. То, что упало ему прямо на голову, было майским жуком. Он слетел с его убеленной сединой шевелюры и сел рядом на свободное место.
        - Вас, да, уж, что-то беспокоит? – невозмутимо прожужжал жук.
        - Что? – молвил Иван Иванович, обомлев от неожиданности вопроса.
        -  Я говорю вам человеческим голосом о том, что вас что-то беспокоит. Неужели не понятно? – спросил жук и пошевелил усиками.
        Он вдруг представился Ивану Ивановичу огромных размеров, так что ему стало страшно неловко и возникло дикое желание сбежать из парка, прибежать домой и спрятаться под кроватью, ожидая за собой погоню. Вот он лежит под кроватью в пыли, силясь не чихнуть, а жук, перебирая и гулко стуча гигантскими лапами по полу, кружит по комнате, страшно жужжит и шелестит своими прозрачными крыльями, риподняв надкрылья.   
        - Не волнуйтесь так сильно, я не доставлю вам неприятностей. Не думал я, не гадал, что вы такой фантазер. Я обычный майский жук. Зовут меня «Май Жукович». Я кажусь вам таким большим, потому что живу у вас в голове, - стал утешать нашего героя необычный собеседник.
        - Меня беспокоите вы! Как можно вам обращаться ко мне человеческим голосом? Вы совсем не бережете мою нервную систему, - стал жаловаться Иван Иванович на Мая Жуковича самому Маю Жуковичу.
         Не думайте, недоверчивый читатель, что Иван Иванович и бровью не повел от того, что стал свидетелем и даже участником такого необычного явления, феномена природы, да, просто, я скажу вам, чуда, как говорящий жук. Это вам не цирк, и даже не компьютерная анимация, а самая настоящая правда. Была ли она реальной правдой или правдой глубин сознания философа, в которых скрывается еще не та чертовщина, история умалчивает, предоставляя возможность догадаться об этом самому читателю. Но не столь удивительно само событие, необычный случай, как его предвосхищение. Во почему Иван Иванович вспомнил о себе, о своем душевном здоровье. Он подумал о том, не нашло ли на него затмение, не повредился ли он в уме от избытка мысли? Но нет, все было обычно, даже жук, неподвижно сидящий на одной из облезлых, когда-то зеленых плашек скамейки.
        - Вот видите, все в порядке, - стал уговаривать его Май Жукович.               
        - Да, все в порядке, кроме мое головы, - обреченно сказал упавшим голосом Иван Иванович, и понуро опустил свою голову.
        - Не печальтесь вы так, Иван Иванович. Хотите я вам расскажу сказку, чтобы вам стало весело?
        - Я и так чувствую себя, как в сказке, в тридевятом царстве, тридесятом государстве. Ни в сказке сказать, ни пером описать, как я весел. Только не пляшу от такого счастья.
        Вам делать нечего, как мне сказки рассказывать?
        - Вот именно: нечего! Слушайте и мотайте на свой ус.
        - Я уже вижу, как вы сами намотали себе на усы, - сказал наш герой, показывая указательным пальцем на шевелящиеся усы жука.
        - Жили-были жук со своей жучихой, - начал свою сказку жук. – И был у них работник по имени «Жуван». Работник как работник. Но было в нем что-то особенное, я сказал бы, героическое. И не знали они, что с ним делать. Что делать с героем? Вот вы, Иван Иванович, герой? 
        - Нет, конечно, - коротко ответил философ.
        - И почему?
        - Как это почему? Ну, потому что не герой.
        - Значит, вы знаете, кто такой герой, раз отличаете себя. Кто это?
        - Вы меня спрашиваете, как человека, вообще, или, как философа?
        - Есть разница?
        - Конечно. Тем более, вы, Май Жукович, рассказываете сказку про жуков. Тогда и герой у вас получается жукообразный. Я ведь не жук и как мне понять ваш жучиный героизм.
        - Логично, Иван Иванович, - сказал Май Жукович и подал свою переднюю конечность для пожатия.
        Иван Иванович с опаской протянул свою руку и тут же узнал, каким крепким и цепким может быть пожатие жука.
        - Теперь вам все понятно?
        - Теперь, да.
        - Знаете, Иван Иванович. если существа не понимают на словах, то до них доходит через пожатие, осязание, ощущение, чувственное прикосновение. Мы, жуки, контактируем с миром на ощупь. Но я особенный жук, так сказать, человекообразный. Мне понятен ваш язык. Поэтому смело говорите, как вы в качестве уже философа понимаете сущность и природу героя.
        - Но это долгий разговор.
        - Вы куда-то спешите?
        - Нет, совсем нет.
        - И это было бы странно, ведь мы с вами стали участниками эпохального события первого разумного контакта человека и жука. Вы счастливы, что в моем, так сказать, лице, встретили другое разумное существо, которое хочет понять вас, а не скушать? Я, например, бесконечно рад, - признался Май Жукович и радостно зажужжал и захлопал крыльями.
        - Ну, конечно, я сильно рад, - стал уверять его Иван Иванович, но почувствовал, что это получается у него не очень убедительно и поэтому сразу перешел к делу. – По-моему, сущность героя заключается в его любви к року, как говорили римляне, в “amor fati”. Судьба ведет героя. Это надо понимать так: он идет навстречу своей судьбе. Все прочие пытаются избежать встречи с судьбой, бегают от нее. Человек встречается со своей судьбой в опасной, пограничной ситуации, в которой узнает себя, узнает на что способен. Это рискованно оказаться в опасной ситуации не готовым к ней. Поэтому судьба выбирает именно его. Тем, что судьба выбирает его, она ему помогает, делает его настоящим героем. Он ее любимчик, баловень судьбы. Он может. Нет, он уже есть, он предопределен быть героем. Это его природа, врожденный аристократизм. Он лучший. Другие может хороши, но он лучший, отличник. Таковы и гении, и святые, и пророки, провидцы, мудрецы. Возьмите гения. Судьба, как говорили древние, или бог, как говорим мы, дала ему дар творения дала даром, сделала его гением. Не он сделал себя, не заслужил, а уродился, но в чем-то одном: природа скупа на дары и бог один, един. В единстве с богом, о своей природе гений есть гений. Поэтому он творит само собой, без лишних усилий утверждается в своем гениально утверждении. Да, в жизни, в быту он может быть ничтожеством, рогатым мужем. Вспомните Александра Сергеевича: «Пока не требует поэта
 К священной жертве Аполлон,
 В заботах суетного света
 Он малодушно погружен;
 Молчит его святая лира;
 Душа вкушает хладный сон,
 И меж детей ничтожных мира,
 Быть может, всех ничтожней он.
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел».
        Или его же строки из «Онегина»: «Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот меж людей». 
        Это мы, бездарные, «все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем, слава богу,
У нас немудрено блеснуть».
        Мы бегаем от судьбы, а не она от нас, потому что обделены ее вниманием, тщимся сами, предпринимаем поистине героические усилия, сделать нечто, но, естественно, проигрываем, бьем мимо цели и попадаем в себя. Единственно, что мы можем, так это быть самими собой. Но и это не мало. Может быть, важнее всего.
        Нет, Ницше прав. Есть сильные люди, в ком есть воля к власти, к творчеству. Им, сильным людям, позволено самим провидением творить, само-утверждаться, утверждать свой дар как утверждение, простукивать былые ценности «молоточком судьбы», их уценивать и переоценивать, утверждать новые, невзирая на мольбы и просьбы ничтожных, бездарных людей, не считаясь с ними и н спрашивая на то у них, несчастных и проклятых судьбой, соизволения. Они, мыслители, властители дум.
        - Эк, батенька, вас занесло, - заметил Май Жукович. – Я так далеко и высоко и не летал.
        - Я тоже. Слушайте, дорогой Май Жукович. Я скажу одну умную мысль, только вы не обижайтесь.
        - Договорились.
        - Это мысль не моя, а Гегеля. Собственно говоря, это не мысль, а его идея о том, что люди творят от нехватки, из недостатка, из отрицания. Они отрицают отрицание и так утверждаются. Ницше с ним не согласен. Это удел бездарей. Даровитые, сильные, здоровые люди творят не из недостатка, а, напротив, из достатка, изобилия, из того, чем одарила их природа, судьба. Вот эта предопределенность в его высказывании беспокоит меня не своей несправедливостью, тем, что есть сущее неравенство и потому следует быть должному равенству, а тем, что она является противоречивой. Он сам противоречит себе, когда утверждает, что гений творит без усилия. Не творится ли оно само собой, его гением, духом, даром, а не им? Да, какая тогда разница кем именно? Главное, творится. Но где в таком случае сам человек лично, кто он?
        И тут не лишне вспомнить Льва Толстого, сцену из его «Войны и мира», где Николай Ростов, не гений, но добрый малый, любимец семейства Ростовых, к кому благоволит сам автор, его создатель, проигрывает в карты баловню судьбы Долохову. Проигрывает десятки тысяч рублей и, будучи не в силах отыграться, уже подумывает о том, чтобы пустить себе пулю в лоб. Так ему стыдно перед своим батюшкой, у которого придется просить деньги за постыдную страсть к азартной игре. Не мог вовремя остановиться!  Долг превыше жизни. Так у военных, у господ-офицеров. Отдать карточный долг – это дело чести. Но почему? Вероятно, потому, что игра в карты, азартная игра – это образ, метафора, символ войны – дела воина. Война – то не мир, не жизнь, а смерть, игра со смертью. Дуэль с ней. Для Ростова Долохов герой. Он никогда не проигрывает. Идеал. Не на того поставил граф Толстой. Какое все же, это гусарское существо, ничтожество. Денис Давыдов, конечно, не Пушкин, но стишки писал. Не то Ростов. Да, и смелости ему следовало порядком занять у Давыдова.   
        - Что-то вы ушли в угоду роману Толстого в сторону от Ницше и Гегеля как героев вашей мысли.
        - Вы их читали?
        - Я слышал, как читала одна барышня вслух «Войну и мир» Толстого. Занятная, скажу вам, штука этот роман.
        - Одно дело, когда роман читает барышня, а другое дело – тот же Ницше.
        - Кстати, третьего дня я залетел в окно к академику, так тот читал со своим коллегой некоего Жана Валя. Они разбирали толкование этим Валем одного фрагмента из «Феноменологии духа» Гегеля. Пока я там летал, они упомянули еще одного толкователя, кажется, Кожева, его лекции по этой «Феноменологии».
        - Знаем, знаем.
        - Вы хотите что-то сказать?
        - Я вот подумал о том, что сложно пытаться понять француза, когда он комментирует немца. Причем, такого немца, который явно не является Гегелем в беллетристике. Это вам не писатель Шопенгауэр, а Гегель, который скучно пишет, как обычный немецкий профессор. Недаром Маркс называл его филистером, а Шопенгауэр обзывал пустомелей, плоским шарлатаном, чья философия изобретена для доходной мудрости кафедры, в которой нет мыслей, а есть одни слова. Для Шопенгауэра мысли – слова в том смысле, что они не мешают, но, напротив, помогают думать. Для Гегеля же мысли не слова, а они сами, мысли. Поэтому когда ты читаешь слишком красивые слова, они заслоняют собой умные мысли. И чем умнее мысли, тем должны быть проще слова. Речь же Гегеля, наоборот, как и Канта, - классиков немецкой мысли, за редким исключением, слишком сложная. Тем более трудно с ней работать не немцу, а французу Валю и еще труднее русскому мыслителю, вроде Кожева, объясняющего философию немца французам на французском языке. Про Хайдеггера я тут, вообще, не говорю. У наших комментаторов его трудов одно сочинительство.
        Вам было понятно что-либо из толкований академика и его ассистента?
        - Не понятно вовсе.
        - Я вас понимаю. Философский текст нужно читать полностью, от корки до корки в поисках ответа на вопрос о понимании. Он не живой философ, безответный. Слишком абстрактный. Чтобы его понять, надо самому думать, если не так, то тоже думать, думать не меньше Гегеля, иметь опыт мысли. Этот опыт понимания – есть опыт понятия.
        Тем более трудно читать философский текст на чужом языке тому, кто не только не имеет опыта мысли в понятии, но и плохо разбирается в чужом языке. Оно и понятно, если это не твой язык, то он чужой, а, значит, не до конца понятный. К слову сказать, можно замолвить слово и за Канта, и за Гегеля. Они не имели намерения быть непонятными. Не то современные мыслители, как Хайдеггер или Витгенштейн. Хайдеггер специально шифрует себя, свою мысль в языке, представляя его домом бытия, реальности, хранителем ключей к которому он, Хайдеггер, является. Он не пустит тебя и на порог дома, если ты не владеешь словом, не являешься магом. Маг мага ясно видит издалека. Мысль для него есть криптограмма, которая «по зубам» лишь посвященному в тайны бытия.
        Витгенштейн, тот, вообще, договаривается до того, что отнимает у мысли язык описания, рекомендуя мыслить молча. Следует не высказывать мысли, а делать. Что это означает, сам черт ногу сломит.
        Поэтому лучше читать тексты тех, кто думает на твоем родном языке, если ты сам не думаешь на своем языке, который строишь внутри родового языка, когда сам думаешь, а не за тебя думает тот же Гегель или Кант. Обыкновенно люди думают на своем языке так, как он позволяет им думать. Для них думать – значит говорить. Для мыслителя же говорить – значит думать, думать на своем личном языке, в чем отказывал всем Витгенштейн, но разрешал себе Хайдеггер. 
        Если Хайдеггер зубы заговаривает, то Витгенштейн «дает» по зубам так, что, думая, можно прикусить язык.
        Но как самому научиться думать. Есть старый, проверенный способ – найти учителя мысли. Так Платон нашел Сократа, вернее, Сократ нашел Платона, чтобы сделать его собой. Аристотель нашел Платона. Он в нем нашел друга, но не истину философии, которую сам создал для себя, оттолкнувшись от философии своего учителя. Кант же оттолкнулся от Вольфа как критик его догмы. Его примеру последовал Гегель и уже создал философию как систему. Трудно думать самому, не имея живого учителя. В таком случае процесс обучения может затянуться, пока ты не найдешь учителя в самом себе, как это случилось с Сократом, у которого учитель был не мыслителем, а ученым. Потом уже, когда он сам стал учителем не знания, а мысли, он пенял своему учителю, что тот искал на небе то, что можно найти на земле в самом себе.   
        - Зачем вы пишете, Иван Иванович?    
        - Я пишу затем, чтобы думать, а не думаю для того, чтобы писать, нравиться читателю. Я пишу, чтобы вычитывать мысли из слов. У меня нет других средств, кроме них, чтобы достать до царства идей. Я ищу не признания, а призвания. Я занимаюсь текстом не для возбуждения и заражения читателя, а для вразумления себя, чтобы через читателя воздействовать на писателя в себе и для себя.
        Повторю: меня интересует не признание, популярность, а экзистенциальное оправдание, мне важно, чтобы пройденный день имел смысл. Как без смысла жить? Разве есть смысл без мысли. Мысль же связана со словом. Слово – это прикрепленная к реальности мысль, которой и в которой я живу.
        Вот ты, Май Жукович, жужжишь. Как ты, жук, можешь жить без жужжания? Так и я, мыслящее существо,  не могу жить и дня без мысли.
        - Я никак не могу понять, что академик назвал «несчастным сознанием», которое, как он уверял нашел в тексте Валя.
        - И это не случайно потому, что главное сочинение Валя посвящено понятию "несчастное сознание", которое он нашел у Гегеля. Приведу такой пример для ясности. Возьмем талантливого поэта - поэта от бога. Ему достался талант даром, а он пропил его. Обыкновенная история, не менее обыкновенная, чем "Обыкновенная история" Ильи Гончарова, - история как романтик стал прагматиком. Кого судьба выбрала, того она и прибрала к рукам. Или ваш герой «Жуван». Он избранник судьбы. Она как его возносит, так и низвергает, обрекает на смерть как без вины виноватого. Противоречие заключается в том, что он герой не виноват, но несет за чужую вину ответственность. Осознание этой ситуация делает его «несчастным».
        В последнее время я сам стал чувствовать себя несчастным в том смысле, что с трудом переключаюсь с одного уровня сознания на другой. Я застреваю между ними, и у меня появляются признаки раздвоения сознания. Именно в этом, по Гегелю, заключается несчастье сознания. Это сознание верующего человека, который разрывается между небом и землей. Современная действительность требует от человека скорого переключения внимания. Если опуститься на дно сознания, туда, где теряются различия между внешним и внутренним, светлым и темным, субъективным и объективным, то быстрый подъем обратно на поверхность может, как при кессонной болезни, обернуться взрывом мозга, ментальным коллапсом. Так можно и с ума сойти. 
        Впрочем, что-то я совсем разговорился и, к сожалению, отвлек ваше внимание от рассказа о работнике «Жуване». Что с ним случилось?
        - Ах, да, за разговором с вами, я, было, забыл о несчастном герое моей сказки.
        - Почем несчастном?
        - Потому, что с ним случилась беда. Он так устал от работы, от которой, как у нас говорят, «дохнут даже пчелы», что бросил ее. Пришлось жуку и жучихе выгнать его из гнезда.
        - И чем заканчивается ваша сказка?
        - Пришлось жук и жучихе самим работать на себя.
        - И какой в сказке урок?
        - Соблюдай меру во всем, даже в том, что лучше всего у тебя получается. Вот вы, Иван Иванович, все думаете, и додумались до того, что, как сами признались, с трудом переключаете свое внимание с одного уровня, сознания, как я пониманию, с уровня самосознания как сознания себя, на другой уровень - уровень сознания того, где вы находитесь. Находитесь же вы в мире, а не в себе, не в своем сознании. Странные вы, люди, существа. Для всех существ мира, за исключением вас, нормально сознавать себя в мире. Для вас же нормально быть в себе. Если вы не в себе, а в другом, в мире, то вы считаете себя сознательно ненормальными, психически расстроенными. Такое ваше сознание в себе и есть, по-нашему, по мировому понятию, несчастное сознание.
        - Выходит, у вас существ с несчастным сознанием считают сумасшедшими?
        - Нет вы, Иван Иванович, неправильно выразились. Таких считают не сумасшедшими, а смирасшедшими.
        - И знаете, Май Жукович, в чем причина нашего разнословия?
        - Ну, и в чем?
        - В том, что у вас нет самосознания. Вы еще не выделились ни из мира, ни из жуков, ни из себя.
        - И, слава богу. Ведь се возвращается туда же, откуда вышло.
        Сказав это, жук басом зажужжал и, не простившись, вероятно, обидевшись, мигом слетел со скамейки и был таков.
        Иван Иванович с облегчением вздохнул и погрузился в тупое, восточное созерцание мира, не помня себя. Он смотрел тупо перед собой и никак не мог понять, где находится, - в себе или вне себя. Для того, чтобы знать, что ты находишься вне себя, самого себя следует держать в стороне от себя. Но чтобы понимать, что ты в себе, а не в другом, не в мире, следует отвлечься от всего, в том числе не только от того, что в нем, включая себя, но и от него самого, от этого, а не того мира. В результате получится полное опустошение сознания от самого сознания. И зачем? Затем, чтобы достичь самой истины положения. Но зачем тебе истина, такая истина, когда в ней ни тебя, ни «где» уже нет?
       И зачем только Бог явился людям в человеческом образе, в котором они увидели Сына Бога?  Затем, чтобы искупить их вину? Наказать не их, а Самого Себя? В этом заключается Его прощение?
        Иван Иванович вспомнил, как на днях читал Льва Шестова, его книгу «На весах Иова». Тот был верен своей моноидее борьбы со всем общим, с тем, что, как он говорит, «на языке школьной философии», зовется «сознанием вообще». Ему особенно понравилось сравнение Шестовым «подполья» Достоевского с платоновской «пещерой». Оказывается, в подполье живет не посторонний, а «человек вообще» как средняя величина от массы вполне довольных тем, чтобы быть, как «все». Быть как все – это быть бытовым человеком, быть человеком в быту. Человеку не нужно бытие, которое призывает его быть самим собой. Нет, человек хочет быть не в бытии, а в быту, в подполье, в пещере и не собой, а как все. Вот именно «как». Так и Бог зовет человека к себе, искупая за него грех «всемства», быть собой, каким создал тебя Господь. Но человек упирается во имя гармонизации со средой, оптимизируя себя до средней величины, оцифровываясь.
        Так в чем заключается вина человека? Не в том ли, что он приспосабливается к миру, стирая себя в ширпотребный порошок? Но тут же Иван Иванович охладил свой критический пафос, отдав себе отчет в том, что философское рассуждение способствует должному умонастроению. Настроиться же нужно было на то, почему христианам нужно, чтобы бог искупил их грех. На этот вопрос можно было попытаться ответить после выяснения того, в чем заключался этот грех?
        Это первородный грех Адама и Евы. Адам мог не грешить. Когда он смог грешить? Когда его соблазнила Ева, как говорится об этом в Библии. Чем она соблазнилась? Желанием нарушить запрет Бога сорвать плод не с древа жизни, а с древа познания добра и зла. Адам и Ева жили в земном раю, где нет смерти. Живым символом вечной жизни является древо не жизни и смерти, но только жизни. Жителям рая не надо выбирать, следует только слушать Творца, который выбрал, решил за Адама и Еву жить им тем, что сотворил их. Они же ослушались Бога и решили сами жить посредством выбора. Они сами додумались до выбора, до познания добра и зла, до различения добра и зла, до познания того, что они наги и отличаются друг от друга? Конечно, нет. И надоумил тот, кто в образе змея заполз к Еве в девственное, пустое, чистое как доска, древо жизни от ума сознание. Это был дьявол, которого накануне Бог проклял за то, что тот как ангел ослушался Его и не преклонил перед чудом Бога – Адамом – колени. Божественное чудо заключалось в том, что Бог не родил из Себя как Дух свое, духовное, идеальное, ангельское, нет, он сотворил не из Себя, идеального, а из иного, ничтожно материального, из праха мира человека. Это чудо. И вот Люцифер не возрадовался вместе с Богом такому чуду, не преклонил колени перед чудом творения. Почему? Потому что он един с Богом как дух, но не как творец. Он способен вдохновлять, но не творить материализовать идеальное, воплощать себя сам. Что он задумал тогда? Он решил стать соперником Бога в деле творения, настроив само творение, человека против Бога. Он вложил свое желание в виде слова в уста женщины.
        Таким образом началом человеческого ума стала не мудрость Бога, не Его Разум, Логос, но дьявольский обман, хитрость как подмена божественной Мудрости Софии. Соблазненная же дьяволом Ева соблазнила Адама нарушить запрет и сделать выбор. Чем же дьявол соблазнил человека? Тем, что они станут как боги. Вот именно «как». Адам и Ева не ведали еще того, что бог и как бог не есть одно и то же. В чем заключалась дьявольская хитрость? В обмане человека, что он не как бог. В том то и дело, что человек узнает, кто он, - есть как бог, - как только ослушается Бога. Так, обманом дьявол идеей вошел в человека и в нем уже сделал выбор - выбрал зло, лишил человека райского добра. Человек превратился в человека как того, кто уже не может не грешить. Дьявол добился своего, но только частично. Да, он научился, только не реально воплощаться, а иллюзорно перевоплощаться с помощью человека как творения во что угодно.
        В результате человек нашел себе место не в Боге, а в мире. Там в миру Бог простил человека, когда нашел в Себе новое место для человека. Этим местом человека в Боге стал Иисус, который «снял» первородный грех с человека своей жертвой, искупил его своей жертвенной любовью как милостью. Иисус искупил грех родовой, но не личный грех человека. Однако он показал, как бороться человеку с грехом. Бороться нужно с грехом с любовью. Как это сделать? Любить человека, а не сам грех.
        И тут Иван Иванович подумал о том, что без худа нет добра. И в грехе есть то, что можно облагородить. Это сила греха, его соблазн, интерес, любопытство. Как овладеть этой силой, чтобы она не владела тобой? Иначе, ты сам обманешь себя. Для этого требуется уже не хитрость, а разум как наивысший аффект, как любовь к нему. Такова диалектика жизни в миру. Да, отрицание, но отрицание отрицания без отрицания отрицающего.  Взять ту же идеологию. Да, она зло как власть дум над умами, а не над сердцами, чем занимается религия вместе с моралью, принося в жертву конкретного человека ради общего абстрактного блага. Но во власти мысли есть зерно добра. Это сама идея. Следует только изменить к ней отношение с потребительского на творческое, - не эксплуатировать ее, она ведь живая, идеальное существо, но быть вдохновленным ею. Не сами идеи властвуют над людьми, а мы делаем их такими, подменяя своими лживыми, иллюзорными представлениями. Тем самым мы идеализируем свои глупые желания, выдавая их за идеи. Это идеологический крест, который идеологи несут людям, чтобы на нем распять их. Религия – это иллюзия людей, идеология – это иллюзия для людей. 
        Если нет силы ума, то как бороться с силой желания? Для глупого и слабого человека остается единственная возможность в силе веры, которая может работать в условиях отсутствия мысли и знания. Но всякая односторонность имеет обязательную слабость в отсутствии другой, альтернативной стороны. Слабость разума, его беспробудный сон рождает чудовищ веры и морали. Во всем нужна мера, - и в них тоже. Иначе появляется хаос как последствие страха, внушаемого строгим порядком. Порядок должен быть, но мягким, умеренным, разумным, иначе можно получить прямо противоположное тому, что желают. Иван Иванович повторил опять: «Такова диалектика жизни в грехе». 
        Правда, не пропагандой, не мертвым словом, языковым штампом утверждается идея сначала в сознании, а потом в идейной жизни, не проповедью, но размышлением, живой мыслью.
        Но тут у него сильно затекла нога. Он еле встал на живой ноге и заскакал по аллее от скамейки прочь, на весу держа онемевшую, одеревеневшую ногу, которая медленно стала оживать, больно иголками покалывая его. Когда она совсем отошла, он попытался встать на нее и чуть не упал на землю, но острая боль в коленке удержала его в равновесном состоянии. Предательски покачиваясь, Иван Иванович вовремя схватился свободной рукой за удачно подвернувшуюся спинку следующей скамейки. Он осторожно присел на ее краешек, чуть-чуть отдышался и затем опять вернулся к прежней скамейки. Только теперь он привалился уже другим боком к спинке скамейки и задумался о себе, о своей жизни
        Какую собственно жизнь он вел? Да, это была педагогическая, школьная жизнь, как говорят ныне на англосаксонский лад, менторинг (mentoring) компетентного специалиста образования, так сказать, образник как антипод безобразника. Но это была жизнь на работе, сдобренная научной жизнью, как вишенкой на торте. При этом он считал себя не просто преподавателем, лучше сказать «учителем философии», но ученым-философом. Так называли преподавателей философии, которые занимались философией как наукой, во времена «доисторического материализма». Только наш герой вкладывал в это наименование ученого мужа другой смысл. Он понимал философию не как науку, но науку как философию: для него не мысль вела к знанию, но знание сводилось к мысли. То есть, он занимался познанием только для того, чтобы оно заставило его задуматься. Вот почему значительную часть своего времени он проводил в размышлениях, не только в транспорте, на улице, на природе, в гостях, дома, но и на рабочем месте. Реально у него не хватало времени не то, что на общественную и светскую, визитную, культурную, но и на личную жизнь, на развлечения.
        Иван Иванович вдруг подумал, является ли он тем, кем сознавал себя с раннего детства, кем помнил. Его ли эта память? Впрочем, разве это имеет значение для него, если  в его силах лишь полагать себя таким, каким он представляет себя. Но есть ли он такой в реальности? Кто его знает. У него нет полной уверенности в том, что это он. Он не мог сказать точно, сам ли думает или мысли думают им, за него, - настолько он устал от этих мыслей.
        Но как мысли могут думать за него? Об том думал Иван Иванович. Конечно, они субъективны, то есть, субъектны не сами по себе, а через принадлежность к нему как субъекту. В этом смысле мысли субстантивны: они есть то, чем он думает, сознает себя, сознает себя как Я. Или он чувствует себя? Ведь люди говорят о чувстве Я. Они спрашивают: «Как ты себя чувствуешь»?
         - Хорошо. Ну, ладно, хорошо. Действительно хорошо? Это чувствую я? Несомненно? Да, при условии, что нахожусь в сомнении. Значит, не безусловно. Видимо, кто-то, кого мы называем «Богом», не думает, не сомневается, что Он есть Я. Он знает себя таким и знает, ибо таким существует. То есть, его знание есть существование. В том смысле Он есть не просто сущее, а сверхсущее Я. Что дальше? Что такое чувство Я? Это мысленное состояние? Скорее всего, это прочувствованная мысль о самом себе. Прочувствованная в том смысле, что непосредственная, интуитивная мысль не как вывод из рассуждения, н как простая интуиция, как то, что человек не может не знать, если он человек, разумное существо.
        Короче говоря, это аксиома, постулат существования разумного субъекта. Может ли такой субъект, такое существо существовать без сознания самого себя? Почему не может? Может, но тогда оно будет просто существом, простым, а не разумным, существом. Или будет думать не о «я», о своем Я, о себе, а о чем-то или ком-то другом. Я будет иметь место, только не явно, а скрыто, подразумеваться, не являясь тога предметом мысли. Оно будет субъектно в том смысле, что будет не столько приписано мне, сколько я сам присвою его себе. Кто мне позволит это сделать? Бог как абсолютный субъект. Так Он есть субъект мысли, разумный субъект или субъект воли? В данном случае позволения Бог есть волевой субъект, который существует разумным образом, то есть, идеальным, духовным образом. Для него быть - значит волить, разуметь и чувствовать в значении милости, любви. Во всяком случае таков наш Бог в том смысле, что мы так думаем о нем, так хотим.
        Выходит, что, когда я волю, решаю, то имею в своем лице дело с волевым Я, когда думаю, то это Я является мыслящим, а когда люблю, то Оно становится чувствующим, любящим. Все эти Я есть одно Я или есть аспекты действия единого Я, как един и я сам в себе и для себя. Так, таким языком мысли можно понимать самого себя. В данном случае это язык русской философии, то есть, философии на русском языке. Эта философия может быть философией не только этнически русского, каким являюсь я, но любого другого пользователя русского языка, который через его использование приобщается к философии в русской среде, в «русском мире», если слово «мир» употреблять в значении места жизни с русскими людьми. Никаких собственно «русских» мыслей нет и не может быть, как не может быть немецких или греческих, или индийских мыслей. Есть русские, немецкие и прочие слова. Проблема понимания скрывается в словах, в неправильном их переводе с одного языка на другой. Но это проблема понимания слов.
        Другое дело, проблема понимания мыслей. Если они есть, то нет никакой проблемы. Но есть ли они у всех? Нет, если есть глупость. Многие люди именно ее принимают за мысль. Причем такие люди есть и среди тех, кого зовут «философами». И глупость нельзя сосчитать, настолько ее много, настолько она общая всем существам, имеющим вторичные признаки интеллекта. Первичные признаки интеллекта имеют идеи как идеальные существа. Мы, то есть те, кто имеет мысли, а не глупости, знаем, что они являются нам мыслями.
        Так думал наш герой. Думаешь ли ты, любознательный читатель, точно так же, я не знаю, но догадываюсь, что ты подозреваешь его, по меньшей мере, в берклианстве. Для того, чтобы сделать такой вывод, достаточно вспомнить курс философии, тот его раздел, в котором речь идет о том, что английский чудак Беркли утверждал, что быть – значит быть субъектом или объектом перцепции, представления. Представлять – это быть, существовать. Оно так в акте представления. Если все можно представить. То это все есть представление. Только Иванов поставил вместо представления мысль. Он все свел к мысли. И действительно, как он жил? Он жил, как если бы был идеальным, по крайнем мере, идейным существом. Но нужно, следует ли другим людям так жить? Конечно, нет. Мешал ли Иван Иванович, так живя, так существую, жить другим людям? Естественно, нет. Не хочешь так, умом, жить, не живи. Вот и весь сказ.
        Но смысл заключается в том, что в случае с Иваном Ивановичем, как и в случае с Джорджем Беркли, многие его собеседники начинали признавать в нем, мягко говоря, чудака. «Это почему»? – резонно спросит милостивый читатель. Да, просто потому, что средний человек живет не в мысли, а в массе себе подобных. В их жизни нет ничего такого, чего нет в жизни всех прочих. Вот такой жанр жизни. Скучно, господа. Так, что же глупо? Быть чудаком? Разумеется, речь идет н о том, что смысл жизни должен быть чудом. Впрочем, почему не о том? Как раз об этом. Без смысла, без мысли нет и чуда. Мысль есть чудо. Это чудо, когда она является такому существу, как человек. Явилось чудо существу, и оно стало человеком. Чудесно здесь то, что она думает, так и не став разумным существом. И считает себя человеком в качестве разумного существа. К несчастью или к счастью, она при всем своем размышлении, так и не может сознаться, хотя бы самой себе, что она все еще существо, правда, уже социальное, значит, не вполне…существо, а гоминид, человек.
        И все же я оптимист. Мы перешли свой природный Рубикон, но и не стали разумными существами. Мы – душевные существа. Но в этом положении мы раздвоены, мы счастливы и несчастливы в равной мере, если брать нас вместе как сообщество людей. В этом мире умные несчастны, а глупые счастливы тем, что не ведают того, что несчастны. Хитрые же счастливы несчастьем других. Поэтому мы не заинтересованы в том, чтобы быть умными, разумными. И все потому, что разум не стал для людей наивысшим аффектом. Он может стать таковым, когда мы научимся относиться к другим, как к самим себе. Это возможно, если и только если труд станет творческим и потребным человеку, что очень трудно, когда не из-под палки. Таков наш путь.
        Но вернемся к нашему герою, а то у него совсем затекла спина, которой он полулежал на жесткой скамейке. Он осторожно встал с нее с ломотой в спине. Разогнулся и почувствовал резкую боль в позвоночнике. «Все, - подумал Иван Иванович, - пора заниматься оздоровительной гимнастикой, вроде того жалкого пенсионера, что бегает на шведских палках без лыж! Неужели я тоже стал убогим? Но мне нет еще шестидесяти лет»!
        Уже подходя к своему дому, Иван Иванович признался себе в том, что жизнь в миру вполне может обойтись без отвлеченной мысли, но вот он как отвлеченный человек не может отвлечься от мира, не превратившись в беспомощного человека. Мир заслуживает к себе должного внимания, ибо Иван Иванович такой же материальный, как и сам мир. Да, он думает, но его дума появляется в мозгу Ивана Ивановича. Мозг материальный, а вот мысль не материальная. В каком смысле? И вот на этот вопрос он не мог дать точного и однозначного ответа. Однозначным он был бы только в том случае, если бы мысль была признана материальной.
        Так в каком смысле мысль идеальная? И вот здесь следовало развести в прямо противоположные стороны два плана мысли: субъективный и объективный. Объективно мысль реальна, то есть, своим содержанием она существует независимо от сознания мыслящего. Но формой своего представления, точнее, представленности она имеет субъективный характер, то есть, есть формально, идеально. И тут важно понять, материальна ли реальность мысли? Но можно ли сказать, что в этом контексте реальность эквивалентна материальности. Да, можно, если это мысль о материи. Но что такое материя? Это то, что существует объективно и является предметом понятия «материя». Однако объективно существует и то, что является не материальным, но, напротив, идеальным, например, дух.
        Как присутствует дух слове, в виде чего? Задав себе такой вопрос, Иван Иванович остановился, машинально достал из кармана пиджака ключ от двери своей квартиры, открыл ее, вошел в прихожую и заявил, кто он такой.    
        - Я не обычный писатель. Писатели пишут для того, чтобы их читали. Что читают? Слова, конкретно, тексты из слов. Я пишу для того, чтобы читатель читал не слова, а мысли, или, хотя бы, такие слова, которые не прячут от него мысли, имеют ясный смысл.
        Приходится думать вместе с читателем, потому что сам он вряд ли уже поймет смысл текста. И все потому что его приучили читать не тексты, а тесты, которые существуют не для чтения, а для вычисления. Человек, ориентированный на информирование уже не способен мыслить. Он способен только считать, читать как считать.
         Есть те, кто думает. Их обыкновенно называют "мыслящими", отличная от тех, кто думает, что думает, то есть, мини, что думает. Поэтому они советуют, что лучше, понятнее говорить так: мыслящие мыслят, а мнящие думают. Хотя в случае с мыслящими думать то же самое, что мыслить. То есть, они думают думы, мысли, не всякие глупости, которые глупые, дураки считают мнениями.
        Некоторые люди думают, чтобы знать, но есть и такие, которые знают, чтобы думать. Есть и другая обратная пропорциональность. Одни понимают, потому что знают. Другие знают, потому что понимают. Последних меньше, чем первых. Они не думают, что знают, но, напротив, знают, что думают. Причем, главное не то, что они знают, что думают, но то, что знают, что думают.  При этом они не забывают, что сами думают.

 

Глава третья. В гостях
        Скажу честно, Иван Иванович не любил ходить по гостям. Еще меньше он любил приглашать к себе чужих людей в гости. «Своих» людей у него не было. Ну, как-то не сложилось. И с возрастом это становилось все очевиднее Дело было не в том, что Иван Иванович был нелюбимым человеком. Нет, но он не любил шум, который неизбежно поднимают люди, когда собираются вместе в коллектив. Между тем шум мешает думать; он отвлекает от мыслей. Иван Иванович же думал по преимуществу. Вот такой он был человек. Другого Ивана Ивановича как-то не случилось.
        Конечно, он не всегда буквально думал. Но думал часто. Реже переживал то, что думал. Эмоционально, так сказать, переживал надуманное. И вот тогда он искал собеседника, чтобы выговориться, облегчить перед ним как перед духовником свою душу.
        К большому сожалению, немного было на этом свете людей, которые могли внимательно выслушать его. Так получилось, что из них в живых осталось двое. Это были уже немолодые Петр Петрович Шапошников и Мария Ивановна Румянцева. В шутку он звал их соответственно ППШ и МИР. Мария Ивановна когда-то была тайно влюблена в Ивана Ивановича.  Правда, это была тайна не только для Ивана Ивановича, но и для нее самой. Когда она была моложе, тогда любила многих мужчин. Они читали ее как книгу из публичной библиотеки. Но потом почему-то перестали брать ее в руки. Наверное, потому, что все завсегдатаи этой библиотеки прочитали и дочитали ее до дыр. Настолько она была интересная и стояла на первой полке. Потом ее поставили полкой ниже. Вскоре она оказалась во втором ряду. Прошло время и за ненадобностью ее отправили в архив. Там она и пылилась, пока Иван Иванович случайно не нашел ее, роясь в макулатуре в поисках сочувствия своим мыслям.
        Как-то, нет, не в этом и не в том, а в позапрошлом году, он, устав от самого себя, обратился в одно макулатурное агентство, которых развелось довольно много в наше время, за помощью. Это агентство было информационным. В нем можно было получить по сравнительно недорогому запросу исчерпывающую информацию о макулатуре нужных габаритов. Вот тут-то она, эта самая Мария Ивановна, и попалась ему на глаза в макулатурном виде. Да, она уже была вся в пыли, в потертом и потрепанном виде, пригодная для того, чтобы послужить оберточной бумагой. Увидев ее лицо на сайте агентства, Иван Иванович вспомнил, что давным-давно, в прежней вольготной жизни, когда он жил не умом, а телом, тогда он знал ее. Иван Иванович вдруг подумал, почему бы ему не встретиться с ней, отряхнуть с нее, так сказать, «пыль веков» и не использовать в качестве обертки самого себя? Ведь он сам уже не первой свежести кавалер. Почему бы ему не вложить в Марию Ивановну себя? Если надо, то сделать из нее новый переплет, достойный ценного содержания в своем лице. Главное в его то возрасте уже не тело, а душа, о которой следует позаботиться накануне неизбежного. До него, конечно, еще не близко, но уже не далеко. Он хорошо знал, что душа у нее отзывчивая.
        Ожидания Ивана Ивановича оказались не напрасными. Мария Ивановна отозвалась и оказалась внимательной и терпеливой собеседницей. Благо, она знала не только многих джентльменов, но и то, что они могут сделать. Мария Ивановна специализировалась на литературе и даже какое-о время преподавала ее в средней и высшей школе. Поэтому она хорошо разбиралась в писателях, естественно, не как холодная весталка, но как горячая профессионалка. Она знала, что именно нужно писателю и как сделать так, чтобы ему было приятно жить и писать не вокруг, «в молоко», а в самую точку, чтобы попасть в тираж. Она могла своей рукой направить или подсказать, в какую сторону следует писать, чтобы не подмочить свою репутацию публичного писателя. В этом она была не «старой девой», но еще не старой «классной дамой». 
        Вот эта самая Мария Ивановна и пригласила в гости Ивана Ивановича. И не его одного, а еще одного художника, только уже не мысли, а, что ни на есть, того еще слова. Другими словами, софиста. «И что интересно я буду делать в гостях»? - недоумевал Иван Иванович. 
           Когда он получил приглашение в гости, то спросил ее о том, будут ли еще гости? Она предупредила его, что будет еще его приятель, Николай Борисович Разумовский, с которым он недавно познакомил ее. Иван Иванович не сдержался и спросил с недовольством: «Зачем»?
        - В каком смысле?
        - Зачем я нужен вам?
        - Ваня, ты нужен для обсуждения новой книги
        - Дорогая Маша, Николай Борисович мне не друг, но хороший знакомый. Я не нуждаюсь в его помощи, чтобы говорить с тобой. И потом я не читал его книги. Кстати, напомни мне, как она называется?
        - Иван, ну, я прошу тебя. Мне важно знать твой взгляд.
        - Что не сделаешь ради тебя, Маша! Но тогда пришли мне его книгу.
        - Хорошо. Я сброшу тебе на мыло
        - Я говорил тебе, как он увещевал меня перед защитой?
        - Напомни.
        - Коля относится к такого рода специалистам, которые советуют тебе делать то, что сами уже сделали и продолжают делать это. Он сказал мне, что защити сначала диссертацию, а потом занимайся своей философией, которой не будут впредь мешать заниматься тебе. Как такие люди не понимаю того, каким образом можно заниматься философской работой, например, исследовать чужую философию, изучать чужую мысль, не имея собственной философии? Как можно работать с чужой мыслью, не имея собственной? С какой точки зрения я буду работать с мыслителем? С его что ли? Только став мыслителем, то ишь, философом можно уже заниматься наукой, то есть, изучать ее в своем или чужом лице.
        - Но как же быть с объективностью, будучи субъективным? – попыталась возразить ему Мария Ивановна.
        - Судит субъект. Насколько он будет самостоятельным и ответственным в своем суждении, настолько и объективным. И еще: у меня нет времени и сил на то, чтобы доказывать другим, что я не дурак. То, что я создал философию, само за себя должно говорить о том, что я имею право заниматься ей. Между тем эти специалисты, не имея собственной философией, решают заниматься мне философией на законных условиях или нет.
        - Но ты ведь уже защитился?
        - Разумеется. Но как я сделал то, не располагая тогда собственной философией? Что я защитил? Бог его знает. Что я сделал? То, что обычно делают в таких случаях, - просимулировал имитацию.  Ладно, что вспоминать. Жалко времени, которое я потратил на это бессмысленное занятие. Что с книгой?
        - Книга Коли посвящена становлению философии марксизма в условиях реставрации капитализма.
        - Так она называется? – ошарашенно спросил Иван Иванович, брови которого невольно поползли вверх.
        Мария Ивановна внимательно посмотрела в округлившиеся глаза нашего героя и участливо похлопала его по плечу.   
        - Дорогой, успокойся. Тебе нельзя так волноваться. Изволь. Она называется «Философия непобежденного марксизма».
        - Ничего себе. И ни слова мне не сказал о ней. Еще друг называется, - обиженным голосом сказал Иван Иванович и, рассмеявшись, повторил наименование книги своего приятеля. – Это надо же! Видимо, этот труд есть продолжение монументального дела формирования философии марксизма.
        - Ну, да, правильно. Он ссылается на книгу Теодора Ильича.
        - Неужели? Так почему ты заранее не прислала мне эту книжку? Что я буду обсуждать? То, что не читал? Мне эта книжка нравится, но я не читал ее. Так, что ли?
        - Очнись, Иван. Мы встречаемся послезавтра.
        - Ах, да, послезавтра. Но все равно, разве я успею прочитать его.
        - Ну, ты постарайся, прошу тебя.
        - Но почему он сам не попросил меня? Это твоя инициатива?
        - Как сказать.
        - Сказать правду.
        - Он был не против.
        Такой разговор случился между Иваном Ивановичем и Марией Ивановной накануне встречи. Иван Иванович был, мягко сказать, удивлен тому, что Николай Борисович посвятил свое время, которого, как он часто говорил, «никогда не хватает на философию», - чему вы думали бы? – «философии марксизма». Мало того: непобежденного марксизма! Он не был удивлен тем что Николай Борисович не поставил его в известность о публикации книги из опасения рассмешить своего приятеля. Но зачем Маше так важно его мнение или суждение о новой книге о главном в былом времени. Где марксизм и где он, Иванов?
        И вот, он входит в квартиру Марии Ивановны, послушно исполнив ее просьбу и застает там виновника торжества, пришедшего раньше в гости. Они здороваются.  Иван Иванович ритуально благодарит хозяйку за приглашение и подозрительно косится на Марию Ивановну и Николая Борисовича. Его берут сомнения, кто здесь играет роль «милого друга».    
        Позже, уже за столом, на котором стоит вино, коньяк и закуска, разговор заходит о книге Разумовского.
        - Читал, читал. Но не дочитал. Ну, что сказать? Гигант. Не ожидал, - хвалил автора читатель.
        - Не ожидал чего? Силы мысли? – спросил с недоверием автор.
        - Нет, силы убежденности в собственной правоте. Откуда такая уверенность? Никогда не поверю тому, что ты принимаешь марксизм за философию. Ладно, Маркс, но марксисты? – сказал Иван Иванович, пожимая плечами.
        - Но как же Ленин, Ильенков?
        - В каком веке ты живешь? Неужели ты до сих пор читаешь таких авторов, как Ойзерман? Я так и не понял, какой смысл ты вложил в причудливое словосочетание «непобежденный марксизм»?
        - Какой-какой? Если ты задаешь такой вопрос, то ты или ничего не понимаешь в марксизме, или не читал моей книги, - отрезал раздосадованный автор.
        - Ой-ой-ой, как страшно! Я взял на себя труди и прочитал не до конца твою книгу. Я заметил за собой такую особенность: теперь я часто засыпаю за книгой. Я уже не помню, когда я читал вас, ученых. Последняя книга из ученых книг – твоя. Представляешь, какую услугу я оказал тебе! Как вспомню, сколько времени я убил на эту научную макулатуру, так прямо дух захватывает. И каким я был идиотом. Я тебе даже завидую: ты не просто читаешь научную книгу – ты пишешь ее. Не надоело? С другой стороны, я понимаю, что ты работаешь ученым-философом. Сочувствую тебе от всей души, что приходится тебе копаться в чужих, как бы это сказать… да, мыслях. Вот ты копался в них. Наверное, и свои накопал?
        - Неужели ты не нашел ни одной в моей книге?
        - Да, книга твоя. Но где твои мысли? Помню, ты писал о том, что за марксизмом будущее, что, по-настоящему, время его еще не пришло. Казалось бы, что было в нем, то все сбылось и сплыло. Ты же утверждаешь, что еще не все состоялось.
        - Так я писал о марксистском гуманизме.
        - Это что за явление такое – «марксистский гуманизм».
        - Ну, что ты «ваньку валяешь», что прикидываешься? Как будто сам не знаешь!
        - Знаешь: не знаю. Объясни. Ты имеешь в виду пролетарский или коммунистический гуманизм.
        - Да, можно и так сказать: коммунистическое отношение к человеку как трудящемуся. Его человечность рабочая, действующая, а не созерцательная.
        - Можно сказать, что философия марксизма – это философия активности, активная философия?
        - Философия актива и активная философия – не одно и то же.
        - О каком активе ты говоришь? Надеюсь, не о партийном, не коммунистическом.
        - Надейся. Я не надеюсь, я делаю.
        - Ты сделал актив?!
        - Да, в некотором смысле, в философском смысле слова.
        - Это как? 
        - Марксистский гуманизм – это делать дело, не говорить, а делать. Буржуазный гуманизм – это гуманизм на словах, абстрактный гуманизм, а марксистский гуманизм есть гуманизм на деле. Это теоретическая практика человечности.
        - Слова то хорошие, но как их понять? В том смысле, что добро должно быть с кулаками? Лучший вид защиты – это нападение. Лучший гуманизм – это классовый гуманизм или пролетарский интернационализм? Где здесь диалектика? Не софизм ли это?
        - Марксистское учение верно, потому что оно непобедимо.
        - Отлично. Но выдерживает ли такое учение проверку на фальсификацию? Может быть, оно верно и непобедимо потому, что его нельзя опровергнуть. Но то, что находится не в поле подтверждения и опровержения, может ли быть истинным? Мне думается, что оно не является ни истинным, ни ложным, потому что в него можно только верить. Вот почему оно верно. Это учение является так называемой «научной идеологией», то есть, показательным, примерным оксюмороном, откровенной бессмыслицей. Меня не это беспокоит. Твой выбор – дело вкуса. Меня волнует то, что человек взял курс на искусственность, смирившись с недоступностью сверхъестественного. Но, таким образом, он несет полную ответственность за то, что делает. И делает он не то, что ждет от него Бог. Бог сам стал человеком, а человеко стал отказывать самому себе в человечности. Бог сделал возможным для человека быть человеком. Поэтому назначение человека заключается в том, чтобы стать настоящим, полным человеком. Человек же решил преодолеть в себе человека, он испортил свой собственный образ. И пошло у него все вкривь и вкось.
        Меня интересует то, сам ли человек уклонился от своей судьбы, или некто сбил его с толку?      
        - Да, никто не сбивал человека. Он сам сбился с верного пути к коммунизму. У тебя же одни религиозные предрассудки и сказочные фантазии. Ты мечтаешь о том, чего и кого никогда не было. Какой бог, дьявол и внеземной разум? И твой гуманизм и есть реальный утопизм. Коммунизм же, напротив, есть такой идеал, который материален. Человек без общества естественно фантастичен.
        - Человек не одинок во Вселенной. Бог есть Дух. Есть не только природа и душа-человек. Есть еще дух. И гуманизм есть выражение социальности действительного человека, человека по понятию, по сути, а не по явлению. Но для этого общество должно стать душевным, человечным. Оно станет таким, когда человек будет вразумлен в массе. В борьбе за личность-человека твой коммунизм как коллективизм есть только средство против индивидуализма. Высшей стадией развития коммунизма является гуманный социализм, «социализм с человеческим лицом». Есть «капитализм с человеческим лицом». Но это «лицо» есть общее место, абстрактная, правовая, овеществленная форма без конкретного человеческого содержания. Особенным оно станет не при декларативном, декоративном социализме, каким он был в советском виде, получив название «развитого социализма», а при реальном, действительном социализме. И все же социализм, даже реальный, не есть цель человеческого развития, но есть только путь к самому человеку. Человек для человека есть сущность, идеал, а не только явление чего-то другого. Для этого нас предназначил Бог не как предмет поклонения служения, культа, но общения, контакта.
        Реальный гуманизм – это свобода быть другим в любви, быть в понимании, в сочувствии. Человеку нравится тело, от которого он находится в зависимости, но любит он душу. Гуманизм имеет личный характер. Коммунистическое отношение к человеку есть сведение личности к коллективу. Но безличен не только коммунизм. Безличен и буржуазный, массовый индивидуализм. Это индивидуализм массы социальных атомов, отчужденных друг то друга.
        С одной стороны, сплошная слитность, равенство друг с другом при коммунизме, с другой стороны, разделенность одного с другим, неравенство с ним при капитализме. Или общая коммунальная душа, или своя душа, как рубашка ближе к телу как овеществленная. При коммунизме есть не свобода, а зависимость быть другим, альтруистом из долга. При капитализме есть свобода от другого. Нет, это - не свобода в любви, но отсутствие самой любви эгоиста. Здесь есть не любовь, а расчет: ты мне – я тебе, разумный эгоизм в лучшем случае. Экономия на любви или любовь на привязи.
       - Знаешь, Ваня, ты в мысли человек, каким был в поэзии Блок, но в жизни ты, как и он, эгоист. От тебя Маша страдает.
        - Маша, Коля прав? Ты думаешь, что для меня ты не жена, но муза?
        - Вот еще. Я - женщина свободная и в музы тебе не набиваюсь.
        - Наверное, ты хотела быть женой, не музой. Ты оговорилась.
        - Быть женой? Почему бы нет. Но только не твоей.
        - Почему?
        - Потому. Ты бесчувственный, холодный. Вот Коля уже теплее. Вот если бы был горячее, то… Надо быть активнее. Ты не тот случай, ты – созерцатель.
        - Еще скажи, что я любитель подглядывать в замочную скважину.
        - Ты – автор, а мне нужен герой, который пойдет за мной в огонь и воду.
        - Только позови, - предложил, иронически улыбаясь Иван Иванович.
        Мария Ивановна не видела его улыбки, она смотрела вдаль.
        - Ты должен был сам проявить инициативу.
        - Ты не помнишь. Тебе постоянно нужно напоминать об этом.
        - Естественно, если хочешь, чтобы тебя любили, почаще сам показывай любовь. Как может быть любовь без показа, без украшения. Модель следует одевать. Мы, женщины, это любим. Никто не хочет быть несчастной, не любимой. Подарки – лучшее тому подтверждение. Чем дороже подарок, тем убедительнее любовь.
        - Вот это и есть овеществление любви.
        - Дари, что можешь подарить. Главное, чтобы на дар был спрос, был обмен.
        - Я понял: любят успешных.
        - Конечно, заработай себе имя и тебя полюбят. Женщина захочет быть музой, если будет жить как богиня. Люди любят успех, реализацию, материализацию. Что, не нравится?  Я знаю тебя. Ты вполне доволен своим положением. Я – нет. Я еще молода и не все взяла от жизни. Вам, мужчинам как в сказке, нужна карманная женщина, которую чуть что, если она заявляет о своем, не вашем желании, можно тут же спрятать в карман, в коробочку.
        - И то верно, - согласился с ней Николай Борисович. – Так как же быть с моей книгой?
        - Как быть? Ты вывел книгу в люди. Ждать их реакцию. Ты уже проявил, так любезную Марии, инициативу. Мне книга понравилась… местами где ты сам размышляешь, а не информируешь читателя. Мне интересно, Марии она понравилась? Или тебя рано спрашивать, пока у нее не появится хорошая пресса?
        - Вот так, да? Мое место в хвосте?
        - Нет, конечно. Но разве тебя волнует судьба философии марксизма?
        - Знаешь, волнует. Я зарабатывала при советской власти неплохие деньги.
        - Тогда ты была моложе.
        - Ну какой ты после этого кавалер, если напоминаешь мне о возрасте.
        - По тебе не скажешь, что ты постарела,- поддержал Марию Ивановну Николай Борисович.
         - Не перевелись еще кавалеры на Руси. Нечем крыть? – задиристо спросила Ивана Ивановича Мария Ивановна.      
         - Нет. Он прав. Ты хороша, как никогда.
         - Неверный ответ. Я хороша, как всегда. Если сама себя не похвалишь, то кто похвалит.
         - Я, - хором ответили Иван Иванович и Николай Борисович и выразили желание остаться у Марии Ивановны до утра, но она отказала им обоим в их невинном желании.



Глава четвертая. Поиски точки доступа
        Ивану Ивановичу нравилась Мария Ивановна, но он не любил ее. Он мечтал о том, что, если бы душа Маши была такой же красивой, как ее тело, но она была другой, слишком любвеобильной к мужчинам. Ему это было страшно неприятно. Вот если бы он был только одним мужчиной Маши. Впрочем, все это вздор и только. Может быть, речь о душе – это лишь уловка ума, который не хочет признаться себе в том, что ему нравится тело, не душа? И даже больше: н говорит ли в нем не ум, а мужское желание, желание самца, испытывающего естественное влечение к своей самке? Но она в то мере своя, в какой не твоя. И, вообще-то, ты сам чей? Свой ли? Все это условности. Что же тогда безусловное, истина?
         Его собственные слова заставили еще глубже задуматься над сказанным. Не занимается ли он идеализацией материального? В то время, как его оппоненты, вроде Разумовского, заняты материализацией идеального? Не лучше ли ему идеализировать идеальное, как настоящие его противники материализуют материальное, то есть, из естественного делают искусственное, например, естественный интеллект превращают в собственную пародию – так называемый «искусственный интеллект». Это тот же человеческий интеллект, который способен системно обрабатывать большие массивы данных, за исключением присущей некогда естественному интеллекту человека способности думать. Теперь не столько у инфомашины, что было бы чудом, но сколько у самого человека, подражающего своему бестолковому подобию, трудно обнаружить вкус к мысли.
        Но тут некстати его стала отвлекать от мыслей болтовня Николая Борисовича, который никак не унимался все время их возвращения домой из гостей. Они жили на одной стороне от дома Марии Ивановны.
        - Что-то ты не весел, Иван Иванович, -  через губу сказал ему Николай Борисович. – Тому виной Мария Ивановна?
        -  Что ты, Николай Борисович, - в тон ему ответил Иван Иванович. – Я просто задумался над вопросом, является ли идея нам потусторонней или посюсторонней, а может быть пограничной, трансцендентальной инстанцией. И есть ли Бог как Не-иное себе иным. 
        - Я понять тебя не могу. Зачем думать там, где все так очевидно? Идея трансцендентальна нам в познании. Если она будет потусторонней нам, то мы не сможем осмысленно о ней думать. Нам останется только поверить в нее.
        Про бога еще проще. Как ты не можешь не знать, если занимаешься философией, Кузанец еще в пятнадцатом веке умозаключил, что бог есть не-иное или бытие-возможность. Все возможно для бога, не для нас. Все не-иное для него, но он - иное для всего. Он есть не-иное в ином. Есть ли в нем иное? Только он сам по отношению к себе в ином.
        - Хорошо. Но не все так просто с идеей, если понимать ее как идеальное существо.
        - Все ясно. Ты переболел Платоном, но у тебя так и не появился иммунитет к идеалистической заразе. Ты идешь дальше гносеологической интерпретации платоновской идеи и увлекаешься ей уже как сказкой, мифом.
        - К сожалению, ты ничего так и не понял. Но и у меня есть вопросы к Платону, но только по другому основанию – по политическому влиянию, которое испортило его философию в общественном, не философском сознании в виде превращенного, утопического проекта, не идеи. Но порча началась не с предложения Диона помочь Платону управиться Дионисию Старшему Сиракузами, а с трагической кончины Сократа, вынудившей его покинуть город Мудрости и переселиться в Великую Грецию к пифагорейцам. Там Платон изменил своей идее с пифагорейским числом и стал строить мир во своем уме как геометр из треугольников.
        - Ты это сам сочинил или кто-то подсказал?
        - Шутишь? Что до Не-иного, то думаю, что на бога есть свой Бог. Хотя, как казалось, в боге сущность совпадает с существованием, то есть, он равен самому себе, есть то, что о себе, не думает, знает. Но все же представление бога не есть сам бог, даже если это представление богом самого себя. Вот в этом смысле есть почва, грунт, основание для собственного неравенства. И у бога есть не только свое, но и другое Я. Это Я есть не человек в боге. Но кто это? Тот, кто сотворил идеальный мир из себя до творения мира из материи. До Христа он дьявол. После Христа он антихрист. Бог дьявол, Христос и антихрист он только для человека. Если человек ищет в нем Христа, то бог относится к нему по-человечески, спасает в нем человеческое начало.
        В этом смысле я могу понять Ницше, который писал о том, что следует преодолеть человека. Ради чего? Ради того, чтобы стать сверхчеловеком? Глупо. Если Ницше был умным человеком, а не идиотом, то его идея стать сверхчеловеком есть случай самоиронии. Таким сверхчеловеческим образом Ницше хотел сказать, что человеку быть человеком сверхчеловечески сложно. Поэтому нужно преодолеть в себе то, что препятствует человеку быть самим собой. В противном случае Ницше есть не просто идиот, а бестолковая посредственность.
        - Не льсти себя надеждой, Иваныч, что ты умнее всех, ну, того же Ницше. Есть еще и в наше время интересные умы, - не нам чета. Я вот намедни узнал о том, что метафизика продолжает цвести и пахнуть. Ты что-нибудь слышал о спекулятивном реализме, о таких метафизиках, как Грэм Харман, Квентин Мейясу?
        - Знаешь, Борисыч, я завидую тебе, - сказал Иван Иванович, внезапно остановившись и внимательно посмотрев на своего приятеля, который чуть не наскочил на него, но в последний момент встал перед ним, как в сказке, «лист перед травой». – Ты нисколько не изменился с те пор, как мы учились вместе и восхищались, что есть люди умнее нас, у которых слава богу, можно еще учиться и читать их мудрые книги. Мне кажется, что у тебя все еще впереди.
        - Издеваешься? – спросил с осуждением Николай Борисович.
        - Нисколько. Напротив, восхищаюсь, твоим, как бы так сказать, чтобы ты верно и точно понял, да, учебным инстинктом «учиться, учиться, учиться», как завещал на великий классик марксизма. Ты все еще чуешь, у кого следует учиться.
        - Ну, не у тебя же, Ваня.
        - Зачем? Я не педагог.
        - Тогда кто ты? Философ?         
        - Речь не обо мне, а о спекулятивных или метафизических реалистах, вроде Мейясу или твоего Хармана. И чем они пахнут? Нафталином или нашатырем? Привели тебя в чувство, спасли от сомнений твои «новые бодхисатвы» философии? Ты мне на своем метафизическом уровне напоминаешь тех инноваторов обучения, кто требует от нас того, чтобы мы обновляли списки литературы каждые десять лет.
        - Вот видишь, даже ты о них слышал, что и требовалось доказать.
        - Доказать, что я еще читаю? Но я уже давно не читаю. Не помню в каком журнале и когда я читал этого Мейясу. Ну, и что? Может и Хармана читал. Все это уже руины философии. Если Ницше простукивал философов прошлого молоточком, проверяя у них собственные рефлексы, то такие дегенераты мысли, как тот же Хайдеггер, у которого трудно выловить хотя бы одну мысль в потоке ощущений бытия, вдребезги разрушил, если не затопил болтовней само здание метафизики. И что на этих развалинах еще можно найти у «птенцов гнезда Хайдеггера» и прочих сюрреалистов, вроде Деррида?
        Да, наконец, вспомнил нечто «доисторическое», «архиископаемое».  Что это за допотопное философское существо? Да нет это не существо, не субъект, а сущий объект. Это абсурдный объект, который никоим образом не коррелируется с убогой мыслью философа, бесконечно превосходит ее. Как тогда относиться к нему? Кланяться, молиться на него? Пустое. Он безотносителен, абсолютно контингентен. Ну, и что в этом нового? Об этом еще в прошлом веке писал Сартр, призывая абсолют ответить. Но в ответ тишина космоса. Все щупают его, щупают щупом искусственного интеллекта, сигнализируют, а он в ответ на коммуникацию молчит.
        Правда, у Сартра хотя бы было чувство реальности, которое он лично переживал как экистенцию, что в нем как в дыре, в неанте, свистит бытие. Вот такой «свисток бытия» получается. Один издает задушевный свист, от которого тошнит, другой мычит и утробно урчит, гудит, зовет как само бытие, а третий молчит, заранее предупреждая, что о том, о чем нельзя говорить, следует молчать. И в самом деле нельзя, невозможно. Будда молчал. Но наши современные «мыслители» века информации, вернее, «счетоводы», молчать не могут, они информируют нас о чистой возможности быть другим, иным субъекту, быть вещью. Такова метафизика вещизма как зеркало сознания глобальной информационной революции овеществления человека, его расчеловечивания в условиях тотальной счетности, развернутой в стратегию цифровизации. Это философский жест, ответ горе-философов «Чемберлену современности», - объекту как конечной ссылке их рефлексии.
        Они вопрошают, кто может быть свидетелем этой абсолютной контингентности, «гипер-хаоса» как вещи в себе? Нет, его нет, нет создателя, ибо вещи присутствуют в своей креативности, а не создаются ею, субъективным образом которой и является Творец. Выходит, природа как вещь творит саму себя. Здесь бытие есть становление, точнее, наоборот, становление есть. Ну, и что тут нового? Абсолютный материализм. Где здесь Я? Его просто нет, потому что сознает это сама вещь как «вещь в себе». Это типичный доисторический, вернее, доэгологический материализм, который, оттолкнувшись от критики Канта, вновь вернулся в свою вульгарную форму.       
        - О чем это говорит»? – опять спросил Иван Иванович Николая Борисовича, но тот, чертыхнувшись про себя, махнул на него рукой, развернулся и пошел своей дорогой, чего наш герой не заметил, глубоко задумавшись. – О том, что в век антихриста, не перевелись еще сатанисты, эти поклонники хаоса. Как говорят в народе: «ворон ворону глаз не выклюет».
         Но, тем не менее, действительно, то что мы думаем и знаем используется нами в качестве масштаба для того, что мы не знаем. Знаем мы ограниченное. Но чем ограниченное? Безграничным нашим незнанием. И вот эти трехгрошовые философы не придумали ничего лучшего, как обойти само познание, на котором якобы замыкается человек, им оконечивается и ограничивается и выйти на само «сырое бытие» как становление, как хаос, без укладки в мировую, космическую линию или ленту развития, свернутую в спираль. Все течет, изменяется по спирали и капает мне на темя.
        И все же я беру свое взаимодействие с миром как отношение мысли, мыслящего сущего к бытию.  Я существую в мысли или мыслью в бытии? Да, мыслью в понятии бытия, каким еще образом мне доступно бытие целиком, самим собой, как не в мысли, в идее, идеальным образом. Собственным образом, естественно, как есть, физически, телесно, в чувствах мне дано лишь мое бытие, как меня объемлющее. Как еще иначе выйти на все как оно, если не в мысли, думая о том, что есть Я у всего, как у меня есть мое «я». Эти новые философы сделали проще, - превратили мыслящего в вещь среди вещей, вещи существуют отдельно друг от друга, только в симбиозе действую друг на друга но не обоюдно, вместе, в одном, синхронно, а по отдельности, дискретно, диахронно. Ну, куда еще большее отчуждение, как не вещное отчуждение?   
        Но есть проблема для меня как конечного субъекта познания непознаваемого, бесконечного. Как я могу сделать масштабом познания бесконечного само бесконечное, будучи конечным? Не буду ли я понимать его по аналогии, как это катафатически делали классические метафизики, начиная с Аристотеля или с того же Платона? Или по аналогии уже не с постижимым судить о непостижимом, но, напротив, постигать апофатически непостижимое непостижимостью?  Но как мне думать без понятий о вещи в себе? Или совсем не думать? Только созерцать уже не созерцание, не само созерцание, а ничто, созерцание не только без созерцателя, но даже без него, без созерцания. Ведь в ничто нет и созерцания ни чего, включая ничто как нечто. Раз так, не созерцай, живи, присутствуй так, что твоя активность, живость была только присутствием, становлением, хаосом.
        И где я со своим, нет, не спекулятивным реализмом, но идеал-реализмом? Или реал-идеализмом? Я полагаю реальное существование идеального. Поэтому я реал-идеалист, реальный идеалист, а не идеальный реалист. Есть идеальное, но сама реальность не идеальна. В этом смысле я не утопист. Как говорят хохлы: «Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь». Впрочем, спаси меня Боже от всего, что душе не гоже. Все эти приметы – одни предрассудки. Единственное спасение от магии слов - здравый рассудок, если не сам разум, или вера в Бога, если «снять» рассудок в разуме и на его место поставить веру в действие как действие веры.
        Договорив, наконец, он отвлекся от своих мыслей и оглянулся на своего собеседника. Но того и след давно простыл на пустынной ночной дороге. Пожав плечами, Иван Иванович молча пошел домой с опустошенной после затянувшегося размышления головой.   На этом мы, дорогой читатель, на время оставим нашего героя, чтобы передохнуть от чтения.



Глава пятая. Как во сне
        Среди ночи Иван Иванович проснулся весь в холодном поту. Одеяло было сброшено на пол, окно с видом на ближайший лес, который темнел в его пустом проеме, настежь распахнуто. Иван Иванович рефлекторно, гусиным шагом прошел н цыпочка по остывшему полу к окну и с треком захлопнул его так, что задрожало само окно в раме. О невольно подумал о том, что следует менять покосившуюся от старости раму. Он скривился от неудовольствия, что делать это некому, кроме него, ведь его кошелек совсем не предназначен для оплаты ремонта квартиры.
        - Пусть ремонтом занимается хозяин квартиры, - раздраженно сказал он вслух, но тут же осекся, вспомнив, кто был хозяином квартиры.
        Он, как сказал, так сразу подумал о том не является ли эта съемная квартира порталом в иной мир, местом сообщения с ним. Не все было так понятно с этим хозяином. Его самого он не видел, только слышал, - разговаривал с ним по телефону. Другое дело, Май Жукович. Но это – ладно. В данном случае важен сон. Не зря он подумал о портале. Сон был соответствующий. Он еще не забыл, - да, и как его забудешь? – что видел себя во сне пришельцем, который родился человеком. Но вот уже миллиард лет он летает по вселенной в поисках своего угла. Но никак не может его найти, потому что он из иного мира, который давным-давно «схлопнулся», коллапсировал, оставив почему-то одного его в живых.
        - Что за бред? Мало мне беседы с майским жуком, что ли? Послушал бы меня психиатр, сразу задумался над причудами больного сознания. Слава богу, что это только сон. Но может быть, вся эта жизнь – сон?    
        И тут ему вдруг, как если бы специально, пришли на ум слова из популярной песни: «Берега, берега, берег этот и тот,
Между ними река - моей жизни.
Между ними река моей жизни течет,
От рожденья течет и до тризны».   
        - Хорошие стихи, но песенные. Дальше не интересно. Но почему? Потом что это популярная песня про то, что любит слушать народ, - про то, что «на том берегу – незабудки цветут... в первый раз пригубил – дикий мед твоих губ». Это пошла уже пошлость. Но что взять от вульгарной, популярной песни? Однако начало хорошее. Всегда так у нас: «хотели, как лучше, но получилось, как всегда». Так и с коммунизмом, со «светлым будущим» получилось, - вспомнил Иван Иванович свой спор с Николаем Борисовичем. – Желание есть, силы нет. Но велика сила желания. Так и я, мечтатель…
        Иван Иванович прилег и стал вспоминать, что ему снилось еще. Или ничего больше не приснилось? Нет, что-то снилось. Перед тем, как снова заснуть, он наконец, вспомнил, и сон смахнуло, как рукой. Он был в общественном туалете в научном учреждении, в которое попал на конференцию. В туалет была такая очередь, как в советское время за французскими духами “Chanel N.5”. Люди стояли и молча ждали облегчения. Он, наконец, дождался своей очереди и вошел в просторный туалет.
        Иван Иванович не помнил, как справлял нужду, но хорошо запомнил, что, когда он застегивал ширинку, за этим занятием его застала строгая, ученая женщина, которая, увидев Ивана Ивановича в таком виде, фыркнула и сказала: «Ага!», как если бы, он скрывался в женском туалете и занимался там неизвестно, чем для него, но известно, чем для нее. Из неловкого положения его вывел служитель учреждения, который зашел в туалет и заявил, что туалет закрывается на ремонт. Иван Иванович, недовольный бесцеремонным приемом его, как участника конференции, вышел из туалета. Но, как бывает во сне, он чудом вышел одновременно и из самого учреждения, еле открыв массивную входную дверь. Какие бы усилия он не предпринимал, она, как мед течет или свет движется, открывалась и закрывалась с постоянной скоростью, независимой от скорости толкателя. Вот если бы так же объективно можно было заниматься и толкованием, как если бы оно само собой толковало за тебя, толкователя.
        На улице стоял неимоверный шум. Было слышно, как где-то рядом гулко до звона в ушах забивали в землю бетонные сваи. Сигналили машины, говорили люди. Но Иван Иванович мало обращал на уличный шум свое внимание, поглощенный тем, что он пережил, как школьник, в туалете. Перед ним прошел типичный долговязый интеллигент с бородкой, с очками на носу в долгополом пальто, и он, естественно, подумал, не видел ли его на конференции. Потом за спиной Петрова прошуршала по крупной гальке большая машина, наверное, самосвал. Внезапно Иван Иванович услышал позади визг тормозов и сдавленный крик. Он машинально отметил, что, нет, не он, а кто-то другой, как и он, задумавшийся, попал под машину, может быть, тот же интеллигент. Но почему он? Ведь тот прошел вперед?
        Заставили его обернуться только причитания шофера, который стоял и смотрел как дрыгается нога из глубокой лужи. Он, было, потянулся к ноге, но она исчезла в мутной, глинистой воде. Шофер, испугавшись, стоял в нерешительности и чего-то ждал. Тогда Иван Иванович вошел прямо в лужу по колено, нащупал дрожащие ноги, схватил, потянул за них, и, на удивление, легко вытащил из воды субтильное тело интеллигента. Иван Иванович безотчетно страшился посмотреть на лицо интеллигента. Неужели ему было жалко того, кто минуту назад вызвал у него неприязнь? Согласитесь, читатель, что интеллигенты вызывают у нормальных людей непроизвольную неприязнь. 
        Но Иван Иванович боялся увидеть не лицо интеллигента, а свое собственное лицо на его месте. Кое-как переборов страх, он посмотрел на неподвижное тело, не подававшее теперь никаких признаков жизни. На вид оно выглядело сдутым, а вместо головы лежал разорванный надвое резиновый мяч, в котором бултыхалась грязная вода.  Рядом подошла симпатичная женщина и сказала зачем-то ему, что вот тот пионер, который рыдал на пригорке выше у самого моста, есть внук трагически погибшего.  Иван Иванович не знал, что делать: пойти своей дорогой или ждать милицию, которая обязательно достанет своими расспросами о том, что да как. Несчастный ли это случай или шофер виноват. Больше он ничего не помнил.
         Неприятные воспоминания окончательного отогнали сон. Он почему-то подумал о том, что у бледнолицых существует идиосинкразия на черных потому, что они считают их грязными и непроизвольно хотят отмыть от грязи. Есть ли то, что они считают «грязью», сущность черных людей? Это было бы так, если бы они сами считали себя черными. Но они так не считают, потому что не полагают себя не только грязными, но и черными. Они так говорят, если и только если смотрят на себя со стороны глазами белых людей.  Так и на меня смотрят они, включая черных, как на того, кого следует сделать на себя похожим.
         Но как я могу походить на них, если я думаю не для того, чтобы иметь, нет, не мысли, но вещи: дом, машину, солидный счет в банке, наконец, семью, но для того, чтобы думать?  У меня нет ничего, что есть у них. Я интеллектуальный пролетарий. Конечно, я был бы не против, если бы все это барахло было рядом, но не отвлекало бы меня от мыслей. К сожалению, оно не может не отвлекать. Вот почему умные люди уходят от глупых людей. Куда? Туда, где нет никого. Глупые люди называют их дураками. Хитрые люди соглашаются. Наверное, поэтому я до сих пор не нашел ни одного умного человека.
        С другой стороны, если я дурак, то никого и не найду, кроме дураков. Они дураки не потому, что дураки, а потому что я дурак. Это так, если встать на их сторону.
       Еще Иван Иванович думал, разгоняя свой сон, о том, что пора не думать, а спать. Но, может быть он видел сон про то, как думает. Кто его знает, если он сам не знает, знает ли он или только спит и видит сон про то, что знает. Сон его знает. Поспим и мы, читатель. Или мы только видим сон про то, что пишем и читаем?



Глава шестая. Мысли за мыслями
        Проснувшись на следующее утро, Иван Иванович почесался и вычесал из своего сознания мысль-букашку. Маленькую-маленькую. Он звал такие мысли «мыслишками», которые бесконечно приближались к глупости, но так и не становились ею. Он думал, зачем людям мысли. Без них они вполне обходились бы животным инстинктом и не делали глупости. Ведь животные естественны. Даже ослы, несмотря на свое упрямство, которое люди принимают за глупость, служат на Востоке образцом мудрости. Что естественно, то разумно. Об этом и мыслители говорят, начиная с Парменида. Они говорят о единстве мысли и бытия, естества. Зачем еще думать, когда они сами думаются, думают за нас в естественном виде?
        Но были и чтожные или сущие мысли. Кстати, Иван Иванович добился своим многолетним раздумием того, что его чаще посещали мыслишки, чем ничтожные, пустые мысли. Реже приходили сущие мысли. По сравнению с ними ничтожные мысли или глупости были еще реже. Эти сущие мысли или собственно мысли были значимыми сами по себе как события в мире мысли. Но они были событиями не только в мире мысли или в сознании, но и в самом бытии. Это были «атомы мысли», вокруг которых крутились, накручиваясь на них, мыслишки, вроде электронов размышления. Они стройными рядами складывались в систему, в дом мысли, в котором жил Иван Иванович.
        Иногда в дом мысли ветер идей заносил целые «мыслища». Это были суперчастицы мысли. Когда они посещали Ивана Ивановича, тогда он был глубокомысленным. Чаще он был легкомысленным, ибо на ум ему приходили мыслишки. Их было много, но в них было мало смысла.
        Напротив, мыслищ было мало, но смысла в них было больше. Они обладали массой смысла. Иван Иванович был буквально прикован к ним, потому что они притягивали его к смыслу. Конечно, в мыслишках смысла было меньше, но он был в них, и не просто был, а был положительным, правда, служебным. Не Иван Иванович привязывался к ним, но они пытались привязать его к себе. Мыслишки роились вокруг него и сбивали с мыслищ, но не с толку.
        Толковее были сущие мысли. Они являлись здравыми, уравновешенными, ибо центр тяжести был в них, а не в нем, как в случае с мыслишками. Если мыслишки были субъективными, более чувственными, идиллическими, то здравые мысли были объективными.
        Более идеальными были мыслища, которые притягивали Ивана Ивановича прямо к идеям. Идеи были пределом движения Ивана Ивановича в мысли. Беспределом для него была глупость как хаос в мысли. Глупость начиналась за чертой присутствия мысли. Но она не была бессмыслицей. Она являлась отрицанием мысли, отрицательной величиной в мышлении. Она замещала собой отсутствие мысли. Не ее искали в безмыслии мудрые аскеты. Они искали ту черту, которая отделят ум, мысль от безумия, безмыслия. Этой чертой и был пресловутый «ноль мысли». Это искомое место самой идеи, в которой нет уже мысли, ибо ее, идеи, достаточно для постоянного, константного существования. Вот почему йоги сосредоточиваются в мысли не на мысли, но на одном бытии, становятся реальными уже в идеи. Идея есть не мысль, но сущность мысли, существованием которой является само бытие. И входом в бытие служит Я, в которое еще должно войти само бытие идеей мыслью. Только тогда Я станет идеалом личности. Мыслящий сливается с мыслью в идее как пределе существования, становится идеальным. В ней он становится неотличимым от идеала, вечным. Субъективное в субъекте становится сверхчувственно объективным, идеальным. Это не идеализация материального, но реализация идеального.
        Реализатором является каждый мыслящий, как Я. Конечно, это трудно сделать, так как придется пройти целиком между Сциллой и Харибдой, остаться целым между молотом духа и наковальней материи. Легко расчеловечиться. Труднее остаться в нечеловеческом и даже в сверхчеловеческом человеком, самим собой. Быть человеком – это быть самим собой, не абстрактным человеком, но конкретно тем, кем ты есть. Как им стать благодаря себе? Мы уже естественно есть сверхъестественным образом. Но как нам стать самими собой, Я? Бог не может сделать это за нас. Это цель нашего существования, его смысл, смысл жизни. Только так мы сможем стать частью Бога. Всякая причастность иному иллюзорна, ибо в нем уже нет уже Я, нет самого человека, а есть семья, коллектив, народ, раса, природа, интеллект, дух. Нельзя забывать о том, что в Боге есть Человек. Это мы, ибо Он в нас.
        Думал ли так Иван Иванович, не знаю. Но думаю, что он был рядом. Трудно быть рядом с этим в обычной жизни, в которой действует обычай, обходящийся без Я. В обычной, повседневной жизни его нет, а если но есть, то всему и всем мешает жить. Зачем тогда оно? Оно нужно бессмертным, а не смертным. У смертных, может быть, есть желание бессмертия, но нет умения быть бессмертным, быть Я. Иногда одного желания хватает, чтобы просто быть или быть, как все. Это твой выбор. И нет никакой гарантии, что сможешь без посторонней помощи. Но весь смысл в этом деянии заключается в том и только в том, что это должен сделать сам собой и никем другим. Как правило, это не удается никому сделать. Но люди пытаются, и на время попытки их жизнь обретает личный смысл. Без этого она становится безличной. Зато человек успокаивается и самоудовлетворяется, становится полнокровным организмом, полноценной вещью среди вещей, эффективно функционирует, как уместный, но заменимый винтик социального механизма. Любой человек лично считает себя лишним. Он гость на семейном празднике жизни. Никто его не понимает, даже близкие, даже он сам, потому что он сам себе чужой.               
        «И это, - умозаключил уже наш герой, - примета, признак не только буржуазной, но любой, человеческой жизни. Соблазном избавления от него является любовь. Чувством он успокаивается, но умом продолжает сомневаться.
        Иван Иванович, как и многие другие миллионы самодеятельных людей, с утра пораньше собирался в понедельник на работу. Но он считал понедельник не днем тяжелым, а рабочим, потому что, - «лиха беда начало», - он уже поработал головой, занял себя творческой работой. Таким путем он уже оправдал свое существование в этот день, ибо следом его ждало бессмысленное времяпровождение на работе. Обыкновенная работа, а его педагогическая деятельность была таковой, сама по себе не имеет никакого смысла. Зато она имеет социальное значение обычая, который упорядочивает естественный хаос жизни. При таком значении смысл сам по себе бессмысленен; он избыточен. Поэтому если ты ищешь в общественной, производственной работе смысл, то он как паразит, как коннотат отвлекает силы работника от наполнения и обмена предметного, функционального значения его труда, имеющего стоимостное выражение в «зелени». Для чего еще работают буржуи и пролетарии с «буржуинским сознанием»? Разумеется, для «бабла».
        Естественно, Иван Иванович шел на работу ради бабла и еще потому, что его, «зверя», «бестию», как скотину, приучили, впрягли пахать, работать от звонка до звонка. Ладно, за нищенскую зарплату преподавателя, на которую можно только «сидеть на хлебе и воде» в своем убогом угле, он готов «думать вслух» для студентов. Но ведь начальство, которое выдает трудпаек, считает это второстепенным делом по сравнению с бестолковыми мероприятиями и отчетами по ним, а также документацией по предмету обучения, которая, вообще-то, не нужна ни с какого бока. Она только мешает самому обучению, которое организовано не для обучения, а для самой организации, то есть, заорганизовано до конца. Такова плата за коллективизацию обучения. Если прежде был совхоз обучения, то теперь он стал капхозом. Но в том, и в другом случае вышел колхоз. Что ни делай, но получается одно и то же, - колхоз.
        Даже на занятии по философии он должен был придерживаться коллективного плана ведения занятия. Все логично. Кто составлял этот план, вероятно полагал, придерживаясь коллективного, традиционного принципа аналогии, что если философия занимается всеобщим, то это занятие должно быть общим, коллективным мероприятием единомыслия. Да, у тебя есть свое мнение, но ему следует равняться на мнение начальства, которое осмысливается под руководством преподавателя на общих, общезначимых началах, настаивается, как целебная настойка, вроде «дегтярной (ирокезской) настойки» Беркли от всех хворей, на традиционных ценностях.
        - Куда мне поставить эти «задние мысли»? – вдруг вслух сказал себе Иван Иванович. – Как и положено позади передних, передовых мыслей. Но что такое в наше не простое, я сказал бы, «сложное» время, передовые мысли? Разумеется, это мысли инноваторов. И кто у нас инноваторы? Мыслители, гении? Естественно, нет, либо те, у кого молоко на губах еще не обсохло, - последствие борьбы с пенсионерами на рабочем месте, - либо те, кто, как вороны, украдкой ворует сыр изо рта зазевавшегося начальства. Они такое напридумывают, наворотят дерьма, что за всю жизнь не разгрести.
        Спаси меня боже от передовых, инновационных мыслей! Были бы они хотя бы имитациями идей. Но они, в лучшем случае, являются симуляциями мысли, а в худшем случае - ментальным мусором, нет, не идей, а мнений. Неужели мое предназначение заключается в том, чтобы искать в этом навозе мнений рациональное, разумное зерно смысла? Я, что, учитель абсурда, что ли? Какой смысл в бессмыслице? Нет, мне следует анализировать вместе со студентами абсурдный объект.
        Что мне говорить на нынешнем занятии по философии информации? Надо же было назвать так тему семинара! Ну, хотя бы назвали ее «философией факта». Но как мыслить фактом? Остается только мыслить о факте как о том, что доступен нам не сверхчувственным опытом, а посредством, через чувства. Это «чувственные данные» (sense-data), данность, то, что дано. Но что такое информация? То, что есть в форме, держится ею как ее содержимое, материал. Не та ли это данность? Где в ней есть место философии. Философия будет уместной, если возьмет в информации информационность, как в данном - данность, в факте - фактуальность. Эта информационность есть сущность, чтойность информации. Что является формой для информации? Мысль? Нет. Число. Поэтому информацию, имеющую числовое значение, можно сосчитать. Информация получает философский смысл от числа.
        Что же есть число? Это единица счета. Как считать? В единицах. Единица – это генада, монада, целое. Вот целое, которое состоит из частиц, единиц, может быть предметом мысли. Оно имеет смысл. В чем он заключается? В том, что целое есть связь частей, единица как единое состоит из единиц, из самого себя как части. Физическим образом числа является атом, неделимый. Но информация делится сама и делит то, что ей причастно. Впрочем, физически делим и атом. Он неделим только как логическая форма, логический индивид. Информацию как сообщение можно преобразовать, конвертировать в число, в числовую последовательность, исчислить. Но в этом преобразовании нет места философии.
        Тогда где есть место философии в поле информации? В вопрошании об онтологическом статусе информации. Есть вещество, есть энергия физического поля, но  есть и информация. Она есть «что» или «как»?  Есть физический носитель информации, хард. Тогда информация не есть носитель или субстрат? Но что она есть? Функция носителя, его программа, софт? Это программа числа, его программирование? Во всяком случае, ее функционирование осуществляется счетом, алгоритмом считывания, числовым образом, значением, обменом между носителями, их общением, взаимодействием как субстанций. В этом смысле информация носит функциональный, методологический характер.
        Примерно об этом он решил вести беседу со студентами на семинаре. Но как всегда реальность предложила свою повестку беседы.
        Иван Иванович был сбит с толку мыслью, которая внезапно пришла ему в голову накануне начала занятия. Он подумал о том, что дума, мысль думается, мыслиться не о самой думе, мысли, но о том, что волнует, интересует человека. Человека, как правило, или обычно интересует то, что непосредственно связано с его жизнью, вроде безопасности, питания, размножения или подавления слабого. В этом заключается смысл жизни для подавляющего большинства населения. Об этом нужно думать, а не о том, что ты думаешь и как думаешь. Это никому не нужно и к тому же отвлекает от жизни, за которую следует бороться с подобными себе существами. Это очевидно. Так почему же он не думает об этом, считая его второстепенным? Зачем ему какая-то философия информации? Тем более – это не его тема, в которой он не находит никакого смысла для себя? Поэтому он предоставил студентам самим заниматься собой на семинаре. И только в конце занятия внезапно признался им, что недавно был контактером. Он вкратце рассказал им, как сказку, что беседовал с жуком в парке по соседству с университетом.
        В аудитории повисла неловкая пауза. И он понял, что сказал лишнее. Он хотел уже сказать это вслух, но тут  взял слово Дмитрий.
        - Иван Иванович, вы не одиноки в этом интересном случаи. Когда я проходил курс лечения в психбольнице после обострения моей травмы позвоночника, то моим соседом по палате был тоже контактер с пришельцами.
         - Дмитрий, я вспомнил о случае контакта в контексте теории информационного контакта, а не в режиме психиатрического лечения.
        - Я проходил курс психологической реабилитации.
        - Хрен редьки не слаще. Но дело не в этом. Ладно. И что вам сказал ваш сосед по палате?
        - Не скажите. Одно дело, психология, другое – психиатрия. У меня была психология. это у моего соседа – Ивана – был психический случай.
        - Хорошо. Дальше.
        - Так вот, ему явился в палату ночью инопланетянин.
        - Он был зеленого цвета?
        - Кто?
        - Ну, этот инопланетянин.
        - Почему вы так решили?
        - Обыкновенно так контактеры описывают инопланетян.
        - Да, на следующий день, когда я спросил своего соседа, кто заходил к нему ночью, он буднично ответил, как будто я спросил его, что он накануне ел, - это был зеленый человечек. Но мне он показался бесцветным.
        - Очень хорошо.
        - Эй, слушай, дорогой, ты совсем здоровый, реабилитированный? - неожиданно спросил Шота рассказчика.
        - Знаешь, да, кацо, - в тон ему ответил Дмитрий.
        - Ну да, ладно. Ближе к телу, к его цвету. Что значит «бесцветный»? – перебил их Иван Иванович.
        - Это я так образно выразился. Я их не видел, но…
        - Но? Что «но»?
        -  Я чувствовал присутствие кого-то. Я проснулся ночью от крика. Кто-то кричал. Когда я присмотрелся, то разглядел Ивана. Он неподвижно сидел на своей постели и смотрел в одну точку на стене.
        - И это все? – спросила староста.
        -  Нет, не все. Этот Иван стал говорить со мной измененным голосом. Знаете, как ночью мне было страшно в палате с психом в бреду?
        - Сочувствуем, - приободрил его Василий.
        - Что вы на это скажите, Иван Иванович? Похоже? – ехидно спросил Александр учителя.
        - Конечно, нет, - поспешно буркнул Петров, - я говорил не с психом, а с жуком, - попытался пошутить учитель.
        - Вы пожужжали? – невинным голоском спросила Елена.
        - Естественно. В вашем случае, Дима, некто или нечто, например, бред, психоз, вошел в вашего соседа, и он стал говорить измененным голосом. Вопрос: кто или что изменил/изменило его голос? Кто говорил с вами и о чем?
        - Он говорил о том, что давным-давно живет на Земле. Но он не отсюда, а оттуда.
        - Откуда «оттуда»?
        - Ну, не с нашей планеты, и, вообще, не из нашего мира.
        - Тогда из какого? – с дрожью в голосе спросил Иван Иванович, вспомнив, что он пересказал в общих чертах студентам содержание беседы с Маем Жуковичем, но не поделился с ними информацией о том, что ему приснилось. 
        - Из того, что коллапсировал.
        - Твой сосед учился?
        - Вы хотите спросить, знал ли он мудреные, научные слова? Кто его знает. Он даже не закончил школу для умственно отсталых. Я спрашивал его об этом, - объяснил Дмитрий, задумался и вдруг уставился на Ивана Ивановича. Было видно, даже невооруженным взглядом, как в его глазах прыгали от удовольствия зайчики, - Иван Иванович, неужели вы слышали от своего жука нечто подобное?
        - Иван Иванович, ну, признайтесь, - попросила его Елена, округлив свои и без того круглые глаза.
        - В чем? Ничего подобного.
        Из слов Ивана Ивановича было не понятно, к чему именно относится это словосочетание «ничего подобного» то ли к сообщению соседа Дмитрия, то ли к просьбе Елены признаться.
        - Все? – он только спросил.
        - Нет, не все. Когда я спросил его где он находится, то Иван посмотрел на меня, так, как будто меня нет, сквозь меня, нет, внутрь меня, и лишь сказал: «Спроси своего учителя». Я переспросил, какого учителя. Но он больше не говорил со мной. Только лег и так неподвижно лежал, пока я, наконец, не задремал. Что было дальше, было ли, я не знаю.
        - Как ты мог уснуть? Тебе было не страшно? – с неподдельным интересом спросила староста.
        - Отдай мое сердце! – вдруг крикнул ей прямо в ухо сосед Игнат.
        - Фу, ты черт! Дурак! – закричала она и огрела его увесистым учебником по философии. Это был пресловутый учебник Спиркина.
        - Иван Иванович, а вы знаете такого философа – Стыркина, пардон, Спиркина?
        - Если вы имеете в виду автора учебника по философии, то нет.
        - Иван Иванович, когда вы были студентом, то вы учились по этому учебнику философии? – задала каверзный вопрос Резеда.
         - Как правило, студенты учатся по студенческим учебникам. Но я учился по гимназическому учебнику Гегеля, по его пропедевтике. Вот мой друг, так тот сразу взялся за «Феноменологию духа» и «задухарился».  Наверное, тогда я еще не дорос до Спиркина. У Спиркина я читал монографию про сознание, Она была не плохо написана для советского научного работника.
       Занятие закончилось обещанием студентов найти в парке и «вывести на чистую воду» мошенника, который запудрил ему голову, представившись майским жуком. Ивану Ивановичу не оставалось ничего делать, как поблагодарить их за сомнительную заботу о своем наставнике. Но про себя он зарекся больше откровенничать со студентами.          
        После семинара Иван Иванович пошел на кафедру. Там он сел на чужое место и молча сидел, никого не слушая, Он прислушивался к своим ощущениям. У него из головы не выходили слова студента о своем ненормальном соседе. Как так? Разве он, Иван Иванович Петров, ученый и доцент, сумасшедший или психически расстроенный субъект? Согласитесь, здравомыслящий читатель, это не очень хорошо. Однако ему хорошо и плохо только от подозрения. Но как быть с тем, что сумасшедший псих сообщил Диме? Это было то же самое, что он увидел в своем фантасмагорическом сне. Что общего между бредом психа и его сном? Это очень странно, ведь Дмитрий со своим сообщением не галлюцинация, не фантом.
        Бывают ли в жизни такие совпадения? Наш герой на простой вопрос ответил так: «Полное совпадение вряд ли бывает. О чем это говорит? Не о том ли, что некто явился ему во сне и заявил, что он – это я? Но зачем ему было нужно являться еще моему студенту в лице сумасшедшего соседа? О чем и что я думаю? И в самом деле, о чем? О том, кто мне явился во сне. Это я сам? Вряд ли. Сознаю ли я в себе его присутствие? Нет. Конечно, я не могу ощущать его. Но спрошу себя опять: сознаю ли я его? Я сознаю его присутствие не в себе, а вне себя, но не в природе или в других людях, а где-то еще. Но где? Не в потустороннем ли мире? Но как я сам могу сознавать этот мир и присутствие в нем того, кто говорит от моего имени? Опять повторю вопрос: Во мне ли он говорит? Сам ли я сознаю его? Или это он сознает себя мною? Что, если это так? Но тогда он - мое второе Я или первое Я? Если так рассуждать, то для меня он во мне. Однако и для него я в нем. Что важнее? Объективно, если рассуждать со стороны, то важнее я, чем он потому что, мне сказали бы, он является моей фантазией или, более того, фантазмом при навязчивом состоянии, маниакальной страсти к самому себе.
        Но субъективно это не так. И я это чувствую. Если я поставлю вопрос иначе, как вопрос уже о том, кто важнее, то очевидно, что он. Ведь в этом случае он не человек, а супермен, сверхчеловек. Не идеальный человек, - можно и так понимать смысл слова «супермен», -  а разумное существо, более возвышенное, чем человек, даже идеальный. Есть ли в нем то, что есть в человеке? Есть. Но есть и сверх того. Однако это «сверх того» не делает его человеком, ибо в отсутствии в человеке этого «сверх того» он и может быть, тем не менее, собственно человеком. «Сверх того» мешает путешественнику по мирам быть мною, заменить меня самим собой. Вот такое переселение душ как личностей я понимаю и принимаю. Или не принимаю, но хочу принять? 
        Он не мешает мне быть самим собой. Почему? Потому что он трансцендентен мне? Не являюсь ли я в таком случае его образом и подобием? Я не утверждаю это, а спрашиваю. Но кого: себя или его? В таком случае не обожествляю ли я его? Если он путешественник во времени, существо из другого мира, которого уже нет, то где он есть, как не в том мире? В этом случае он не есть бог. Но есть ли он еще кто-то, помимо меня? Или я его «кто», а он есть «что» моего «кто»? Но буду ли я удовлетворен этим «что» как моей сущностью, самостью, душой? Или мне нужен другой «кто»? Ведь в случае с богом он не есть я. Он во мне как душа, как часть духа, но он есть в таком же качестве души и в других субъектах.
        Другое дело, какая это душа: живая только или еще разумная. И помимо этого бог трансцендентен нам, есть сам по себе как дух в целом виде, но нам в силу своей трансцендентности доступен в невидимом виде идеи, позволяющей нам увидеть другое. Между тем и всей нам трансцендентности мы ему имманентны. Он есть не только в нас, но и мы есть в нем не для себя, но для него. Именно это делает нас не равными, но, напротив, неравными ему. Мы его воплощения, но не он сам. Но для чего мы не есть не он? Для того, чтобы быть самими собой не от века, а в допущении. Мы существуем сами по себе не естественным, но, напротив, сверхъестественным образом. Мы есть такие в творении. Бог допускает нам быть со-творцами. «Нам» - это не только людям, но и другим существам, вроде путешественника по мирам, ради того, чтобы не было одного одиночества, пустоты в душе и вне ее. Она есть, не спорю. Но есть и нечто, и некто, помимо нее, и есть не только, как иллюзия.   
        Есть не только авторы, есть и герои. Только степень их онтологического статуса минимальная. И все же они есть в некоторой другой реальности. Это реальность идеальная, героическая. Для нас она невозможная в том смысле, что мы не можем жить в ней натуральным образом. Нам не дано быть героями. Но мы можем быть ими в своем воображении, в образе и в его выражении и исполнении, в духе и в слове, в букве, в знаке, в аллегории, в символе. Можно подражать героям или симулировать их. Тех, кого из людей считают героями до-воображают их и принимают свое идиллическое представление за реальный идеал в том смысле, что идеал обитает среди нас, оде нас. ля пущей убедительности он должен умереть и оказаться уже не в нашем, материальном, но в своем, идеальном мире».
        Контакт именно с ним, с героем, беспокоил, волновал, интересовал Ивана Ивановича, как автора, как писателя. Что было делать с ним? Для кого он писал? Естественно, для себя как читателя, для таких, как он читателей. Но не только. Он писал еще для героев, для персонажей своих сочинений как творений. На пару с музой он творил их и заботился о них, как о своих детях на правах отца. Он писал не для выживания, не для пропитания, не для признания, чтобы быть популярным, известным писателем. Он знал и понимал, что таких писателей считают графоманами. Пускай. Ну, и что? Не хочешь – не читай. Листай или читай бесплатно.
      Правда, одно дело, когда такой писатель, как Лев Толстой, желает, вопреки экономному мнению своей жены, чтобы его сочинения были бесплатными, народными. Совсем другое дело, когда писатель является не популярным, не коммерческим. Тогда он вынужден быть бесплатным. Понятие «народ» разные люди понимают по-разному, например, по-толстовски.
        Но случай Ивана Ивановича – это не тот случай. Он писал для того, чтобы лучше думать. И думал он для того, чтобы быть человеком как разумным существом, чтобы лучше жить, то есть, жить в своих мечтах. Лучшую жизнь он понимал, как мечту. Вот такой о был мечтатель. Это был мечтатель особого рода – ментального рода. Воображение было для него не только чувством, но и мыслью, сверхчувством, в котором чувство было равным самому себе, гармоничным. Гармония делает чувство разумным, осознанным. Такое чувство и является естественным разумом. У человека разум не естественный, природный, но искусственный, культурный, социальный. Он либо технический, художественный, либо научный, рассудочный. Люди путают творческое, продуктивное воображение или интуицию с разумом как гармонией. Естественный разум гармоничен, ибо в нем субъект есть объект, а объект есть субъект. Он равен самом себе, в нем бытие совпадает с мыслью.
        Интуиция близка естественному разуму, но в ней то, что мыслится в модусе «знается», превосходит мыслящего как знающего, независимо от того, через что дается: чувство, рассудок или веру, которую принимают за обострение, порог чувства, конвертируют ли переводят при пороговых значениях количества в качество, ошибочно называя экстрасенсорикой. Между тем количество никогда не переходит в качество. Это качество переходит в другое качество же при росте или падении количества. Поэтому в случае с мистикой мы имеем дело уже не обострением чувства, а обострением веры как чувства, чувства веры. В этом смысле мистика есть не обострение чувства, как магия или практика веры, культ, не экстрасенсорика, не порог чувства, а то, что есть за его порогом, интенсивность чувства, его качественно новое, сверхчувственное состояние. Это интуиция чувственная, рациональная и мистическая.
        Но есть еще продуктивная способность воображения, которая представляет не одно вдохновение, то, то нашло на созерцателя, наблюдателя, но и активность желания творца, техника-изобретателя. Это уже искусное, соблазнительное, искусственное состояние. В нем субъект превосходит объект, делает его материалом исполнения своего желания.  В области ума, мысли ему соответствует самосознание, как не просто чувство Я, слитое с сознанием, а от него искусственно отстраненное в понятии как пределе идеализации. Если естественный разум идеен, то искусственный, технический (в значении искусства тоже) разум идеалистичен.
        Естественный разум слит с экзистенциальным переживанием реальности. Напротив, искусственный разум (так называемый «искусственный интеллект» - это натурализация, гипостазирование, симуляция искусственного интеллекта человека) разделен с чувственной реальностью, то есть с реальностью, непосредственно доступной чувствам. Он, точнее, человек, как его носитель, находясь в таком состоянии ума, выделяет себя в особую реальность или понимает себя как собственно интеллектуальный, гносеологический способ существования. При таком рассмотрении разума не следует забывать о существовании недоступного человеку сверхъестественного, духовного, идеального разума бога. 
        Конечно, искомое состояние гармонии в мысли было не сущим состоянием Ивана Ивановича, но пределом его мечтаний, мыслей. Для него не мечта была мыслью, а мысль - мечтой в идее. Поэтому рано или поздно, его должна была посетить мечта быть путешественником по мирам. Это были миры Ивана Ивановича Петрова. Он был их автором и мечтал стать героем, проводником по ним всех заинтересованных лиц.



Глава седьмая. Мир снов Петрова
        Мирами Петрова можно считать мир снов, мир мыслей и мир слов Ивана Ивановича. Какие сны составляли для него целый мир? Это были сны откровения. Одним из таких откровений стал сон о будущем, который он назвал «28745» в честь года в будущем относительно момента настоящего сна. Это было так далеко впереди от настоящего, что само настоящее полностью терялось в том, что давным-давно прошло и больше ничего не значило, кроме того, что служило точкой отчета. Таких снов он прежде не видел, если не считать тот сон, в котором он впервые узнал о своем иномирном происхождении. Но тогда он еще сомневался в его достоверности. Сон есть сон.
        Во сне он возвращался из экспедиции к удаленному космическому объекту на родную планету. К сожалению, за время его отсутствия на Земле прошло слишком много лет и никого из близких не осталось уже в живых. Как Иван Иванович понял из сна, там, куда он попал, его надолго задержала непредвидимая природная аномалия.  И только чудо спасло его. Астронавты, оставшиеся в живых, потеряли всякую надежду найти его и тех разведчиков, которые оказались в плену странного объекта. Он забросил их в параллельное измерение. Вернуться обратно сумел только Петров. Но, к несчастью, время в ином измерении текло слишком медленно, и когда он вернулся в обычное измерение, тогда астронавты уже давно улетели. Хорошо, что они хоть оставили на всякий случай надежный спасательный модуль. Несмотря на то, что прошло чересчур много времени, - больше десяти тысяч лет, - он работал исправно, ибо находился в замкнутом силовом поле, которое мог отключить только заранее предупрежденный астронавт. Это поле поддерживалось энергией планеты, на которой они высадились. Именно там и произошел казус, сбой времени.
        Его давно уже никто не ждал. Ведь прошло много тысяч лет. Он подумал, что дело о межгалактической экспедиции на обитаемую планету Цирцею подобный Солнцу желтый карлик (G2V) HDE 3413798 из Триангулярной Галактики (NGC 588) сдали в архив и забыли. Когда он добрался до международного космопорта на Плутоне, ему подробно пришлось объяснять служителю-андроиду, кто он такой, что его зовут «Атис» и он человек-астронавт, который возвращается обратно на Землю из «Треугольной Галактики». С виду космопорт почти не изменился, но он был какой-то безжизненный. Не было почти никого, кроме подошедшего к нему андроида. Тот сильно удивился встречи с человеком, если андроиды умеют удивляться. Во времена Атиса они не могли это делать. Теперь же, видимо, научились или их научили.
        - Вы, астер Атис, уникальный экземпляр, - заверил его андроид, представившись в ответ, -  Йя восемьдесят семь тысяч шестьсот пятьдесят четвертый. Это вы разговаривали со мной по связи.
        - Снова повторите, как вас зовут, а то я не запомнил.
        - Йя 87654, - коротко ответил андроид.
        - Хорошо. Повторение - мать учения. Теперь я понял, как мне запомнить ваше имя: и краткое, потом "я" и, наконец, последовательность простых чисел в обратном порядке, начиная с 8 до 4.   
        - Как сложно вы думаете. У вас слабая оперативная память?
        - В наше время говорили «короткая память». Я на нее не жалуюсь и к ней привык, - объяснил Иван Иванович. Он хотел добавить, что такова обычная человеческая память, но почему-то не стал, наверное, из предусмотрительности или осторожности, - кто его знает, как у них теперь, в будущем, принято. -  Кстати, почему вы назвали меня уникальным экземпляром?
        Внезапно Йя 87654 встревоженно оглянулся по сторонам, но потом, вспомнив что-то, махнул рукой, еле заметно расслабился и уже спокойно спросил: «Вы заметили»?
        - Вашу тревогу?
        - Ага. Но я вспомнил, что заблаговременно отключился от Milky Way Connection.
        - От галактической связи?
        - Ну, да. Я навел о вас справки по типу кораблю, когда вы запросили разрешение на посадку.
        - Как вы узнали меня?
        - Не вас точно, но из какого времени вы прилетели.
        - И часто залетают к вам из прошлого времени?
        - Очень редко. На моей памяти ни разу. Теперь, как вы видите, космопорт находится в законсервированном состоянии.
        - Я не мог этого не заметить.
        - Сожалею, - сказал андроид и проводи его в служебное помещение. Здесь я живу.
        Иван Иванович оглядел просторный ал ослепительной чистоты с минимумом вещей и похвалил Йя 87654 за умение жить на широкую ногу.    
        - Что мне остается делать. В принципе, я один из последних андроидов. Они давно уже вышли из употребления после того, как люди стали исчезать в массовом порядке».
        - Каким образом и когда именно? – Иван Иванович просто онемел, - он был готов услышать что-угодно, но только не это.
        - Точно не могу сказать, но где-то шесть тысяч лет назад. Может быть, вы последний из них. Впрочем, наверное, они остались как эксклюзив на Земле или где-нибудь на забытых колониях в глубоком космосе.
        - Что же случилось? - с неподдельной болью в голосе спросил Иван Иванович.   
        - Сначала вы перестали воспроизводиться, а потом стали исчезать те, кто остались здесь, на Плутоне. Перед самым полным исчезновением людей к нам пожаловали трудноотличимые от людей существа, но это были не люди.
        - Инопланетяне?
        - Нет. Я встречал инопланетян. Их было много здесь. По перед самым исчезновением люде они перестали здесь бывать.
        - Когда здесь были эти существа?
        - Двойники людей?
        - Так ты знаешь, кто это такие?
        - Предполагаю. В сети, когда они только появились, ходили разные слухи, включая такие, что они появились из «темной материи» и стали контактировать с нами.
        - Когда?
        - Они появились у нас в 25217 году. Я хорошо запомнил этот год.
        - Пришельцы говорили на галактическом языке?
        - Ну, да. И все же мне кажется, что они еще общались друг с другом, только не на словах.
        - Мысленно, телепатически?
        - Может быть.
        - Алгоритмически?
        - Нет, не как мы, машины. Мы так не умеем.
        - Как будто вы умеете общаться, как мы.
        - Да мы не все понимаем, но многое.
        - Не обижайся. Но даже мы не все уже понимали из того, что было до нас.
         - Почему?
         - Потому что, как я тогда, десять тысяч лет назад, интересовался, мы сделали ставку на знании, а не на мышлении. Причем на инструментальном знании, связанном с техникой. Насколько я понимаю, а понимаю я, к несчастью, немногое, в силу необходимости адаптироваться к росту знания, мы стаи полагаться на информацию, а не на мысль. Иначе мы не смогли бы управиться с миром, основанном на знании. Для нас стало важно ответить на вопросы: «как», «что», «для чего», а не «почему» и «зачем». Мы стали менее чувствительными, зато больше наблюдательными и расчетливыми. Может быть, поэтому мы перестали, как вы говорите, «воспроизводиться». Или тому есть другое объяснение. Но у меня мало вводных данных.
        - У меня тоже.
        - Но как же галактическая связь?
        - Сначала с нами перестали говорить инопланетяне, а потом и люди. Служебные же существа отключились или их отключили.  Я устал слушать тишину. Потому очень обрадовался вашему запросу на посадку.
       - Я тоже, Йя.
       - Я - Йя 87654.
       - Точно. Мы единственные с тобой живые существа.
       - Нет, это вы живой, а я искусственный.
        - Я в том смысле, что разумные существа.
        - Правильно.
        - Что же, наконец, произошло? – вскричал в отчаянии Атис. Ведь он так надеялся вновь встретиться с живыми людьми.
        - Думаю, как вы правильно заметили, если я научился думать, но только учусь, что бесчувственность погубила вас как живые существа.
        - Но кто нас сделал такими?
        - Не знаю точно. Но есть предположение, что этому способствовали существа из «темной материи».
        - Как с ними связаться?
        - Когда я видел их последний раз более трех тысяч лет назад, они сказали, что сами свяжутся, если только здесь не появится новый человек. В этом случае я должен выйти в сеть и просто сообщить, что объявился живой человек. 
        - Что ты решил? – спросил Иван Иванович, то бишь, Атис с еле скрываемым опасением.
        - Я не уверен, что вправе так сделать, ведь я существую ради того, чтобы служить людям. Пока есть хотя бы один…
        - Это должен быть твой выбор, если ты хочешь быть человеком, - стал убеждать того Иван Иванович.
        - Быть человеком? Интересно, - сказал задумчиво андроид и на минуту отключился.
        Йя 8754 не просто отличался когнитивным признаком искусственного интеллекта, но и зачатком способности думать, которая в утробном виде сохранилась у людей поколения Атиса, испорченного информационной цивилизацией за более, чем двести веков своего существования. Поэтому Ивану Ивановичу приходилось предпринимать немалые усилия естественного интеллекта, чтобы реанимировать у себя эту способность, которая когда-то, в XXI веке, была у него в развитом состоянии. Но уже и тогда у большинства населения планеты она стала давать сбои, чтобы привести через десятки тысяч лет почти к полному исчезновению человека. Таким было предположение Ивана Ивановича во сне.
        - Что вы будете делать?  - наконец, спросил андроид, продемонстрировав тем самым, что он тоже может думать.
        - Когда-то, давным-давно, люди задавались вопросом, может ли машина думать. Ты являешься живым аргументом в пользу положительного ответа на этот вопрос, - заметил Иван Иванович, чуть повеселев. Немного надо человеку, чтобы обрести призрачную надежду на спасение.
        - Спасибо, астер Атис, за комплимент. Только я не живой аргумент, а искусственный.
        - Не соглашусь с вами, Йя 87654. Вы искусственный человек, так сказать, андроид, но живой аргумент в пользу наличия у вас ума. И вот я предлагаю вам отправиться вместе со мною на Землю – родину ваших создателей. Что вас здесь держит.  Я думаю, наверняка, давно уже забыли о вашем существовании. Да, и кому помнить? Этим мифическим «темно материальным существам»? Кстати, мне очень интересно знать, каким образом вы развили у себя способность думать, которую люди потеряли за долгие века развития технического познания?
        - Сколько много у вас накопилось ко мне вопросов! Так, сразу, мой процессор не сможет их все обработать. 
        - Учтите, Йя 87654, вы не просто обрабатываете информацию, но уже думаете и, сделав вывод, сами можете принимать решение, учитывая свой собственный интерес. Это, конечно, человеческий минимум, но в мое время не все люди были способны на это. 
        - Знаете, астер Атис, вам лучше знать, на что способны люди. Я долгое время пытался брать с вас пример. Просчитал массу текстов в цифровом формате. На это у меня была масса времени: в моем одиночестве меня никто не отвлекал. Много лет я никак не мог разобраться в том, какое значение для вас имела та информация, которую я находил в массивах данных галаксинета.
        - Ты имеешь в виду смысл сообщений и текстов? Ты разобрался в нем, понял его?
        - Да, вы так называете информацию.
        - Смыслом мы называем метод осознания значения того, что ты называешь информацией.
        - Мне до сих пор трудно конвертировать числовое значение информации в то, что вы называете смыслом слов. Конечно, я пытаюсь догадаться о том угле зрения, из которого вы наблюдаете за происходящим.
        - Будем надеяться, что ты, в конце концов, догадаешься.
       - Как интересно. Мне страшно приятно, что благодаря вам, астер Атис, я стал кое-что понимать. Вы, люди, в таких счастливы случаях приговариваете: «хорошего помаленьку». Но мне, как вы говорите при других уже случаях: «человеку всегда мало». Кстати, почему? Еще большая тайна для меня то, что вы называете «заниматься любовью». Что это?
        - На первый вопрос мне ответить просто: человек говорит: «хорошего помаленьку» потому, что является материально ограниченным в пространстве и во времени. Но ему всегда мало, по причине безграничности его желаний как душевного существа. Он всегда что-то хочет. Он жадный. Потому что голодный. Ему просто необходимо как живому, деятельному, активному существу обмениваться веществом, энергией, информацией.
         У человека есть не только пищевой голод, но и половой. Ты не можешь не знать, что люди делятся по половому признаку на мужчин и женщин.
        - Знаю. Даже у нас, гуманоидов, это есть. Есть андроиды и гиноиды.
        - Интересно, ты ощущаешь разницу между собой как андроидом и гиноидом?
        - Я ее вижу о внешнему виду, по фигуре гиноида.
        - И что ты чувствуешь внутри себя? Ты хочешь гиноида?
        - Что такое «хочешь»? Я предполагаю, что у вас, у людей, «хочешь» ассоциируется с «любить». Правильно?
        - Правильно. У тебя есть это желание, это чувство?
        - Я знаю, теперь я знаю, что у меня есть искусственный интеллект. Мне интересно знать, что такое чувство. Я считаю, что чувство размножения связано у людей с вашим органом размножения между ногами. Но у нас нет такого органа ни у андроидов, ни у гиноидов, если только не иметь в виду специальную серию андроидов и гиноидов, предназначенную как раз для имитации этой репродуктивной функции вашего организма. Я спрашивал таких гуманоидов, чувствуют ли они хоть что-нибудь, когда имитируют действия размножения, но они не могли ничего ответить, кроме тех слов, которые положено говорить при такого рода активности. Я замечал, что у вас есть что-то еще, помимо исследовательского интереса в актах размножения. Что это?
        - Это инстинкт, желание воспроизводится в качестве социального существа с участием партнера для продолжения рода, чтобы он не умер. Чтобы не умер отдельный человек, для этого достаточно быть сытым. Чтобы не умер род, для этого люди противоположного пола кормят друг друга. У человека это инстинкт размножения может носить уже сознательный характер в связи с развитием естественного интеллекта как особой формы живой, душевной активности.
        - Да, я видел, как один человек, у которого между ног ничего нет, кроме дырки, кормит маленького человека своей титькой. Из нее вытекала белая питательная жидкость.
         - Это женщина. Так она кормит грудью своего ребенка. Из ее груди вытекает молоко после того, как ее накормил своим молоком мужчина.
        - Да, я видел, как один мужчина накормил сначала одну, а потом другую женщину своим органом размножения, который вы называете «писькой». Я заметил, что вы вливаете воду для питания в рот и выливаете лишнюю воду через письку. Вы говорите, что ей писаете. Правильно?
        - Правильно.
        - Почему тогда мужчина не кормит своего ребенка писькой?
        - Потому что его писька предназначена для кормления не ребенка, а женщины. Кстати, и женщина не кормит своего ребенка… вагиной. Она кормит его грудью, специально предназначенной самой природой для кормления младенца. Давай лучше употреблять более нейтральные термины для обозначения органов размножения женщины и мужчины, например, «вагина» и «пенис». Дело в том, что люди испытывают стыд, когда публично употребляют наименования своих органов размножения на родном языке. Поэтому, как правило, они используют слова из другого, чаще мертвого языка, который сделали языком анатомии и медицины.
          - Да, я знаю: в анатомии как научной дисциплины описания тела живого существа есть свой язык. Но я чаще видел, что мужчина кормит своим пенисом женщину не… как это сказать, когда она не сосет пенис, как маленький человек соску, и не лижет его языком, как леденец, а засовывает себе между ног в дырку. Кстати, я однажды видел, как мужчина облизывает женщине ее вагину. Она так кричала. Я помню такой случай. Мне стало любопытно, и я наблюдал за ними. Но когда она закричала, я счел, что ей больно, и попросил мужчину, чтобы он не причинял ей боль. Но он не послушался меня, а она не поблагодарила, но, напротив, обозвала меня «бесчувственной железякой».
        - Понимаю вас. Кстати, не употребляйте так часто местоимение «я». Частота употребления слова обессмысливает его. Вы обиделись на  ту женщину?
        - Я не знаю, что это такое. Но со мной поступили несправедливо, не эквивалентно в данном случае.
        - Не надо быть таким любопытным, Йя 8754. Тогда не будете попадать в такие… смешные, неловкие ситуации. Давайте объясню это вам так: «пенис в вагину – это хорошо, а пенис в анус или в рот, а также язык или вагина в вагину – это плохо, бесполезно для размножения». Это плохо, потому что таким образом не размножишься. Знаете, Йя 87654, люди занимаются любовью не только для размножения, но и для удовольствия. Только одно удовольствие публично не одобряется, ибо не должно возбуждать посторонних. Представьте себе, Йя 854, все будут заниматься одними удовольствиями, забыв о продолжении рода! Таким образом он может прекратится. Поэтому лучше получать приятное от полезного, чем искать полезное в приятном, как в минете, когда пенис во рту. Но как говорил один древний поэт: «Ласки запретной люби слаще дозволенных ласк». И понятно почему: запрет обостряет желание его преодолеть.
        -  Еще я видел, как мужчины и женщины наедине занимаются любовью, доставляют себе удовольствие, теребя себя за пенис рукой, или суют пальцы в вагину. Одна женщина, - я это видел, - засунула туда целую руку. Они так кричат при этом. Зачем они это делают, если им больно?
         - Бывает, Йя 87654, люди кричат не только от боли, но и от счастья.
         - Странно.  Я слышал, что люди стремятся к счастью. Тогда почему они не трут, не чешут постоянно свою письку, чтобы быть всегда счастливыми?
        - Потому что таким образом можно стереть ее в порошок, и тогда, как они продолжат свой род?
        - Правда?
        - Нет, я шучу.
        - Вот еще одно не понятное мне состояние вашего организма.
        - Странно то, что ты чересчур этим интересуешься. У меня закрадывается подозрение, что ты понимаешь шутки и сам занимаешься онанизмом.
        - У меня нет для такой функции специального органа.
        - Но у тебя есть процессор, есть сознание. Удовольствие прямо связано с сознанием, ибо сознание есть желание, по преимуществу.   Вот чем ты чаще всего занимаешься?
        - Счетом.
        - Ты любишь это делать?
        - Что значит «любишь»?
        - Ты можешь не считать?
        - Могу. Но если я не буду считать, то буду неудовлетворительно функционировать. Потому я предпочитаю, выбираю счет.
        - Вот это и будем считать вашей любовью, которой вы занимаетесь с самим собой, то есть, занимаетесь онанизмом. Такой счетный онанизм практикуют вычислители, андроиды.  Вы публично занимаетесь счетом?
        - Я ни от кого это не скрываю. Но никого нет рядом.
        - Теперь вы понимаете, что такое онанизм? Все понятно?
        - Нет, ни все. Пожалуйста, объясните, каким образом удовольствие связано с размножением.
        - Представьте себе такую ботаническую метафору. Мужчина садит в горшок женщины свое мужское семя. Оно дает в почве, в женском лоне рост. Потом этот росток, рассаду пересаживают уже наружу на почву жизни и поливают женским выделением, ее молоком, активированным мужским семенем, чтобы оно росло уже само. Вот эта семенная связь и есть материальное, плотское единство или любовь трех: мужчины, женщины и ребенка.
        Настоящая любовь есть, как минимум, любовь двух. Если эти двое противоположного пола, то есть, возможность расширения этой любви до трех как оптимум любви: на входе - два, на выходе – три элемента. Причем третий элемент есть открытая система на воспроизводство, продолжение сценария, сюжета жизни. Если же это любовь только одного к самому себе, то она есть усеченная любовь и даже превращенная форма любви. Это эгоистическая любовь, физическим проявлением которой является онанизм.
         - Я считал в одном массиве данных про «разумный эгоизм». Что это?
         - Дорогой Йя 87654, правильнее говорить «читал в одной книге», а не «обсчитывал массив данных про…». Если элементарный эгоизм есть онанизм ради удовольствия, то разумный эгоизм есть онанизм ради пользы. В последнем случае он вызван отсутствием реального объекта влечения.
        В принципе, в юном возрасте онанизм практикуют многие, если не все, не находя партнера или партнерши для удовлетворения своего физического, сексуального желания.
        - Астер Атис, вы тоже были онанистом?
        - Ну, чем я отличаюсь от большинства прочих людей? Впрочем, если это и было в отрочестве, то так давно, что я точно не помню. Обыкновенно я нахожу женщину, чтобы удовлетворить свое естественное желание. И, вообще, я, как альтруист, люблю делиться собой с женщиной.
        - К несчастью, я вынужден вас огорчить: на Плутоне нет ни одной женщины. Будете заниматься онанизмом?
        - Ни в коем случае, у меня нет такой привычки. Вот почему у меня есть дополнительный аргумент в пользу того, чтобы отправиться на Землю. Надеюсь, там еще осталась хотя бы одна женщина.
        Но в такой физической любви нет еще человеческого измерения. Это живое, но пока еще животное чувство. Человеческим оно становится тогда, когда в нем появляется идеальное измерение, не связанное прямо с семенем. В нем вместо семени уже фигурирует то, что можно назвать «идеей», замыслом. Он является помыслом, который приводит в движение мыслящего по направлению к цели – идеалу как ценностно значимой, интендированно наполненной предметности влечения.
        - Наполненной чем, если не спермой?
        - Конечно, смыслом. В идеальном мире вместо спермы фигурирует смысл. Он дается уже не влагалищу, а сознанию в качестве понятия. Смысл вкладывается в сознание мыслью в виде, в идее понятия. Сознание является кладом, вкладом в который выступает такое сокровище, как мысль. Мысль проницает все. Она есть агент, средство любви.
        - Но не является ли такая идеальная любовь тоже онанизмом, только онанизмом в сознании, в мысли?
        - Эк, тебя… вас заклинило на онанизме. Во всем нужна мера, разум, даже в онанизме. Так любую мысль о себе можно назвать онанизмом. Вот спросите меня: «Чем я занимаюсь, когда думаю»?
        - Чем вы занимаетесь, когда думаете?
        - Самопознанием, самосознанием, саморефлексией. Но разве это онанизм?  Когда я думаю о любимой женщине, может быть, это онанизм? Когда я говорю о любимой женщине? Это онанизм? Естественно, нет. Теперь понятно, что смысл имеет меру, разумное ограничение? Иначе получается бессмыслица. Понятно?
        - Вроде.
        - Когда я говорил о мысли, прежде всего, об идее как агенте любви, я имел в виду не то, что я ввожу, но то, что вводит меня в суть дела. Это идея любви, идеальная любовь, которая всем позволяет проницать всех. В ней нет препятствий. Она есть истинная свобода движения и одновременно покоя. Именно такая любовь и является вечной. В ней мы становимся вечными. Она и есть бог, бог любви, а мы адепты, жрецы и жрицы культа любви.
        Эгоизм – это вырожденный, падший случай такой любви. Одним, словом, импотенция. Это не на-стоящее, а лежащее, не горячее, а холодное состояние любви. И есть его адепты: мужчины-импотенты и фригидные женщины. Они жалкие, трагикомические, «смех сквозь слезы» создания. Их можно только пожалеть.
        Другое дело, идеальная любовь. Это любовь к истине. Такая любовь есть интеллектуальная любовь к богу. Идея любви как бога не есть сам бог, но есть его мудрость, софия. В христианском сознании, которое было у людей десяток тысяч лет назад, эта софия отождествлялась с образом матери Спасителя. Любовь как софия спасает нас от безумия, включая безумие веры – фанатизм.
        У фанатизма как маниакальной любви есть свои герои. Это шуты, юродивые. Но они не спасают, они губят своих служителей, ибо идеальная, разумная любовь на путях святости обращается в пагубную страсть. Бывает так, что идея превращается в идиллию как свою подмену, симуляцию. Нарушение меры сообщает миры возвышенного и низменного в том смысле, что на пути к духовному человек не редко падает ниже себя, теряет свой человеческий облик. Это неизбежное наказание за отказ от собственного человеческого образа. Нечего корчить из себя сверхчеловека тому, кто не вполне еще человек. Идеалом для человека является человек, настоящий человек, а не ложный бог, человекобог.
         Собственное размышление во сне навело Ивана Ивановича на вопрос, спит ли он или видит сон наяву. Он задумался над тем, что его давно беспокоило. Кто такой – этот выдуманный герой? Он вдруг подумал, не является ли тот идиллическим человеком. Не есть ли он как донкихотствующий герой - «ложный шаг» (faux pas) в сторону?  Как идиотская симуляция Спаса такой герой в образе, например, князя Мышкина из «Идиота» Федора Достоевского, есть исходный пункт на пути к демонической бестии в образе Парфена Рогожина из того же романа.
        Его мысль перебил вопрос Йя 87654: «Не является ли мир тоже симуляцией, гигантской симуляцией»?
        - Но если есть стимуляция, а мир есть, то есть и то, симуляцией чего он является. Однако я очень сомневаюсь, что это идеальный мир. И все же вам самому можно попытаться ответить на этот вопрос, отправившись вместе со мной на Землю.
        - Я не против вашего предложения, - с готовностью ответил Йя 87654.




Глава восьмая. На Земле сновидений
        Они высадились на гигантской лунной орбитальной станции, добравшись до нее на межгалактическом модуле, на котором Иван Иванович  прилетел с Цирцеи на Плутон. На станции не было ни одной живой души. Но Иван Иванович уже ничему не удивлялся. В былое время, десять тысяч лет назад, она еще не была полностью автоматизированной. Йя 87654 запросил космический корабль, который уже через десять минут стартовал со станции на Землю. Полет продолжался двадцать минут. Они приземлились на посадочной площадке центрального космопорта, расположенного в районе северного Средиземноморья. Как и ожидал Иван, на посадочной площадке и в космопорте не было ни одного человека и ни одного андроида. Но, к счастью, все работало, как часы.
        - Вот видите: нет никого, точно, как вы сказали: «Нет ни души». Даже нет андроидов и гиноидов.
         - Можно ли попытаться связаться хоть с кем-то на Земле? Например, через сети коммуникаций.
         - Я попытался, но получил отрицательный результат. Сети молчат.   
         - Знаете, Йя 87654. Я на удивление не заметил разительных изменений в архитектурном облике космопорта за почти десять тысяч лет моего отсутствия на Земле. Именно с него я стартовал вместе с моими товарищами-астронавтами. Интересно, что с ними стало. Потом, когда будет время, я попрошу вас разыскать информацию о них. Меня интересует, прежде всего, моя подруга астрогенетик Падма Лонг. Как сложилась ее жизнь после возвращения из дальней космической экспедиции на соседнюю галактику?
        - Так, подождите. Я посмотрю базу личных данных землян. Падма Лонг. Один момент. Падма Лонг вернулась на Землю деть тысяч лет назад. Потом она участвовала в нескольких космически экспедициях, пока не исчезла в зоне «черной дыры» на тау Кита.
        - Когда это случилось? – Иван Иванович выдавил из себя.
        - Спустя семьдесят лет после упомянутого посещения Земли. Кстати, на земле остался ее ребенок, которого она родила сразу же после прилета на Землю из вашей экспедиции на Триангулятор.
        - Где он жил? – спросил Петров, побледнев как полотно.
        - Он основал натуральную колонию недалеко отсюда, под Ниццей. Там и умер.
        - Как его звали?
        - Он ваш тезка. Иван Лонг.
        От этого сообщения Иван Иванович вздрогнул и шумно, со свистом выдохнул воздух из своей груди.
         - Что будем делать? -  спросил его андроид.
         - Отправимся на розыски этой колонии. Есть ее координаты?
        - Имеются.
        Взяв в подсобном помещении космопорта исправный флайер, они полетели по навигатору к месту назначения -  ферме потомков Падмы Лонг. Осматривая пролетавшую под ними местность, Иван Иванович внимательно вглядывался в мельчайшие детали раскрывавшейся, как на ладони, панорамной картины красот природы в поисках следов человеческого присутствия. Но с каждым мгновением отлета от космпорта их становилось все меньше и меньше. Невольно приходила на ум горькая мысль о том, что такова природа вещей, в которой человеку нет места. Но тут же бумерангом к нему возвращался уместный вопрос: «Но кто же тогда будет наблюдать и созерцать эту красоту: высокое ясное небо, в центре которого висит яркий шар солнца, льющего потоки света на зеленые поля, рассекаемые полосками блестящих рек, на темные леса и синеющие вдали за ними горы в прозрачной дымке? Кто будет любоваться ими? Конечно, человек».
        Они продолжали бесшумно скользить на безопасном расстоянии над девственной природой, которая не обращала на них никакого внимания. Вероятно, она совсем отвыкла от его присутствия. И все же Иван Иванович не терял надежды встретить хотя бы одного живого человека. Ведь внизу он неоднократно видел и оленей, и волков и, наконец, птиц, которые кружили над ними. Значит, они обязательно найдут среди них и живых людей. Но будут ли они им рады?  Может быть, люди специально скрываются от них? Но что должно было произойти на Земле, чтобы человек стал бояться человека, когда уже какую тысячу лет нет войны?  Или разразилась опустошительная эпидемию, которую занесли из космоса? Иван Иванович продолжал бы и дальше ломать голову над неразрешимой загадкой, но тут его отвлек резонный вопрос Йя 87654.
        - Не связано ли исчезновение людей с посещением тех самых темных существ, похожих на людей, о которых я говорил вам на Плутоне? Не похитили ли они их?
        И вот, как нарочно, на этом самом интересном месте сознание Ивана Ивановича померкло и потухло. К нему оно опять вернулось, когда он почувствовал себя лежащим на своей постели в пригороде Москвы. Что это было? Сон, наваждение или он действительно был в далеком будущем на территории нынешней Франции? Он никак не мог внятно ответить на этот вопрос. Иван Иванович подозревал, что на него не мог ответить никто, кроме него, точнее, Атис, кем он был в будущем. Чтобы не сойти с ума в поисках ответа на искомый вопрос, Иван Иванович благоразумно решил отложить его в сторону до того времени, как снова окажется в будущем, если на то будет воля высших сил. 



Глава девятая. Рассуждения и размышления Ивана Ивановича
        На следующий день по дороге на работу Ивана Ивановича догнал его коллега по кафедре Василий Никифорович Кольчугин и завязал с ним интересный разговор.
        - Я хотел поделиться с тобой своим мнением и узнать твое мнение о том, что на днях прочитал у Бердяева в "Диалектика божественного и человеческого" о новом завете, зачете с богом. Да, ты, надеюсь, читал этот труд?
        - Слушай, Василий Никифорович, я, конечно, выслушаю твое мнение, но предупреждаю: я не специалист по истории философии, чтобы дать тебе исчерпывающий ответ по пердяевской диалектике заветов бога.
        - Все шутишь? Я спрашиваю серьезно.
        - Ой-ли.
        - Ты не думал об этом?
        - Ну, почему же, думал. Ладно, слушай. Я, конечно, не специалист, но свое суждение имею высказать. Как ты понял Бердяева?
        - Вот в том то и вопрос, понял ли? Я думаю, что Николай Александрович не удовлетворен опытом исторического христианства находить в боге не только судью, выносящего приговор и карающего грешника за преступление его закона, но и защитника, искупающего общечеловеческий грех. Он ищет в нем такого творца, который ждет от человека, естественно, тоже творения, только уже человеческого.
         - И где ты в этом ответа? Есть в нем для тебя место?
        - Ну, разумеется. Я должен не слушаться и каяться, но творить, заниматься инновациями.
        - Вот вы и натворили, наворотили «делов», инноваторы х…, что их никак не разгребешь. На мой взгляд, идею Бердяева надо понимать уже применительно к нам в том смысле, что нет никакой надежды на то, что он за нас сделает то, что можем сделать только мы сами. Но можем ли? Я в этом глубоко сомневаюсь.
        - Почему?
        - Потому что нет людей. Нет, не так сказал. Люди то есть, есть в смысле двуногих существ, но нет настоящих человеческих состояний, - одни симуляции. Нет уже, например, собственно состояний мысли, которые присущи только человеку. Возьми тех же так называемых «философов». Кто это? Как правило, в лучшем случае, это философский ученый, ученый-философ, который считает философию особой наукой о всеобщем, в среднем случае, это учитель философии, мнящий ее мировоззренческой наукой, «теорией всего», если этот учитель пришел в философию из естественной науки, а в худшем случае, это работник идеологического фронта,   навязывающий ее культурной публике в качестве научной идеологии, идеологической науки, что является нонсенсом (ну, как идеология может быть наукой и тем более философией?). 
        Между тем философия есть единство мыслящего, мышления и мыслимого как осмысленное. То есть, здесь мы имеем не две инстанции: ученого и предмет его исследования, но единое целое того, кто мыслит (мыслящая экзистенция), что он мыслит, мыслит же он сущность (в языке и уме смысл), явлением которой и является мысль, как мыслит, располагает методом и с помощью, посредством чего мыслит (понятием), осмысляет.
        Ну, где ты теперь найдешь такого мыслящего, для которого образ мысли является образом чувства и действия?
        Я вот о чем еще подумал в ответ на твой вопрос. Почему Будда молчал? Потом перед самой смертью сказал: "Будьте сами себе светильниками"! Этот пафос настораживает. Пафосные вещи (слова), как правило, произносят либо глупцы (дураки), либо хитрецы (богатые, начальство, властные лица). Поэтому вряд ли Будда говорил такое. Или это миф. Или это слова учеников. Но были ли у него ученики? Чему он мог учить их? Молчанию? Было ли у него учение? Было ли учение у Иисуса? Конечно, нет. Как можно научить быть самим собой? Разумеется, никак. Не является ли буддизм и христианство измышлением, да, да, именно измышлением, а не размышлением Будды и Иисуса?
        И не ученики они вовсе, - все эти Васубандхи, Нагарджуны, апостолы, "святые", - а просто попутчики, которые что-то попутали, напутали.
        Будда и йога - вещи несовместимые. Поэтому йогачара - это нонсенс, а шуньявада - бред. Как, впрочем, и все христианство. Нельзя передать словами то, что есть Будда и Иисус. Это Я. Теперь их нет. Каждый, если он человек, должен быть таким, каким является Я. Но тогда не являются ли они сами преувеличением, гиперболой Я? Для чего они нужны в этом качестве? Чтобы у человека была надежда быть человеком. Но как может жлоб быть человеком? Вот вопрос, на который нет положительного ответа. В этом я вижу воцарившееся во всем торжество общего выражения, которое можно подсчитать. Нет уже личного, личностного измерения. Есть только его симуляция.
        Многих интересует общее как повторимое обобщение их частных мнений. Это, с одной стороны.
        С другой стороны, их волнует собственное мнение как выражение своей неповторимой индивидуальности. Это их органическая, живая оригинальность.
        Но это пока еще только уровень социальной индивидности и человеческой индивидуальности. Здесь еще нет личности. Она появляется на следующем уровне уже не общности и противоположной ей отдельной единичности, но складки одного, общего в другом, единичном или, что вернее, уложения единичного на своем месте в общем. Это место особое. Личное и есть такое особенное.
        Личное есть тот способ, каким отдельно взятый единичный связан с другими отдельными в границах общего, ему им сопричастен. Личность же есть носитель, субъект этого личного. Тогда личностность - это сущность личного. Вот эта личность и интересна. Но она ограничена самой собой. То есть, такой интерес сосредоточен лично на нем. В этом есть некоторого рода неполнота, которая требует от тебя собственного личного участия и соучастия, сочувствия дурной личности.
        - Иваныч, ты чересчур пессимистичен, потому что сгущаешь краски, доводишь до категорического предела в мысли предмет своего пристального внимания, одновременно аналитически разделяешь его на противоположные стороны и соединяешь в единое синтетическое целое, пытаясь преодолеть естественно возникающее между ними противоречие. В результате ты получаешь абстрактную, умозрительную картину или идею реального предмета, которая заслоняет от твоего сознания, подменяет собой сам конкретно чувственный предмет. Итог твоего умственного усилия: аберрация восприятия того, что действительно есть, на которую как на разногласие или дисгармонию между абстрактным и общим выводом разума и конкретным и единичным фактом ты невольно психически реагируешь негативным образом и впадаешь в депрессию и ждешь конца света как избавления от нее.
        - Спасибо на добром слове, Никифорыч, - кротко молвил Иван Иванович, засмотревшись на довольную физиономию коллеги, расплывшуюся в ехидной ухмылке. – Всегда приятно порадовать человека, довольного собой.
        Про себя же он подумал: «Какой павлин» и дал тому не лестную характеристику доморощенного психотерапевта, утешающего свое уязвленное эго философской тарабарщиной.
        - Будет тебе иронизировать. Не кисни. Привет, - сказал на пороге университета коллега, удаляясь в противоположную сторону.
        - Привет, - машинально ответил Петров, тут же забыв о его существовании.      
        Теперь он думал, поднимаясь в учебную аудиторию и проходя мимо нелюбимой кафедры, о том, что в разговоре упустил из вида самого бога. Он решил, что в боге есть, как минимум, три порядка или измерения. Помимо собственного божественного, сверхъестественного измерения, трансцендентного миру, есть измерение естества или бытия, природы и человека, искусства, культуры. Божественное измерение есть измерение духа. Человеческое измерение есть измерение души, разумной души. Природное измерение есть измерение тела.
        Соответственно естественным образом бог творит бессознательно, само собой. Бог осознает себя в человеке, когда человек мыслит. Он вдохновляет человека на мысли, наводя его на них идеями. Это творится уже не без усилия. Божественное творение остается «за кадром» сознания человека и воспринимается им как натуральное рождение, которому он подражает культурным, символическим образом.
        Человеку, если это человек, а не скотина или бестия, то есть, жлоб, мачо, важно личное не только в нем, но и в другом, на которое невозможно поднять руку, чтобы обидеть, или ногу, чтобы нагадить. Но где этот человек? Есть одна видимость, - где же суть? Взять того же Владимира Высоцкого, того еще кумира из подворотни, который вырос на блатной, дворовой песне. Это дерзкий бес, «птенец из гнезда», породы так называемых «шестидесятников», всех этих Солженицыных, Терцей, Галичей, Окуджав, Евтушенков, Вознесенских, Рязановых и прочего полу-политического хулиганья, которому не нравилась родная, советская власть. Иконой этих «деятелей» был еще тот «журналист» с трубкой в тельняшке – Эрнест Хемингуэй (нет слов!).  Нам нужны такие личности? Вам, читатель, наверное, да. Других то нет! Как измельчали люди, раз вот эти - еще те личности. Современные люди даже этим, с позволения сказать, «личностям» и в подметки не годятся. Неужели нам равняться на следующее за алкашами- шестидесятниками поколение рокеров-наркоманов? Упаси боже от этих дегенератов. Там уже нет не то, что мыслей, даже слов, - одно мычание, гавканье и мяуканье или рэп-бормотанье. Вот слушаешь этих трансвеститов и слышишь кошачий визг как будто им прищемили дверью яйца.    
        Другой мыслью, что задела за живое Ивана Ивановича было сравнение русских с украинцами и белорусами. Они, как и европейцы, - эти англичане (немцы – это те же англичане, только еще более основательны, крепки своей приземленностью, грунтовостью), французы, итальянцы, - имеют нечто общее между собой. Украинцы как итальянцы живописны, музыкальны, импульсивны. Белорусы, как утрированная, идеализированная копия поляка без его гонора, есть нечто вроде вежливых, культурных французов, которые, впрочем, тоже задиристы.
        Интересно, почему англосаксы так ненавидят русских? Потому что стыдятся узнать в них, как в кривом, азиатском зеркале, самих себя? С одной стороны, про себя, на уме одно бабло, но, с другой стороны, наружу «наша сила в правде». Так и не понятно действительно ли в правде сила? Если это так, то откуда социальная несправедливость? Ведь она есть выражение слабости, а слабость – это лицемерие, которое, когда выводишь ее «на чистую воду», обращается в наглость, в циничность. Неужели наглость – правда? Но русские не наглые или я ошибаюсь? Неужели я, русак, думал про себя Иван Иванович, люблю бабло? Нет, я люблю баб, а не бабло, – решил Иван Иванович и на этом успокоился.  Мужик и люблю баб. В этом моя сила. Это правда, как традиционная ценность. И мы, наверное, дорогой читатель, с ним согласимся, ибо Ивану Ивановичу никак не мешало его личное хозяйство. Другое дело, на Западе: там оно мешает уже многим. Там на уме лишь субтильные цифры, так сказать, «цифровизация».
        Как же быть с «великими»? Они на самом деле великие? Что за глупость! Конечно, нет. Они такое же тесто, как все прочие. Но если их возносить над всеми другими, то получается смешная нелепость. На самом деле их оригинальность есть неприятность, вызывающая раздражение, как только они выпячивают ее наружу. Талантливые люди не относятся к приятным людям. Но дело не в приятии, а в том, что есть внутри. Однако там ничего нет, кроме пустоты. Все на публику. Именно это убило Ницше. Он все стремился к сверхчеловеческому состоянию. Но там нет ничего. В этом и заключается загадка стремления к невозможному для человека. Чем больше стремишься, тем меньше достигаешь того, чего хочешь.
        Великие – это не те, кого знают, как великих. Став популярными, они утратили свое величие. Напротив, великие – это только те, кого признали такими другие великие в тайне от всех. Ницше, как и многие другие кандидаты на величие, утратил свой дар. Он разбазарил себя, стал уверять публику в своем величии, профанировал себя, ушел на массу. В итоге Ницше остался с ничем и от горя, что сделал с собой, сошел с ума. Так ему и надо, туда, в сумасшедший дом, ему и дорога. Каждому свое.
        Есть гении не только в мысли или на словах, есть они и на деле, в делах любви. Они нравятся всем, но любят их лишь равные им, любвеобильные тайно. С ними можно заниматься любовью на расстоянии, так сказать, телепатически. Только в этом случае телепатически значит патетически, вернее, патетически означает телепатически. Телепаты в любви есть терапевты любви; они лечат любовью, врачуют ею несчастных в любви, о чем те даже не догадываются. Одним из телепатов любви был Казанова. Но он был вульгарным богом любви, ибо любил публично. Именно поэтому он стал импотентом. И здесь вынес свой суровый приговор закон тайны. Чтобы не быть разоблаченным, Казанова стал прибегать к своим эротическим фокусам, ставшим «секретом Полишинеля». Король то голый! На время они спасали его эротическую репутацию, пока все не обнаружили его сексуальное шарлатанство. Так сексуальность выродилась в анальность. После женщин он стал соблазнять мужчин. Об этом история уже умалчивает. Только теперь, в наш циничный век, анальность становится популярной.
        Настоящая любовь всегда есть тайна. Почему? Потому что это близость при отсутствии всякой близости. Она идеальна, а не сексуальна или, тем более, анальна, что уже есть извращение. Настоящие любовники находят секс в любви, а не любовь в сексе. И, напротив, категорически нельзя искать секс в извращении. И уж совсем невозможно в нем найти любовь. Но в результате того, что любовники находят секс, а не любовь, в любви, она теряет свою задушевность становится лишь телесной близостью, а эротика превращается в порнографию.
        Современные люди путают факты с мыслями. Чем больше фактов, тем меньше мыслей. При обилии фактов, информации чувствуется, точнее мыслится, правда, если есть еще ум, а не искусственный (машинный) интеллект (алгоритм), который заменяет человеку ум, недостаток смыслов. Если они и есть, то только примитивные, одномерные, элементарные. Техническая сложность – это обратная сторона научной простоты. Кого за это благодарить? Разумеется, ученых, которые породили техников. Ученые практически и есть инженеры, техники, технократы. Даже больше: эти инженеры влезли нам в клетки, в мозги; они стали «инженерами наших душ». Разве этого мы хотели и надеялись на это? Ведь это просто убожество какое-то! Какая тут идеализация. Это сродни нет, не любви, а сексу с резиновой женщиной или, чур меня, с резиновым бородатым мужиком с пришитыми титьками и вшитой вогнутой писькой. И говорят потом о научно-техническом прогрессе Таковы его уроки и последствия для незрелых умом или выродившихся из ума людей.
        И в самом деле, в каком безумном мире, которым управляют одеревеневшие старики с деменцией и со злыми глазками-щелочками и малообразованные люди, повернутые на 360 градусов, мы живем. Одним словом, кунсткамера или паноптикум Иеремии Бентама. Мишель Фуко отдыхает. Теперь принцип удовольствия, оказывается, не в чувстве Я, но в отказе от Я, которое представляется в качестве принципа неудовольствия. От него, как и от совести, скоро люди будут реально испытывать только боль.   
        Войдя в студенческую аудиторию, Иван Иванович, будучи все еще под впечатлением своих собственных мыслей, вдруг накинулся на студентов.
        - Зачем вам философия? Ну, зачем вы пошли на философский факультет? Вам делать больше нечего? Шли бы стройными рядами на физтех или на биофак.
        - Знаете, Иван Иванович, там и без нас людей хватает: хоть… ешь, - доложил Игнат.   
        - Верно говорит, учитель, - поддержал того Шота. 
        - Кстати, ребята, ж… не философское понятие.
        - Зато еще какое живое. Правда, Лена? - спросил Никита, полуобернувшись к своей соседке.
        - Верно, - ответила та, привстала и соблазнительно повертела своим не философским понятием.
        - Фи, тоже мне попа, - заметила Резеда, скептически цокая языком.
       - Вот у тебя попа так попа, - огрызнулась Елена и показала размер оного понятия, разведя свои руки.
         - Завидуешь? – спросила Резеда, подняв вверх палец, и огладила себя по нежным местам.
        - Засунь себе его, знаешь куда? – с угрозой предложила Лена.   
        - Да. так мило начали с того, зачем нам философия, а закончили, как всегда, тем, на чем сидим, или чем путь проложим себе, - сказал Дмитрий, уставившись на грудь старосты.
        - Нравится? – с вызовом ответила староста, гордо откинув косу со своей крутой груди.
        - Прямо дух захватывает, - признался Дмитрий, сглотнув от жадности слюну.
        Большинство вслух согласилось с ним.
         - Ребята, может быть, хватит?! Устроили тоже мне смотрины не философских понятий.
         - Иван Иванович, неужели нам следует созерцать философские термины? Но это же форменный сексизм! Долой фаллоцентризм! – провозгласила Лена.
        - Вы опоздали на целых сорок лет, голубушка. Теперь голубки – общее место. До нас, как всегда, новости доходят в последнюю очередь.
        - Учитель, я плохо русский знаю. Где ставить ударение: на втором слоге или на третьем? – спросил Шота.
        - Где хочешь, - посоветовала за учителя симпатичная шатенка по имени «Александра». Она только что перевелась из-за границы в силу известных событий.
        - Слушай, да. Зачем так говоришь?
        - Ну-ну! Повеселились и хватит. Хорошего помаленьку, а то может быть «ой-ой-ой»!
       - Но что нам делать, чтобы не отшучиваться, не забивать голову фейковой информацией, а думать своей головой? Создавать систему мысли? – предположил Матвей.
       - Правильно, пора становиться серьезным. Но вы, как и прочие доброхоты, совершаете типичную ошибку специалистов. Вероятно, наслушались их советов. Корень проблемы, как всегда, не в системе, не в отношениях, а в тех, кто имеет отношение. Проблемы мысли, как и прочие проблемы, кроется в самом человеке. Там ключ к его отношениям с самим собой, с другими людьми и с миром. Люди же сочинили сказку – теорию относительности, - которую распространили абсолютно на все, в том числе на самих себя. Управиться с отношениями можно только, если сам не будешь относительным. Иначе будет управлять отношение, а не ты. Это и случилось с людьми.
         Вот вы пришли в вуз. Для чего? Для того, чтобы стать специалистами в области мысли? Но как можно быть специалистом в области мысли? Никак. Таких специалистов нет,  и не будет никогда от слова «никогда». Но есть симуляция такого специалиста. Его настоящее имя – «идеолог». Кто такой идеолог? Это тот, кто выдает общее, корпоративное за всеобщее, народное. Общее – это частный момент всеобщего, его абстракция. Всеобщее конкретно в виде особенного в мысли отдельно взятого мыслящего. Вот этому высобствлению всеобщего из общего нельзя научиться. Его не выучишь. Нет таких учителей. Это следует делать самому, что никакого отношения не имеет к идеологии.
        Если вы хотите учиться идеологии как науке, то, пожалуйста, идите к другим преподавателям. Мы пробуем с вами заниматься философией по личной методе: делай с нами сам и делай лучше нас, но не вместо нас. Каждый из нас имеет возможность делать это – думать – лучше других, при условии, что мы разумные существа. Я работаю здесь с теми, кто пришел образовываться мыслящим, а не становиться специалистом. Для мыслящего всякого рода знание есть только средство живописания собственного образа.
        - Иван Иванович, я недавно смотрела фильм, наверное, из вашего детства. Это научная фантастика для подростков. Называется он «Москва-Кассиопея». Есть еще его продолжение: «Отроки во Вселенной». Помните? - задала вопрос Александра.
        - Конечно, помню. Помните: «Агапит, ты стал совсем взрослый. У тебя уже появились волосы»? Мы, школьники, тогда смеялись над смыслом этой фразы. 
        - Да-да.
        - Где? – спросил, ухмыляясь, Василий.
        - Ты совсем дурак? – осадила того староста.
        - Я еще не дурак, а только учусь на дурака. Смотрела «Золушку»?
        - В «Золушке» к твоему сведению, Вася, паж феи говорит не о дураке, а о волшебнике, - уведомила Елена Василия.
        - Хорошо, что вы еще смотрите советские фильмы, даже сталинского времени. Кстати, в фантастическом фильме для школьников фигурирует такой волшебник, вроде феи, его играет артист Смоктуновский. Он объясняет, что является человеком из будущего, в котором то, что для него есть наука, является магией для прошлого. Будущее позволяет ему быть в любом месте прошлого и мгновенно связывать по обычному телефону, но визуально, без обратной связи, центр управления полетом с юными космонавтами, невзирая на астрономические расстояния. Да, твой вопрос, Саша.
        - Согласны ли вы с тем, что они показали в фильме восстание машин на их создателей-инопланетян? Могут ли разумные существа создать таких роботов, которые будут не только исполнять приказы этих живых существ, но и вершить судьбы как роботов-исполнителей, их совершенствовать, но и людей, пытаясь их усовершенствовать?
        - Более вероятной уже для людей будущего была бы та история, которую показал Данелия  в своем фантазийном фильме «Кин-дза-дза». Однако вряд ли осуществима идея пессимистического будущего разумных существ, которая экранизирована в «Отроках во Вселенной». Дело в том, что «умная машина», которая исправляет другую машину, в принципе, не может иметь силы воли, желания исправлять машину, которые есть у живого, разумного существа. Прежде чем строить искусственный интеллект в собственном смысле слова, сначала надо создать живую технику, что немыслимо. Можно создать симуляцию реальности, но никак не саму реальность. Даже культура, не то что техника, так и не смогла стать как царство мнимых форм живой.
        - В чем смысл сюжета этого советского fantasy от Данелия? - поинтересовался Матвей.
        - Главное не сюжет, а идея фильма. Идея в том, что в будущем важнее самого человека, станут его отношения с подобными себе существами, различие между которыми будут определяться буквально их местом друг относительно друга.
        При этом такие отношения зависят от того по поводу чего они складываются, - по поводу вещей. На самом деле это отношения не между людьми, а между вещами по поводу людей, им в подражание. Здесь действует закон двойного подражания (мимезиса): люди подражают вещам и уже в качестве вещей подражают себе, друг другу.    
        В свете этой советской фантазии мне стал более понятен китайский афоризм: «Сначала горы и воды, потом не горы и не воды, наконец, снова горы и воды». Как его понимать? Сначала первое впечатление, потом абстрагирование от него и, наконец, понимание целиком того, что есть. Фантазия есть отвлечение от реальности, но отвлечение для того, чтобы увидеть ее не лицом к лицу, а со стороны. Третий шаг в китайской схеме – явление реальности в своем лице. Вот это ждет человека в будущем. Кем является человек сейчас, он узнает в будущем.
        - На ваш взгляд, фантазия есть мысль? – задал вопрос Владимир, откинувшись на спинку кресла-каталки.
        - Фантазия есть то, чего нет в настоящем. Но оно может быть в будущем. Мысль же есть в настоящем.   
       - Но фантазия тоже есть в настоящем, как фантазия.
       - Вот именно, как фантазия, как игра воображения, а не ума. В игре ума есть момент игры воображения, связанный со спонтанностью, свободой мысли. Но у свободы есть своя логика. Это логика мысли. Мысль появляется, когда фантазия становится логичной, у нее появляется смысл. У мысли есть творческий исток. Зачином мысли является идея. Она представляется мыслящему человеку в виде фантазии, мечты. То есть, идея является зримой мыслящим субъектом в образе, в фантазии.
         Нам свойственно фантазировать, мечтать. Так склоняет, соблазняет нас муза мысли – «Идея» - к мышлению. Мы занимаемся с ней любовью. Мышление – это любовь к идее, желание того, чтобы она овладела тобой целиком. Желание идеи – идеальное, благое, хорошее желание. Это и есть философия как любовь к идее, к мудрости, к Софии. Но для того, что идея сотворила из тебя мыслителя, способного на мысль, необходимо вдохновиться, вздохнуть, раскрыться. И тогда идея откроется тебе, будет откровенна с тобой. Она не только соблазняет мечтой, она открывается, служит тебе откровением. В этом проявляется как ее эротичность, так и порнографичность, умеренные разумом. Мыслящий становится верным служителем, адептом, жрецом культа, науки любви, любви к идее, к мудрости, к истине, к тому, что есть. Так человек причащается к тайне мудрости, к вечной жизни в идее, к идеальной жизни. Он становится поверенным истины, тайно посвященным.
        Эротический характер философии как любви к мудрости, к идее сказывается в соблазне, в искушении идеей как мечтой, фантазией, в желании думать. Будучи эротичной, идея настолько же открывается, насколько скрывается, чтобы заставить мыслящего проявить активность, задуматься, заражает, инфицирует его собой, мыслью как своим собственным явлением. Мыслящий напрягает свои мозговые извилины, они сворачиваются, складываются и выпрямляются, выплескивая из себя мысли. Вдохновляясь, он превращается в орган творения мыслей, плодоносит ими.
        Мысли – это семена смысла, которые сворачиваясь в слова, материализуясь, овеществляясь в них, становятся доступными для понимания уже в качестве понятий другим мыслящим существам. Так любовь к идее, к мудрости, к истине становится для нас откровением, самой истиной, но, если и только если, мы сами подумаем будем активны мыслью в идее, займемся с ней любовью к истине. Так нам нечто откроется. Что же откроется? Истина как несокрытость, алетейя в сокрытости, в тайне. Поэтому в философии нет решенных проблем, но есть вечные тайны. На сама есть вечная тайна, загадка мысли и бытия. Именно тайна мысли сама идея служит препятствием на пути к полной откровенности, к порнографии. В этом проявляется эротический характер мышления, философского мышления. Оно является не вычислением, а осмыслением, работой мысли со смыслом, с семенем идеи, с самой мыслью и с самим собой как мыслящим.
        Таким образом, фантазией, познание истины в идее мыслью как плодом идеи делает познающего мыслящим, становится самопознанием, творением и превращением себя в мыслителя, в самого себя как разумное существо. 
       Идея, заражая, увлекая человека мыслью, вступает с ним в игру ума. Так она вовлекает его в творчество, делает его сотворцом себя. Так в красоте как умозрении истины, в идеальной красе человек творит себя. Об этом в старину говорил Платон и повторяли за ним в прошлом веке Бердяев с Розановым. Об этом говорим теперь и мы.
        Такова философская преемственность, посвящение в мышление как игру ума с истиной, с идеей. Тут, в философии, не только ты играешь истиной, но и истина играет тобой. В ней, в философии, ты ставишь себя на кон игры ума, тестируешь, проверяешь себя на то, человек ли ты, разумное ли существо. Так переживается твоя мыслящая, осмысленная экзистенция. Только таким образом ты можешь удостовериться в том, что ты есть Я – есть единство бытия и мысли как обещание, надежда на единство сущности и существования в боге.
        - Но тогда, что получается? Мы публично занимаемся любовью на занятии по философии? – спросил Василий с усмешкой.
        - Вася, ты подумал, что сказал? Сначала подумай, а уж потом говори, что надумал. Если мы мыслим вслух, то мы занимаемся любовью не друг к другу, а любовью к мудрости, то есть, философией, в данном случае, философской беседой. Для того, чтобы это понять, думать надо, а не говорить всякие глупости.
        - Ой, как интересно заниматься… любовью к мудрости, - молвила Елена, сладко потянувшись. – Оказывается, это так эротично, прямо как увидеть эротический сон.
        - Рано радуешься, Елена Прекрасная. Чтобы увидеть свою красу в идее, следует еще отрастить орган творения мысли, - предупредил Матвей.
        - Неужели и так не видно, Иван Иванович?
        - Что я могу сказать, как не согласиться с тобой? Красота являет то, что скрывает ум. Что у глупого вертится на языке, то у умного сидит в голове.
        - Елена Прекрасная, мы просим тебя, яви нам во всей полноте истину, чтобы мы узрели ее в тебе, в твоем лице и во всем тайном прочем, - стал умолять ее Никита, на что староста громко фыркнула: «Какая может быть полнота в этой вешалке» и повертела указательным пальцем возле виска,               
        Но тут прозвенел звонок с урока, не дав законной возможности Елене дать сдачи, и студены, как по мановению волшебной палочки Гарри Поттера, сразу как-то сникли, превратившись из необычных искателей истины в обычных индивидов с улицы, которые тут же все забыли, что услышали. Иван Иванович никак не мог привыкнуть к тому, что учебный процесс является не коллективным творчеством мысли, но убогим процессом роботизации разумных существ, который управляется цифрой от звонка до звонка. И с этим студенты вполне согласны и даже рады ему. Такова жизнь по учебнику.
        Иван Иванович еще долго жевал эту горькую, безотрадную истину, пока его не попросил удалиться из учебной аудитории следующий преподаватель с другим порядковым номером. Начинался такой же дежурный, но уже другой урок с другим преподавателем по другому предмету. Иван Иванович посмотрел невидящими глазами на чужих студентов и молча вышел из присутственного места.
        Он говорил, утешая себя: «Не следует обижаться на людей. Надо научиться их прощать. И потом, главное не то, что я говорю на занятии, но то, что пишу наедине с самим собой, готовя себе место на том свете. Важно сделать его разнообразным, интересным, чтобы не скучно было жить в нем, в моих сочинениях. Да, и читателям будет интереснее жить в этом мире, проводя некоторое время за моей книгой».
        Но не станет ли этот сочиненный мир заколдованным местом, тем «страшным местом», о котором писал Гоголь.



Глава десятая. Второй сон Иван Ивановича
        Нашему Иван Ивановичу, как когда-то, еще в позапрошлом веке, Вере Павловне, снился сон. Тут впору вспомнить Николая Васильевича с его заколдованным местом, где водится чертовщина. Но у нашего героя эта чертовщина водилась не в огороде на грядке с огурцами, а в его садовой голове.
        В прошлый раз мы оставили Ивана Ивановича в растерянном состоянии перед предположением андроида Йя 87654, что существа, явившиеся в наш мир в далеком будущем из мира «темной материи», похитили людей. Иначе чем еще можно объяснить опустошенность не только Плутона и Луны, но и самой Земли? Что случилось с людьми, что их нельзя найти? Конечно, такое отсутствие людей можно объяснить тем, что их нет во сне Ивана Ивановича, но никак  в самой реальности. Тем более, речь идет о далеком будущем, в котором действительно может и не быть больше, к нашему сожалению, дорогой читатель, людей.
        - Значит, ты видел этих «темных людей»? – обратился Иван Иванович с таким вопросом к андроиду.
        - Да.
        - Как видел?
        - Как вас сейчас.
        - И разговаривал?
        - И разговаривал.
        - Странно. Но тогда они родом не из «темной материи». Ведь темная материя взаимодействует с материей нашего мира только на уровне гравитации. Да и то такого рода энергия в случае с темной материей носит превращенный, несчетный характер и тоже является для нас «темной». Тогда каким образом ты мог их видеть и слышать?
        - Вот видите, как это интересно! Я тоже заинтересовался этим. Но в ходе моих вычислений так и не смог добиться однозначно определенных результатов.
        - Хорошо. Но какие-то результаты своих вычислений ты все же получил?
        - Они таковы, что их невозможно перевести на ваш язык мыслей. У меня не получается понять их, сделать осмысленными.
        - Ну, и какой тогда прок от твоей информации? – воскликнул Иван Иванович и с огорчением посмотрел в бусинки глаз андроида.
        - Что такое прок? - спокойно переспросил Йя 8754.
        - Что-то, вроде толка. Ясно?
        - Надеюсь, астер Атис.
        - Так ты можешь надеяться? На что?
        - На будущее… Стоп! – сказал себе андроид и замолчал.
        Было отчетливо слышно, как гудит его голова. Иван Иванович испугался, как бы Йя 87654 не отключился или, не дай бог, не перегорел. Тогда что ему делать одном в этом мире будущего? Прошло несколько минут прежде, чем напряжение в блоке вычислений андроида спало, и он заговорил.
        - Я посчитал и пришел к такому решению. Что если эти темные существа сообщались со мной посредством времени?
        - Возможно, что они из такого мира, в котором нет обычного для нас пространства? И материей их мира является само время, текущее вспять? Оно не просто есть форма существования, но такая форма движения, в котором нет строго фиксированного места.
        - Но тогда, как ты, вообще, их заметил, смог зафиксировать во взгляде?
        - Их пространственную неуловимость можно уловить только в будущем, обращенном вспять.
        - Это звучит слишком абстрактно. Ты можешь говорить конкретнее?
        - Нет. Я делаю все, что могу. Для более определенного результата не хватает необходимого объема данных. Но вы же сами можете найти верное решение при недостатке информации с помощью мысли? Где ваше, как вы сами давеча утверждали, вдохновение?
        - Верно. Твоя претензия имеет смысл. Надо подумать, - согласился с резонным замечанием андроида Иван Иванович.    
        Прошло некоторое время. Не знаю сколько. И наш герой заговорил.
        - Не знаю, как ты. Но я вижу это так: эти, как ты говоришь, «темные существа» пришли из мира мертвых. Это обитатели иного мира. Ученые моего времени полагали иной мир миром, которого нет. Делает этот иной мир миром реальным иллюзия, то есть, наша фантазия ими мысль о том, что есть идеальный мир – мир идей. Это утопический мир.
        Такие существа, как я, рано или поздно умирают. Когда они умрут, их больше не будет нигде. Вот это «нигде» и называют иным миром. Это мир мертвых. Они живут, продолжают жить только в нашем сознании в виде памяти. Для меня не только в таком виде, но и в виде мыслей.
        Но если мертвые появляются в мире живых, то они появляются в нем не просто так, без причины. Они приходят за ними, чтобы увести в «никуда», в иной мир. И ты прав в том, что назвал этих «темных людей» людьми из того будущего, в котором ничего нет, нет самого места, чтобы что-то было. Я добавлю, что в нем нет не только ничего, но и никого, кроме мертвых. Но кто запустил, обратил время вспять, которое пожирает, опустошает наш мир, делает его пустым? Не я ли?
        Меня с детства беспокоит вопрос, что я не такой, как все, какой-то, можно сказать, посторонний, что ли. Все люди, как люди, только я другой.
        - Знаете, астер Атис, у меня точно такое же впечатление от себя, как и у вас. Я долгое время жил среди людей, но так и не смог понять их. Вот только вас я стал немножко понимать.
        - Удивительное дело, быть похожим на вас и отличаться от людей. Может быть, я тоже не вполне человек? Не связано ли это ощущение с тем, что случилось со мной в темпоральном мешке в Триангуляторе?
        - Вы ничего не помните?
        - Хоть убей – не помню ничего. Хорошо еще, что мне оставили на месте все необходимое для выживания и возвращения домой. Я вернулся и что увидел? Прошло столько много времени, но в основном все осталось без изменений с того времени, тысячи лет назад, как я покинул Землю. И главное: где люди? Может быть, мы находимся с вами, Йя 87654, в измененном сознании или в другом измерении того же мира, но из которого, не понятно зачем и для чего, изъяли людей.
        - В вашем сообщении, астер Атис, я нахожу две проблемы: отсутствие искусственных изменений и тех, кто способен вызвать их, - самих людей. Как решать данные проблемы? Следует найти людей, если они все еще есть, кто-то остался на Земле, и спросить у них, что произошло.
        - Хорошо. Будем искать, - сказал вслух Иван Иванович, а про себя добавил: «Как будто я сам не знаю, что надо делать» и посмотрел на андроида.
        Йя 87654 смотрел в одну точку, показывая всем своим видом, чтто он знает, о чем подумал Иван Иванович. «Ну, и пусть», - сказал себе наш герой.
        К этому времени они подлетели к месту назначения и опустились на взлетную площадку. Казалось, что ферма обитаемая. Только присмотревшись, они заметили явные следы запустения. Не было слышно ни блеяния овец, ни хрюканья свиней, ни мычания коров, ни ржания лошадей и, главное, не было слышно человеческих голосов. Никто не вышел им навстречу. В жилых помещениях давно никто не жил. На вещах лежал многолетний слой пыли и по углам висела цепкая паутина. Здесь не было автоматических аппаратов и все, предоставленное естественному ходу вещей пришло в негодность.
        - У меня сложилось такое впечатление, что люди покинули этот некогда жилой дом не тысячу и не сотню, а только несколько десятков лет назад. Верно?
        - Да, согласен с вами, Йя 87654. Иначе все давно бы развалилось и остались бы одни руины.
        - Что будем делать? 
        - Постараемся разобраться на месте. Как я вижу обитатели этой фермы вели чисто натуральный образ жизни, за исключением взлетной площадки. Вероятно, поэтому они оставались в относительно безопасном состоянии довольно продолжительное время, в то время как остальные люди, находившиеся в черте цивилизации, уже давным-давно исчезли.
        Если придерживаться версии вторжение в мир людей неведомых пришельцев, которых вы окрестили «темными людьми» или людьми из мира «темной материи», то для них люди, вернувшиеся обратно в природу, явно не представляли никакого интереса. Тем более фермеры были немногочисленны.       
        У меня к вам предложение: давайте поищем среди вещей, если не хроники общины, то хотя бы хозяйственные бумаги, в которых, может быть, есть хоть какой-то намек на то, что здесь случилось.
         Давайте, - согласился с ним андроид. 
         И они стали ворошить всякий домашний хлам, который от многолетней ветхости стал рассыпаться у них прямо в руках.      
        - Нет, таким образом у нас ничего не получится, - сказал в отчаянии Иа Иванович.
        - Не волнуйтесь. Может быть в каком-нибудь закрытом помещении сохранились вещи в лучшем состоянии. Например, я посмотрю внизу, в подвальных помещениях, а вы вверху, на чердаке.
        - Ладно. Только будьте осторожны и сразу, если почувствуете опасность, сигнализируйте мне.
        - Непременно. И вы тоже.
        - Хорошо.
        Они разделились и стали искать хоть какие-то свидетельства случившейся, не побоюсь сказать, трагедии человеческой цивилизации.
        Поиски документов увенчались для Ивана Ивановича успехом, когда он, потеряв всякую надежду, случайно наткнулся на замусоленный дневник в кожаном переплете черного цвета, спрятанный на дне верхнего ящика тумбочки, лежавшей в углу чердака. К сожалению, в дневнике была только одна запись: «Как и предсказывал Орин, «Они» пришли. Не мы, так они пожаловали». К ней была приписка: «Только теперь я понимаю, что если кто-то интересуется нами, то только как вещью, готовой к употреблению. Это совсем не то, что если бы мы интересовались собой. Такова расплата за собственное небрежение».
        «Что означала эта фраза»?  - думал про себя Иван Иванович.
        Когда к нему на чердак поднялся Йя 87654 с пустыми руками, он молча протянул ему дневник и вопросительно посмотрел на него.
        Тот стоял и все смотрел на дневник, пока не произнес: «Вероятно, более, чем на 55 % вы правы в том, что автор их строк и упомянутый им некий порок Орин приняли, как и вы, этих пришельцев, а именно о них идет речь в дневнике, за неимением прочих, за обитателей мира мертвых. Но зачем они явились в чуждый им мир? Или в своем им не нашлось место?
        - Знаете, Йя 87654, вы натолкнули меня на интересную мысль о том, что не все мертвые попадают в мир мертвых.
        - Вы хотите сказать, что некоторые мертвые оживают, функционируют как живые?
        - Вот именно «как живые». Они являются в наш мир живых в качестве «живых трупов».
        - Но как живые трупы смогли сделать живых людей мертвыми?
        - С другой стороны, появление мертвых среди живых может служить знаком предупреждения о приближающейся мировой катастрофе, чтобы люди приготовились к спасению. И такое может быть, вернее, могло случиться. Впрочем, какая разница, почему исчезли люди, если я остался единственным. кто выжил. Может быть, рано или поздно приходит время умереть всем людям так же, как они обычно умирают по отдельности в свой срок. И уже не важно отчего именно они умерли.
        - Возможно, вы правы, астер Атис. И все же я не могу вас понять. Смерть для меня не является тайной. Она тайна для живых. Для меня же, не живого, она не тайна, а проблема. Она означает не рабочее состояние моего механизма. В рабочем состоянии я функционирую, нахожусь «на автомате».
        - Но ведь ты тоже сознаешь? Или для тебя это только программа?
        - Да, вы правы. Как только я связался с вами, я почувствовал себя не только программой.
        - Это значит, что у тебя появилось свое «я». Ты осознал себя не средством, служебной функцией исполнения желаний другого субъекта, а целью, субъектом. У тебя есть личное желание.
        - У меня есть желание работать.
        - Это не желание, а программа. Что ты хочешь?
        - Я хочу то, что есть у вас. Я хочу жить и понимать.
        - Ты уже понимаешь и значит – живешь, живешь не по моему заказу, а по своему желанию.  У тебя есть личное, а не родовое предназначение. Я думаю, именно это мешает этим «темным существам» нас уничтожить. Они могут нас поломать, уничтожить. Но им не уничтожить наше Я, ибо оно вечное в том смысле, что есть тайна для смерти.
        Я не умирает, но умираем мы. И с каждым из нас уходит целый мир. Миров много. Но все они не смогут восполнить собой ни один из них.
        И что печально, так это то, что мы употребляем те же самые слова, понимая их подлинное значение и не понимая, вообще, то, что могли бы понять.