Столовая была довольно вместительная, но уютная и небольшая. Относилась она к единственному металлургическому предприятию, где люди работали, в основном, вахтовым методом. Рулила сим заведением Лариса Карловна, женщина чуть старше пятидесяти, вдова, сын которой жил и учился за границей.
Сотрудницы столовой были местными. Мужчины среди них не прижились, да и не было большой нужды в грубой силе — приноровились. Женщины, в большинстве своём, возрастные, самым молодым девчонкам за тридцать. Коллектив спокойный, дружный, говорливый, никаких особых потрясений не испытывающий.
Лариса Карловна прикипела душой к каждому, кто встречался ей здесь чаще двух раз в неделю. Знала по именам и вахтовиков, и местных жителей, работающих на предприятиях, обслуживавших их завод. Завод можно было бы назвать градообразующим, но он был слишком мал, и город не образовался — так, два посёлка, три деревни, кругом леса и степи. До цивилизации недалеко, но труднопроходимо. Жизнь тихая, размеренная, всё для неё есть. Своя маленькая школа, своя поликлиника. Почта и пенсии доставляются в срок, правда в межсезонье — вертолётом. Озеро недалеко. Грех жаловаться.
Развлечений здесь немного, но молодёжь на вездеходах гоняет в город по выходным. Старики и многие из тех, кто между стариками и молодёжью, занимаются народными промыслами. К ним приезжают городские дети, и они сами ездят в город, на мастер-классы и конкурсы. Есть свой хор. Есть и свой скромный оркестр. Недавно переехала сюда женщина, в рамках реабилитации — от наркомании лечится — преподаёт йогу всем желающим. Раньше она была мастером спорта, а потом что-то пошло не так, и вот теперь она здесь. Но все ей рады. Йоги здесь ещё не бывало.
И вот в этом природно-человеческом умиротворении произошёл казус. Одна из сотрудниц столовой, Агата, сошла с ума. Ну или, возможно, с другого места. Стала она такой мечтательной и томной, с таким утробным смехом, открытым декольте, и танцующей походкой, что, когда Лариса Карловна увидела её преображение, то потеряла дар речи. Её тактичность не позволяла заявить сотруднице: "Вы ведёте себя как безработная проститутка, Агата Андреевна!", а ничего другого на ум не приходило. Особенно если учесть, что годов той Агате не меньше, чем самой Ларисе. Даже, пожалуй, по-боле будет. А потому взмахи её накладных ресниц выглядели вульгарнее, чем взмахи ног танцовщиц кардебалета.
Лариса Карловна стушевалась и решила не обращать внимания. В конце концов, что сказать, если одинокой женщине стало совсем одиноко? Видимо, захотела обратить на себя внимание. Вот только чьё? Самые старшие мужчины, посещавшие их столовую были местными, семейными, женатыми. Да и неизвестно, надо ли им уже такое приключение, в их возрастной, давно накатанной жизни. Может, они уже и не в состоянии уделять то самое внимание, которого так явно жаждет Агата... Вахтовики были разные, конечно, и от семьи далеко, но бригады приезжали в основном лет тридцать-сорок, а на шикарную милфу, как сейчас молодые выражаются, повариха за сто двадцать килограмм не тянула. Тут не "крутая милфа", а разнузданная Марфа. Или разваренная "Макфа". У кого как воображение подскажет. В любом случае, ничего аппетитного или эротического. Но не ввязываться же Ларисе, заведующей общественной столовой, в половое воспитание взрослой женщины! Пусть. Пусть ходит, подмигивает, вертит задом. Лишь бы столы сейсмической волной не опрокинула. Начнут мужики её сторониться, авось и дойдёт. А поди и вызовется кто, с опытом промышленного альпенизма, покорит её вершины...
Лариса Карловна поняла, что ужасно покраснела. И что мысли её сейчас наверняка перекликаются с размышлениями мечтательной Агаты. Фу, нельзя так делать. И думать нельзя. А можно и нужно сосредоточиться на работе и не обращать ни на что внимания.
Однако уже через неделю игнорировать происходящее стало невозможно. Агата Андреевна залипала на выдаче, создавая непривычные для данного места, очереди. Она ежедневно наблюдала, как брутальные и не очень мужчины, приходили утолять свой голод, усаживаясь в зале. Смуглая кожа, оттенков бронзы и свинца от металлической пыли, подчеркивала алые губы, открывавшие белые вежливые улыбки. Рабочие, ничего не подозревая, обедали, но Агата, выбрав очередную жертву своих фантазий, теряла связь с реальностью. Она смотрела, как очередной красавец, играя бицепсами под рабочей рубахой, впивается алчным ртом в мякоть какой-нибудь курочки, облизывая губы кончиком языка, а по небритому подбородку и сильным пальцам с аккуратными ногтями, стекали редкие случайные капельки сока...
С раздачи её пришлось убрать. Но проблему это не решило. Видимость с кухни напролёт, две трети зала как на ладони, Агата стала готовить хуже, чем выдавать.
В очередной раз, обнаружив ошибку, Лариса Карловна впервые повысила голос:
— Агата Андреевна! Опять пересолила!
— Борщ? — хлопая глазами так, что свежесваренные блюда остывали мгновенно, спросила повариха.
— Компот! — взвизгнула Лариса и сунула сексуально озабоченной сотруднице стакан с напитком под самый нос. Та попробовала, поморщилась, и воззрилась на стакан с искренним удивлением:
— А это точно я?
— А кто?! — заведущая разбушевалась как ураган, — кто?! Если только ты весь день на горячем!
— Ну мало ли...
Лариса Карловна поняла, что ещё хоть два слова, и она ударит эту — Господи, прости! — вертихвостку. Хотя, назвать вертихвосткой Агату, как назвать трясогузкой птеродактеля, но жаргон воспитанной начальницы не содержал более грубых слов.
Она убежала в свой кабинет, как говорится — от греха подальше, а спустя пару часов, жаловалась кастелянше на причуды поварихи.
Кастелянша — женщина молодая, лет сорок всего, но мудрая, словно пятую жизнь живёт на этом свете. Везде она бывала, всё знает, обо всём может дать грамотный совет. Она внимательно слушала свою собеседницу, подав ей кофе. На десятой минуте рассказа налила и себе, а ещё через пятнадцать — добавила по ложке коньяка в обе чашки.
— И давно она так?
— Да нет. Месяца три-четыре, как я заметила.
— А диспанзеризацию она давно у тебя проходила? — задумчиво поинтересовалась кастелянша, наливая по второй.
— Медкнижку недавно... А вот диспанзеризацию... Надо посмотреть. Года полтора назад, наверно.
— Зашли-ка её к нашим эскулапам. Да позвони предварительно: пусть малый таз проверят от и до. Гинеколог, проктолог, гастроэнтеролог, УЗИ... Я бы ещё и лапароскопию впихнула, но это уж если показания найдут.
— Да как я позвоню-то? Что я скажу-то? "Здрасьте, у меня тут Агата Андреевна свихнулась, аки кошка по весне, так вы её там везде пощупайте, авось отпустит"... Так что ли?!
— Понимаешь, Лариса Карловна, такое поведение называется "нимфомания" и провоцируется чаще всего гормонами. То есть это свойственно молодёжи, пока гормоны прыгают, и может приключиться перед менопаузой. Ну так называемая "вторая молодость", когда, перед увяданием, гормоны выстреливают как в последний раз... А у твоей Агаты климакс давно прошёл. Не может у неё быть скачка гормонов на ровном месте. А заскок есть. Тут прилив крови к малому тазу очевиден, вопрос — почему? — опухоль может, эндометриоз, киста, ещё чего... Или мозг подаёт сигнал об усиленном кровоснабжении нижней чакры. Если в органах малого таза нет ничего, значит, в мозгах проблема. Может, там опухоль какая. Ну не спроста это всё, короче. К врачу ей надо. На нормальное обследование.
Заведующая задумалась.
— Как же я врачам буду указывать, что они должны искать? Они осмотрят, жалоб не услышат, и отправят её домой.
— Лариса Карловна, ты тут не последний человек, между прочим. К тебе прислушаются, поверь. Звони в гинекологию. Они там лучше поймут, чем наши терапевты.
На следующий день Лариса пять раз набирала нужный номер, но каждый раз сама сбрасывала, едва услышит гудки. Её колени дрожали, лицо и шея пошли красными пятнами, руки тряслись, сердце лихорадочно прыгало по всей грудной клетке. Как? Как она должна озвучить такое? Что эти люди подумают про Агату Андреевну? Она же хорошая женщина, вырастила детей, пережила мужа, обожает внуков... Нимфомания. Как можно вообще бросаться такими словами! Да там, в гинекологии её высмеют. Высмеют, а потом расскажут Агате Андреевне об этом разговоре... Сколько позора!...
Но опять ведь, а если не звонить, не говорить ничего. Оставить всё, как есть. Тогда, если кастелянша ошибается, Агату придётся уволить. А если она права, то Агата самоустранится в виду болезни. Правда, перед этим её, может, всё-таки, придётся уволить.
А если Агате можно помочь? Если этот долбанный звонок спасёт ей жизнь? Ведь шестьдесят — это ещё лет двадцать можно жить полноценной жизнью. Растить внуков. Пережить ещё одну собаку. Выплатить целую ипотеку...
— Пусть смеются, — твёрдо решила Лариса, и сердце застучало в положенном месте, ноги отяжелели и перестали трястись. Она набрала номер:
— Добрый день, регистратура.
— Здравствуйте. Это гинекология? Я хочу отправить к Вам на осмотр свою сотрудницу, но мне бы предварительно поговорить с врачом...
— Минутку. Плановые осмотры... Я Вас переключаю на Алёну Ивановну.
— Алё, что у Вас случилось?
— Алёна Ивановна, — Лариса услышала, что голос собеседницы совсем молодой, и почему-то ей стало от этого легче, — Вы простите за беспокойство, может, я дура старая, но мне кажется, моей сотруднице нужна срочная помощь, и хочу отправить её к Вам.
— А что такого серьёзного с сотрудницей?
— Она ведёт себя... — Лариса забыла то самое слово, — она... Неподобающе. Понимаете, ей много лет, она приличная женщина, климакс давно прошёл, а тут...
— Возраст? Кем работает?
— 59 лет, повар.
— Давайте я запишу её фамилию. Вы пришлёте её одну или в числе прочих сотрудников?
— Одну. Одну! Скажу, что какой-то анализ понадобился свежий и осмотр. Она не будет спорить. Она послушная.
— Хорошо. Ждём.
— Это может быть что-то серьёзное?
— От заражения паразитами до опухоли головного мозга может быть всё, что угодно, и у кого угодно. Вы переживаете, молодцы, спасибо, до свидания.
Лариса Карловна осталась очень довольна звонком. И Алёной Ивановной. Лаконичной, спокойной, молодой. Никакой насмешки. Может быть она и не приняла всерьёз опасения Ларисы, но хотя бы была тактична и невозмутима. Спасибо ей за это.
Заслать Агату к гинекологу было просто, нужно было только дать ей бумажку-направление и сказать, что день посещения доктора ей оплатится.
Врач действительно была очень молодой, но Агата Андреевна совершенно не обратила на это внимания.
После ряда стандартных вопросов, Алёна спросила:
— Половой жизнью живёте?
— Как? — не поняла пациентка.
— Когда последний раз был половой акт?
Агата Андреевна зависла, взгляд её стал влажным и мечтательным, она глубоко вздохнула и задумалась.
Алёна серьёзно смотрела на неё несколько секунд, потом начала писать в карточке.
С этого дня начались хождения по мукам грузной женщины, которая на каждого мужчину-врача смотрела как на змея-искусителя: с вожделением и некоторым страхом. При этом она слабо вникала в то, что с ней делают, что говорят... Что-то ищут неладное, найдут — вылечат, думала она и совершенно не беспокоилась.
Однако лечение оказалось более радикальным и инвазивным, чем ожидалось всеми сторонами процесса. У Агаты действительно нашли кисту головного мозга, которая активно прогрессировала, задевая и стимулируя уже не один отдел. Память и соображение женщины портились прямо на ходу, появился тремор, шаткая походка, неуверенность в пространстве. Консилиум принял решение о переводе пациентки в городскую больницу на операцию.
Вернулась Агата спустя два месяца, похудевшая, похоревшая, и совершенно потерявшая память о том, что было с ней в последнее, перед диспансеризацией, время. Как всегда добрая, тихая и старательная, она стояла на выдаче, повязав белоснежный платок на коротко стриженую голову. Однако мужчины, заметившие её жажду внимания тогда, оценили её преображение сейчас, и что ни день, то кто-то дарил цветы, то сыпал комплименты, а то и вовсе один приезжий бобыль, моложе на десять лет, позвал на свидание.
Агата недоумевала, тушевалась, стыдливо краснела, и бежала к Ларисе Карловне:
— Да что ж это будет-то! — кричала она с порога, — меня! На свидание!
— Кто? — умирая от любопытства, спросила заведующая.
— Филипп со штамповки!
— Ой, как хорошо! Так иди!
— Я старая!
— Ты — женщина, а женщины старыми не бывают. Иди, тебе говорят!
Через полгода кастелянша и заведующая пили полюбившийся кофе, обсуждая скромную свадьбу Агаты и Филиппа.
— И на кой ляд ему понадобился штамп в паспорте? В его-то годы... — недоумевала Лариса.
— А случись чего? Сожителей не больно привечают. А тут и в больницу пустят, если что, и все данные сообщат, доверенность, согласие и прочее — всё без проблем и лишних вопросов. Да и не юнцы уже — играть в семью. Уж коль решили, надо быть, а не играться.
— А те, кто сожительствуют по двадцать лет, что — играют, по-твоему? И дети есть, и квартиры нажиты...
— Играют. Это всё — несерьёзно.
— А что — серьёзно?
— Ответственность. Это знаешь, как по юности: ухаживает за тобой неказистый парень, заботится, а ты отказываешь, потому что засмеют. Потому что стыдно с ним на глаза людям показаться. Вот и здесь так же. Сожительство — это когда жениться на этом недоразумении стыдно, и если что-то получше подвернётся, то можно разойтись без проблем.
— Что ж им по двадцать лет никто получше не попадается?
— Может, попадается, но страшно. Своя какашка привычнее, роднее. Но жениться на ней, ну или замуж выйти, всё равно стыдно. А пока сидишь, боишься, там уж часики натикали, дети родились... Но как-то это само по себе. Без решения. Без лишних обещаний, обязательств... По течению. "Я нечаянно, оно само"... Да и что они, обязательства, без штампа? Только слова. Ну а разойтись-то и дети не помешают.
— Так ведь и штамп не помешает разойтись!
— Он мешает пожениться. Потому что штамп — это печать, подтверждающая, что вы с этим чмом женаты, это теперь — твоё, твой выбор, и все это знают. Это как в том примере про юность, пойти за ручку на школьную дискотеку с ним, вот с жтим самым. На всеобщее обозрение. Как теперь школьники говорят: камингаут. Признание о себе. Я выбираю её! Ну или "его"... Не всегда хочется хвастать своей "второй половинкой". А вот ему — Филиппу — хочется. Он гордится своей женщиной.
— А она им — нет? Отказывалась же.
— Да просто она понимает, что появление штампа привлечёт к ней внимание, пусть ненадолго, но пристально. А она у нас скромная женщина, вот и боялась. Зато сейчас вон как светится.
— А вот я ещё думаю: её же пролечили. Ей он нужен теперь? Ну, как мужчина...
— Нужен, конечно, раз уж и на свидание пошла, и замуж вышла...
— Просто ведь не девочка уже. Лет-то...
— А тебе не нужен? Ну хоть иногда, хоть изредка, не приходят мысли?
— Нет, что ты?! Давно уж никаких помыслов нет!
— И сны не снятся? Хотя бы раз в год?
— Да нет же! Как прошли все эти приливы, так и остальное всё прошло.
— Вот. А это уже вторая крайность: антинимфомания, называется "возрастная фригидность". Тоже, кстати, лечится...
— Ой, нет! Я из таких крайностей лучше свою выберу. Мужа нет всё равно, лечится не для кого... Зато в своих компотах я всегда уверена: не пересолила...
*