Гротеск, насмешки, жалость и сочувствие
Людмила родилась в маленьком городе Рыгальск, одном из тысяч провинциальных городов, разбросанных по огромной территории страны, которую "навеки сковала великая Русь", тщательно охраняемой от многогочисленных несуществующих врагов, окруживших её со всех сторон, кроме Северного Ледовитого Океана. В совокупности, эти города и составляют “глубинною Россию”, раздавленную нищетой, алкоголем, бездорожьем, беззаконием, комарами и беспочвенными иллюзиями.
Испокон веку, население Рыгальска занималось валкой и распиловкой леса. В Рыгальск уже много лет никто не приезжал. Молодые, отслужившие в армии мужики, как правило оседали в более привлекательных местах, за исключением тех кто спился, кому было всё равно где жить, и кто знал что в Рыгальске они будут на вес золота. Жители Рыгальска все друг друга знали, и последнее и единственное новое лицо они увидели год назад, когда старый рыбак Золотарёв вытащил из воды утопленника, которого мутные воды реки Сцульки принесли в половодье, и которого так никто и не опознал.
Семья Людмилы появилась в Рыгальске благодаря её отцу, старшине Степану Зымбалкину. Охрана Родины всегда была одной из самых массовых, но плохо оплачиваемых работ в стране, которую мог получить почти каждый мужчина. Зымбалкина в возрасте 40 лет уволили из армии за избиение содата, который через две недели скончался в больнице, согласно документам, от аппендицита. Стало ясно, что доверять старшине Зымбалкину автомат, хотя и ржавый, но со штыком, не только опасно, но и глупо, и его отправили в запас. Он приехал в Рыгальск по совету армейского друга, который порекомендовал его на должность начальника охраны лесобазы.
Матери Людмилы, Лариске, было 18 лет когда её познакомили с её будущим мужем. Уже немолодой отставной военный показался ей серьёзным и надёжным, как каменная стена, за которой ей будет тепло и спокойно жить. Вскоре родилась Милка. Но отставной старшина к гражданской жизни был не готов. Он начал регулярно бить Лариску, сомневаясь в своём отцовстве, и отправил Милку жить к тёще и тестю. Он терроризировал соседей и взялся муштровать рабочих лесобазы. Кончилось это плохо. Под руководством бывшего зэка рабочие накинули ему мешок на голову и сильно избили, так что он месяц пролежал в больнице и потерял один глаз. Из больницы он вышел притихшим, похудевшим, перестал пить и проводил много времени в лесу, собирая какие-то грибы, которые развешивал для просушки и Лариске трогать запретил. Лариске показалось, что её жизнь наконец-то налаживается, и некоторые из её подруг, замученные пьяницами мужьями даже стали ей завидовать. Но радовалась она рано. Грибы высохли, почернели и он начил их жевать, отдаваясь таким буйным галлюцинациям, по сравнению с которыми алкогольное опьянение казалось детской забавой. Чаще всего ему мерещилось что она корова, а он скрывающийся от соседей скотоложец. Он ставил её на четвереньки, загонял прутом в стойло, заставлял жевать солому, пытался доить, заставлял рассказывать непристойные подробности про племенного быка, от которого она понесла. Он доставлял ей такие страдания, о которых она бы никому, даже под пытками, не рассказала. Она часто думала о самоубийстве или о том чтобы убить его, но мысли о судьбе дочери всегда брали верх.
Милке было пять лет когда всё разрешилось само собой. Труп Зымбалкина нашли в лесу в одетом на голое тело, вывернутом мехом наружу тулупе, совершенно без штанов, в сапогах на босу богу. По-видимому, наевшись своих грибов, он представлял себя бегающим по лесу диким зверем, упал в снег и замёрз. По дороге с кладбища мать загадочно улыбалась Милке, а вскоре получила небольшое пособие на смерть мужа, которое при её малых расходах позволило безбедно жить и ростить дочь.
Лариска работала библиотекарем в маленькой убогой библиотеке за никакую зарплату, но и работа была никакая. Книжный запас состоял в основном из толстенных книг по марксизму-ленинзму, к которым никто никогда не прикасался и за которыми всегда жили мыши. Толстые подписки Правды, приходили в библиотеку в конце каждого месяца. Немногочисленные читатели часто спрашивали Правду и тайно вырывали из подписки несколько страниц на туалетную бумагу. Некоторый интерес вызывала местная газета Рыгальская Правда выходящая два раза в неделю. В ней печатались описания местных событий, объявления и перепечатывались из Правды главные новости страны месячной давности. Газета была всецело детищем неизменного редактора Фрумкина, который и статьи писал, и фотографии делал, и газету печатал только ему одному известным способом. Он лично и с гордостью приносил 10 экземпляров в библиотеку. Маленький кривоплечий Фрумкин в очках с толстенными стёклами, закрывавших пол-лица, уже тогда (как и сейчас) считался стариком. По-видимому он идеально подходил на роль Вечного Жида, история о котором пришла с Запада, когда Запад ещё не загнивал.
Зымбалкин навсегда отбил у Лариски интерес к мужчинам и всё свою неудавшуюся жизнь она посвятила дочере. Она приводила Милку к себе на работу, где зимой было тепло, а летом тихо, кормила, расчесывала ей волосы, проверяла домашние задания и читала ей вслух фрумкинскую газету. Сказок и историй Лариска не знала. Когда Милка подросла, мать начала рассказывать ей о коварстве мужчин и между прочим сообщила, что её отцом является не Зымбалкин, а один проезжий геолог, чудом оказавшийся в Рыгальске. Однажды Милка нашла в бумагах матери адрес отца на пожелтевшем конверте, написала ему о том что хочет с ним встретиться и попросила денег на билет. Ответа она не получила.
Мать создала вокруг Милки маленький замкнутый мир, в котором было тепло и уютно. Этот мир был окружен большим страшным внешним миром, заполенным грубыми мужиками, которые в своём алкогольном безумии и алчности стремятся напасть на беззащитных женщин, отягощенных детьми и домашними заботами. Милкины подруги выстро взрослели и превращались в разбитных девок, открыто похваляющихся своими экспериментами с водкой и приключениями с парнями. А Милка была другой, настолько другой, что парни обходили её стороной, примерно так же как петухи обходят стороной утку, инстинктивно понимая что это существо совсем другого вида. Она хорошо училась, жадно читала все (незапыленные) книги в библиотеке. У неё был очень хороший почерк. Старая, полуслепая учительница литературы всегда восхищалась не столько содержанием, сколько формой её сочинений, повторяя одну и ту же фразу – таким почерком только стихи писать. Эту фразу Милка запомнила на всю жизнь.
По окончании школы, мать добилась чтобы Милку отправили учиться за 300 километров от Рыгальска в училище-интернат, готовившее учителей начальных классов. Милка и хотела и боялась расстаться с матерью, а мать плакала от радости и гордости, что дочь, в отличии от неё самoй, пойдёт по другому пути и на растоптаном Ларискином деревце появится растущая вверх ветка. Студентками училища было 50 девушек из окрестных сёл, порою настолько глухих, что кое-кто из девушек пользовались керосином чтобы избавиться от насекомых. Их всех объединяло желание вырваться из нищеты и убожества и ради этого некоторые из них были готовы пойти на любой грех, ложь, кровосмешение, каннибализм и убийство. Подруг у Милки не было, зато она обнаружила в училище хорошую библиотеку, в которой проводила всё свободное время. Своим красивым почерком она любила переписывать в тетрадку понравившиеся ей стихи и неожиданно для себя самой начала добавлять к ним строки, вписывающиеся в уже имеющиеся рифмы. В ней проснулась поэтесса.
Однажды весной Милке сообщили что её мать умерла. Она хотела было поехать на похороны, но в это время года на дорогах была непролазная грязь и никто не хотел её вести в Рыгальск. Умом она понимала, что помочь матери ничем нельзя и лучшее что она может сделать ради неё, это вернуться в Рыгальск учительницей и стать её растущей вверх веткой. И писать стихи.
Вернувшись в Рыгальск, она поняла, что мир созданный её матерью развалился и теперь она окунулась в тот большой и страшный мир о котором она слышала от матери и которого всегда боялась.
Впервые у Милки появилось своё собственное жильё. Ей дали маленькую комнату с крошечной прихожей в одном из длинных обветшалых домов, корорые в Рыгальске назывались Квартиры. На одной стороне такого дома было около десятка разномастых дверей, а на другой стороне такое же количество окон. Соседи были разделены тонкими стенками, через которые свободно проходил звук. Каждый знал что делает сосед и жильцы часто переругивались через стенку, добиваясь друг от друга тишины. В каждом доме была котельная, отапливающая зимой весь дом, что было уже хорошо. За водой надо было ходить с ведром на колонку, которая находилась в двухстах метрах от дома. Каждый дом имел свой общественный туалет на пять посадочных мест-кабинок с дыркой в полу, открывающейся в забетонированную выгребную яму. Кабинки были разделёны недоходящими до потолка щелястыми стенками. Каждая кабинка имела дверь и закрывалась изнутри на крючок или деревенныю щеколду. На полу в кабинках, особенно возле дырки, всегда лежали экскременты – далеко не все посетели были хорошими артиллеристами. На полу и стенах лежали засыхающие плевки которыми жители Квартир выражали своё отношение к среде обитания. Стенки кабинок были исписаны непотребными надписями, некоторые из которых были сделаны пальцем с использованием подручного коричневого материала. Возле туалета часто стояла небольшая группа женщин с горшками в руках, терпеливо ожидающих своей очереди опоржниться и опорожнить горшок. Мужики в очередях не стояли и справляли нужду за туалетом, в чахлых кустах, хиреющих от чрезмерных возлияний. Летом туалеты извергали невообразимую вонь и жители Квартир окна никогда не открывали.
Милка очень гордилась своим жилищем. Всё своё свободное время и всю свою скудную зарплату он тратила чтобы отмывать полы и окно, белить потолок и стены, красить стол, стулья и большую самодельную кровать, доставшуюся ей от одной недавно умершей старухи, её бывшей учительницы литературы. Она повесила штору на окно, купила два полотенца, постельное бельё и чайник, заменила старую пахнущую мертвячиной подушку. Особую радость у неё вызывал новенький эмалированный ночной горшок и таз для стирки китайского производства, украшенные цветами и ласточками. На её полках появились несколько книг, мука, рыбные консервы, подсолнечное масло, соль, хлеб, и главное три банки сгущенного молока которое она так любила.
Работа в школе не доставляла ей ни радости ни гордости, она её просто отрабатывала положенное время, стараясь поддержать минимальную тишину в классе, рассеянно отвечала на немногие вопросы учеников, по кончании урока, выходила из класса одной из первых, и с нетерпением ждала очередной зарплаты. Но по вечерам, втайне от всех, не обращая внимания на шум соседей, забывая о мерзости общественного туалета, она писала и переписывал свои первые, неумелые стихи, в основном о погоде и иногда о матери. Тему любви она задевать боялась. Казалось, что её жизнь установилась и её начинает окружать тот маленький мир её матери, в котором она выросла, но вскоре она поняла что это не так.
Пришла весна и в Милке проснулся основной инстинкт всех млекопитающих - она хотела мужчину. Она отводила глаза когда навстречу ей шел какой-нибудь молодой мужик, но потом долго смотрела ему в спину, представляя себе его обнаженным и мысленно прижимаясь к нему своим телом. Ночью в постели она давала свободу своим пальцам, сначала робко, а потом привычно, но особенного удовлетворения это ей не давало, и она часто плакала от комплекса вины и жалости к себе. Может быть со временем она бы привыкла к своему одинокому существованию, но за её стеной жила Тонька.
Тонька была из неблагополучной семьи и когда-то училась с Милкой в одном классе. В тринадцать лет она ушла из дома и на зависть всем девчонкам класса примкнула к какой-то группе бродячих золотоискателей. Через полгода она, сильно похудевшая и повзрослевшая, с большим животом, вернулась к родителям и даже пару раз заходила в школу. Вскоре она родила мёртвого ребёнка и несколько месяцев отсиживалась дома. Она устроилась уборщицей в контору лесобазы и в Рыгальске её часто видели в компании пьяных мужчин. Она бы спилась вконец, если бы не встретила Лешего. Леший был единственным уцелевшим потомком большой осетинской семьи, которой Сталин, в безграничной милости своей, заменил расстрел на ссылку в сибирскую глушь. Все родные Лешего умерли от голода, нищеты и сибирского климата, а оставшийся один, тринадцатилетний мальчишка, отличавшийся недюжинным здоровьем, волей и любовью к жизни, выжил и превратился в огромного мужика, работавшего бригадиром на лесоповале. Его прозвали Лешим за коротлие кривые ноги в сапогах 46-го размера, длинные, почти до колен руки, заросшие густой шерстью, лысую голову с торчащими ушами и недобрым взгладом из под мохнатых бровей. У Лешего было пятеро дочерей возрастом от трёх до пятнадцати лет и его жена умерла, пытаясь родить ему сына. После смерти жены, Леший было запил, но потом он встретил Тоньку. Трудно было сказать, что объединило этих двух побитых жизнью людей, но они жили друг для друга.
Всю неделю Тонька мыла жалкие комнатки в доме Лешего, снимала паутину, топила печь, кормила, обстирывала и чинила одежду его дочерей. К приходу Лешего с работы на стол всегда ставился горячий обед. При дочерях Леший вёл себя скромно и лишь изредка поглаживал Тоньку по её тощему заду. Потом они с Тонькой шли в Квартиты, где Леший выхлопатал для Тоньки отдельное жильё. Там они с криками бросались друг на друга на скрипящей кровати и доводили до иступления Милку, лежащую в постели за тонкой стенкой, дрожащую всем телом и рыдающую от желания и зависти. По утрам Тонька, одетая в ватный халат на голое тело и валенки, с большим горшком в руках вставала в очередь возле туалета вместе с другими женщинами Квартир, перешептывающимися за её спиной, и бросла на них гордые взгляды.
А ещё Милку донимал семнадцатилетний сын школьной директрисы, высокий худой подросток с пробивающейся на лице щетиной, тонкой шеей и кличкой Монгол данной за его монголоидное лицо. Он всегда держался в десятке шагов за её спиной или следил за ней в школе через приоткрытую дверь класса во время урока. Она часто видела его стоящего под её окном в Квартирах. Однажды, поборов страх, она приблизилась к нему и учительским тоном спросила – что тебе от меня надо? Он посмотрел на неё глазами побитой собаки, ничего не ответил и убежал. Его не было видно несколько дней, и Милке даже стало его не хватать, но он снова появился. Она заметила, что рука Монгола, всегда шевелится в кармане его брюк, и впервые до неё дошло что именно он делает и почему он смотрит на неё таким ошалелыми глазами. Тогда-то к её отвращению и любопытству добавилось чувство сострадания – они оба родственные души, которые хотели любви, но были отвергнуты всем миром и обречены на постыдное самоудовлетворение.
Это был один из тех дней, когда Тонька и Леший не давали ей уснуть всю ночь, и она рано утром сидела в туалете, надёжно заперев дверь своей кабинки, и надеясь отоспаться днём. Сначала ей показалось что в соседней кабинке скребётся мышь, но вслушавшись, она поняла что там сидит Монгол и шепчет ей слова любви, рассказывая что он думает о ней все дни и ночи и даже сейчас, в соседней кабинке он хочет и любит её. Она вышла из туалета и быстро пошла домой, слыша его шаги за спиной. Он проскользнул за ней в дверь прихожей и остановился на пороге, как всегда держа в кармане правую руку и смотря на неё полными мольбы глазами. Что-то сломалось в Милке. Она заперла дверь, задёрнула штору на окне, подошла к кровати и позвала его. Он подошел, дрожащий всем своим длинным худым телом, настолько жакий и ущербный, что она не стесняясь его стала раздеваться. В одно мгновенье он сбросил с себя одежду и стоял перед ней голый, с выступающими рёбрами, тонкими ногами и торчащим членом. Она властно сказала – ну давай и закрыла глаза. Она испытала резкую боль, и через мгновение почувствовала как его член обмяк и что-то тёплое выплеснулось на её тело. Монгол спрыгнул на пол, стал лихорадочно одеваться и выбежал на улицу, хлопнув дверью. Милка плакала, смывая с себя стыд, кровь и слизь. Больше она его никогда не видела.
Так она стала женщиной. Какое-то время вопли Тоньки и хрип Лешего перестали беспокоить её, а потом всё вернулось в прежнее русло. Но теперь по ночам она стала писать стихи и в её голове постоянно вертелись новые темы и новые рифмы. Однажды вечером, как бы сами собой в её тетрадке появились четыре строчки
Чтоб сохранить в душе покой
Раз я живу без мужика
Люблю себя своей рукой
И пусть не устаёт рука
Со слезами на глазах, покрасневшая, она вырвала этот листок, сложила в четверо и спрятала в свой тайник, где хранились две фотографии её матери и конверт с выцветшим адресом её отца, который так и не ответил на её письмо. А вскоре её тетрадка стала заполняться колонками стихов, написанных её красивым почерком.
Сначала она боялась показывать кому-нибудь свою поэзию и даже боялась признаться в том что сочиняет стихи. Но однажды в библиотеке из её портфеля выпал листок со стихотворением о весне, о том как спадает вода в реке Сцульке, как повидав пол-мира возвращаются домой птицы, как распускаются листья и начинают гудеть шмели. В её жизни ничего бы не изменилось, если бы в библиотеке чудом не оказался старик Фрумкин, который подобрал с пола выпавший листок исписанный стройными колонками стихов. Через свои толстенные очки он смотрел то на сгорающую от стыда Милку, то на листок. Его комплиментам казалось не будет конца и стыд Милки постепенно сменился гордостью, особенно когда Фрумкин пообещал что через неделю её стихи появятся в газете. Теперь стихи стали играть всё большую роль в её жизни, и она сама понимала, что чем больше она пишет, тем лучше у неё получается. Фрумкин был в восторге от её стихов, часто печатал их в своей газете, а однажды отправил Милкины стихи в районную газету, где их с радостью приняли к печати. Милка почувствовала что её положение и в школе и в самом Рыгальске изменилось и за глаза её называли уже не Милкой-училкой, а красивым словом Поэтесса. Слава Милки окончательно укрепилась, когда её стихотворение “Две кошки, Маркиз и Маркиза” принесли ей первое место на областном конкурсе талантов и главный приз - маленькие дамские часики Победа на кожаном ремешке.
А потом в её жизнь пришел Сашка. В один из самых холодных дней зимы, когда урок закончился и школьники не скрывая радости стали выбегать из класса, она заметила что самый маленький в классе Сашка Жданов, которого все били и называли Сранок, остался сидеть за партой положив голову на сложенные руки. Отец Сашки сидел в тюрьме, а мать пила и часто ночевала вне дома. “Жданов, урок закончен, иди домой” – сказала Милка. – “Людмила Степановна, позвольте мне остаться в школе. Дома холодно и мамки нет дома.” Что-то перевернулось в Милкиной душе. Она вспомнила как когда-то они с матерью принесли домой маленькую тощую полузамерзшую собачку, как она повизгивала, когда её мыли тёплой водой с мылом, как она набросилась на еду, и как заснула закрытая одеялом. Собачка ходила за Милкой по пятам, словно боялась потерять своё счастье и прожила у них больше года, пока не нализалась антифриза и умерла. Милка надолго запомнила её наполненные благодарностью глаза и тепло её дрожащего тела.
“Жданов, иди со мной” – сказала Милка. Она помогла ему надеть его старое, явно с чужого плеча пальтишко, и взяв за руку молча повела его в Квартиры. Он тихо стоял в прихожей явно наслаждаясь теплом и распространял тлетворный запах грязной одежды и давно немытого тела. А в его нестриженных волосах она заметила насекомых. Работа закипела в руках Милки. Она приносила и грела на примусе воду, чайник за чайником. Он не сопротивлялся и не стеснялся когда она стала снимать с него закорузлую одежду. Голый, он оказался ещё меньше чем она его видела в классе. Она легко подняла его и поставила в таз, уже наполненный тёплой водой. Она стала тереть его худое тельце большой намыленной мочалкой, не стесняясь залезая во все углубления. Снова и снова она мылила его голову большим куском хозяйственного мыла, смывала, вычёсывала и снова мылила. А потом она окончательно облила его тёплой водой, не обращая внимания на лужи на полу, вытерла его порозовевшее тельце, набросила на него одеяло и усадила на кровать. Он жадно поглощал большие куски хлеба намазанные мёдом, запивая их чаем и прикладывался к банке с её любимой сгущёнкой. А пока он ел, она стирала и развешивала его одежду. А потом она увидела что он заснул, так и не сказав ни одного слова. Она легла рядом с ним и долго не могла уснуть от нахлынувших эмоций и рифм. Весь остаток ночи был заполнен писанием новых стихов. Следующий день был воскресенье. Сашка ещё спал, а она отправилась к знакомым чтобы раздобыть ему одежду, подушку и матрас, который постелила на пол в прихожей. Когда она вернулась домой, он завернувшись в одеяло, ел хлеб с мёдом и очень испугался что не спросил разрешения и училка его выгонет. А потом они ели принесённую Милкой курицу и он внимательно слушал её историю о собачке, которую они с матерью когда-то приютили. Со временем она стала читать Сашке свои стихи и он внимательно слушал, иногда прерывая её вопросами. Теперь её жизнь наполнилась смыслом и этот смысл был в том чтобы Сашке было тепло и сытно жить. И чтобы писать стихи.
Они прожили вместе почти два года. За это время Сашка неотлучно следовал за ней, куда бы она ни шла. Он подрос, окреп, кличка Сранок отпала сама собой. Теперь он всегда сидел на первой парте возле учительского стола и почти неотрывно смотрел ей в лицо. Он стал первым учеником в классе. Они часто гуляли по берегу Сцульки и она всегда опробывала на нём свои новые стихи и начала улавливать здравый смысл в его комментариях. Но потом из тюрьмы вышел Сашкин отец.
Он появился в Рыгальске рано утром. Его никто не встречал. Он добирался до города на попутных машинах, а всю последнюю ночь шел пешком. Дверь его избы была заперта, а ломать замок он не хотел. Он постучал в дверь другу детства, с которым служил в Афгане и узнал все что случилось за последние пять лет пока он был в тюрьме. Родители умерли. Жена загуляла и спилась. А вот у Сашки всё хорошо - его приютила добрая училка-Поэтесса и его часто видят вместе с ней, ухоженного и чисто одетого. А в конце дня он уже появился в дверях класса чтобы забрать сына. Увидев отца, Сашка сразу узнал его и уже было бросился к нему, но вдруг остановился разрываемый бурей эмоций – он не хотел расставаться с Милкой. Не говоря ни слова, отец властно положил руку на Сашкино плечо и увёл его. Так Милка узнала что такое расставание и вся её ночь снова была заполнена писанием печальных стихов и стонами Тоньки за стеной. Какова же была её радость, когда через три дня Сашка постучал в её дверь и сказал, что отец разрешил ему побыть у неё пока он приводит в порядок избу.
Сашкин отец был сорокалетний мужчина, имевший редкую в Рыгальске профессию автомеханика. В пьяной драке он непреднамеренно убил человека, за что и получил свой срок. Пять лет тюрьмы не прошли ему даром. Первые два года тюремная романтика увлекала его и его тело быстро покрылось типичными зэковскими наколками. Но со временем он всё чаще и чаще задумывался о смысле жизни, о судьбе оставленных позади жены и сына, о дряхлых родителях, так нуждающихся в опоре, об избе в которой родился и вырос и которая наверняка требовала ремонта и ухода. Его специальность автомеханика пригодилась ему и в тюрьме и помогла ему сохранить человеческое достоинство, от потери которого страдали большинство заключённых. Конечно, он осунулся, появились первые седые волосы, морщины на лбу и горькие складки у рта. Но он сохранил зубы, силу в руках, гибкость тела и подвижность в суставах. Первым делом, он забрал домой сына, хотя и понимал, что у училки ему было бы лучше. Он сразу получил свою прежнюю работу на лесобазе и его начальник, хитрый пятидесятелетний старик, охотно переложил на его плечи все свои обязанности. Он выбросил из дома все вещи жены, которая так его и не встретила, а потом боялась показаться ему на глаза. Изба требовала огромной работы, начиная с крыши и заканчивая прогнившими полами и почти развалившейся печью. Возвращаясь с работы, он брался за ремонт и стучал молотком до пяти утра. Сашка, обычно сидел, смотрел на отца и время от времени просил еды. Вот тут-то и стало ясно, что лучше всего было бы отправить мальчишку к училке, по крайней мере, пока ремонт будет закончен. Сашка жил на два дома, что очень нравилось и ему и училке, к которой он так привязался. Милка видела Сашку каждый день в школе, сидящим на первой парте, и всегда надеялась что он попросится придти к ней хоть на пару дней.
Однажды вечером ей в дверь постучали. Не считая Сашки, к Милке приходили редко, и она осторожно приоткрыла дверь не спуская цепочку. Она увидела Сашкиного отца, впустила его и он смущённо топтался в дверях держа в руке корзинку с дикой малиной. Это для вас, Людмила Степановна, сказал он, мы с Сашкой вчера собирали её в лесу весь день. Спасибо вам за Сашку, пропал бы он если бы не вы, ведь его матери до него дела нет. Отец явно волновался, да и Милка покраснела, потупилась и почти прошептала – спасибо. Она хотела предложить ему чаю, но в это время, так не во-время, из-за стенки раздались вопли Тоньки и хриплое дыхание Лешего. От стыда Милка была готова провалиться сквозь землю или выскочить в открытую дверь и бежать куда глаза глядят. Залившись краской, она не могла посмотреть гостю в лицо, а он понимающе улыбался и качал головой. И тут она почувствовла что он гладит её по волосам. Потом его необыкновенно ласковая рука скользнула с её волос на шею, на плечо, на грудь и как бы случайно задела за её торчащий сосок. Ноги у Милки дрожали, ей казалось что она сейчас упадёт на пол, а он подвёл её к кровати и стал ласково, как ребёнка, раздевать, целуя оголявшиеся места...
А потом она почувствовала как в неё болезненными толчками засовывают что-то очень большое и чужеродное, но это чужеродное непрерывно двигалось и её молодое тело вскоре перестало воспринимать его как чужеродное и обняло его, не мешая его движению. Это движение увлекло её и она стала двигаться сама то уходя от его натиска, то делая рывок ему навстречу. Её сердце билось как сумасшедшее, она закусила губу чтобы не кричать, а глаза залил какой-то красный туман. Она уже не слышала стонов блудливой Тоньки за стеной. Ей казалось что сознание покинула её и она парит где-то в воздухе над кроватью. А потом ей стало казаться, что она раздвинув ноги сидит на берегу моря, которого никогда не видела в жизни, и на неё накатываются приходящие из-за горизонта тёплые волны и, пощекотав, снова откатываются куда-то вдаль. А потом на неё накатился Девятый вал, который она видела на репродукции с какой-то картины, висевшей на стене библиотеки где работала мать. Ей казалось что она захлебнулась и тонет в этой горе солёной воды, но её подняло вверх, перевернуло и выбросило на мягкий береговой песок. Потрясённая, с колотящимся сердцем и мокрым от слёз лицом, она оказалась на кровати, придавленная своим гостем, который уже порестал двигаться и шумно дышал. А потом сквозь тонкую стенку она снова услышала хриплые стоны Тоньки и тоже застонала.