Я ожидал в своём убежище, что будет дальше. Вернее всего, думал я, Сатарина сейчас не в форме и захочет поскорее препроводить профессора туда, где он обыкновенно содержится. Как он это сделает: вызовет кого-то для конвоирования, поведёт сам или же позволит Крамолю самому отыскивать путь в комнату-клетку? Если здесь содержится Крамоль, и здесь же содержат меня, и здесь же обрабатывали цыгана, пытками приводя его в податливое состояние, думал я, значит, здесь есть и другие подопытные. Мне нужно их непременно увидеть, и полицейским, которых, я уверен, приведёт сюда Уотсон, нужно непременно их увидеть. Если они способны говорить, их показания станут бесценными на суде, а если нет, то сам их вид и их состояние будут красноречивее показаний. Но где они содержатся и как устроить их осмотр полицейским ?
Мне определенно везло. Сатарина не позвал никого и не выпроводил Крамоля – вместо этого он вышел сам, сохраняя на лице брезгливое выражение и всё ещё подёргиваясь. Повисла пауза – возможно, вскоре сюда и должен был явиться конвоир – может быть, из людей-кукол. Но до тех пор Крамоль поднял голову и посмотрел прямо на меня.
Ну, что греха таить: выглядел он ужасно - не только апатия и худоба, но и неряшливость, и грязь, неопрятные спутанные волосы, заросшее лицо, ногти, больше уже похожие на когти с грязью под ними, а главное, лихорадочно горящие красные, в прожилках, глаза. И выступающий пот. Отчётливые симптомы, характерные для наркотической абстиненции. Я не помнил этого умом, мозгом, но всё моё тело, животная его составляющая во мне отозвалась виду профессора, и я уже знал, что мне знакомо такое состояние, знал, что оно такое.
Жестом он как бы позвал меня к себе. Я налёг на зеркало так, как он показал, и зеркало повернулось в петлях.
- Я узнал вас - сказал Крамоль.. Его голос был под стать внешности: сиплый и грубый, и от того, что он понижал его, чтобы не быть услышанным из вне, разобрать было и вовсе невозможно, но он говорил сознательно. - Вы - Шерлок Холмс, сыщик. Вы здесь из-за меня? Скажите мне, что вы здесь из-за меня!
- Ещё месяц назад я бы не знал, что ответить на ваш вопрос, профессор, сказал я. - Но теперь, пожалуй, да.
- И что это значит? с лихорадочный надеждой снова спросил он. - Что значит ваше здесь появление?
- Надеюсь, спасение для нас обоих. Но мне нужна ваша помощь, - я говорил, косясь на дверь и каждую секунду ожидая, что нас застанут.- Вы здесь содержитесь много времени и, может быть, знаете или догадываетесь. Где-то здесь должен быть выход наружу. Не под воду – на воздух. Скорее всего, он заперт и охраняется, но он должен быть. Всё это оборудование никак не могло быть доставлено в подводном колоколе, та клетка, в которой мой друг, - я понял что назвал Уотсона другом машинально, подсознательно, но сейчас это было не главное, - видел вас в Лондоне, - не могла путешествовать в подводном колоколе. Допустим, она где-то хранится, но и всё равно: столы, вытяжные шкафы, всё оборудование – хоть и оборудование для прибытия подводного аппарата и открытия шлюза – должно было быть привезено по суше, по воздуху, как-то внесено сюда, сгружено, установлено.Я рассчитываю на помощь, но для прибытия помощи нам нужно сообщение не только с подводным миром. Мои союзники должны знать, как сюда проникнуть, кроме подводного агрегата. Думайте, профессор!
- Я слишком болен. – покачал головой Крамоль. – Я на бешеной дозе морфия, и мне всё мало. Сатарина думает обо мне хуже, чем есть, ему всегда не хватало самоограничения для правильной оценки других, но даже учитывая это, от меня мало, что осталось. Мысли путаются, воспоминания, как туман.
- Вы заблуждаетесь, с вами всё гораздо лучше, чем я боялся. А при надлежащем уходе вы поправитесь и сможете отказаться от морфия, - возразил я, чтобы поддержать его дух. – Ещё и любимую фармакологию припомните. Всё вернётся, профессор, вы только помогайте мне!
Я сам не верил своим словам. Но их нужно было говорить, чтобы он совсем не расклеился. Его и так колотило в ознобе, и у него из носа текло ручьём, а от слёз в раздражённых глазах, боюсь, он и меня не видел.
Но он старался напрягать ум и кое-что припомнил.
- Постойте-ка. Вон там я слышал шум воды …
- Да. Это путь, которым прибыл я, которым прибывает подводный колокол и которым при мне привезли очередную жертву безумца.
- Верно. Но я слышал лязг цепей и металлических шестерёнок ещё и с другой стороны – вон оттуда, - он указал. – Но только там, насколько я знаю. глухая стена.
- Там, - кивнул я в сторону скрытой зеркалом ниши, - на первый взгляд тоже.
- Там зеркало, - возразил Крамоль. – Любое зеркало может оказаться дверью, но гладкая стена не дверь. В ней даже щелей нет. И тем не менее, там гремело и лязгало так. будто цепь наматывается на барабан. У меня бывают слуховые галлюцинации – меня иногда зовут голоса, голоса из прошлого. Но они никогда не лязгают цепью.
- В таком случае, - сказал я, - стоит обратить внимание на это и…
- Быстрее! – перебил Крамоль, лихорадочно сверкнув глазами. – Сюда идут! Вы помните, как…?
Он не договорил – я помнил, как он повернул зеркало, и снова скрылся за ним, едва успев: в комнату вошли двое в чёрном и Волкодав Лассар. Лишь бы меня не хватились там, откуда я ушел, - подумал я, - и не начали искать прямо сейчас. Нужно вернуться на место и попробовать…
Я осекся в мыслях, как осекся бы в словах – там, откуда я прибыл, снова загремели цепи и полилась вода - заработал механизм шлюза.
ДЖОН УОТСОН.
Я так долго готовился к этой минуте, представлял её так и эдак, проигрывал варианты в уме, и она в итоге начала мне казаться решительным боем, перед которым всё, как полагается: речь перед строем, флаги, подготовительная канонада.
В реальности же всё оказалось просто и буднично. Мы только вышли в пустой коридор и сделали несколько шагов, как нам прямо навстречу вывернули из-за поворота три человека: двое в чёрном и Волкодав, державшие за руки четвёртого – профессора Крамоля.
- Оп!- сказал Вернер расслабленно и поднял своё оружие стволом Волкодаву в лицо.
Дальнейшее завертелось стремительно. Человек в чёрном тут же выхватил тот самый странный обрезанный карабин, который мы уже видели у егерей, но Крамоль, выпущенный от неожиданности из рук, ударил по его стволу, и пуля взвизгнув у моего уха, цвиркнула в стену. Другой человек бросился вперёд, рассчитывая, очевидно, ухватить кого-то из нас – Орбелли взмахнул своим хлыстом, и я впервые узнал, каким грозным оружием может быть цыганский хлыст, когда нападавший закричал и схватился за мигом залившееся кровью лицо - Орбелли выхлестнул ему глаз. Вернер и Волкодав выстрелили друг в друга. Элемент неожиданности сослужил Вернеру службу: Волкодав промахнулся, сам он попал – правда, вскользь, и всего в руку.
За спиной у нас оставался чертовски опасный и непредсказуемый Арчивелла, а шум мы подняли изрядный, так что я поспешил расположиться так, чтобы за спиной у меня мёртвого пространства не оставалось, и едва успел – в коридор выскочили люди в чёрном - и с той, и с другой его стороны. Я насчитал в итоге всего семь человек, не считая Волкодава. Но тот, с глазом, уже был выведен из строя.
Вернер снова выстрелил, но тут же и сам упал. Выстрелил и я. Бежавший на меня слуга запнулся о мою пулю и повалился, через него перелетел другой, оставшийся лежать, потому что Орбелли рукояткой хлыста тут же двинул его в висок. «Эликсир делает послушных и храбрых, но ужасно бестолковых солдат, - подумал я. – Но что ж, мы здесь бойню решили устроить? Их ведь больше».
Оставалось четверо, но двое раненных, одного из которых, впрочем, тут же, лёжа на полу, добил выстрелом Вернер, и Волкодав.
«Сейчас прибегут ещё, - думал я, - другие. Господи! На что же мы рассчитывали!»
Как вдруг у меня где-то над головой раздалась песня – очень низким голосом кто-то запел жутко и громадно - так, что звук, отражаясь от стен, живо заполнил коридор. Более того, песню подхватил еще более звучный голос, и это странно подействовало на людей в чёрном: они застыли в немом оцепенении, и я, наконец, смог разобраться в том. что такое случилось.
Пел Арчивелла, вторил ему Орбелли, и песня звучала дико и страшно, как звучит Чёрная Месса или читаемое задом наперёд Евангелие. У меня рот непроизвольно открылся при восприятии этих неуместных, ни с чем не сообразных, диких и очень громких, но при этом мелодичных, не лишённых гармонии, звуков. Однако. в следующий миг Вернер пнул меня и указал глазами. И я, очнувшись, быстро выхватил у ближайшего с безвольно опустившимися руками человека в чёрном карабин. Он не реагировал – машинально разжал пальцы, машинально уронил руку. Я то же проделал со следующим. Вернер, с трудом поднявшись, взмахнул рукояткой и ударил по голове внимающего музыке ближнего к нему «голема».
Большего мы сделать не успели – опомнился и страшно заругался Волкодав. Но ряды его союзников уже поредели, а в следующий миг на самого раненого Лассара. как безумный тигр, прыгнул Крамоль.
Песня всё продолжалась.
«Где же другие стражники? Где же ещё?» - мучительно беспокоился я, крутя головой, но больше в коридоре никто не появлялся, хоть мы и нашумели выстрелами.
А в следующий миг где-то в глубине этого бункера, за многими стенами родился и стал нарастать новый звук: множество глоток в разных местах подхватило песню – невидимые люди отвечали, как завывшему ночью волку отвечает, подхватывая вой, стая волков. Очень большая стая.
Никогда ещё мне не было так жутко, как в эти мгновения, когда я стоял, растерянный, в своей и чужой крови, окруженный неподвижными, словно в каменные статуи превращёнными, людьми в чёрном, и внимал медленной, низкой, многоголосой жуткой песне, всё набирающей мощь – до того уже, что она гремела в замкнутом помещении, как рог Иисуса пред стенами Иерихона.
Я дрожал, весь покрытый потом, и Вернеру, насколько я мог судить, было ненамного лучше. Крамоль же и вовсе бился на полу в судорогах, придавив почти потерявшего сознание Волкодава. А Арчивелла и Орбелли пели - слаженно, стройно, словно жизнь посвятили спевке ради этого выступления. Причём, Арчивелла был бледнее мела, а Орбелли, как я заметил, от напряжения дрожит.
- Вяжите их, - одними губами, тоже, как и у меня. похоже, помертвелыми, шепнул мне Вернер. – Вяжите, ну!
Я словно очнулся и. срывая с людей-кукол пояса, принялся добросовестно вязать им руки и засовывать кляпы в покорно открывающиеся рты. Начал с Лассара. А потом я увидел Холмса.
Он шёл к нам по коридору, не таясь, не спеша, медленно и прямо, подняв голову. Я никогда не видел в человеческих глазах такого выражения – полной, бескрайней, бесплодной и бесконечной пустыни. И он тоже пел.