«Все, наверное, выпивку притаранят», – думал Денис, слушая позвякивания бутылок в сумке. Он вёз водку для мальчиков и итальянское вино для девочек. Странно было угощать спиртным друзей детства. Раньше вместе они пили только воду из колонки, иногда в дождливую погоду – чай у кого-нибудь в гостях. На семнадцатилетие Катьки подавалось шампанское, но родители запретили ему пробовать.
Фи-ли, звякнули бутылки. Се-тунь. Нем-чи (чин-чин)- нов-ка.
Денис соскочил на перрон, купола уже знакомой церкви приветственно сверкнули на фоне голубого, без единого облачка, неба. На этот раз Денис решил пройти мимо храма и направился вправо от Советского проспекта. Вокруг церкви громоздились неаккуратные хаотично настроенные заборы. На одном из них какой-то неумеренный гуманист размашисто написал белой краской: «Да будут счастливы все существа во всех мирах!» «Нет, в Немчиновке точно творится что-то странное». Но в дальнейшем больше ничего странного не попадалось. Только сильно запахло водорослями у пруда. Этот запах ещё в детстве казался Денису таинственным, напоминал о подводном прудовом мире, невидимом с берега.
Оказалось, он явился к Катьке последним. Все уже набились в большую комнату и лениво болтали. Сашка с Анькой сидели на диване, Лёшка с Игорем стояли у окна и шёпотом обсуждали, в каком безобразном состоянии теперь Катькин участок.
– А вот и наш Дениска, – весело сказала хозяйка.
Они вытаращились на него, как на фантом. Да он и был для них фантомом ушедшего детства, таким же, как для него самого был весь посёлок Немчиновка. Они повскакали с мест, окружили Дениса и трогали его за плечи, хлопали по спине, жали руки, вглядывались в лицо, желая обнаружить в огрубевших чертах того мальчишку, каким его помнили. После долгих объятий и громких восклицаний («Ну ты ваще здоров!» «Надо же, какой ты стал красавЕц!» и тому подобного) все наконец уселись за стол, разлили напитки, выпили за встречу и принялись за еду, но на самом деле ждали, кто откроет вечер воспоминаний. Это сделал Игорь:
– А помните, – спросил он с надеждой, – как мы ходили смотреть на за-а-атмение? Это было в восемьдесят первом...
– Ага… помним, помним, – загалдели все. – На стройку ходили, рентгеновские снимки добывали.
– Кстати, я тогда толком и не разобрал, где там солнце, где луна, – засмеялся Денис. – Просто не понимал, куда смотреть. Но всё равно запомнилось.
Зябкое утро. Они встали в рань-раньскую и пошли на беспощадную в своей нескончаемости советскую стройку, находившуюся за всеми Запрудными улицами. Который год там сооружали большой автосервис. Взобравшись на какую-то грязную кучу, они ловили мгновения, когда лунный диск постепенно закрывал солнце. Денису казалось, что там должна была собраться масса желающих увидеть такое явление, но взрослые люди, занятые серьёзными заботами, считали свои дела интереснее небесного чуда. На пустынной стройке застыли в напряжении и восторге семеро подростков: Сашка, Катька, Лёшка, Анька, Игорь, Денис и тогда ещё живая Ника. Зябко поёживаясь, вглядывались они в небо, где мироздание разыгрывало свой таинственный спектакль.
– Точно, это в восемьдесят первом было, – сказал Сашка, – а помните, в восьмидесятом олимпийский забег устраивали?
– Помним, помним…
Девятнадцатого июля олимпийский огонь зажёгся в греческой Олимпии, чтобы через месяц, преодолев города и страны, прибыть в Москву. Вся компания наблюдала за этим событием по телевизору, и когда после просмотра они собрались на Запрудной, у Сашки горели глаза, и румянец полыхал на его легко краснеющей коже:
– А давайте свой олимпийский огонь пронесём! По всем Запрудным!
Идею восприняли восторженно. Факел сделали из крепкой палки с прибитой к нему сверху пустой консервной банкой. В неё помещалось что-то горючее (сейчас никто не мог вспомнить, что именно). На протяжении маршрута факелоносцы менялись, ведь в эстафете должны были поучаствовать все. Забег запомнился Денису на всю жизнь: вот они трусцой двигаются по Запрудным и по берегу пруда, огонь в банке исправно горит, а попадающиеся по дороге люди улыбаются, аплодируют и кричат что-то подбадривающее.
Потом вместе с родителями они ездили на Можайское шоссе встречать настоящий олимпийский огонь. Долго ждали у обочины, чтобы на короткие мгновения перед ними мелькнуло оранжевое пламя и факелоносец в костюме белом, как оперение голубя мира.
Во время Олимпиады никого из ребят в Москву не пускали, объясняя запрет так:
– Иностранцы будут предлагать отравленные конфеты и жвачки, будут дарить авторучки, которые потом взрываются!! Да ещё страшные болезни с собой привезут!
А ведь всем ужасно хотелось хоть один день провести в Москве, потому что для кого же тогда Олимпиада, если не для простых людей?! Впрочем, иностранные злодеи, только и ждущие момента, чтобы нагадить советским детям с самыми чистыми в мире сердцами – это серьёзно, это не обсуждается! Каждый день Денис со страхом ждал сообщения о том, что какой-нибудь непослушный пионер погиб от взрыва империалистической авторучки, но ничего подобного так и не услышал.
Во время Олимпиады они устроили в Немчиновке свои соревнования (прыгали в длину и в высоту, бегали), вот только полный набор дисциплин ни у кого в памяти не сохранился. Тогда они стали вспоминать игры: штандер-стоп, городки, вышибалы, война (у Дениса перед глазами возникла Ника, изображающая истекающего кровью раненого бойца), салки, казаки-разбойники, бояре, а мы к вам пришли, съедобное-несъедобное.
– А мне нравилось большие фигуры на асфальте рисовать, – сказала Анька.
Рисовали фигуры все, не только девчонки. Особенно удачными вышли два экземпляра: лягух в фиолетовом фраке с оранжевым галстуком-бабочкой в синий горошек и прекрасная принцесса, изображённая со всеми принцессьими причиндалами: короной, пышным платьем и роскошными волосами. Вся эта красота раскрашивалась цветной гуашью и жила довольно долго, особенно в сухое лето. Если же дожди шли часто, то краски постепенно смывались (впрочем, не слишком быстро), и от этого становилось грустно, но не так, чтоб рыдать.
– А помните, как за столом в домино резались?
– Помним, помним…
Однажды Вольдемар с Сашкой соорудили на правой стороне Запрудной стол и пару скамеек. Просуществовала мебель два сезона, а на третий год исчезла без следа. Кто-то из постоянных жителей Немчиновки не мог спокойно наблюдать за столь нерациональным использованием полезных предметов (зимой, весной и осенью они торчали на Запрудной просто так) и уволок их в своё логово.
В те годы, когда стола не было, время проводили в канавах, предназначенных для оттока дождевой воды. Они располагались по обеим сторонам улицы, рядом с тропинками, ведущими вдоль домов. Положив поперёк канавы доски, компания просиживала там часами, нехотя отлучаясь лишь на обед или ужин.
В канавах они пристрастились к картам. Девчонки увлекались колодами давно, правда, о таро тогда и не слышали, так что обходились обычными картами из «Союзпечати». Раскладывали сложные пасьянсы (особо замороченный назывался гробница Аполлона), гадали. Со временем картами увлеклись все. Сначала просто резались в подкидного, после научились в переводного и понеслось.
– Помните французского дурака? – спросил Лёшка.
– Помним, помним…
– А в Кинга сколько партий отыграли, эх… помните?
– Помним, помним…
– А в какашку?
Странная игра в какашку заключалась в том, что, передавая друг другу закрытые карты, нужно было набрать четыре одинаковых и торжествующим воплем «какашка!» выбросить их на стол.
К тому моменту, как дошли до "какашки", все уже довольно сильно опьянели, несли много чуши и были готовы на глупые поступки невозможные для трезвых взрослых людей.
Воюя с запечённой свининой, запивая её водкой, Денис хотел было спросить, остались ли в Немчиновке водозаборные колонки, но тут Сашкины глаза вспыхнули хмельным огнём и забегали, как это случалось с ним в детстве, когда он собирался выдать очередную пошлость. Сашка задал вопрос, давно крутившийся у него на языке:
– Ну, а «Клуб» помните?
Послышались пьяные смешки.
– Помним, помним!
Теперь, почти двадцать лет спустя, Сашка, стреляя глазами вправо-влево, предложил:
– А давайте сыграем, разок-два?
– Да ну нафиг, – отмахнулся осоловевший Лёшка.
– У нас же вечер воспоминаний! Хотя в нашем возрасте можно и на что-то покруче сыграть. Хо-хо-хо!
Анька нервно дёрнулась.
– Ну, извини, Лёш, извини. Я к твоей жене ничего не имею.
Игорь молча осклабился, показывая, что он не против.
– А давайте, – сказал Денис, внезапно ощутивший, что вокруг него расцветает какая-то странная фантасмагория.
За окном сгущались тени. Они скрывали неухоженность и заброшенность Катькиного участка, и, казалось, что прошлое приблизилось к Денису вплотную. Прошлое дышало ему в лицо, источая запах деревянных полов, яблочной падалицы и извлечённой из комода старой колоды карт. Никто не заметил, как и куда исчезла Агаша. Она будто растворилась без следа, потому что в том времени, о котором все сейчас думали, её ещё не существовало. За столом они теперь сидели одни – старая компания в полном составе, кроме, естественно, Ники.
Катька немного расчистила стол, поставила две свечи в бабушкиных подсвечниках. Зажгла. В отблесках живого пламени лица казались моложе. Лёшка вообще выглядел пацаном, да и Анькино лицо сделалось более юным, мелкие морщинки вокруг глаз Игоря пропали.
– Валяй, Кать, ты хозяйка, тебе и раздавать.
Катька медленно перетасовала карты, затем протянула Игорю:
– Сними.
Игорь сдвинул верхнюю часть колоды – снял «шапку». Катька, не торопясь, начала сдавать. От долгого лежания в комоде некоторые карты слиплись, и Катерине приходилось прилагать усилия, чтобы их разделить. Получая карту, Сашка, как обычно, гримасничал, Анька что-то кудахтала, Игорь улыбался, Лёшка выглядел абсолютно спокойным, а у Дениса продолжало нарастать ощущение нереальности. Вдруг одна из свечей погасла.
– Фитиль старый, – заметила Катька, не прекращая сдачи.
Но Денису почудилось, будто в комнате находится кто-то ещё. Отсутствующий по уважительной причине член их сообщества. «Ника?»– спросил он мысленно помимо своей воли. В углу что-то отчётливо зашебаршило. По комнате пронеслось не то, чтобы дуновение, но воздух перед Денисом явно заколебался. Только, похоже, кроме него, никто ничего не заметил. У Дениса затряслись колени. Опять? Почему именно здесь? В детстве верил тут во всякую нечисть, теперь вот снова…
– Так-с, – плотоядно ухмыльнулся Сашка, – трефовый туз у меня! У ко-го-о…
– Бли-и-н, пиковый мой, – разочарованно протянул Игорь.
В общем-то такая ситуация ожидалась, учитывая, что женщин было всего две.
– Ничего, Игорёк, сдадим заново.
Сдали. Аньке выпал трефовый туз, Игорю – пиковый. Анька быстро по-птичьи клюнула его в щёку. Раздали в третий. Катька показала трефовый, а пиковый снова оказался у Игоря. Катька вздрогнула и покраснела так, как краснеют только рыжие люди – мгновенно и ярко.
– Опять невезуха! – Сашка недовольно зыркнул на Игоря – всё время тебе!
Катька встала с места, чтобы подойти к обладателю пикового туза. Денису показалось, что вокруг неё сгустилось текучее облако жара. Катька наклонилась к Игорю. Её ресницы подрагивали, пламя свечи метнулось к потолку.
В этот момент в подвале дома что-то страшно грохнуло. Пол тряхануло, тревожно звякнула в серванте посуда.
– Господи! – взвизгнула Анька, хватая Лёшку за руку.
В первый момент показалось, что Катька ничего не услышала. Она прижала свои губы к Игоревым губам и лишь затем нервно вскрикнула:
– Агата!!!
Она бросилась к лестнице на второй этаж, где находился спуск в погреб. Вся компания устремилась ей вслед. Гурьбой столпились они у лестницы, уставившись в чёрную дыру в полу. Крышка люка оказалась снятой, снизу неслись жалобные всхлипывания:
– Мама, мамочка, помоги!
В погреб вела приставная лестница, лежавшая теперь частично на дне, частично – на ноге распластанной на полу Агаши.
– Вот как тебя угораздило! Вечно лазишь, где не надо! – суетилась Катька.
Денис мельком взглянул ей в лицо и, к своему удивлению, заметил искривлённые губы и злые искры в глазах. «Не понравилось ей, что прервали поцелуй с Игорем». Сердце Дениса неприятно ёкнуло.
Расстояние между дном погреба и входом в него было изрядным. Тот, кто спускался туда без лестницы, рисковал, по крайней мере, сильно ушибиться, если не поломать кости.
– Кать, тащи фонарь, я спрыгну! – выкрикнул Денис.
Катька метнулась за фонарём (он оказался совсем близко, висел возле входной двери), посветила вниз, чтобы Денис, прыгая, не наступил на Агашу. И Денис сиганул в квадратную чёрную дырку. Ему удалось неплохо приземлиться. Агаша лежала под упавшей лестницей без слёз, но страшно бледная. По ноге её струилась кровь.
– Встать можешь? – спросил Денис.
Она отрицательно помотала головой.
Денис осмотрел ногу и с испугом увидел, что торчавший из лестницы ржавый гвоздь, проткнув девочке кожу, глубоко вонзился в икру. Денис принялся тянуть деревяшку на себя, настолько медленно, насколько мог. Агаша заревела в голос. Сверху причитала Катька, кто-то пьяно охал, Сашка бормотал «ничего-ничего», Лёшка держал за плечи Аньку, пищавшую, что, если с Владиком случится подобное, она упадёт в обморок, но бледнел почему-то Игорь.
Когда у Дениса получилось освободить Агашину ногу от гвоздя, кровь из раны захлестала ещё сильнее. Пока он на вытянутых руках передавал девочку матери, кровь, стекая уже ручьём, капала ему на рубашку. Получив дочь, Катька в окружении всей компании унеслась обрабатывать рану и успокаивать Агашу, а Денис остался в погребе один.
Это место он помнил хорошо. Иногда они спускались сюда за воблой (её ловил на Волге и вялил Катькин дядя Шурик). В погребе Денису почему-то сильно нравилось. В жаркие дни земляная дыра манила прохладой и таинственностью, сырой запах щекотал нервы, заставляя напевать одну из любимых всеми песенок:
Ты приходи в могилу, приходи в мой дом,
Ты приходи в могилу, вместе чай попьём…
Кажется, с правой стороны раньше имелся выключатель. Пошарив рукой, он действительно обнаружил его на своём месте и зажёг свет. В погребе кучей валялись пухлые мешки с картошкой, но взгляд Дениса привлекла полочка со странными предметами. На ней лежал рисунок, изображавший девушку, сидящую на берегу пруда возле плотины; другой рисунок – большая серая собака посреди улицы; конфета в пёстром фантике, цветные стёклышки, сухой цветок анютиной глазки, старый тюбик губной помады, альбом для рисования. А ещё рядом блестели осколки разбитого зеркала.
Всё это походило на какой-то игрушечный алтарь. Словно кто-то поклонялся советскому пантеону детских мистических существ и одновременно проводил с ними какие-то обряды. Денис снова перепугался до мурашек. Стал трогать предметы, проверяя их на прочность. Спрашивал сам себя, бывают ли осязательные галлюцинации. Надо будет обязательно узнать, вот только… не у врача.
Задерживаться в погребе казалось не вполне приличным. Он аккуратно приставил лестницу к люку, проверяя, чтобы она снова не рухнула. На земле виднелись капли крови Агаты, он затёр их ногой, а затем вылез из подпола.
Из комнаты по-прежнему доносился плач вперемешку с голосами: может, стоит отвести в больницу, чтобы зашили? В ответ Агаша начинала реветь ещё громче и басовитее. Лишь через полчаса слезотечение и кровотечение прекратились, и она сидела теперь, икая, в объятиях Катерины.
– Ой, уже десять часов, надо позвонить Лёшкиной маме узнать, как там Владик, – сказала Анька.
– Да-да, и мне пора, – поддакнул Игорь.
Сашке, по-видимому, не хотелось уходить. Он вертелся у стола, цапая с него то кусок колбасы, то селёдку и жалея, что воспоминания о невинной детской игре не вылились в хотя бы небольшую оргию. Услышав об уходе Игоря, и он вынуждено попрощался, чтобы раствориться на ведущей к воротам сумрачной дорожке.
Денис уезжать не собирался. Они заранее договорились с Катькой о повторной ночёвке на втором этаже.
– Ты иди ложись, – сказала Катька, – наедине со мной она быстрее успокоится.
Денис поднялся в верхнюю часть дома. Снова поприветствовал детей на картине «Тройка». На сей раз их лица показались ему ещё более горестными. Они будто переживали за свою сверстницу, плачущую внизу. О, как трудно быть ребёнком в опасном ледяном мире, говорили их лица. Некоторое время Денис смотрел в окно на Запрудную, но ни силуэта собаки, ни других силуэтов на этот раз не появилось. Вымотанный дневными эмоциями он улёгся в постель и задремал довольно быстро.
Он не понял, сколько точно проспал; сквозь сон ощущалось лёгкое движение воздуха. Само собой в мозгу всплыло: Ника? Денис открыл глаза. Нет, призрака не было. На краю постели сидела Катька. Лицо её утопало в темноте, лишь распущенные волосы отливали красноватыми всполохами в слабом свете Луны. Без предисловий и намёков она спросила:
– Можно к тебе?
И скользнула к нему под одеяло. Настоящий сон с Дениса слетел мгновенно, а вместо него накатило чувство, будто он спит наяву. Катькина прохладная кожа напоминала о прохладной воде пруда, белизна этой кожи – о нежной коре молодой березы, просвечивающей сквозь темноту, крепкое тело – о сильных ветвях лесных деревьев, а всё вместе опять же о детстве и лете. Как следствие у Дениса рождалось ощущение, будто он ребёнок, наконец-то допущенный ко взрослым таинствам. А ещё он чувствовал себя заменителем. Слишком явно видел он, как покраснела Катька, подходя к Игорю для поцелуя, и не обольщался на свой счёт. Какое-то время они механически ласкали друг друга, но продолжалось действо не слишком долго. А потом Катерина заплакала. Наверное, стыдилась, что сама вот так плюхнулась к бывшему маленькому дачнику в постель.
– С Игорем-то у тебя было чего-нибудь? – мстительно спросил Денис. – Я ж помню, как ты краской заливалась при виде него.
Катерина издала сдавленный всхлип и кивнула, ударив Дениса подбородком в плечо.
– Не сложилось?
– Не-е-е, – Катька помотала головой и теперь вмазала Денису уже в висок.
Постепенно она затихла и сказала гнусавым из-за заложенного носа голосом:
– Да он ко мне никогда серьёзно не относился. Сын работников Внешторга и дочка заводских работяг… даже не смешно. А я с самого начала всё понимала, только сердцу не прикажешь. Пусть, думала, хоть так…
Денис удивился. Он всегда считал, что Катька совсем не нравилась Игорю. Порой в ответ на дружеские подколы тот цедил сквозь зубы: «Рыжие-бестыжие вызывают у меня брезгливость». Конечно, в такие моменты Катьки рядом не было.
Денис поглаживал её по волосам и думал: «Использовала меня сначала как автоматический удовлетворитель, а теперь использует, как жилетку». Катерина же, подобно многим женщинам считала, что теперь между ней и Денисом есть особая связь и ему можно поплакаться.
Перед мысленным взором Дениса вдруг встало лицо Агаши. Абстрагировавшись от волос, он попытался вспомнить его черты, и ему показалось, даже нет, отчётливо увиделось, что в них есть что-то Игорево. Денис стеснялся спросить Катьку насчёт дочки, но она сама сказала уже почти спокойным ровным голосом:
– Да, Агаша – от него.
Денис не знал, как лучше ответить, и издал мрачное:
– Угу.
Катерина лепетала:
– Пожалуйста, пожалуйста, – даже не намекай ей! Игорь её знать не хочет. И вообще я никому не говорила.
Она резко перестала плакать и очень отчётливо произнесла:
– Я его теперь ненавижу!
Денис не сказал, конечно, что ему, в сущности, нет никакого дела до Агаши, что у него вообще проблема в общении с детьми. В сердце, однако, что-то неприятно кольнуло.