На перемене мы вышли в маленький патио рядом с буфетом и сели за круглый деревянный столик. Я жадно накинулась на холодную воду, Ира — на фруктовый салат, а Оля что-то озабочено писала в телефоне.
Небо было затянуто песчаной бурей, пришедшей с пустыни. Сухость, духота и жара, и сквозь эту непроницаемую пелену пыли пытается пробиться дождь редкими и тяжелыми каплями. Нередкая погода для начала палестинского лета. Через пару часов хамсин резко сломается холодным и грязным дождем с ветром, после которого наступит облегчение и выглянет солнышко.
Оля отрывается от телефона и раздраженно делится:
— Вот пожалуйста, опять не отдохну как надо после ночной смены! После курса придется возвращаться в больницу к этому деду. Потому что наконец-то кто-то приедет к нему из министерства абсорбции проверять его статус. С этой работой хоть плачь — хоть смейся.
И она рассказывает текущий, весьма рядовой случай из ее практики.
Дед в свои восемьдесят шесть лет вдруг решил из Европы вернуться в Израиль — якобы «умирать как еврей, на своей земле». На которой он на самом-то деле и не жил большую часть своей жизни! Эмигрировав ребенком с родителями после Второй мировой, выучившись в школе, отслужив в армии и повоевав в нескольких израильских войнах, он вернулся в Европу и жил там себе относительно — не тужил, до упомянутого возраста. Что ему в голову стукнуло на старость лет — одному еврейскому богу известно? Хабадники* же эту идею подхватили — этим только дай повод! - купили ему самый дешевый билет до Эйлата, сунули триста евро из пожертвований на карманные расходы и, сорвав старика с дома престарелых, в котором у него, между прочим, была сиделка, льготы, еда и удобная ванна с постелью, посадили в самолет и отправили умирать на святую землю согласно выраженному им желанию.
Дед триста евро быстро потратил в Эйлате, порядком позабыв иврит и уже не ориентируясь в местной действительности, скатился на уровень бездомного, практически питаясь из пищевых баков, пока полиция и скорая не нашли его без сознания на улице...
— Погоди-погоди,- прерываю я ольгин рассказ.- Голова у его явно не в порядке...- не столько спрашиваю, сколько уточняю я, поскольку сама знаю всю эту гериатрию.
— Ну, конечно! Что ты хочешь? Редко у кого она в этом возрасте стопроцентно в порядке.
— ...и его решения и действия это вполне подтверждают...- отзывается Ира.
-... и у него никогда не было нормальной диагностики, потому что он на нее никогда не давал согласия, ибо из чувства самоуважения он не позволит узнать о себе, что у него уже давно "не все дома",- продолжаю я.
Чтобы получить права и льготы — нужна диагностика. Ибо исходя из ее результатов подбираются и продвигаются эти самые индивидуальные права и необходимые льготы. Но дилемма психической диагностики в правовом государстве, превыше всего ставящем ценность прав человека, неразрешима как дилемма курицы и яйца: чтобы диагностировать, есть ли у маразматика маразм, первым делом нужно спросить согласие у самого маразматика, и если маразматик не разрешает себя диагностировать, то нельзя дать ему статус маразматика, и на этом все его права и льготы закончатся, не начавшись... Если ты такой весь из себя полноценный — то и живи полноценно, самостоятельно, без прав и льгот. Но для маразматика — имидж важнее жажды, поэтому он, как правило, льгот и прав не имеет, а жить полноценно — не может, так как маразм все-таки крепчает. И именно эта перво-причинная неразрешимая дилемма сразу же ставит в тупик всех моих коллег и вяжет по рукам и ногам.
— Вы все правильно понимаете, — подтверждает Ольга и продолжает. — Короче, деда привозит в плачевном состоянии скорая и оставляет нам. Точнее даже мне, потому что собственно вернуть его к жизни удалось достаточно быстро — откачали, и он готов к выписке уже месяца два как!
— Угу, как в анекдоте «что-то пошло не так»: умереть на святой Земле ему помешали...- тихо произносит Ирина.
— Все-таки жаль, что Израиль — не в Уганде! Там проблем с умиранием у деда не возникло бы... — я вспоминаю свое недавнее путешествие, и нежная ностальгия заполняет мое сердце.
Оля игнорирует наш черный юмор и продолжает жаловаться.
— Короче, он у меня на два месяца завис. Его некуда выписать. Статуса «возвратившегося репатрианта» у него нет, больничной кассы нет, страховки нет, жилья нет, пенсии нет, родственников нет. Иврит он тоже почти забыл. Я пытаюсь пробить ему хоть какие-то документы, пишу денно и нощно в министерство абсорбции, они посылают в министерство внутренних дел, те отсылают в министерство здравоохранения, а эти снова требуют статуса в предыдущих министерствах. И так далее замкнутый круг. Сегодня в ночную смену пыталась заполнить форму на сайте на статус «возвратившегося репатрианта». Представляете, семь страниц текста с вопросами о том, как звали его папу и откуда папа был родом, какую школу дед закончил и в каком году служил в армии. Деду за восемьдесят, он себя не помнит, а откуда мне знать? И притом, если не заполнишь эти данные, то на следующую страницу перейти невозможно!..
— Пипец, - коротко комментирует Ира и утыкается в свой салат.
— Сочини, — предлагаю я. — Все равно нет никакого шанса это проверить — архивов наверняка нет давным давно, и никто не будет без надобности искать истины в этих пунктах твоей формы. Ну, разве что какой-нибудь далекий уцелевший потомок, составляя генеалогическое древо, пойдет по ложному следу твоего подлога, и будет искать несуществовавшего отца этого своего предка... Но это потом будет, в далеком будущем, и будет уже не твоей проблемой...
— В общем, я кое-как заполнила ее, дошла до последней страницы... и это все в перемешку со срочными вызовами туда и сюда, с телефонами, с обращениями... Дошла значит... — ан-нет! Нельзя форму отправить. Ну, не отправляется сволочь! Я им в техническую поддержку в чат пишу — но ночь, ответа нет. Так и не отправила.
— Дай этой дрянью студентам своим заниматься! — возмущаюсь я ее преданной настойчивостью. — На хрена мы их себе набрали тогда?! Чтоб именно этой нудной фигней и занимались — заполнять всякие мрачные формы на сайтах. Самая подходящая работка для раба- студента-первокурсника!
Оля только обреченно машет рукой в мою сторону.
— Он у нас уже в статусе больничного приживальца, почти питомца. Катается в кресле по больнице, каждый день с утра ко мне в комнату заезжает, кофе приносит. Хамуд**! Я уже даже привыкла к нему.
— Ну вот видишь, как хорошо! — улыбаюсь я. - Все не так скучно тебе на твоей работе!
— Уж мне-то скучно, как же!.. Шутишь еще. Он вдруг вспомнил, что у него есть двоюродный брат в Нетанье. Я за эту мысль, как за соломинку, зацепилась. Давай его расспрашивать, что за брат, где и как?.. У нас ведь в больнице есть полицейский пункт, так думаю — через полицию его брата найду и у нему отправлю.
— Ну и?- хором, обнадеженные спрашиваем мы с Ириной.
— Бесполезно. Он последний раз с ним двадцать лет назад по телефону говорил. «Сколько лет брату?»- спрашиваю. А он отвечает: «Как и мне примерно». «Как зовут?»- а он толком даже и не помнит...
— Может, тот уже и помер вообще...- замечаю я.
— А просветленным хабадникам-цадиким*** ты звонила? — интересуется Ира.- Они свою «мицву»**** сделали и в кусты? Теперь пусть Господь разгребает плоды их добродетелей?
— Звонила!- воодушевленно откликается Ольга.- Говорила с их раввином. Пыталась объяснить, что это просто безответственно вот так сорвать пожилого человека с насиженного места и потакая его прихоти отправить неизвестно куда и неизвестно как!
— И что раввин?
— Все твердит, что это его право... это его Земля... это его страна... это его желание умереть и быть похороненным на Обетованной...
— Нет, значит, помогать хоронить они готовы, а помогать ему жить — это Господь пусть помогает.
— Не Господь, а Ольга.- вставляю я.
— Вот и они так говорят: ты для того и нужна, чтоб ему помогать...
— Вот сссуки...- цежу я сквозь зубы.
— «Аводат кодеш»*****, бля... — тихо комментирует Ира.
— Помогать людям — стало профессией, социальной работой, а не естественным ходом человеческих отношений.
— Ненавижу, когда соцработников хвалят этим поганым выражением «аводат кодеш». Вот просто надо его запретить и наказывать, как за сквернословие. — и мои коллеги дружно кивают мне в знак согласия.
Повисает тяжелая пауза... Мы сидим и жуем каждая свое, пялимся на суровое небо, в телефоны, смотрим на часы когда закончится перемена.
— Пойдемте, девочки, в поход! На природу, там нет ни подопечных, ни студентов, ни всяких министерств с их компьютерными формами.
— Да-да! Пойдемте! когда? Когда?
Я смотрю на небо и вижу как сквозь него пробивается солнечный лучик, на мгновение превративший все вокруг в четкие серо-коричневые тени и формы.
— А вы знаете, есть что-то задорное в этом полоумном деде, разве нет? — замечаю я, подставив лицо солнышку и прикрыв глаза.- Броситься в такую авантюру на старость лет, забыв о возрасте, выжить после помоек и теперь кататься по больнице в кресле-каталке, привозя кофе по утрам своей социалке. Есть в этом нечто неистребимо живучее.
— Н-да... — замечает Ирина. - Этот дед еще долго протянет... — И мы обе сочувственно смотрим на Ольгу, — Держись, придется тебе еще и дальше помогать ему выживать.
— Надеюсь, уже не мне! Сегодня приедет в больницу социалка с министерства абсорбции, чтоб статус ему дать и забрать — дай-то хасидский бог наконец уже! - в мерказ клиту. Она и будет дальше с ним возиться. Поэтому-то я и не домой еду после курса, а снова на работу ради него возвращаюсь. Дома уже двое суток не была.
— Удачи тебе и не отставай от нее, пока деда не заберет себе! — напутствуем ее мы, — Хамуд он все-таки, и работа у тебя интересная.
Тут заканчивается перемена, все встают и расходятся по классам.
Надо будет с ними как-нибудь сходить в поход, проветрить мозги.
________
* Хабадники - еврейское религиозное движение ХаБаД, помогающее евреям жить в диапоре и стимулирующее их собираться в Израиле
**Хамуд - симпотяга (иврит)
***Цадиким - цадик (иврит) - праведник
****Мицва - добродетель, благое дело угодное Богу
*****Аводат Кодеш - Священная работа (иврит), устойчивое выражение употребляющееся в качестве похвалы или комплимента
___