Я был утюгом
Вы любите молнию в небе, а я –
в электрическом утюге.
В. Маяковский
Утюг - женский эталон настоящего мужчины:
горяч, гладит и пьёт только воду.
А. Наданян
Задумывались вы когда-нибудь, какие примечательные коннотации можно соотнести с понятием «выгуливать»? Не секрет, что можно выгуливать и собак, и кошек, и кроликов, и некоторых экзотических зверей, скажем, львов, тигров, пум и леопардов. Есть свидетельства о встрече с людьми, выгуливающими крупную страхолюду игуану или парадоксального кенгуру. Для меня последний нечто вроде модернового изыска в эволюционном развитии млекопитающих. Если по большому счёту, то мне нет дела до всех этих симпатичных и не очень существ. Поэтому я не собираюсь быть для них средством появления среди ландшафтных красот. Достаточно того, что я озабочен выгуливанием самого себя. Причём почти каждодневно. И выгуливаю себя любимого на просторах социальных сетей интернета. Благо что там не встретишь указаний, где и с кем можно появляться в сообществе людей.Так вот фланируя в некой рассеянности по этим кибердалям, я много чего насмотрелся, наслушался и начитался. Прямо скажу, прелюбопытное это занятие: то в текст какой-нибудь вчитаешься, то в картину замысловатую попытаешься всмотреться, то один другой видеоролик просмотришь, то присутствуешь на какой-нибудь словесном междусобойчике, то прослушаешь лекцию по совершенно замысловатой тематике. Например, последней была лекция о том, как справиться с хаусом или мир после ценностей. Конечно, что-то радовало, что-то печалило, что- то раздражало, а что-то, как вчерашняя лекция философа, погружало в неоднозначные размышления. Но когда я на недавнем автовыгуле набрёл на информацию об абсурдном по свой сути явлении, имевшем место в небольшом российском городке, то, выражаясь подростковым сленгом, просто немного припух. Некий блоггер в горячечном запале вещал своим фолловерам, то есть подписчикам, что накануне он наблюдал в некоторых местах своего городка людей разной гендерной и возрастной принадлежности, пристрастившихся к неожиданной мании. Это сообщение стало сразу очень эмотивным для многих. В том числе и для меня. Тут я сочту необходимым принести некоторые извинения за употребление весьма специфических слов. Видимо, сказалось влияние каких-то интернет текстов. Хотя связь понятия эмотивность с понятием эмоция установить не так уж сложно. Так вот эти горожане принадлежали к той категории людей, которые возлюбили заниматься выгуливанием своих питомцев. Только эти повстречавшиеся ему согражане выгуливали нечто совершенно несуразное: на верёвочках за ними перемещались ... утюги. Причём этот блоггер в подтверждение своих комментариев выложил фотоснимки, так сказать, с места события. Я чуть не впал в прострацию, когда увидел эту уличную сцену. Вы только представьте себе! На одном из снимков пожилая солидная дама, в строгом бежевом вечернем костюме тройке, с накинутой поверх всего изящной накидкой и впридачу ко всему с элегантной английской шляпкой стиля трибли на ухоженной голове , вела на розовом поводке ... утюг, явно дорогой, явно тефлоновый со многими наворотами в технологическом плане. Мало того, но, как свидетельствовал блоггер, она время от времени подёргивала рукой поводок, как бы удерживая своего питомца от ненужных телодвижений или понуждая его не отставать.
Комментарии фолловеров к этому сообщению данного блоггера были как неоднозначны,так и непредсказуемы. Вот один из них восклицает в полном недоумении: «Куда катится мир?! Утюг стали выгуливаь! Вы ещё начните телевизор молоком поить, а машинке стиральной еду готовить?» Другому в этой связи вроде как не к месту припомнился анекдот: «Идёт дебил по улице и нитку за собой тащит, а другой подходит и спрашивает его: «Ты зачем нитку за собой волочишь?» - А тот ему в ответ: «А что мне её впереди себя толкать надо?» Другой урезонивающе успокаивает тех, кто высказал неприятие такого явления, уверяя, что это просто проявление рецидива поведенческой аномалии: «В чём проблема, господа нормальные? Уже и с утюгом походить нельзя!» Но меня изумили не посты к этой публикации, а резюме некоего психолога. С определённым удовольствием привожу здесь фрагмент его объяснения феномена выгуливания утюга: «Смысл этого действия как раз состоит в том, чтобы перестать бояться, что подумают люди, чтобы избавиться от извечного ожидания одобрения и влияния чужого мнения. Все хотят быть свободными от страхов, мечтают о независимости, о реализации желаний быть с самим собой, выражать легко и прямо свою точку зрения, не бояться говорить «нет», быть уверенным в себе, решительным, например, уйти с ненавистной душной работы или заняться любимым делом. Этот поступок даёт возможность не просто выйти из «зоны комфорта». Он реализуют личностную установку на избавление от страхов и комплексов».
Вот так, погуляешь раз другой с утюгом по любимой набережной и обретёшь решимость на расставание с ненавистным офисом. И откроются тебе новые горизонты и возможности.И если это так работает, то скоро в торговой сети будет серьёзный дефицит утюгов. Ведь многие мечтают изменить свою судьбу к лучшему. А для реализации этих прожектов только и надо что утюг да верёвочка.
Но как по мне, эти вызывающие много вопросов хождения с подобным нагревательным прибором опосредованы совершенно другими интенциями. Я полагаю, что это ничто иное, как попытки убежать, если угодно уйти, от одиночества, этого феномена человеческой драмы, так впечатляюще описанного Евдокией Ростопчиной:
Вот одиночество, когда в толпе, средь света,
В гостиных золотых, в тревоге боевой,
Напрасно ищёт взор сердечного привета,
Напрасно ждет душа взаимности святой…
Когда вблизи, в глазах, кругом, лишь все чужие
Из цепи прерванной отпадшее звено,
Когда один грустит и далеко другие,
Вот одиночество!.. Как тягостно оно!
Важно, что лирический персонаж Иосифа Бродского высвечивает деструктивную ипостась одиночества по отношению к личности.
Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из-под ног,
как палуба,
когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество, —
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
И люди, чтобы не впасть такие размышления и сомнения, хватаются за верёвочку, на конце которой уже находится утюг, и устремляются с ним на улицы и скверы города, приводя сограждан в тихую оторопь.
Однако, если высоколобые психологи и прочие умники пытаются объяснить эти прогулки серьёзными аргументами, апеллирующими к тайнам человеческой психики, то я полагаю, что во всём виноват мультфильм «Варежка» 1967 года, в котором девочка-ребёнок за неимением друга выгуливает собственную варежку. У кого-то этот фильм вызывает умиление, а кого-то желание найти что-то, что может послужить заменителем друга, сотоварища или просто собеседника.
Но если мне волею судеб придётся очутиться там, где аборигены толпами разгуливают с утюгами всех мастей или с другими предметами домашнего обихода, то я точно подумаю, что нахожусь в каком-то фантастическом мире, похлеще чем у Юрия Мамлеева. Ведь от чтения его книг у меня до сих пор бегают мурашки по разным частям тела. Стоит вспомнить хотя бы вот такое из одного его творения:
«Козел блеял, кошка металась, собака спала, звенел телефон на печке, к которому никто не подходил.
Из подпола доносился смех жены».
Или вот такое:
«Петенька, правда , отличался тем, что разводил на своём тощем, извилистом теле различные колонии грибков, лишаев и прыщей, а потом соскабливал их - и ел. Даже варил суп из них. И питался таким образом больше за счёт себя. Иную пищу он почти не признавал. Недаром он был так худ, но жизнь всё-таки держалась за себя в этой длинной, с прыщеватым лицом, фигуре. - Опять лишаи с горла соскабливать будет, - тихо промолвил дед Коля, - но вы не смотрите. И он повёл ушами».
Размышляя о парадоксальном зигзаге, произошедшем в взаимоотношениях человека и вещи на примере истории о прогулках с утюгом, я вычленил главный посыл и определил его как дихотомию – человек и вещь. А затем достаточно долгое время выискивал в инете материалы, так или иначе имеющие отношение к этой бинарность. Вот краткий синопсис того, что привлекло моё внимание. Начну с Жана Бодрийяра, французского философа-постмодерниста, утверждавшего, что «человек не свободен от своих вещей, вещи не свободны от человека». Именно это своеобразие отношений описывает, на мой взгляд, драматургию их взаимообусловленности. Но замшелый трюизм – человек живёт среди вещей, на который ссылаются многие авторы в сети - мало что добавляет к этому. Возникает необходимость проблематизировать природу взаимоотношения человека к вещам. Так Александр Пушкин являет один вариант этого соотнесения на примере общения со своей чернильницей: описывая вовлечения этой вещи в русло своего творчества.
Подруга жизни праздной,
Чернильница моя;
Мой век разнообразный
Тобой украсил я.
А у Светланы Кековой иная в этом плане установка: человек призван выступать в роли распорядителя, доводящего вещи до определённого уровня организованности и упорядоченности.
Комодов, шифоньеров и плащей,
их населяющих, среди портьерных складок,
он соблюдает меру и порядок.
Противовес этим двум авторам, нашедших свою субъектность по отношению к вещам, Мирра Лохвицкая не может в этом плане определиться по причине не понимания природы вещей.
Дневной кошмар неистощимой скуки,
Что каждый день съедает жизнь мою,
Что давит ум и утомляет руки,
Что я напрасно жгу и раздаю;
О, вы, картонки, перья, нитки, папки,
Обрезки кружев, ленты, лоскутки,
Крючки, флаконы, пряжки, бусы, тряпки
Дневной кошмар унынья и тоски!
Откуда вы? К чему вы? Для чего вы?
Или достаточно, может быть, че ловеку просто существовать среди вещей, воспринимая их как некий фон, как некие декорации, как некую внешнюю статику? Именно такую картину бытия воспроизводит Иосиф Бродский в «Большой элегии Джону Дону».
Джон Донн уснул, уснуло всё вокруг.
Уснули стены, пол, постель, картины,
уснули стол, ковры, засовы, крюк,
весь гардероб, буфет, свеча, гардины.
Уснуло всё. Бутыль, стакан, тазы,
хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда,
ночник, бельё, шкафы, стекло, часы,
ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду.
Вот я, решая эту дилемму, и чтобы упорядочить понятийный ряд, который в какой-то мере мог бы описать природу взаимоотношения человека и вещи, расположил его словосмыслы в определённой последовательности, как то: полезность, ценность, необходимость , незаменимость, привлекательность, красивость. А прислушавшись к Максу Шеперу, немецкому философу, когда-то заметившему, что «любить вещи по возможности так, как любит их Бог, - это высшее, на что был бы способен человек», то к сделанному перечислению добавил следующий нисходящий ряд: любовь, привязанность, приязнь, равнодушие, небрежение, жестокость, вандализм. Причём , чтобы показать, что данное перечисление работает, я сошлюсь на отрывок из статьи Владимира Набокова «Человек и вещи», написанной ночью 14 марта 1928 года.
«Мы боимся, мы ни за что не хотим отпускать наши вещи обратно в природу, откуда вышли они. Мне почти физически больно расстаться со старыми штанами. Я храню письма, которые не перечту никогда. Вещь - подобие человеческое, и, чувствуя это подобие, нам нестерпимы её смерть, её уничтоженье. Древние цари ложились в гроб с доспехами, с утварью, взяли бы с собой и свой дворец, если бы это было возможно. Флобер желал быть похороненным вместе со своей чернильницей. Но чернильнице было бы скучно без пера, перу без бумаги, бумаге без стола, столу без комнаты, комнате без дома, дому без города. И как ни старайся человек, истлевает он сам, истлевают и его вещи. И лучше, чем мумии лежать в расписном саркофаге, на музейном сквозняке, - приятнее и как-то честнее, - истлеть в земле, куда возвращаются в свой черед и игрушки, и линотипы, и зубочистки, и автомобили».
Набоков как бы вскользь пишет о письмах, одной сущностной вещной ипостаси человеческого бытия, замечая, что вряд ли вновь их перечтёт. Но у Федора Тютчева есть впечатляющая зарисовка, полная драматизма и элегического надрывного пафоса, картина, как раз живописующая мгновения общения лирического персонажа со старыми письмами.
Она сидела на полу
И груду писем разбирала —
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала —
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела —
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело…
И сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой —
И сколько горестных минут,
Любви и радости убитой…
Какое богатое смысловое содержание вложено в понятие письмо, как одухотворена связь между вещью, которую оно, это понятие, являет и душой человека!
И в продолжение темы, затронутой известными писателем и поэтом , привожу заметку безымянного автора, описывающего виденное им на знаменитом Клиньянкуре, парижском базаре для продажи старых вещей, то есть на блошином рынке:
«Склад, музей, сокровищница. Место, где продают время, где торгуют ностальгией и распродают по частям прошлое. Здесь есть всё: книги, решётки от каминов и каминные щипцы, утюги, птичьи клетки, бутылки, чашки и рюмки, эмалированные чайники и медные кофейники, открытки, разные бумаги, куклы, статуэтки, распятия, пластмассовые бусы и африканские маски, оленьи рога и бронзовые пресс-папье, керосиновые лампы и деревянные кофемолки, щипцы для сахара и фетровые шляпы, котелки и цилиндры, трости, зонты, коробки и коробочки, футляры, игрушки, музыкальные инструменты и ноты, лорнеты, чемоданы, ящики, столы и стулья, столики и подушки для ног, ручки от навсегда закрытых дверей и ключи от потерянных замков, гравюры, боа, карандашные рисунки и акварели, головы от манекенов, четки, кастрюли, тазы, чугунные кочерги, русские самовары и китайские веера, зеркала, часы, фотоаппараты, рамы от картин и сами картины, загадочные детали, кусочки, обрывки… Фрагменты ушедшей жизни. Обломки чужого быта. Гигантский коллаж из умерших вещей».
В моём городе тоже есть блошиный рынок, являющий собой любопытную картину, вполне соответствующую приведённому выше описанию. Я иногда его посещаю по пятницам. И цель, кроме длительной прогулки, есть. Выискиваю специальные ложечки, которыми в прошлые времена гасили свечи. Небольшого размера, сделанные из меди, бронзы или фраже и имеющие затейливые художественные форм, – они, собранные вместе, представляют коллекцию, вызывающую у моих друзей неподдельный интерес. А в последнее время я стал выискивать спичечницы: такие любопытные обложки для спичечных коробков, изготовленные из разных сплавов. Они привлекли меня своеобразным оформлением боковых панелей и крайней редкостью своего появления среди вещевого разнообразия барахолки.
Но как-то среди вещевых развалов я увидел нечто, что болезненно зацепило. На земле валялась груда семейных альбомов. Присел и перелистал десятка два страниц. История одной семьи за несколько десятков лет где-то в 60-90 годах прошлого века. Групповые и одиночные изображения. Дети, молодёжь, взрослые и старики старательно смотрят в объектив камеры. Он, объектив, запечатлел их в повседневных событиях на улице, дома, на пляже, на природе. В моменты празднеств: на днях рождениях, свадьбах, юбилеях, на торжественных церемониях. Запечатлел мгновения их жизни. Они , эти мгновения, им были дороги, и поэтому хотелось сохранить память о них, делая эти снимки. Теперь многие персонажи, безмолвно застывшие на фотографиях, уже покинули этот мир. А их изображения, пожелтевшие и блеклые, потерянно глядят на фланирующих мимо людей. Изображения с неузнаваемыми ликами, сиротливые и ненужные.
Социолог Валерий Голофаст, со статьями которого я с интересом ознакомился в интернете, в истории взаимоотношений человека и вещей выделил три этапа, в ходе которых происходил процесс отчуждения вещи от человека. Эти выводы так меня заинтересовали, что я счёл возможным привести здесь некоторые свои выписки из них.
1. При первом режиме вещи были дефицитом, составляли коллективную ценность. Люди приспосабливались к каждой вещи, вещь становилась частью личности, привычным условием образа жизни, идентичности, символизирующим жизненный путь не только данного человека, но и его социального окружения. Вещи символизировали связь поколений, выступали как часть эпохи, индивидуальной и коллективной биографии, являлись фундаментом привычного поведения, обусловливающим его интегрированность в быт.
2. При втором режиме отношение к вещам становится значительно более ситуативным, они рассматриваются как помощники, партнеры по социальному взаимодействию. Вещь превращается в функциональный компонент обычной, рутинной деятельности человека, их заменяемость становится регулярной (вплоть до одноразового использования).
3. Третий этап) характеризуется тем, что потребительское общество отходит в прошлое./.../ Производство массовых вещей делает акцент на вариативности, приспособлении к особым требованиям конкретных потребителей, стилистической настройке на заказ. Производство же вещей класса люкс становится одной из лабораторий, где проходят испытание идеи, образы и фантазии с тем, чтобы затем выпускаться миллионными тиражами. Любые вещи современного производства обеспечивают комфорт, но не могут заполнить жизнь человека, они остаются нужны ему, но их нельзя больше накапливать.
Этим цитированием я как бы заканчиваю дискурс, обозначенный трюизмом, что человек живёт среди вещей. Но дихотомия «человек и вещ» этим, на мой взгляд, не исчерпывается. Ибо для меня не менее важен другой дискурс в этой связи. Этот дискурс сформулирован утверждением, что вещи живут среди людей. У того же Бодрийяра я нашёл любопытную мысль. Она выглядит следующим образом: «Вещь — это безупречное домашнее животное». Он же заявил, что «вещи - это бытовая мифология, в которой гасится наш страх времени и смерти». А если к этому добавить изречение Пьера Тейяра де Шардена, французского философа, утверждавшего, что «вещи имеют своё внутреннее, свою, так сказать, «сокровенность», и суждение Павла Флоренского, русского мыслителя, что «все вещи взирают друг на друга, тысячекратно отражают друг друга», то начинаешь понимать, что существование вещей в мире человека содержит нечто замысловатое и тайное, если не сказать инфернальное. Подчас в них, вещах, сходится реальное и мистическое.
И тут я вспомнил сказку Ганса Андерсена «Сундук-самолёт», которую мне читали в детстве. Нашёл её в интернете. И с удовольствием привожу отрывок из неё.
«Ну, со мной не то было! - сказал котелок, рядом с которым лежали спички. - С самого моего появления на свет меня беспрестанно чистят, скребут и ставят на огонь. Я забочусь вообще о существенном и, говоря по правде, занимаю здесь в доме первое место. Единственное моё баловство - это вот лежать, после обеда, чистеньким на полке и вести приятную беседу с товарищами. Все мы вообще большие домоседы, если не считать ведра, которое бывает иногда во дворе; новости же нам приносит корзинка для провизии; она часто ходит на рынок, но у неё уж чересчур резкий язык. Послушать только, как она рассуждает о правительстве и о народе! На днях, слушая её, свалился от страха с полки и разбился в черепки старый горшок! Да, немножко легкомысленна она, скажу я вам!»
И как тут не согласиться Эрнстом Симоном Блохом, немецким философом, написавшим, что «все вещи таят в себе загадку». Причём Козьма Прутков внёс существенную лепту в разгадывание этой загадки, помыслив, что «всякая вещь есть форма проявления беспредельного разнообразия».
И тут я осознал, что хочу быть вещью, Хочу стать «формой беспредельного разнообразия», хочу таить в себе загадку, хочу узнать внутреннюю сокровенность какой-нибудь вещи. И быстро определился, какой именно вещи. Мой выбор был очевиден, ведь мне возжелалось прожить жизнью утюга среди людей.
Из жизни утюга модели «Корнет» девяностых годов прошлого века
Запись первая.
Первое, что я осознал, когда стал утюгом, это было понимание, что нахожусь в совершенно незнакомом месте. Это была небольшая зала с достаточно разношёрстной меблировкой. Двуместный диван, пара кресел, аляповатая тумбочка с телевизором, приземистый длинный шкаф с рядом полок для книг и мелкой утвари – всё это выглядело старомодным и подержанным. Исключением из этого унылого набора мебели был столик, на котором по чьей-то прихоти я находился.Он представлял из себя антикварное изделие в отличной сохранности. Это был невысокий ломберный столик конца,XIX века, красного дерева, элегантный, с овальной столешницей, декорированной резьбой и инкрустированной отделкой. Под стать этому антиквариату была и высокая ваза, что стояла рядом с мной: фаянсовая. в форме античной амфоры, с изящной цветочной композицией, запечатлённой на её боках. Букет сиреневых ирисов помещённый в неё, как бы оттенял её элегантную красоту. И мне, просто бытовому прибору, стало как-то неуютно находиться на этом образчике древности и тем более, в компании с этим эстетическим совершенством. И это усугублялось ещё и тем, что ломберный столик располагался у большого окна на некотором отдалении от него, так что солнечные лучи, что щедро лились через упомянутое окно, усиливали, с одной стороны, магию красоты этих вещей, а с другой стороны, с пущей силой подчёркивали неуместность моего соседства с ними. Во всяком случае, таковыми были мои первые ощущения.
Запись вторая.
Затем я присмотрелся к тем особам, что проживали здесь . Как потом выяснилось, я очутился в трёхкомнатной квартире, где до моего появления обитали два существа женского пола. Старшая, пожилая дама лет 65, являла собой образчик че ловека, обращённого по большей части в прошлое и мало интересующегося тем, что происходит вокруг. Она, вероятно, как персонаж Бориса Пастернака, могла
В кашне, ладонью заслонясь,
Сквозь фортку крикнуть детворе:
Какое, милые, у нас
Тысячелетье на дворе?
Однако это не мешало ей вести нехитрое хозяйство: убирать, ходить по магазинам за насущным и готовить еду для себя и своей вечно заполошенной дочери, студентки последнего курса местного университета. В редкие моменты совместного нахождения в квартире их общение было не очень многословным, но удивительным образом свидетельствующим о большой привязанности друг к другу. Для меня это стало очевидным достаточно скоро.
Запись третья.
О причине своего пребывания на лобном месте под названием милый ломберный столик я узнал по причине одного занятного случая, который произошёл по вине ещё одного белкового обитателя этой квартиры – вальяжной дородной кошки по кличке Мамуся. Можно лишь догадываться, почему её так назвали. Видно, когда-то она усердно занималась воспроизведением потомства. Нов настоящий момент, по моим наблюдениям, потеряла всякий интерес к этому благотворительному действу. Ибо являла собой достойный образчик гедонизма. Очевидно, ей удалось в полной мере воплотить в жизнь утверждение Рольфа Добеллли, швейцарского писателя, что «гедонизм - это школа мысли, которая считает удовольствие единственно значимым фактором». Не знаю, способна ли кошка выучиться в какой-либо школе мысли, но Мамуся была истинным клевретом этого мыслителя. Она постоянно прибывала в трёх ипостасях: или в блаженной дрёме, или в сладострастии вкушения, или в истоме получения ласк от человеческих рук. И всё это было у неё в достаточном изобилии. Однако изредка она предавалась ещё одной ненормальной, по мнению пожилой женщины, страсти. Она охотилась на всё летающее. Ползающее, прыгающее её не интересовало. Но стоит ей заметить муху или моль, летящих в комнатном пространстве, как она тут же вертикально взмывала верх, пренебрегая как собственным весом, так законом о всемирном тяготении. Выпученные радужные глаза и воинственно торчащие вибриссы придавали её виду в этот момент устрашающий колорит. И никакие окрики не могли остановить эту охоту. В тот день в открытую балконную дверь влетел какой-то жук и, метаясь во комнате с надсадным гулом, пытался найти обратный путь. Мамуся тут же объявила дерзновенному пришельцу войну, перейдя к самым решительным действиям в воздушном пространстве. То есть тут же взмыла вверх с широко растопыренными двумя когтистыми лапами. Но её постигла неудача: жук заложил ошеломительный пируэт и исчез в проёме двери. Маруся, падая вниз, не заметила, что местом её приземления может быть столешница ломберного столика. И если бы не Ася Игоревна так звали пожилую даму, которая не только случайно оказалась рядом, но и изловчилась на лету подхватить падающую тушу Мамуси, то быть бы большой беседе: вряд ли из черепков как моих, так и достопочтенной вазы можно было что-либо воссоздать. Вечером того же дня Ася Игоревна неожиданно стала многословно выговаривать дочери:
- Настёна, я же просила закрывать балконную: ведь бог знает что может налететь. Вот и сегодня нечто влетело. И ладно, влетело, так влетело. Но ты знаешь нашу Мамусю, она тут же пустилась во все тяжкие. И это чуть не закончилась катастрофой: кошка,будь, она неладна, чуть вдребезги не разнесла всё, что стоит на столике перед окном. Я бы этого не перенесла. Ты же знаешь, как мне дороги эти вещи: И сам столик, и ваза, и утюжок.
Я тебе не раз рассказывала, что именно эти вещи в первый день, когда мы переехали в эту квартиру, Ванечка, твой покойный папа и мой муж, принёс мне в подарок, говоря, что столик будет символом нашего уюта, а ваза – символом нашего счастья, а утюг – символом нашего благополучия. Его уже давно нет, а я их всё берегу как талисманы, как наши с тобой обереги.
Так мне открылась тайна этого причудливого союза трёх вещей, частью которого я ненароком стал.
Запись четвёртая.
Через некоторое время в доме стал появляться ещё один человек. Правда я узнал о его существований гораздо раньше. Его упоминали в своих разговорах дочь с матерью, называя его то твой знакомый Олег, то твой воздыхатель, то мой Олежка. Кроме того, из их бесед я узнал, что он заведует лабораторией в каком-то научном центре, где проходила преддипломную практику Настасья, и что он милый и надежный человек, которого ждёт большое будущее. На меня, однако, он не произвёл особого впечатления, хотя и не оттолкнул. Заурядная внешность, некоторая пышнотелость вкупе с ранней лысоватостью и явное самолюбование собой не принесли ему дополнительных дивидендов в моём восприятии. Но Ася Игоревна весьма благосклонно к нему отнеслась, правда не настаивая на своём присутствии в их компании. Чаще всего она оставляя эту парочку одних и уходила в свою комнату, сославшись на дела, а иногда на некоторое нездоровье.
Запись пятая
Вскоре мне стало известно, что Олег получил предложение от одного бельгийского концерна возглавить лабораторию. Не желая расставаться с девушкой, он сделал ей предложение выехать вместе с ним и там, за границей, оформить супружество. Предложение было принято после настойчивых заверений Аси Игоревны, что она вполне может жить одна. И что укрепляет в этом сознание, что её единственное чадо обретёт настоящее женское счастье иметь крепкую семью с любящим человеком.
Затем после сдачи Настасьей выпускных экзаменов и получения ею диплома о высшем образовании молодые уехали. И мы, пожилая женщина и я, утюг, не считая Мамуси, остались одни в трёхкомнатной квартире.
Запись шестая.
Дальнейшие дни потекли монотонной чередой. Их я бы описал такой фразой, что нынче то же, что вчера, и старым бредит новизна, понимая, что это как бы моя парафраза на пушкинское из «Евгения Онегина»:
«До утра жизнь его готова,
Однообразна и пестра,
И завтра то же, что вчера».
Что касается меня, то я по давно заведённому порядку находился подле вазы с неизменным букетом цветов. В последнее время это были почему-то розоватые некрупные хризантемы. Ася Игоревна всё чаще оставалась в своей комнате. А в часы пребывания в гостинной, где я обретался, то смотрела телевизор, то что-то вязала, то слушала музыка, пользуясь для этой цели планшетом. В последнее время она пристрастилась к музыке барокко, весьма давнего во времени периода в развитии музыкального искусства. Частенько при этом она перед началом исполнения почему-то сама себе сообщала имена во всяком случае совершенно неизвестных мне сочинителей. Так моё представление о композиторах пополнилось такими именами, как Пергалези, Монтеверди, Тартини, Куперена, Рамо, Перселла, Пахельбеля, Альбинони и Телемана. Примечательно, что во время подобного времяпрепровождения я часто ловил её взгляды в нашу сторону, в сторону ломберного столика со своими спутниками, мной и вазой. Пару дней тому назад во время звучания секвенции «Stabat Mater» Джекомо Пергалези она неожиданно встала, подошла к столику, провела осторожно по столешнице рукой, потом подержалась ладонями за фигурные ручки амфоры-вазы, после чего взяла меня на руки, прижала к груди и подошла к балконной двери и замерла там, глядя куда-то вдаль. Затем, вернув меня на место, села вновь в кресло, закрыла глаза и продолжила слушать умиротворяющую музыку этого изысканного барочного сочинителя. Сдержанная и проникновенная мелодика произведения настраивала на отрешённое, созерцательное размышление и чувствование, отвлекала от повседневных тревог и озабоченностей. Казалось, что душа переносится в надмирные сферы, где господствуют покой и благоденствие. Не знаю, что при этом чувствовала пожилая женщина, но я был весь во власти именно таких ощущений и представлений. Хотя кому-то может показаться, мягко выражаясь, странным, что так может воспринимать музыку старый утюг марки «Корнет».
Запись седьмая.
Я уже писал, что Ася Игоревна редко куда-либо выходила из дому. Но в последнее время она всё чаще изыскивала возможность покидать свой уютный предел. И стало это происходить не без моего участия. Причём самого что ни на есть в прямом смысле. Однако в достаточно своеобразной форме, весьма далёкой, надобно заметить, от моей функциональной обусловленности, прописанной в инструкции для потребителей данного бытового агрегата. Это изменение в нашем с ней совместном бытии восходит к одному событию, имевшему место с десяток дней тому назад. Тогда, как-то в вечернее время, она вновь взял меня в руки, постояла так некоторое время у столика, потом повернулась и подошла к дивану и тотчас села на него, не выпуская меня из рук. Так она сидела некоторое время, время от времени поглаживая меня лёгкими движениями то одной, то другой ладонью. Затем неожиданно положила меня рядом с собой и, резко встав, удалилась на кухню. Мамуся, что лежа на спинке диван, наблюдала за всем происходящим, тут же увязалась за ней, видимо, полагая, что хозяйка решила внеурочно её чем-то подкормить. Но она обманулась в своих ожиданиях, так как Ася Игоревн вскоре возвратилась, держа в руках отвёртку, чем меня весьма озадачила: ведь надобности в моём ремонте не было никакой. Только сегодня утром я исправно поучаствовал в глажании двух комплектов постельного белья, десятка носовых платков и юбки и трёх кофточек. Но у хозяйки были, видимо, иные представления о моей исправности.Иначе зачем ей отвёртка, как не для того, чтобы исправить во мне. Но то, что она учинила со мной, лишила меня на некоторое время дара речи и способности что-либо понимать. Несколькими весьма уверенными движениями она отсоединила от меня электрический шнур, после чего встала и отнесла на постоянное место дислокации, выражаясь армейским языком. Затем некоторое время разглядывала нашу с вазой компанию на небезызвестном ломберном столике, а потом, сказав: «Вот и ладно, вот и славно», - выключила свет и удалилась в свою спальню в сопровождении Мамуси. Я же, оставшись в темноте, тщетно пытался понять, что мне уготовила Софья Игоревна, лишая меня профпригодности.
Запись восьмая.
За ночь я ничего толкового не придумал в объяснение акта эктомии, выражаясь медицинским языком, совершённого со мной. Правда очень надеялся, что наступающий день прояснит смысл такого странного обращения со мной. И я не обманулся в своём предположении. Хотя в начале событий наступившего дня я сильно озаботился. И тому было причиной неожиданное решение Аси Игоревны поместить меня в рюкзак, который она обычно пристраивал у себя на спине перед выходом из дому. Оказавшись в нём, я тут же припомнил два свои ночных предположения, объясняющих цель акта вандализма, учинённого надо мной . Тогда я их отмёл по причине абсурдности такое вменять милейшей пожилой женщине. Судите сами. Мне были известны два случая использования утюгов не по прямому назначению. А именно: как утяжелитель. Так поступала, например, моя родственница,, когда целиком запекала на сковороде распластанного цыплёнка, называя это блюдо экзотическим словом табака, используя в качестве пресса старый бабушкин тяжёлый утюг. И ещё мне кто-то рассказывал, что был очень удивлён, когда в одном доме увидел, как готовят капусту быстро квашения. Там в тазик, в котором находилась нашинкованные капуста и морковь, поверх клалось блюдо, придавленное сверху солидным утюгом. Если эти две версии я в это утро не принял к рассмотрению, то другое ночное предположение, отторгнутое мною сразу после осознания его в сумраке рюкзака мене вдруг представилось вполне реальным. Моя Ася Игоревн, тяготясь одиночеством, решила избавиться от вещей, своим существованием напоминавши ей о прежних годах счастливой семейной жизни. И прежде всего надо было избавиться от вещей, с которых эта семейная идиллия начиналась, то есть с давнего мужниного подарка. Как это говорится, с глаз долой - из сердца вон. И первой жертвой стал я, а потом придёт очередь и вазы, и ломберного столика. Так что я живо представил, что через некоторое время мне предстоит оказаться в какой-нибудь куче всякого ненужного хлама. И тут же пришло решение о необходимости расставания с утюгом как формой своего существования, чтобы вновь стать человекообразным существом. Однако с известным усилием я удержал себя от этого исхода, полагая, лучше дождаться конечного результата. К тому же мысль, что там, на той мусорной куче, среди множества брошенных и ненужных вещей, меня может ожидать судьба в духе андерсеновских сказочных сторий, меня подвигала к решению не торопиться с покиданием утюжного тела.
Запись девятая.
Последующий ход событий как бы утвердил меня в правильности принятого решения. Во всяком случае, я, находись в узилище рюкзака, всё же по некоторым признаком мог судить, что вообще происходит . Достаточно продолжительное время пожилая женщина шла куда-то пешком, о чём свидетельствовали звуки, доносившиеся до меня из вне: голоса людей, шум проезжающих автомашин и в какой-то момент даже отдалённый предупреждающий сигнал скоростного электропоезда. Затем по разным соображениям я понял, что мы едим в трамвае, хотя, по правде сказать, и соображать особо не надо было: ибо женский голос, изменённый микрофоном до пронзительно мерзкого звучания, то и дело вещал: «Граждане, не забывайте оплачивать за проезд в трамвае! На линии работают контролёры», На остановке, объявленной как «Цветник», Ася Игоревна сошла и направилась в неизвестном мне направлении. Хотя я мог всё же предполагать возможное направление её устремлений в данный момент. Мною оценивались следующие их варианты: Лермонтовский скверик, кинотеатр «Родина», Кафедральный собор и курортный парк «Цветник» .А так как я всё ещё находился в темнице рюкзака, то не мог отдать предпочтение ни одному из названных маршрутов. Минут через десять мне стало очевидно, что мы достигли поставленный цели. Так как пожилая женщина остановилась, сняла с плеч рюкзак и с явным облегчением села на скамейку. Я это осознал сразу, так как она небрежно бросила рюкзак на деревянную поверхность, видимо, парковой скамейки, я об этом сужу так, потому что вследствие такого небрежного обращения с рюкзаком я больно ударился о что-то ребристое и жёсткое. Несколько передохнув, Ася Игоревна ошеломила меня некоторыми действиями, имеющих непосредственное отношение к моей персоне. Каждое из них в отдельности достойно было сильного изумления с моей стороны. И я не могу судить, какое их них больше всего подействовало на меня в этом плане. Первое, что она сделала, это было извлечение меня из рюкзака и заботливо-ласковое укладывание на лавочке. Но не эти действия ввели моё сознание в ступор.А то, что она говорила при это: «Хватит тебе,Гоша, томиться в темноте. Вылезай и полежи на скамеечке. Посмотри, как хорошо и красиво вокруг». Дело было в том, что ранее она никогда не говорила с вещами. Причём я, ваза-амфора и ломберный столик не были исключением в этом плане. Это, конечно, было новиной для меня, но никак не тем, что потрясло. Свет просто померк в моих глазах, когда услышал, как она меня именует. Оказывается , что я теперь утюг Гоша. И тут же вспомнился стародавний мультфильм «Великолепный Гоша». Мне никак не хотелось быть реинкарнацией его главного персонажа - бестолкового, глуповатого, неопределённого возраста, с идиотской постоянной улыбкой на физиономии. Я так расстроился, что, кажется, даже нагрелся без подключения к электророзетке. Несколько успокоившись после осознания, что я никак не могу выразить своё непринятие такого имени: не наделены утюги речевым аппаратом, я счёл за благо принять произвол Аси Игоревны. После чего нашёл возможным оглянуться окрест. «Вид со всех сторон у меня был чудесный». Находясь на боковой аллее, я со своего места имел хороший обзор. Прямо передо мной череда цветочных клумб радовала разнообразием цветового окраса и форм своих насаждений. Слева, в некотором отдалении находилась Лермонтовская галерея, жемчужина архитектурного стиля начала XX века, причудливое строение из стекла и металла. С правой стороны виднелись знаменитая кофейня Гукасова и памятник Кисе Воробьянинову.А если всмотреться вдаль перед собой, то там будут просматриваться среди клумб и декоративного кустарника дорожки , ведущие как к нарзанному бювету, так и к гроту Дианы. Не успел я насладиться всем этим рукотворным великолепием, как моя спутница учинила со мной очередное непотребство. Достав из рюкзака длинный ремешок, она начала пристраивать его к моему корпусу. Просто говоря, закрепила его на передним выступе моей ручки. Закрепив, подёргала и, оставшись, видим,о довольной, перешла к следующему этапу подготовки меня не понятно к чему. То есть она достала из того же рюкзака толстый большой носок и натянула на мой тело, почти полностью утопив его в этом изделии. Закончив все эти манипуляции со мной, она, оглядев сотворённое, произнесла с явным удовлетворением: «Вот теперь, Гоша, я смогу тебя выгуливать без опасения нанести тебе вред». В самом бредовом сновидении я не мог представить, что когда-нибудь меня будут выгуливать как какую-нибудь болонку. Не успел я осознать весь ужас предстоящего унижения, как Ася Игоревна поставила меня подошвой на дорожку, сделала несколько шагов и, потянув за ремешок, принудила меня волочиться за её спиной. Сказать, что фланирующие горожане и приезжие курортники просто обалдели, увидев пожилую женщину, на веревочке выгуливающую утюг, облачённый в разноцветный шерстяной носок,значит, что ничего толком не сказать. Волна человеческого ступора покатилась по парку по мере нашего продвижения. Онемение, затем короткие смешки и едкие замечания – это всё, на что был способен праздно-шатающийся люд. Однако для Аси Игоревны данные проявления просто не существовали. Независимая, с поднятой в некотором вызове головой, она шествовала в направлении к гроту Дианы, увлекая меня за собой. Подойдя к нему, она взяла меня на руки, а затем поднялась по ступенькам к смотровой площадке. Там она вновь опустила своё домашнее животное, то есть меня, на землю и продолжила своё движение , теперь уже к Китайской беседке. Шла она медленно, то и дело оглядываясь в мою сторону, как бы убеждаясь, что я нигде не застрял и исправно следую за ней. Достигнув этого примечательного элемента парковой культуры, она присела на скамейку и принялась обозревать , расположенный внизу городок и горные дали, что окружали его на горизонте. Мой же разум кипел, до предела возмущённый таким варварским обхождением с достойным представителем утюгового племени, то есть со мной. Насмотревшись и изрядно отдохнув, Ася Игоревна решила вернуться домой. Но к моему удивлению, она, видимо, почувствовав мой настрой, не предложила мне следовать за ней, волочась на длинном поводке. А вместо этого просто положила в рюкзак, не снимая моей попоны и не отцепив поводок. Находясь в рюкзаке, я тут же впал в дрёму: усталость и переживания всё же сказались. Так что я не заметил, как оказался дома, где она, извлекши меня из рюкзака, сняла носок, отсоединила ремешок и поставила на ломберной столик, предварительно протерев влажным полотенцем. Оказавшись на своём привычном месте, я вдруг с особой остротой почувствовал, как болят мои бока и подошва.Вероятно, волочение по каменистой почве не прошло для меня бесследно. Заметив мою маяту, ваза осыпала меня какими-то цветочными лепестками, убеждая, что это уберёт болезненные ощущения и вернёт бодрость моему телу к утру. В преддверии ночного свидания с Морфеем я подвёл итоги дня: меня не выбросили за ненадобностью на кучу хлама,Я теперь стал Гошей и неким домашним животным, изредка выводимым на прогулку, унизительно ведомый за нечто, похожее на собачий поводок. Но от мысли прекратить своё существование в качестве утюга я решительно отказался в очередной раз. Мотивом такого решения было желание узнать, что ещё такого может учинить со мной весьма непредсказуемая в своих поступках эта пожилая женщина
Так что я с интересом ожидал последующих событий.
Запись десятая.
Несколько дней Ася Игоревна не предпринимала никаких новых попыток выгуливать меня. Всё продолжалось также как до той злосчастной прогулки в «Цветник». Более того, она ни разу не обращалась ко мне по имени Гоша.Но вот то ли на пятый, то ли на шестой день она вновь отправилась в прогулку по городу, прихватив меня с собой. Но существенно изменив порядок вещей по сравнению с первой столь достопамятной прогулкой. Первое, что она сделала, был отказ как от рюкзака, так и от шерстяного носка и поводка. Меня же она взяла на руки весьма странным образом, поместив на согнутой руке на подобие того, как изображена некая дама на известной картине Лоренца или на картине Рембранда с тем же сюжетом Так она и гуляла со мной, лишь изредка меняя руки, поддерживающие меня. Правда в трамвае она «усаживала» меня на колени, всё же придерживая одной из рук. Другим новым обстоятельством стало её постоянное желание говорить со мной. То есть говорила она, а я с чувством полного достоинства молчал. О чём она говорила со мной? Порой это были некоторые её суждения о внешнем виде наблюдаемых ею людей. Иногда она пускалась в пространные рассуждения о порядках, творимых в обществе. Но больше всего в её монологичных высказываниях меня привлекали те, в которых она предавалась воспоминаниями, связанных с каким-то событиями, имеющих отношение к ней самой и произошедших много лет тому назад. Это было тем более мне интересно, что и у меня самого в памяти живо возникали события, имевшие место в моём далёком прошлом. Причём появление этих мемориев было напрямую связано с теми местами, где мы с ней по воле случая оказывались.
Запись одиннадцатая.
Как-то мы оказались на перекрёстки улиц Дзержинского и Октябрьской. И это произошло не случайно. Дело в том, что покидая трамвай, Ася Игоревна тут же стала мне рассказывать о плане нынешней прогулки. Он был таков: посетить лермонтовский сквер, полюбоваться оттуда видом на город в лучах заходящего июньского солнца, затем посетить Кафедральный собор и пушкинский скверик, после таких трудов праведных посидеть в кафе-мороженное и умиротворить наши душеньки чем-нибудь вкусненьким. Причём речь, конечно, шла об её душеньке, а не моей, по причине отсутствия оной у утюга. Там вот, когда мы очутились на этом месте, то Ася Игоревна остановилась и воззрилась на возвышающее напротив солидное и в некотором роде помпезное трёхэтажное строение, построенное в начале XX века в своеобразном эклектическом стиле, в котором органично сочетались элементы неоренессансной и модернистской архитектурной мысли. Постояв некоторое время перед великолепием, она развернулась и пошла к анфиладе лестничных маршей, ведущих к лермонтовскому скверу, прижимая меня к груди, уговаривая меня ещё немножко потерпеть, и тогда мы укроемся от досадливых солнечных лучей в тени дерев этого чудесного сквера. Я её почти не слушал, так как пребывание у бывшей когда-то гостиницы «Бристоль» оживили в моей памяти годы моего подросткового возраста. Ведь там в цокольном этаже находилась тогда городская библиотека имени Горького. И вот однажды я пошёл туда, чтобы сдать и получить новую порцию книг. Но перед входом в это хранилище вековой мудрости мой путь туда преградила средних размеров повозка, в которую были впряжены два ослика. Рядом никого не находилось. Руководствуясь мальчишеским любопытством, я заглянул в повозку. И моему удивлению не было предела. Там грудами лежали старые книги. Многие из них находились в весьма плачевном состоянии. Я засунул руку в их нагромождение и вынул одну из книг, обречённых на уничтожение. И к вящему моему изумлению я в руках держал редкое издание, посвящённое международному шахматному турниру 1925 года в Москве. На обложке этого тома, написанного победителем этого турнира русским мастером Ефимом Боголюбовы и изданному в 1927 году, была размещена гравюра с изображением горделивого красного коня, шахматной фигуры, на фоне панорамы Московского Кремля. Лежащая перед ним Красная площадь была представлена на обложке в виде чёрно-белой шахматной доски. Тут подошла завбиблиотекой в сопровождение двух работников, несущих кипы книг с целью положить их к тем, что уже лежали в повозке. Я знал эту женщину. Она несколько раз сидела на выдаче, принимая от меня прочитанные книги. Поэтому я тут же обратился к ней с просьбой отдать мне это редкое издание как очень нужное мене, ведь я увлекаюсь шахматами и даже стал призёром городского первенства по ним. На что она мне заявила, что об этом и не может быть речи. Книги списаны и по описи должны быть сданы в макулатуру. Затем просто вырвала у меня этот раритет, остервенело разорвав его пополам. Тут я не сдержался и заявил, что она поступает, как средневековый воинствующий инквизитор, и что ей надо заведовать не библиотекой, а какой-нибудь металлобазой. После чего бросил книги, которые я собирался сдавать, в повозку и убежал прочь. Долгие годы затем я не посещал эту библиотеку, отводя свою душу в старой курортной библиотеке, что находилась на улице Красноармейской.
Запись двенадцатая
Через некоторое время Асе Игоревне вздумалось поехать на Комсомольское озеро. При этом она заявила, что купаться не будет Просто ей хочется посидеть под ивой у водной глади, а потом организовать пикник со своим спутником Гошей, то есть со мной. Услышав такое, я никак не мог не усмехнуться. Мне предстояло участвовать в любопытном действии: она будет потчевать себя всякими разносолами, разложенными на накрахмаленной салфетке, угощаться приятными напитками, а я буду на этом гастрономическом рауте в роли «свидетеля умилённого» её вкушений на берегу озера под сенью плакучей ивы. И всё это будет проистекать из того факта, что утюги ничего не способны вкушать, и их элекропитание совершенно здесь ни при чём. Наш приозёрный моцион длился достаточно долго. Я даже устал за ней волочиться , испытывая определённые неудобства от галечной береговой поверхности. Она этих моих затруднений не замечала, как и не обращала внимание на реакцию отдыхающих на занимательную жанровую картину, создаваемую нами: высокая пожилая дам вышагивает с рюкзаком за плечами, в пёстром летнем костюме ис широкополой шляпой, увенчанной сиреневой розой на высокомерно поднятой голове, к тому же на длинном поводке выгуливающая обыкновенный утюг, который, преодолевая каменистые неровности, старается поспевать за нею. И всё это время она о чём-то беседовала со мной. Я не особо вникал в то, что она говорила мне, так этому мешали те физические неурядицы, которые мне приходилось претерпевать по мере своего волочения за ней. Причём я в прямом смысле вздрагивал, когда она при этом то и дело употребляло слово «мы» в разной модификации, типа: мы с тобой, нам надо будет, нас радует, нами довольны. Более того, пока она со мной фланировала по приозерному берегу, я успел, насколько это было возможным за это время, концептуально помыслить о психологических аспектах употребления человеком местоимения «мы». Вот некий синопсис моих размышлений. Прежде всего мне припомнилось замятинское : «Мы - счастливейшее среднее арифметическое...» То есть «мы» свидетельствует о некой социальной общности. И определяющим моментом в провозглашении такого единения является вопрос о том, на каких принципах или, если угодно, преследуя какие цели, создаётся эта общность ? В этом плане «мы» свидетельствует о совместных усилиях, направленных на достижения приемлемого для всех членов сообщества желаемого результата. «Мы наш, мы новый мир построим...» Эту коллизию я отказался рассматривать. Предметом моих размышлений было словосочетание «мы с тобой». И тут я заинтересовался мотивами того, кто таким образом обращается к другому субъекту этой пары, этой человеческой бинарности. Самым естественным было в таком случае трактовать такое заявление как желание удвоить усилия в выполнении какой-то работы. И отношения этих двух субъектов видятся мне в этой деятельности равноправными. Но чаще такая формулировка является формой психологической манипуляции. Или, выражаясь языком науки психология, которой я когда-то посвятил несколько лет, это ничто иное как имплицитная (скрытая) вербальная агрессия. Мало того ,что такая агрессия устанавливает иерархичность говорящего и лица, к которому обращена эта словесная формула, но она ещё нарушает границы другой личности, более того, насильственно приобщает другое лицо к интенциям посторонней личности. При этом я обратил внимание, что включение кого-либо в формулировку «мы с тобой» бывает как злонамеренным, так и неосознанным. И в присутствии таких формулировок в речи Аси Игоревны со мной я не видел никакого злого умысла. Просто она неосознанно таким образом расширяла границы своего одиночества, включая туда меня, утюга, неспособного совершать такие совместные действия, как наслаждаться водным простором, как любоваться плакучими ивами, нависшими над озёрной гладью, как получать наслаждение от яств, приготовленных ею для пикника. Ведь она не могла не знать, что у утюгов нашего поколения нет органов, позволяющих переживать такую гамму чувств.
Запись тринадцатая
Наш пикник прошёл впечатляюще. Фраза Аси Игоревны: «Мы с тобой славно проведём время на пикнике», - реализовала свои скрытые смыслы в полной мере. Правда я был лишь номинальным участником этого мероприятия. Что не помешало моей спутнице извлечь из него максимум приятностей и удовольствий. Но запомнилось всё это не теми эмоциями, которыми Ася Игоревна приправляла свое выездное застолье на городском водоёме. И не теми разговорами, что она вела со мной , перескакивая с одной темы на другую А воспоминанием, в которое она пустилась в завершении своего импровизированного застолья, потчивая себя ароматным кофе, наливаемого из термоса, что до этого благополучно находился в рюкзаке. При чём она прежде чем приступить к повествованию заявила совершенно безапелляционным образом:
- Вот всё это , - начала она, сделав размашистый жест в сторону обширной глади водоёма, - всё это, - повторила она вновь, но с некоторой задумчивостью, - навело меня на одно весьма личное воспоминание о событии, которое случилось несколько десятилетий тому назад не далеко от места, где мы с тобой, Гоша, сейчас сидим. И очень прошу, Гоша, не перебивать меня. Иначе я не только прекращу делиться с тобой своим меморием, но в наказание кину тебя в прибрежную воду. Но уверяю тебя, я знаю, как плавают утюги, поэтому я тут же тебя спасу, войдя в воду по колено. Но я знаю, за то время, пока мне удастся тебя спасти, ты натерпишься незабываемого страха, если не ужаса. Поверь мне, так что изволь молчать, любезный.
Видно её эмоциональный натиск был так силён, что я тогда не подумал о странности, если не абсурдности некоторых её суждений, предваряющих заявленное воспоминание. Но потом, размышляя над этой прелюдией, мало сказать, что я был озадачен. Ведь за достаточно длительное совместное времяпрепровождение она не разу не услышала от меня ни единого слова. Утюги нашей модели не имеют фугкции общения с потребителем. И она, прекрасно зная это, потребовала от меня молчания! Явно произошёл какой-то сбой в её сознании. Хотя можно допустить, что в ходе своего застолья она употребила какое-то спиртное. Правда бутылки с соответствующей этикеткой я не видел. Но могу допустит, что нечто подобное находилось в бутылках с напитками. Не берусь утверждать, что так, но степень её доверительности, которая проявилась в последующем повествовании, может быть серьёзным аргументом в пользу выше изложенной версии. И чтобы передать степень этой доверительности, я привожу её воспоминание почти дословно:
«Однажды, как я уже сказала, несколько десятков лет тому назад, я, студентка второго курса, таким же знойным летним днём отправилось с одним своим недавним знакомым на это озеро. Тогда это было весьма убогое место: плохо обустроенное,грязное, со скудной растительностью на берегу. Я полагала, что мы просто погуляем там. Я как-то здесь уже была. Тогда я лишь прошлась вокруг озера по берегу.
В этот раз я планировала провести здесь полдня. Это было очень заманчиво: И для начала я предложила своему знакомому обойти озеро по берегу, а потом выбрать место для для загорания и маленького пикника: ведь так приятно находиться рядом с водой в несносную жару! Но мой спутник не захотел вышагивать по береговой линии в жару. «В жару надо быть не у воды, а в ней», - заявил он. И тут же стал раздеваться. После чего решительно вошёл в воду, окунулся и поплыл, делая энергичные взмахи руками. Проплыв несколько метров от берега, он развернулся и поплыл обратно. Затем вышел на берег и направился ко мне, с радостной довольной улыбкой. Я с восхищением рассматривала его: статный, стройный, плечистый, загорелый, хоть сейчас на обложку спортивно-молодёжного журнала. Он же, остановившись передо мной во всё своём мужском великолепии, начал ладонями обтирать грудь и живот от воды. А затем очередь дошла до ног. Я, следя за его движениями, старалась не смотреть на выпуклости, которые рельефно демонстрировали его элегантные плавки, но делала это с превеликим трудом. Поэтому мне пришлось сделать шаг от него и встать вполоборота, как бы заинтересовавшись пролетавшим по водной глади скутером. Парень, закончив свои манипуляции, воззрился на меня с удивлением: «Асенька, ты ещё не переоделась? Чего медлишь! Ступай в ближайшую кабинку и переоденься там. А потом мы с тобо, сдав вещи в пункт хранения, поплывём к противоположному берегу, там позагораем, а затем вернёмся берегом на это место. Поторопись! Тебе понравится. Вода просто прелесть! Давай, милая, быстрее!»
Мне, однако, не надо было никуда идти, ибо под лёгким, достаточно открытым сарафаном у меня уже был надет купальник: в мои планы входило подставить своё тело под ласковые солнечные лучи. Тогда я себе это могла позволить . Поэтому я в ответна его уговоры тут сбросила сарафанчик, бросила его на прибрежную гальку и уже была готова растянуться на нём, как он остановил, взял за руку и потянул к прибрежному краю, настойчиво обращаясь ко мне: «Сначала поплаваем, а потом предадимся ленивому возлежанию. И не возражай, милая!»
Но я резким движением высвободила схваченную им мою руку и достаточно строптиво заявила: «Не надо меня тянуть, я этого не люблю! К тому же я не умею плавать. Совершенно. И в этом я мало уступаю утюгам в способности держаться на воде. Максимум, что я могу позволить себе, это войти в воду по колено и поплескаться как утка в ней. Так что плыви, куда твои глаза глядят. А я буду тебя ждать на берегу, как ждала Ярославна на крепостной стене князя Игоря ». В ответ на этот мой решительный демарш он почему-то радостно заявил, что никуда без меня не поплывёт что берётся меня в кратчайший срок сделать водоплавающим созданием. И добавил, всё продолжая улыбаться: « И унас всё получится, Ведь твоё тело просто создано для воды, извини за банальность, как птица для полёта».
Его комплимент, конечно, польстил мне. Но я всё же выразила сомнение в успехе этого предприятия, сказав: «Меня уже обучали плаванию когда-то родители, но мало преуспели в этом, поняв в конце концев, что не могу следовать их наставлениям. Так что отставим эту затею до лучших времён».
«Не знаю, как обучали плаванию твои родители, но у меня есть своя методика. Я её отработал на свое сестре-подростке. Ирка поплыла под мои руководством через пару часов. А у тебя, я думаю, это получится осуществить и того менее. Так что пошли в воду, слушай мои указания, и скоро ты будешь ощущать себя, как та русалка, о которой писал Федор Сологуб:
Луна скользит меж лёгких туч,
И дремлет серебристый луч
Над спящею землёю.
Русалке любо выплывать
И тихо косами играть
Над тёмною рекою.
В воде любуяся собой,
Поёт русалка под луной.
И тут я, то ли поддавшись его заверениям, то ли зачарованная поэтической картиной, явленной моим знакомым в столь чувственной манере, неожиданно для себя протянула ему руку и пошла за ним в воду, как те дети, которых когда-то уводил из города Гамельн сказочный крысолов-дудочник.
Когда мы вошли в воду по пояс, он предложил мне лечь ничком на воду, разведя в сторону руки и ноги, сказав, чтобы я ничего не боялась, так он будет меня поддерживать руками. Едва я исполнила предложенное, как тут почувствовала одну его ладонь где-то у себя под грудью, а следом другую – чуть выше своего сокровенного места, в самом низу живота. И тут меня словно поразила электрическая дуга. Я мигом встала в воде во весь рост и с воплем: «Придурок несчастный!» - выбежала на берег, схватила свои пожитки и помчалась прочь, не очень соображая куда».
Тут она умолкла на некоторое время, сделала несколько глотков чая, а затем, как-то затаённо улыбнувшись, добавила: «А через три месяца мы поженились, я и мой Ванечка. Тот самый Ванечка, отец моей Настёны, что принёс когда-то в наш дом ломберный столик, вазу-амфору и тебя, Гошенька».
Запись четырнадцатая.
Как-то мы сидели с ней на скамейке, что находилась на главной аллее городского парка имени Кирова. Вернее, это она сидела, а я расположился у неё на коленях, бережно удерживаемый одной рукой. Она смотрела рассеянным взором куда-то в отдалении, я же с интересом наблюдал за фланирующими туда-сюда по дорожкам парка согражданами. Вдруг она обратилась ко мне со словами:
- Ты знаешь, Гоша, я вдруг осознала, что сегодня у меня случилась памятная дата. Ты не поверишь, но пятьдесят лет тому назад... Хотя нет, об этом не стоит говорить никому, даже тебе, Гоша. Уж очень личное и потаённое... Хотя я доподлинно знаю, что никому не расскажешь. И всё же.. . Но представляешь, как это звучит: полвека тому назад! Меня просто поражает инфернальная магия подобных чисел. Они просто ввергают моё сознание в когнитивный коллапс. Представляешь, моей Настёне скоро тридцать лет, три десятка годков! Но мне кажется, это было совсем недавно, когда моя пятилетняя дочка обратила ко мне вопросительно–возбуждённое личико, ожидая ответа на свой вопрос, который, как оказалось, имел потом важную значимость на протяжении всех последующих лет моей жизни, вплоть до нынешнего времени. Она тогда спросила: «Мам, моя подружка Света, ты же знаешь её, вчера бросила куклу на пол так сильно, что та громко ударилась об него. Я тогда сказала, что зря она так поступила с куклой: ведь ей больно. Но что она ответила, мол, это сущая ерунда. Кукла – это просто вещь, и она ничего не чувствует. Это правда, мам, что она ничего не чувствует? А если это так, то почему я чувствую, что ей больно?» Уж не помню, что я ей ответила, но её это вопрошание трансформировалось у меня каким-то образом в собственный вопрос к некоторым людям, с кем меня сталкивала жизнь. Я задавала его самой себе и никогда тем, чьё отношение ко мне меня временами озадачивало. Этот вопрос был сформулирован мной следующим образом: «Почему некоторым людям не дано чувствовать, что их любят другие только за то, что они существуют?» Я много раз задавала этот вопрос себе самой и до сих пор не нашла вразумительного ответа. Видно, уже и не получу, - вздохнув, закончила она. Замолчала и продолжила вглядываться вдаль поверх голов праздношатающегося люда.
Запись пятнадцатая
Последние дни августа самым неожиданным образом , перефразируя небезызвестный поэта, смазали карту наших буден. А именно: наши прогулки,навеянные ими воспоминания исчезли «как сон, как утренний туман». Всё началось в послеполуденное времяю Мы в это время предавались милому времяпрепровождению. Ася Игоревна сидела на диване и вязала крючком очередную салфетку. Ими она одаривала знакомых по случаю очередного празднества. Мамуся, лежа на спинке дивана, лениво следила за движением её рук, временами впадая в навязчивую дремоту.Что же до меня, то я находился на ломберном столике, наслаждаясь ароматом цветов, что находились в вазе – амфоре. Комната была наполнена лучами заходящего солнца и звуками шопеновского этюда, опус 57, под названием «Колыбельная». Но вдруг в умиротворяющие волны шопеновского шедевра нахально вплелась диссонансная трель дверного звонка: резкая и настойчивая. Ася Игоревна отложила вязание и пошла открывать дверь непрошенному визитёру. И к моему вящему удивлению это был Олег, муж Насти, дочери пожилой женщины. Ася Игоревна была тоже не мало удивлена. О чём свидетельствовали вопросы, которыми она буквально забросала зятя: «Что случилось? Почему ты приехал? Почему не предупредили о твоём появлении здесь? Что-нибудь с Настей случилось? Где она, в Бельгии или здесь? Почему она не с тобой?» Последующая беседа тещи и зятя была продолжительной и местами весьма эмоциональной. Но всё закончилось взаимным пониманием и согласием. Вот как я в кратце могу передать суть состоявшегося разговора. Руководство концерна, в котором он работал, по достоинству оценив его профессиональную деятельность, ввело его в своё правление и предложила возглавить крупную фирм, что находилась в Антверпене, во втором по величине городе после Брюсселя. К тому они же предложили солидный льготный кредит на приобретение собственного дома в престижном районе. Правда говоря, Ася Игоревна без особого воодушевления восприняла известие о столь благоприятных изменениях в семье её ближайших родственниках, Но последующее известие, что это предложение было весьма кстати, так как Настёна находится на втором месяце беременности, и они уже подумывали о необходимости приобретения дома большей площади,вызвало у неё сложную гамму чувств. С одной стороны, весть о том, что вскоре она станет бабушкой, её весьма воодушевила, с другой стороны, она впала в весьма гневливое состояние. Упрёкам, обращённые в адрес будущих молодых родителей, казалось не было конца. Главное, что она никак не могла принять, как так за два месяца её никто не оповестил о столь важном событии! «Ладно дочь, - говорила она, -та не хотела сообщать, боясь, что я начну переживать. Но ты, Олег, мог бы мне как-нибудь намекнуть.Что я теперь совсем чужая вам теперь?» Но когда Олег стал её уверять, что всё как раз наоборот, что она им очень нужна. И что поэтому он к ней приехал, её возмущение сошло на нет. Более того, она почти потеряла дар речи. И было от чего. Оказывается, Настя решила, что без мамы она рожать не будет. И вообще, дом у них теперь большой, и нечего Асе Игоревне мыкаться в одиночестве далеко от неё. Поэтому он, Олег, выполняет задание: маму привезти на постоянное место жительство в Антверпен, квартиру, в которой она сейчас живёт, продать, всё, что маме нужно в ней: мебель, вещи, книги, одежду и прочее – отобрать, упаковать и отправить вслед за ней. И конечно, в кратчайший срок решить все вопросы, связанные с её выездом заграницу, то есть в славный город Антверпен. И в дополнение ко всему он передал Асе Игоревне письмо от Насти, сказав, что дочь не будет ей звонить, ибо у неё нет сил убеждать мать по телефону, зная дотошный характер матери. Ася Игоревна прочла письмо раз, потом ещё и ещё. Затем встала и ровным голосом сказала Олегу: «Уже поздно. Я пойду к себе, мне надо собраться с мыслями. Всё так неожиданно. А ты устраивайся в Настиной комнате. На кухне найдёшь чем перекусить. Утром я сообщу о своём решении, - но, заметив его движение, добавила, - и не надо меня более убеждать». После чего пошла из гостинной с письмом в руке. Мамуся, которая всё это время скрывалась, видимо, испуганная неожиданным визитом, вдруг объявилась и пошла вслед за пожилой женщиной, время от времени оглядываясь на Олега, стоявшего в некоторой растерянности возле ломберного столика.
Рано утром, в один из дней по истечению первой недели сентября Ася Игоревна давала Олегу последние указания перед отправлением в аэропорт, чтобы оттуда вылететь в Бельгию: «Переноску с Мамусей поставь в салон такси, не в богажник. Его темнота может травмировать мою старушку. Дорожную сумку тоже поставь туда же. Мне так будет спокойнее.И вот ещё что. Я тебе вчера дала список того, что ты должен упаковать и отправить на адрес Настёны. Сегодня я кое-что из него убрала и что-то добавила. Этот перечень лежит на ломберном столике Обрати внимание, что в упомянутом списке три вещи находятся на первых позициях.Это утюг, ваза и ломберный столик. Я когда-то тебе рассказывала об их значимости для меня. На всякий случай напоминаю: эти вещи принёс мой Ванечка, когда мы только с ним заселились в эту квартиру.Они мне дороги как свидетели моего былого счастья. Так что со всем вниманием отнестись к ним при отправке. И вроде всё, что я тебе, Олег, хотела сказать перед тем, как отправлюсь в аэропорт».
Когда за Ясей Игоревной и её зятем захлопнулась входная дверь, настал и мой черёд определиться. Если пожилая женщина сделала выбор между дочерью и родиной, отдав предпочтение своему чаду, то мой выбор был между отчим краем и чем-то совершенно неопределённым. Так что я незамедлительно покинул уже ставшую мне почти родной квартиру, напевая слова песенки из моего советского детства:
А я остаюся с тобою
Родная навеки страна!
Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна.
Так закончилось моё пребывание в теле утюга модели «Корнет» девяностых годов прошлого века.