Генри Миллер скончался 7 июня 1980 года 88 лет от роду. Содержание частной жизни заключено между датами начала и завершения биографии. Даты вносят определённость, автор нарушает границы существования, присутствуя там, где есть читающий. Дату отмечаю, автор присутствует.
«Писательство, как сама жизнь, есть странствие с целью что-то постичь. Оно – метафизическое приключение: способ косвенного познания реальности, позволяющий обрести целостный, а не ограниченный взгляд на Вселенную. Писатель существует между верхним слоем бытия и нижним и ступает на тропу, связывающую их, с тем чтобы в конце концов самому стать этой тропой…
Я всего лишь стараюсь прожить то, что мне отпущено, и тем самым помогаю равновесию вещей в мире. Помогаю движению, нарождению, умиранию, изменению, свершающимся в космосе, и делаю это всеми средствами, день за днем».
Начало эссе Миллера, посвящённого размышлениям о писательстве. Удивительно, но при всей погружённости Миллера в материальные подробности существования, он метафизичен.
Замечательно точно определил Аствацатуров (1969) отношения Генри с Временем: «Миллер отказывается делить мир на области прошлого, настоящего и будущего. Его жест индивидуальной воли, реализованный в письме, уравнивает их в правах, делая одинаково реальными. Каждое мгновение жизни, – в том числе и то, которое, казалось бы, обречено быть воспоминанием, – передается Миллером как настоящее».
Читая написанное Миллером, смешиваю времена, принимаю прочитанное как своё. Иллюзия присутствия в происходящем дорогого стоит.
«Я начинал в состоянии абсолютной растерянности и недоумения, увязнув в болоте различных идей, переживаний и житейских наблюдений. Даже и сегодня я по-прежнему не считаю себя писателем в принятом значении слова. Я просто человек, рассказывающий историю своей жизни, и чем дальше продвигается этот рассказ, тем более я его чувствую неисчерпаемым. Он бесконечен, как сама эволюция мира. <…> рассказываемое далеко не так важно, как сам рассказ. Это вот свойство, неотделимое от искусства, и сообщает ему метафизический оттенок, – оттого оно поднято над временем, над пространством, оно вплетается в целокупный ритм космоса, может быть, даже им одним и определяясь. А “целительность” искусства в том одном и состоит: в его значимости, в его бесцельности, в его незавершимости».
Не считаю себя писателем, занят тем, что для меня самого значимо, определённой цели не имея, зная, что завершения не будет. Пишу, иначе время и пространство рассеиваются, как дым гаснущего костра. Моё время и пространство моё, соседям дым глаза не ест, и очень хорошо… написал длинный абзац про дым из трубы бани и вычеркнул – мало ли что вижу, мало ли что вспомнил – нужны истории, сюжеты, хроники и события, начало и завершение, можно без начала и конца, но так, что блестит на плотине отбитое горлышко бутылки лунной ночью… что-то в этом роде у Чехова… оглянулся на Антона Павловича, возвращаюсь к Генри Вэлентайну.
«Меня ничто не заставляет писать или не писать, я более не знаю принуждений и уже не нахожу в своих писательских занятиях ничего целительного. Все, что мною делается, сделано исключительно ради удовольствия <…> Мне решительно безразлично, как станут судить о них критики или обычные читатели».
Да, ради удовольствия. Критика безразлична. Отклик важен, но значение эха не преувеличиваю. Сам выступаю в роли эха, находя в себе резонансы от прочитанного; критиковать смысла нет, а сознаться, что удовольствие получил и ассоциации… мурашками по коже… это можно.
Сказать по-чести, ещё не разобрался толком, что такое проза Генри Миллера. Кажется – многословен, неудержим, любит взять за живое, приспустить штаны, спутать нити тем… ни тем, ни тем…
«… в состоянии абсолютной растерянности и недоумения, увязнув в болоте различных идей, переживаний и житейских наблюдений… просто человек, рассказывающий историю своей жизни».
Есть в Генри Вэлентайне тайна, которую, надо полагать, сам для себя сочиняю. Посему включил Миллера в список пяти авторов начала прошлого века, с ними устанавливаю особые отношения. Шестой – Бродский, сохраняющий связь времён. Иосиф появился на свет в год, когда Мастер оставил Маргарите сгоревшую рукопись.
Снова блестят осколки на плотине. Сейчас лучше о другом месте. Книгу эссе Генри Миллера «Время убийц», цитатами из которой отмечаю здесь нынешнюю дату, читал в Марьиной Роще. Далее подробности, в которых пишущего больше, чем американца с немецкими корнями. Упражнение, флажки на будущее… будущее во флажках, слышны гудящие рожки, собаки лают, охотники на подходе… к роще…
То ещё сочетание – Миллер и Марьина Роща. Если бы Париж, другое дело. Париж – литература и живопись, лица и дома, отдалённые в пространстве и во времени. Визы не имея, посещаю рощи, которых нет. В нынешние времена Марьино обаяние упрятано под землю, на стены станции метро, выложенные цветной плиткой – там пруды и деревья, небо голубое, облака… эскалатор возносит на поверхность реальности, в невыразительные декорации города.
В конце восьмидесятых бытовал в этом районе научным сотрудником лаборатории железнодорожно-водных перевозок. Науки не случилось, зато были командировки на балтийские берега, там не надо опускаться под землю, чтобы видеть красоту мира.
Генри Миллера в ту пору не читал. Со стороны дюн к теме не подобраться. Отстраняя Балтику, ищу подсказку случая. В детской снимаю с полки "Приключения Алисы в стране чудес", "Наука", М., 1991. Стихи в переводах С. Я. Маршака, Л. Г. Орловской и О. А. Седаковой… что-то напоминает… ах, да! – "Апология разума" – десять лет назад прочитал и оставил запись в разделе "Поиски человека". Человек где-то там, в Зазеркалье…
Открываю наугад, Алисе слово… страница 180.
А летом ночь короче дня,
И, может, ты поймёшь меня.
Глубокой осенью в тиши
Возьми перо и запиши.
Седакова перевела или кто другой, но глубокой осени не стану ждать, в начале лета записываю, перебираю слова в поисках понимания Генри Миллера и времени быстротекущего.
Есть любители острых ощущений, пускающиеся во все тяжкие, чтобы повысить уровень адреналина в крови. Есть пишущие о них – книги, статьи, сценарии. Есть искатели приключений владеющие пером. Эти отправляются на войну, чтобы написать о ней, и опускаются на дно жизни, чтобы пережить и рассказать о пережитом – идут в люди.
В люди не тянет, не обостряю ситуаций, разве что, в спорах с друзьями и близкими, но и тогда быстро остываю. Наблюдаю жизнь через окна страниц. Выбираюсь за границы обыденного тропами метафизики, присматриваюсь к Солнечной системе и её окрестностям, налаживая родственные отношения с Космосом. Мифология и научно-популярная литература в помощь.
Регулярно совершаю межпланетные путешествия: любой город, где доводится побывать – планета. Посёлок, где обитаю большую часть времени – малая планета. Рядом гигант, центр притяжения денег и людей, там обитал в прошлом веке. Преодолел тяготение в первом десятилетии века нынешнего, переместился в малый мир. Возвращаюсь к оставленным на гиганте сюжетам, незавершённым, ускользающим в мало значащих образах.
В Марьиной роще родственница моего товарища сдаёт квартиру, сегодня ещё свободную. Это большая удача. Получаю ключи, еду по известному мне адресу – читать и писать, дремать, смотреть в окна на то, к чему не успею привыкнуть, ходить на прогулку, оставляя в памяти малозначащие подробности дворов, стен, переулков и детских площадок без детей.
Четвёртый этаж. Выхожу из лифта, налево, ещё раз налево по тёмному коридору, лампы погашены, не сразу определяю дверь и нахожу замочную скважину.
В полдень отправляюсь в кафе "Горох", расположенное на первом этаже бывшего проектного института, ныне скопление офисов. Потолки кафе высокие, помещения огромные, сумеречные. Когда-то Марьина Роща была местом криминальным, не тех ли времён тень?
В залах кафе, ориентированного на офисную публику, вытеснившую техническую интеллигенцию с верхних этажей, на больших экранах по стенам крутятся ролики с рэпом – вопящая инфантильная молодёжь корчит рожи и высовывает языки.
Напротив кафе корпус издательства "Просвещение". С "Просвещением" дела не имел, но в расположенной поблизости типографии "Детской литературы" доводилось проводить ночи отлаживая программы на ЕС ЭВМ. Теперь у того здания пустые окна и ободранные стены.
Долгие семь лет, пришедшие на восьмидесятые годы прошлого столетия, пребывал в системе Госкомиздата. Писал на языках программирования то, что читать теперь смысла нет. Лучше бы протирал штаны в конторах, практикуя русский письменный, но тогда стал бы челночником в лихие девяностые, а так – переключился на подсчёт чужих денег и в качестве фрилансера худо-бедно пережил тяжёлые времена.
Литература всегда рядом; во времени прошедшем вся она в книгах, теперь пишу сам, программирую себя как писателя, затянулся процесс отладки.
В кафе обедаю и листаю книгу Александра Ливерганта о Генри Миллере из серии ЖЗЛ, издательство "Молодая гвардия".
«Для Миллера чтение не только совместимо с сочинительством, но и является частью творческого процесса, ему способствует. "В тот момент, когда я начинаю писать, – заметит он в "Книгах в моей жизни", – у меня разгорается также и страсть к чтению". И не только к чтению: "Когда я берусь за новую книгу, меня распирает желание заняться тысячью разных дел". Например, отправиться на прогулку, или пуститься с приятелем в спор, или завести очередную подружку».
Забавно – певец непристойностей занимает меня в окрестностях "Детской литературы" и "Просвещения".
Обеденное время минуло, пора возвращаться в квартиру на четвёртом этаже, хозяйка которой в начале девяностых была активной персоной на съёмках фильм Юрия Кара "Мастер и Маргарита". Много интересного пережила дама в Израиле и Крыму. На полуострове бывал. В Израиле не доводилось. Фильм Кара мне нравится. Хозяйка квартиры тоже.
Булгаков отвлекает. Возвращаюсь в квартиру, к отсутствующим Миллеру и хозяйке. Генри освобождает от необходимости соответствовать чему-либо. Пишу что попало. В настоящем нахожу прошлое, в будущем разберусь, чем занят сейчас.