В голове щёлкнули, и включили картинку: ему двенадцать лет, он стоит возле запертой двери в комнату бабушки, не решаясь зайти. Родители врезали в дверь замок, но Денис подглядел, куда они прячут ключ и однажды его украл. Вот он потихоньку приоткрывает дверь, в комнате неестественная наводящая жуть чистота. Он слышит фразу: «А я тебе о чём талдычу?» Бабушка сидит на кровати, свесив худые синеватые ноги. Напротив неё – стул, поставленный так, будто кто-то сидит напротив, но на самом деле на стуле никого нет. Тем не менее бабушка поглощена диалогом: «А я тебе советую, сделай куклу. Есть у тебя тряпки? Сделай руки, ноги, голову пришей. А потом говори: пусть все мои хвори на тебя перейдут, забери, чёртова кукла, мою печаль. Чёрную оспу, белую горячку, красную волчанку, жёлтую лихорадку…» У Дениса тогда всё внутри оборвалось, он в ужасе застыл на пороге комнаты. Бабушка совсем не замечала его, зато точно видела своего собеседника и продолжала обращаться к нему: «А потом на рассвете отнеси эту куклу в лес, похорони под осиной, сверху ничего не клади, чтоб и следа не осталось…» Отчётливые слова перешли в злой шипящий шёпот. Денис больше не мог этого выносить, ничего страшнее и непонятнее он в своей детской жизни не видел. Опомнившись, как можно аккуратнее закрыл дверь; руки тряслись, и замок всё-таки щёлкнул. Хорошо, что бабушка по-прежнему ни на что не обращала внимания. Даже если б дверь вдруг взорвалась со страшным грохотом, она бы, наверное, и головы не повернула. Денис навсегда запомнил ощущение липкого ужаса, страха, беспомощности и непонимания, накатившее на него тогда. Словно жена Синей Бороды, он сто раз пожалел, что отпер эту дверь. А ещё через несколько месяцев, подслушивая разговор родителей, разобрал слово «шизофрения». В этом слове Денису почудился ужас.
Он начал бояться. Против своей воли приглядывался к людям, к предметам, к деревьям на улице. Вдруг ему тоже начнёт мерещиться то, чего нет. Иногда чтобы проверить себя он спрашивал друзей: «Это машина... там вдали?» – «Ну да и что?» – «Ничего». Денис успокаивался: «Фух, пронесло, галлюцинаций нет».
Через два года бабушка тихо умерла. Её комнату открыли, выбросили всю мебель, поклеили новые обои, обновили паркет. Комната стала свежей и светлой, но Денису всё равно казалось, что в ней витает болезненный дух, и поначалу он не любил там находиться. По мере взросления всё это начало забываться. Закружилась собственная жизнь, институт, девчонки, работа, женитьба, Лизка. Бабушка осталась где-то на задворках памяти. И вот теперь, когда казалось, что детский страх давно преодолён, это случилось. «Пусть мои хвори на тебя перейдут…»
Что он видел в Немчиновке? Как ему теперь быть? Сразу бежать к врачу или повременить? Его поставят на учёт к психиатру? Может быть, положат в психушку и будут лечить зверскими методами, колоть одуряющими лекарствами, привязывать к кровати?! Он представил себя запертым в бездушной белой палате, на соседней постели сидит Ника с подёрнутыми тиной глазами и что-то ему твердит, у ног мохнатым клубком свернулась Найда. Нет, ни за что, надо повременить, никуда не ходить, понадеяться, что оно больше не повториться. Надо попробовать успокоиться.
– Денис, ты проснулся? Завтрак готов. – Катькин голос оторвал его от мучительных размышлений.
Они завтракали довольно рано. Катька собиралась на работу в Одинцово. Ещё в бытность Дениса дачником она поступила в ПТУ, чтобы выучиться на швею. Теперь работала по специальности в ателье.
– Дочь целыми днями одна? – спросил Денис, через силу жуя бутерброды с джемом.
Спросил просто чтобы не молчать. Агаша его, конечно, не интересовала.
– Одна, – равнодушно зевнула Катерина, – но я не каждый день работаю.
– Помню, как ты шила первые брюки для отца. Классно получилось! И джинсы шила. Вообще дефицит по тем временам!
– Теперь в ателье одежду почти не заказывают. Так ушить, подшить, укоротить да и всё.
– А мне не скучно, – сообщила Агаша. – Я рисую, играю, читаю. Ещё хожу к дяде Вольдемару. Вот!
– В Немчиновке совсем нет сверстников?
– Да есть, конечно, – сказала Катька, убирая посуду, – но они на Запрудную не выходят. Играют у себя на участках. Таких компаний, как наша, сейчас не встретишь.
Агаша выскочила из-за стола и побежала на улицу, где принялась то ли прыгать, то ли танцевать, и ничто в ней не напоминало ту девочку со странным рассеянным взглядом, которую Денис видел ночью в окне первого этажа. Обычный ребёнок, радующийся солнцу и утренней свежести. Ребёнок, предвкушающий новый беззаботный день, наполненный играми, чтением, рисованием, а вовсе не скучными уроками и злыми училками. Может, и ночная Агаша ему тоже померещилась? По спине его пробежали мурашки.
– Слушай, – сказал Денис, пользуясь отсутствием ребёнка, – я ведь не спросил вчера про Нику. Думал, раз ты не упомянула, значит, она больше сюда не ездит. Но всё-таки: с ней-то что?
Катерина молчала долго, но так как вечно отмалчиваться невозможно, она в конце концов напряглась и произнесла:
– А Ники нет. Утонула наша Ника. Такие дела…
Денис ошеломлённо смотрел на клеёнку в мелкий цветочек. По ней полз крохотный жучок, нелепо выглядевший среди нарисованных растений. Хрупкое живое существо против грубой имитации природы. Денис сглотнул и потёр ладони.
– Как утонула?
– Не утонула. Неправильно я сказала. Не утонула, а утопилась. Повесила какую-то фигню на шею, залезла на тарзанку, раскачалась и бухнулась.
Денис помнил: Ника совсем не умела плавать. Он-то в два счёта переплывал Немчиновский пруд, да и другие ребята уверенно держались на воде. Но Ника всегда бултыхалась на самом мелководье, никогда не заходя туда, где ноги не доставали до глинистого вязкого дна.
– Когда?
– На следующий год после твоего последнего лета.
– Н-да-а-а… – протянул Денис, – ужас, конечно. Это из-за Игоря? Она оставила объяснение?
– Вроде дома нашли какую-то записку. Что-то стандартное типа «прошу никого не винить»… собственно и всё. Игорь там не упоминался.
С этими словами Катька ушла одеваться на работу, а Денис сидел и вспоминал виденную им ночью у обелиска девушку. Он испугался ещё больше, чем ночью. Кто она такая? Или лучше: что она такое? А ещё эта книга... "Домби и сын". О ней ведь знал только Денис. Если галлюцинация, то почему именно у той части пруда, где погибла Ника? В голову постучалась страшная мысль: что, если и Агаша, и Катька, и её слова тоже ему мерещатся?!
«Я ни за что не пойду к врачу, не пойду!» Но если не ходить, то что с ним будет?!
Денис предложил отправиться на станцию через 2ую Запрудную.
– Охота посмотреть, что там да как.
На самом деле он хотел пройти мимо заброшенного участка ещё раз и проверить, торчит ли там по-прежнему старая телефонная кабинка.
– Давай, – согласилась Катька.
Они направились вверх по 3ьей Запрудной. Поравнявшись с тем участком, где находился Никин дом, Денис скосил глаза.
– Они дачу продали, – предвосхитила его вопрос Катька. – Новые хозяева разрушили все старые постройки.
Вскоре они завернули за угол. Никакой советской телефонной будки там не было. «Да что ж за фигня такая?» Зато чёрные качели оказались на месте. Похоже, их даже периодически подкрашивали, но краска почему-то быстро сходила, и они всё равно стояли облезлыми. На другой стороне дороги выстроили большой каменный дом. Несмотря на размер, он утопал в могучей растительности.
– Дом такой солидный, – позавидовала Катька, – а хозяин – алкаш. Ему тут дети всё обустроили. Постоянно навещают, за всем следят.
Оставшуюся часть пути Катька с Денисом почти всё время молчали, чувствуя, что момент расставания приближается, а, значит, нет необходимости подыскивать фразы и думать, о чём бы ещё повспоминать. Оба просто ждали логичной развязки их случайной встречи. Перед выходом на платформу обменялись телефонами.
– Ты… в общем… это… не пропадай… звони, – вполне искренне сказала Катька, – и в гости приезжай, когда время будет.
– Ага… да… как-нибудь заеду, – бормотал Денис дежурные фразы, понимая, что вряд ли он ещё осмелиться заваливаться к Катерине. В конце концов он – кто? Просто бывший дачник. Да ещё и это… то, что он видел, непонятное, пугающее. Он лелеял надежду, что в Москве наваждения исчезнут, как ночной туман над прудом.
Поезд на Москву бодро свистнул, подлетая к платформе Немчиновка.
– Счастливо! – крикнул Денис, заскакивая в набитый вагон.
Он хотел чмокнуть Катьку на прощание в щёку, но вдруг застеснялся и не чмокнул.