Вообще-то его зовут Константин Сергеевич, прямо как знаменитого режиссера Станиславского. Но с самого детства за ним закрепилось это дурацкое Митёк, просто потому что фамилия Митяйкин.
Кстати, можно сказать, что это в их семье уже вроде традиции. Его отца, Сергея Владимировича, до самых седых волос прозывали Сергунькой. Что удивительно, не только дома, но и на работе, в каком-то химическом НИИ, уже став заведующим лабораторией и кандидатом химических своих наук, он даже для собственных лаборанток так и остался Сергунькой. За глаза, конечно, но было в этом прозвище что-то даже чуть ли не любовное. В этом сборище бездельников он считался человеком безвредным и в общем приятным.
Вообще-то никакими особыми талантами младший научный сотрудник Сергей Владимирович Митяйкин в институте до известной поры не отличался. Наверно, он бы так и просидел в своей лаборатории в полной безвестности, если бы совершенно для всех, да кажется и для самого себя, неожиданно чуть ли не через полтора десятка лет после прихода в институт чего-то там не придумал изменить в каком-то сложном технологическом процессе производства чего-то жутко секретного и невероятно дорогого. Что давало возможность на пятнадцать, что ли, с чем-то процентов повысить выход конечного продукта и примерно на столько же снизить затраты. Тогдашний непосредственный начальник Сергуньки, заведующий лабораторией, чья фамилия стояла второй в списке авторов, незамедлительно получил доктора наук, а значившийся первым директор института и вовсе был удостоен Государственной премии и статуса члена-корреспондента академии наук.
Сам Сергей Владимирович в список авторов и награжденных включен не был, но тоже не остался вовсе уж в стороне от общего стола с угощениями. Решением профкома института ему выдали талон на право покупки вне очереди автомобиля "Жигули", а также внесли в список членов гаражного кооператива. Правда, сам гараж ввели в строй только через два почти года, и к тому времени никакого автомобиля у Сергея Владимировича уже не было, но тем не менее именно гараж сыграл поворотную роль во всей его дальнейшей жизни.
Просто несостоявшийся ученый-химик оказался прямо-таки на удивление способным бизнесменом. Хотя слова такого в тогдашнем Союзе не употребляли, а подобных разворотливых персон именовали презрительно, хотя и не без зависти, делягами. Которые подвергались осуждению в глазах страдающей в километровых очередях общественности, а также более или менее обременительным преследованиям со стороны правоохранительных органов и прочих на то уполномоченных инстанций. При этом, что небезынтересно, особенно их ненавидело многочисленное сословие тихих мужей-подкаблучников, коим их громкие супружницы проедали плешь до самого мозжечка неустанным примером настоящего мужика-кормильца.
Талон на «Жигули» Сергей Владимирович продал за две с половиной цены пылким автолюбителям из числа торговцев мандаринами, а на вырученные деньги не только купил трехкомнатные апартаменты в жилищном кооперативе научных работников, но и заложил фундамент будущего семейного благосостояния.
Под видом ремонта гаража он фактически оборудовал там что-то вроде вполне приличного пивного бара. И сделал свою самодеятельную забегаловку самым популярным местом среди автовладельцев сначала родного ГСК, потом района, а потом и едва ли не всего города. При этом наибольшая часть расходов пришлась даже не на сам ремонт и формирование первоначального капитала в виде десяти ящиков дефицитного "Жигулевского" и шести ящиков "Экстры" , а на установление связей с соответствующими ответственными лицами в городском управлении торговли, что позволяло и в дальнейшем обеспечивать бесперебойное снабжение разнообразными напитками и прочим съестным дефицитом на закусь. Таким образом, с самого начала Сергей Владимирович повел свой бизнес единственно верным курсом. И результаты как нельзя более наглядно подтверждали правильность избранной им генеральной линии.
Уже через полтора года его подпольный капитал перевалил за сто тысяч советских полновесных еще рублей, и он начал расширять бизнес, открывая аналогичные заведения в других гаражных кооперативах. К этому времени у него уже было налажено вполне взаимовыгодное сотрудничество с милицией, причем не на уровне участкового, как поначалу, а районного и даже городского руководства.
Параллельно Сергей Владимирович стал зачем-то кандидатом наук и заведующим лабораторией, причем обошлось ему это удовольствие в недельную примерно выручку его разросшейся к тому времени сети питейно-закусочных заведений.
А потом разразилась над страной perestroika, и вот именно тогда Сергей Владимирович развернулся наконец по-настоящему, причем в совершенно неожиданном направлении. Началось все с того, что некая группа кооператоров обратилась к нему с просьбой устроить конфиденциальную встречу сразу и с бригадирами действовавших в городе группировок, и с ментами. Которые, работая вразнобой, но параллельно, довели объемы взимаемой дани до совершенно неподъемного для частного предпринимательства уровня.
И Сергей Владимирович, проявив еще и недюжинные дипломатические способности, сумел в лучшем виде организовать тот исторический сходняк, в ходе которого и был достигнут более или менее устраивающий все заинтересованные стороны компромисс, на долгие годы определивший правила ведения бизнеса не только в губернской столице, но и во всем регионе.
Для самого Сергея Владимировича встреча эта имела весьма обширные последствия: он обрел репутацию ни много ни мало признанного посредника в отношениях всех со всеми. Бизнесы через него налаживали то, что именуется плодотворным сотрудничеством с исполнительной властью, бандиты «перетирали» с ментами периодически возникавшие в ходе повседневной деятельности непонятки, так что вскоре как-то так повелось, что без его услуг честного маклера не обходилась ни одна сколько-нибудь крупная сделка. Кстати, в этих кругах он, как положено, получил «погоняло», то есть творческий, иначе говоря, псевдоним. Его так и окрестили Маклером.
И все это более чем благоприятно отражалось на его результатах в личной предпринимательской активности. Он оказался полезен и в известной мере даже незаменим для всех трех высоких договаривающихся сторон: власти, бизнеса и криминала. В результате его подстраховывали, оберегали и всячески ему способствовали со всех потенциально опасных сторон: он мог не опасаться "наездов" и прочих неожиданностей ни стороны официальных инстанций, ни со стороны правоохранительных органов, ни - едва ли не самое важное по тем временам - со стороны более или менее организованной преступности.
Тут весьма к месту приключилось несколько историй подряд. Сначала некая бригада залетных отморозков попыталась взять весь скопом бизнес нашего Сергея Владимировича под свою "крышу", но попутавших рамсы понаехавших быстро поставили на место. Причем никто потом так и не узнал, где это самое "место" находится: леса в наших краях все еще обширные и не до конца вытоптанные, так что место последнего пристанища заезжих пассионариев вряд ли когда станет ведомо широкой общественности.
Почти сразу вслед за этой историей приключилась другая, которая уже окончательно и почти официально утвердила особое положение Сергея Владимировича среди всех прочих представителей частно предпринимательства областной столицы. Вдруг, что называется, пошла карта у одного из его основных конкурентов: Аркадий Павлович Ганицын, бывший во времена исторического материализма директором треста ресторанного обслуживания города, провернул несколько весьма выгодных сделок, одного за другим пожирая не только мелких хозяйчиков-одиночек, но и более крупную рыбешку, пытавшуюся шевелить плавниками в мутных водах тогдашнего моря разливанного.
И уже совсем было приготовился Аркадий Павлович к последнему и решительному бою с Сергеем Владимировичем за монополию регионального масштаба, но тут вдруг посыпались на подведомственные его бизнес-структуры неприятности в виде проверок плановых и внеплановых, аудит, санэпид-, госпож-, энерго- и прочий потребнадзор как-то скоропостижно будто цепи сорвались. Вернее, что было более правдоподобно, будто указание какое получили пресечь наглую попытку несанкционированного доступа к корыту. Короче, в итоге Аркадия Петровича тоже поставили на место, хотя и другим способом: этого, конечно, никто в лес не вывозил и даже паяльник в интимные места не совал. Просто в конце концов он предпочел не доводить до греха, распродал оставшиеся ошметки своего бизнеса за копейки и предпочел укрыться в одной маленькой и тихой европейской стране.
Вообще, на этом этапе первоначального накопления проблемы в отношениях поминавшегося треугольника власти, криминала и бизнеса возникали чуть ли не ежедневно, а опыт трех больших разборок со стрельбой и немалыми жертвами наглядно подтверждал преимущества переговорного процесса. Так что фигура Сергея Владимировича во многих отношениях становилась все более значимой, а значит и необходимой, в чем-то даже незаменимой, поскольку он пользовался более или менее оправдывавшим себя доверием всех заинтересованных сторон.
К началу достопамятных 90-х его состояние выражалось уже суммой с шестью нулями, причем в тех самых «у. е.», наличие которых стало в те годы мерилом ума, чести и совести человека и гражданина новой России.
Но все оборвалось солнечным августовским днем 1994 года, когда Сергей Владимирович выезжал со двора своего недавно законченного загородного дома: сразу за воротами его шестисотый «мерин» получил заряд из подствольника, аккурат в дверцу водителя. Он всегда сам водил, потому как ему жутко нравилось управлять этим образцовым продуктом европейского автопрома.
Вот тогда и пришло время Костику заменить отца у штурвала широко разросшегося бизнеса. Ему незадолго до того дня аккурат стукнуло 33 года, возраст Христа, о чем не преминул поминать каждый из многочисленных приглашенных на день рождения наследника. Причем создавалось стойкое ощущение, что в центре внимания присутствующих не столько сам номинальный виновник сборища, сколько его высокочтимый батюшка. Хотя в общем ни для кого не было секретом, что Сергей Владимирович все-таки держал сына не известном расстоянии от кормила семейного корабля.
К всеобщему изумлению окружающих Константин сразу же проявил недюжинные организаторские способности, повел дело жестко, нахраписто и даже беспощадно, без оглядки на дружеские и родственные связи. Главное, ему удалось перехватить отцовские связи в тех кругах, в которых столь высоко ценили Маклера, так что через три года он удвоил отцовские капиталы, а еще через пять лет под его контролем уже было движимого, недвижимого, в акциях и прочих активов на сумму более 50 миллионов американских рублей.
***
Встав во главе семейного бизнеса, Константин Сергеевич и у себя в доме завел порядки вполне домостроевские. Он ввел в обычай так называемые "родительские субботы". Типа, такой вот черный юмор. Типа, имею право, потому как я тут хозяин. К тому времени жена у него была по счету уже третья, а от двух предыдущих браков в большом доме на положении приживалок путались под ногами три дочери, которых Константин Сергеевич называл не иначе "мои дуры", и которым каждый рубль их содержания давался привычным унижением, слезами и периодическими истериками, впрочем, только, кажется, развлекавшими папу.
Кстати, за каждую подобную истерику Константин Сергеевич с каким-то нездоровым сладострастием ставил галочку в соответствующей графе своего персонального гроссбуха. Впрочем, и любые другие проявления ненадлежащего поведения со стороны домочадцев влекли за собой появление соответствующих отметок в штрафном журнале, чтобы потом, в ближайшую субботу, Константин Сергеевич мог на общем обязательном для всех сборе зачитать каждому члену подведомственного семейства список допущенных им за неделю нарушений и тут же вынести не подлежащий обжалованию приговор.
В подавляющем большинстве случаев приговор для виновного сводился к более или менее ощутимому штрафу. При этом особое удовольствие для Константина Сергеевича состояло в том, чтобы заставить всех выслушать нарочито нудную нотацию на тему о том, как следует вести себя членам семьи и как вести себя не следует.
***
Юбилей удался. Константин Сергеевич вполне в трезвом уме и твердой памяти исполнил роль того самого "многоуважаемого шкафа", к которому все выступающие обращали свои более или менее художественно оформленные панегирики, превозносящие его многообразные и разносторонние таланты. Зная, как ревниво олигарх регионального масштаба относится к внешнему виду, все считали своим долгом подчеркнуть, каким молодым и спортивным он выглядит в свои шестьдесят.
***
После того как разошлись последние гости, Константин Сергеевич, как-то враз отяжелев и даже вроде постарев лет на десять, прошел в комнату, которую все в доме именовали почтительно "папин кабинет". Там он медленно, словно пересиливая себя, подошел к большому, антикварной наружности письменному столу из красного дерева и где-то сбоку нащупал нужную завитушку на рельефной резьбе массивной ножки: послышался чуть слышный щелчок, и из-под бескрайней столешницы маленький плоский ящичек, в котором сиротливо лежали два листочка бумаги с какими-то казенными штампами вверху.
Он вынул первый листок: сверху стоял штамп известной израильской клиники Бейлинсона. Дальше шли десятка полтора строчек текста, который Константин Сергеевич дано заучил наизусть, как какой-нибудь студент театрального училища монолог принца Гамлета. Однако из всего текста глаза его сразу выхватывали страшное слово "глиобластома", а рядом в аккуратных скобочках добавлено по-английски (Grade IV).
Вообще-то, именно тех пор, как он встал во главе семейного бизнеса, Константин Сергеевич до смешного стал дорожить собственным здоровьем. На которое, что называется, до того не обращал никакого особенного внимания. Скажем, он взял себе за правило ежегодно отправляться в город Лос-Анжелес на так называемый check up, что-то вроде знакомой нашенской диспансеризации, но, как его уверяли, совсем на другом уровне. В это очень хотелось верить, потому как, ежли судить по выставляемой тамошней клиникой счетам, уровень и и впрямь должен был быть очень даже отличный от российского.
И все бы хорошо, но года три назад у него начались регулярные приступы головной боли. Первый случился аккурат спустя месяц после очередного check up'а, в самый разгар очень важных переговоров с зарубежными партнерами. К тому же и сам Константин Сергеевич не придал поначалу особого значения, ну, подумаешь, голова: поболит и перестанет. Переговоры шли трудно, нудно и долго. Немцы буквально зубами вгрызались в каждую букву, торговались из-за каждой копейки, и личное участие хозяина было просто необходимо.
Словом, отлучиться в "город ангелов" у Константина Сергеевича никак не получалось, и он просто сделал МРТ в московском Федеральном медцентре им. Н. Н. Бурденко. Вот там его и огорошили известием, что у него донельзя запущенная форма опухоли головного мозга с этим самым звучным и таинственно устрашающим названием. И жить ему осталось в лучшем случае месяцев шесть-восемь.
Он плюнул на все и полетел в Лос-Анжелес, потом в Германию, потом в Израиль, он метался по лучшим клиникам, как раненый зверь по клетке, но результат был один: признанные "светилы" подтверждали окончательный диагноз и разводили руками, оговариваясь, что вот если бы на год, ну хотя бы полгода раньше...
Конечно, его лечили. Даже сделали в Германии операцию, но с обескураживающей бесцеремонностью европейских эскулапов изначально предупредили, что в лучшем случае речь может идти лишь о сроках, но никак не о сколько-нибудь кардинальных достижениях, что называется, по основному диагнозу.
Константин Сергеевич поморщился, вздохнул и спрятал страшный листок обратно в потайной ящичек, как бы взамен взяв второй листок. Он аккуратно в тысячный наверно раз перечитал и эту бумагу, будто надеялся все-таки и здесь, в этих давно и безнадежно знакомых строчках обнаружить что-то новое.
"Я, Митяйкин Константин Сергеевич... года рождения... проживающий по адресу... находясь в здравом уме и твердой памяти, действуя добровольно, настоящим завещанием делаю следующее распоряжение..."
Лицо его скривилось в какой-то неприятной усмешке, которую в художественной литературе принято именовать сардонической. Он в тысячу бессчетный раз представил рожи дорогих родственников, когда личный адвокат Семен Кляйненберг будет зачитывать эту бумагу. Эта штука, пожалуй будет посильнее, чем немая сцена в финале "Ревизора". При этом только одно отравляло его чувство глубокого удовлетворения: сознание того, что его-то самого уже не будет в зрительном зале. Что ж, это лишь усугубляло охватывающую его злобу всякий раз, когда он начинал думать о своих чадах и домочадцах.
Заждались, сволочи? Ну что ж, дождетесь!..