Она покидает отель и выходит на улицу.
В ушах – Белоруссия. Вся Белоруссия прошла мимо, во всех ключевых моментах, но сегодня – будто включилась в плейере сама собой.
Улицы, дома, кафе – всё горит – горит, как в первый марш-бросок в Петербург – до щемоты сердце.
Родное, любимое – убьёшь любого, кто посягнёт.
А сегодня посягнули.
Сегодня её заставили испытать страх.
И что-то проснулось – первобытное и живое – вне флёра любимой расчитанности, чёткости и взвешенности.
Как он смел?
Как он смел поставить под угрозу мой город?
Даже косвенно? Даже, если это лишь один из миллиардов вариантов развития событий, и этот вариант никогда не выпадет – как он смел?
Губы дрожат.
Телефон разрывается.
О последних событиях пулемётной очередью рапортует человек, с которым клялась не сесть больше за один стол.
Но сейчас он прав. Потому присядем.
Ненавижу.
Ненавижу ложь, пошлость и тупые понты.
Идиот!!!!
КААААК он смел!!!
Слушаю обращение другого.
Нереально.
Слёзы – градом. Без остановки.
Какой ОН смелый! Как же он смел!
Ядрённый восторг – взахлёб.
Стоит. До конца.
Меня ещё никогда так не восхищал мужчина.
Меня вообще мужчина никогда не восхищал. Никак.
А этот! Как из другого теста!
Все из пластмассы и понтов, а этот – живой!
Истерика.
Вся такая предельно чёткая и прямоходящая бьюсь в истерике посреди улицы, держа лицо.
Отель.
Работа.
Со стен на меня пялятся Мережковский и вся его рать.
Много зелёного и коричневого, странная кухня в советском стиле.
Дрожу насквозь. До одури. Но всё кристально чётко.
Три подхода по часу делаем вид, что ничего не случилось.
Филигранно обходим единственно важное и учим бизнес терминологию.
Fulfill, introduce и прочая херня в том же духе, как будто это имеет хоть какое-то значение.
Сижу и помогаю людям проставить очередную галочку в дыре собственного самолюбия, пока кто-то сотнями издаёт последний крик.
Какая я, блин, чертовски полезная и на своём месте! И, разумеется, всё делаю правильно!
Реальность бросает мне правду в лицо, как мокрое полотенце, предварительно измазанное в песке.
Не пила ни грамма, но такого жёсткого похмелья у меня ещё не было.
Просто кое-кто ушёл.
Просто кое-кто решил не искать, не пытаться, не идти на компромисс.
Просто кое-кто выбрал цинизм и грустную поэзию, вместо того, чтобы продолжать то, что его действительно волновало.
Просто кое-кто провёл в депрессивно-поэтическом бреду всю активную часть своей жизни.
И сегодня ему прилетел счёт.
Только платят другие. И отменить сделку уже нельзя.
Цвета, расположение мебели идеальные, сон прекрасен.
Как ты вообще можешь спать, моя дорогая принцесса?
И ты ещё и заработаешь.
Сейчас кто-то издаст новый последний крик – и рынок сдвинется ещё на сантиметр в твою пользу.
Набивай карман, детка. Лови свободу. Ты же её хотела?
Вы будете со мной заниматься? А со мной?
В мою жизнь падают лучшие человеческие образцы, в мой карман падают монеты, на землю падают матери убитых детей.
Наслаждайся, принцесса, ты же выбрала быть “вне”.
Невозможно разговаривать критически ни с кем, кроме того, с кем зарекалась не садиться за один стол.
Два тотальных одиночества на связи.
- Да, мне Калифорнию и Американо, спасибо.
Не помню, когда в последний раз еда была такой вкусной.
Будто ешь в последний раз в городе, который стоит последний день.
Впрочем, так и есть.
Петербург, каким он был, уничтожен.
Ибо обесценен. Насквозь.
Город русской революции, который молчит.
Город искусства, представители которого воспевают грязь, пошлость и зло.
Петербурга нет.
Но на меня смотрит Питер.
Такой же до одури прекрасный, строгий и контрастный.
Обдающий холодом и швыряющий порывы ветра в лицо.
Мой милый, продолжай. Я справлюсь.
- А чьё это фото? Был такой поэт?
Ребята, я и сама бы вам сейчас пояснила за символизм.
Одно неизменно: соседи с дрелью.
Я думала, что проплатила сутки тишины, но изменила только адрес, но не звукоряд.
Пресловутая стабильность плотно обвивает шею.