Историю эту рассказал мне хмурый дядька – попутчик в автобусе, идущем из Москвы в подмосковный город Чехов. Я уж и не помню, с чего начался разговор. Наверное, с какой-то простой ерунды вроде погоды или цен в магазинах. Но как-то вдруг выяснилось, что у нас с дядькой есть точка соприкосновения – любовь к животным вообще и, в частности, к лошадям. И вот тогда попутчик сообщил, что в «девяностые» годы бурного двадцатого века он около десятка лет проработал в одном частном конном хозяйстве, где и произошёл этот удивительный случай…
***
Родился Каурый, можно сказать, незаконно. Его мать, породистая кобылица Катарина орловских кровей, как-то в один ясный и тёплый весенний день вырвалась из загона и умчалась в деревушку Петрово, что располагалась недалеко от «барских угодий», как называли местные частное хозяйство пришлого «делового» москвича по имени Павел Семёнович (Палсемёныч в просторечии), питавшего особую страсть к лошадям.
В деревушке обитал конь, про породу которого можно было сказать выражением собаколюбов: «чистокровный дворянин». Кто были его родители – сказать затруднялся даже его хозяин дядя Коля. Однако в крепком костяке и нахальном нраве угадывались «монголы». Звали коня Рысый. Странное имя ему досталось от маленького сынишки хозяина. Конь был удивительной огненной масти, и мальчишка четырёх лет от роду, не выговаривавший тогда звонких шипящих, увидев впервые совсем молоденького коняку, радостно заорал «Рыыыысыыый!» вместо «рыжий». Так оно и приклеилось. Тем более, что конь не возражал.
Вот к этому красавцу и примчалась Катарина, образно говоря, бросившись в его страстные объятия. К слову, Рысый уже давно положил глаз на красотку. Вечерами, когда Палсемёныч самолично выгуливал свой небольшой табун, Рысый бродил неподалёку, периодически встряхивал головой, кося взглядом в сторону избранницы, и издавал тихие, похожие на перестук горстки палочек в руках озорника звук. Понятное дело, не смогла кобылица устоять перед таким кавалером.
В тот день, когда Катарина отправилась на свидание, Палсемёныча в хозяйстве не было. И, поскольку лошадь к вечеру вернулась, внешне целая и невредимая, работники решили скрыть от хозяина факт её побега. Но, ведь ничего нет тайного, что не стало бы явным…
Через некоторое время всем стало понятно, что Катарина скоро станет мамой. Скандал был страшный. Палсемёныч лютовал. У него на кобылицу были виды – приближалось время очень престижных скачек, на которые он как раз собирался выставить красотку, обладавшую хорошими спортивными качествами. Досталось всем – от дворника до управляющего, который даже получил весьма ощутимый тычок в переносицу и долго ходил в тёмных очках, скрывая «фонари» вокруг глаз.
Но… лютуй – не лютуй, а ситуацию уже не изменишь. На скачки поехала другая лошадь (успешно выигравшая соревнования, что немного смягчило неутихающий гнев Палсемёныча). А Катарина полнела и готовилась к родам.
И вот наступил этот светлый миг. Проживавшему в хозяйстве ветеринару Сергею Сергеевичу из Москвы привезли подмогу в виде доктора ветеринарных наук, заведующего престижной «звериной» клиникой, и с ним целый штат фельдшеров. Но столь внушительная «армия» не понадобилась: Катарина ожеребилась легко и без дальнейших осложнений. Но вот тот, кого она родила, вызвал у всех присутствовавших тихий ужас. Плод страстной любви благородной красавицы и крестьянского «мужичка» получился коротконогим, большеголовым, с кривоватой нижней челюстью, невероятно пузатым и… практически бесхвостым. Одно в нём только привлекало взгляд: настоящий дикий окрас – малыш был подлинной каурой масти.
Палсемёныч схватился за грудь в районе сердца, охнул и осел на кучу соломы. Его подруга Настя метнулась в дом за сердечными каплями. Работники и ветеринары угрюмо молчали. И только Ниночка, дочка Палсемёныча стояла и улыбалась, глядя на маленького уродца.
Выпив лекарство и слегка отойдя от шока, Палсемёныч произнёс:
- Уберите ЭТО с глаз, и чтоб никто не знал про этот позор!
Нет, он не был жестоким живодёром. Его можно было понять. Если бы история эта распространилась в кругах «богатых и знаменитых» любителей лошадей, статус частного хозяйства Палсемёныча упал бы до минусовых цифр. Так что усыпление новорождённого жеребёнка было для его репутации спасением. Но тут вмешалась Судьба в образе Ниночки.
Девочка моментально поняла намерение родителя и взвыла в голос:
- Пааааапаааа! Не наааадо! Давай скажем, что он деревенский, что мы его просто себе взяли. А я за ним ухаживать буду!
Она так сильно плакала, худенькие её плечики тряслись, а личико потемнело от страданий, что отец не смог ей отказать. Так счастливо разрешилась судьба жеребёнка…
Назвали новорожденного немудрёно, по масти. Тем более, что и по «лошадиным» правилам давать имена – производные от матери и отца – всё получалось. Так что Каурый – было самое то имя.
Рос Каурый быстро. Но, вопреки ожиданиям, не выправлялся, а всё больше приобретал странный вид. Ноги его оказались не только короткими, но и слегка кривоватыми, что, впрочем, не мешало ему вполне шустро скакать и бегать. Большая голова никак не хотела выравниваться пропорциями с телом, оставаясь великоватой для размеров коня. Вместо хвоста торчал какой-то скомканный «помпон» жёсткого чёрного волоса. Пузатость от природы дополнилась ещё и вечно раздутыми боками, так как Каурый был прожорлив. И даже если у него не было в кормушке овса, он ухитрялся выбираться из стойла, прогрызать хранящиеся в конюшне мешки и тянуть оттуда еду.
Но ему прощали все озорства. В первую очередь из-за Ниночки, которая души не чаяла в этом лошадином уродце. Да и нрав Каурый имел добродушный, мог подластиться к любому и выпросить кусочек яблочка или морковки. Получив и съев желаемое, он потом долго охаживал вокруг добродетеля, напевая ему что-то на своём лошадином языке.
Палсемёныч смирился с жильцом и даже иногда похлопывал его по крупу и произносил традиционную фразу: «Ну, что, Квазимодо, живешь хорошо?». На что Каурый, встряхнув ушами, тихо ржал и кивал головой. За спокойный «негульный» характер его даже не привязывали, и он свободно бродил по окрестностям. Так прошло несколько лет. И никто не предполагал, какую роль в жизни хозяйства сыграет некрасивый, но очень добрый конь.
Шла вторая половина «девяностых». Поутихли бандитские страсти периода первого накопления капитала. «Деловые» разделились на две части. Одна часть благополучно отправилась на кладбище, почивать в земле сырой. А вторая – приобрела статус «авторитетных бизнесменов», обзаведясь заводиками и заводами, магазинчиками и торговыми центрами и прочими объектами уже далеко не народного хозяйства.
Заматерел и Палсемёныч. У него образовался хороший капиталец, несколько стабильно работающих предприятий в разных отраслях. Конюшня разрослась до сотни лошадей самых престижных и дорогих пород. И, казалось, что, наконец, жизнь перешла в спокойную фазу.
Где, когда и что пошло не так, история об этом умалчивает. Но однажды Палсемёныч приехал в своё поместье с десятком суровых мужиков в чёрной униформе и объявил, что это новая охрана, которая «тут будет бдить, потому как времена наступили сложные». Работники поохали, посудачили вечер и успокоились. И, как оказалось, зря.
Дежурила охрана по три человека, сменяя друг друга через каждые 12 часов. Мужики старались, но, как говорится, и на старуху бывает проруха. И в одну из ночей ожидаемая подспудно всеми трагедия случилась.
Конюшня полыхнула сразу с трёх сторон. Самое подлое было в том, что первыми загорелись ворота, перекрыв вход в помещения. Дым быстро распространялся по загонам, лошади громко ржали и рвались на волю. Но засовы были крепкими, и выбить их было не так-то просто.
Люди, проснувшись от ржания лошадей, вскакивали с кроватей и бежали в чём были к конюшне. Первым из прибежавших открылась невероятная картина.
Во дворе лежали три мёртвых тела – это были охранники. Языки пламени лизали стены. В сполохах огня невысокий рыжий конь колотил по воротам конюшни. Это был Каурый. В какой-то момент доски поддались и ворота распахнулись. Каурый, не раздумывая, рванулся внутрь. Огонь черкал по его бокам, оставляя чёрные дымящиеся следы на шкуре, но он словно не чувствовал боли. Жеребец метался от загона к загону, выколачивая дверцы копытами, рвал зубами удила у тех лошадей, что были привязаны. Выталкивал самых ослабевших своей большой головой на улицу.
На помощь Каурому уже пришли люди. Они подхватывали лошадей под уздцы, поливали водой горящие стены. Всех животных удалось вывести, а тут и пожарные подоспели, затушив то, что осталось от конюшни.
В суматохе и панике все забыли про Каурого. Когда шум и беготня улеглись, конюх дядя Витя хватился спасителя, но его нигде не было видно. Дядя Витя сначала просто звал коня, но потом догадался пройтись в сторону небольшого овражка, где протекала маленькая речка – любимое место прогулок Каурого.
Он был там. Обессилевший, обгоревший, он лежал на берегу и, постанывая, жадно пил воду из реки. Конюх помчался назад, завёл фургон для перевозки лошадей и, прихватив с собой двух работников, рванул к овражку. Там они погрузили Каурого в машину и привезли в хозяйство. Сергей Сергеевич – ветеринар, долго осматривал жеребца, горестно качая головой. Потом сделал несколько уколов, протёр ожоги какой-то жидкостью. И сказал только одно слово: «Молитесь!»
Последующие две недели молились за жизнь Каурого все. Не только работники хозяйства, но и деревенские. Ниночка, узнав от отца о случившемся, немедленно приехала и просиживала в сарае, куда поместили её больного любимца, целыми сутками. Да и сам Палсемёныч не мог успокоиться. Возил к Каурому столичных светил ветеринарии, и даже одного доктора из Германии.
Общими усилиями, а, может, и молитвами Каурый пошёл на поправку. День, когда он крепко встал на ноги и самостоятельно вышел из сарая, стал праздником для людей. Каждый спешил подойти к нему, похвалить, погладить, угостить чем-то вкусненьким. Каурый благосклонно принимал дары, тряс ещё не до конца обросшей головой и… улыбался…
***
Окончив повествование, мой попутчик тоже улыбнулся и сообщил, что тем самым конюхом дядей Витей был именно он, и что Каурый благополучно прожил ещё двадцать лет, и скончался совсем недавно, хотя его возраст для лошади был небольшим. Видимо, всё-таки сказались тяжкие травмы.