Глава 77
Кардинал продиктовал черновик признания Королевы, который она переписала с показным негодованием, вычеркнув оттуда фразу о том, что её действия противоречили тому, что она обещала Королю. В этом «признании», было сказано, что Королева признаётся, что имела переписку с братом кардиналом-инфантом, с маркизом Мирабелем и с английским резидентом во Фландрии Жербье. Поскольку переписка с Королевой-матерью, с Гастоном Орлеанским и с герцогиней де Шеврёз не упоминалась в этом признании, можно было сделать вывод о том, что эта переписка не была поставлена ей в вину.
Были упомянуты конкретные сообщения, которые были названы неприятными Королю, а именно: информация Мирабеля о соглашении между Королём и Лотарингией, а также высказанные Королевой сожаления о том, что Франция сближается с Англией, вместо того, чтобы быть союзницей Испании.
В конце документа Королева обещала более никогда не совершать подобных ошибок, после чего Король сделал приписку о том, что в силу этого признания прощает Королеву и желает полностью забыть это недоразумение, а также намеревается жить с Королевой как добрый супруг и добрый Король.
После подписания документа Король и Королева изобразили радость на лицах и обнялись, при этом, вероятно, каждый из них в душе проклинал свою половину. Неприятным сюрпризом было присовокупление к этому документу записки, составленной, разумеется, кардиналом, но подписанной Королём. Она гласила, что Король запрещает Королеве переписываться с кем-либо без его ведома и согласия. Отныне все письма Королевы должны были запечатываться гофмейстриной, хранительницей гардероба и драгоценностей Королевы, после того, как с ними ознакомится Король, горничной было запрещено иметь при себе письменные принадлежности для Королевы, также Королеве было запрещено отправляться в монастырь без позволения Короля, а хранительница драгоценностей и гардероба должна была следовать за Королевой всюду, куда бы она ни направилась. Разумеется, и Король, и Королева знали, что она была шпионкой кардинала.
Также имелись приписки о том, что Королева должна знать, что если она не сдержит обещание, будет писать сама или велит кому-либо писать в другие страны, или будет получать оттуда корреспонденцию, то она таким действием лишит себя прощения, которое ей даровал Король данным документом. Также Королеве запрещалось переписываться с герцогиней де Шеврёз и любыми посредниками, доставляющими ей письма. В их числе были упомянуты господин Крафт и господин Ларошфуко, поскольку обо мне Король не знал. На первый взгляд необъяснимо, почему кардинал не включил в этот перечень архиепископа Турского. Я полагаю, что он решил оставить кое-какие каналы связи для Королевы, которые мог бы держать под своим полным контролем, справедливо полагая, что если лишить Королеву всех известных каналов связи, она изыщет новые, тогда как если оставить ей менее надёжные, то в случае, если она решится нарушить обещание, то воспользуется именно этими каналами, сочтя их не разоблачёнными.
В этом ещё раз проявились коварство и ум кардинала.
После подписания этого соглашения кардинал вновь заявил Королю, что Королева сделала не полные признания, что целесообразно вновь допросить Ла Порта и аббатису из монастыря Сент-Этьен, поскольку показания всех троих существенно рознятся.
Аббатиса призналась во всём, что от неё требовали, но Ла Порт просил, чтобы Королева написала ему разрешение на признательные показания, а также чтобы ему было сообщено, в чём именно он должен был признаться. Хитрый царедворец избрал такую формулировку, что он, дескать, не понимает, в чём именно он должен признаться, но заранее готов признаться во всём том, в чём ему велит признаться Королева. Разумеется, признание, сделанное в такой форме, не имело бы никакого смысла и никакой силы.
Ла Порт старался выгородить Королеву даже ценой своей жизни, а Королева желала спасти Ла Порта даже ценой своего унижения.
Ришельё вторично велел привести к себе на допрос Ла Порта, и показал ему письмо, подписанное Королевой, в котором она призывала его сказать всю правду кардиналу по всем вопросам, которые ему будет задавать Ришельё.
— Не губите себя, господин Ла Порт, — мягким голосом сказал кардинал. — Вы же сами видите, что Королева во всём призналась, и для того, чтобы Король поверил её признаниям полностью, требуется лишь подтверждение, то есть чтобы и вы сообщили то же самое. Уже подписана бумага о том, что Король прощает Её Величество, остались пустые формальности.
— Но вы предлагаете мне спасти себя тем, чтобы сообщить о Королеве что-то, что её погубит! — возразил Ла Порт. — Ведь если речь идёт о её действиях, которые ей не ставят в вину, то они, вероятно, вас не интересуют. Я же со своей стороны не понимаю, что бы я мог сообщить такого, что потребовало бы расследования.
— Но ведь вы же обещали во всём признаться, если получите на это разрешение Королевы! — воскликнул Ришельё. — Я показываю вам такое разрешение, подписанное Королевой. Если вы не признаётесь, то вы нарушаете собственное обещание!
— Но я же просил, чтобы Королева не только разрешила мне признаться, но и сообщила, в чём именно я должен признаться, — не унимался Ла Порт.
Воистину, нужны крепкие нервы, чтобы так настойчиво спорить с Ришельё или так талантливо изображать из себя недоумка. Разумеется, Ришельё потерял терпение.
— Правда ли, что мадемуазель де Отфор поручила маркизу де Ларошфуко организовать побег Королевы в Нидерланды? — спросил Ришельё, глядя в глаза Ла Порту.
Такого поворота Ла Порт не ожидал, поскольку если бы такие вопросы и поднимались, он об этом ничего не слышал.
— Вот уж этого точно никогда не было! — воскликнул Ла Порт.
Кардинал рассмеялся и велел увести Ла Порта.
— Знаете лё Маль, что меня сейчас развеселило? — спросил он секретаря. — То, с какой убеждённостью Ла Порт опровергал предположение, которое я ему высказал! Вы, конечно, не догадываетесь, почему это выглядело смешным.
— Нет, монсеньор, не догадываюсь, — согласился Мишель лё Маль.
— Я вспомнил, как один барон, засомневавшийся в том, что все его многочисленные дети являются действительно его детьми, сказал своей жёнушке: «Знаешь, Мари, мне кажется, что Пьер на меня совсем не похож. Уж не прижила ли ты его от какого-нибудь соседа?» — «А вот и нет, вот и нет! — воскликнула Мари. — Как раз вот именно Пьер – точно твой сын!»
Мишель лё Маль усмехнулся и постарался сделать умное лицо.
— Я хочу сказать, что та ярость, с которой Ла Порт отрицал именно этот последний вопрос, который я ему задал, выдаёт его с головой, и мне вполне понятно, в каких именно случаях я задавал ему вопросы, содержащие предположения, которые он отрицал не столь яростно, — заключил кардинал. — Его реакция на мои вопросы была лучше любого признания. Теперь я знаю всё. Абсолютно всё, что хотел знать об этом деле.
— Позвольте спросить, монсеньор, — ответил лё Маль. — Вы допускали, что Королева может сбежать в Нидерланды?
— В Нидерландах у Королевы имеется тётка Клара-Эухения, — ответил кардинал. — Это правительница Нидерландов, как вы знаете. Такой побег мог бы предоставить ей убежище и вполне спокойную и безбедную жизнь. Она могла бы замыслить подобное.
— А разве не сможет она замыслить это в будущем? — спросил лё Маль.
— Нет, — уверенно ответил кардинал. — Теперь — нет.
Надо сказать, что Ла Порту грозил ещё один допрос с пристрастием. Этот допрос был поручен господину Лаффема, который готов был бы раздробить бедняге ступни ног или колени, а может быть и то, и другое, благо, приспособления для этого у него имелись. Но по счастью мадемуазель де Отфор передала мне записку о том, в чём именно Королева призналась, и сообщила, что эту записку следует передать Ла Порту в Бастилию. В записке было подтверждение Королевы в том, что она разрешает и даже велит Ла Порту признаться в том же самом. Я использовал тот же самый приём, о котором ранее рассказывал, в Бастилию временно был помещён человек, нашедший способ передать записку по цепочке, в которой участвовал также один стражник, входящий в Орден. Ла Порт прочитал записку и уничтожил её, проглотив. Для виду он немного поупрямился, но не доводил допрос до крайней точки. Сделав вид, что испугался, что к нему будут применены пытки, изложил всё то, что ему следовало изложить, согласно повелению Королевы.
— Как всё просто! — воскликнул кардинал, когда Лаффема положил ему на стол протокол допроса, подписанный на каждом листке Ла Портом. — Я думал, что этот парень будет и дальше упрямиться. Значит, я в нём ошибался, мне он казался гораздо крепче. Что ж, оставьте его в покое. В Бастилии, разумеется. Пусть просто посидит, одумается. Мы его выпустим чуть позже. Сломленные духом люди нам полезны на свободе.
— Значит, он не виновен? — спросил Лаффема.
— Запомните, Лаффема, — ответил Ришельё. — Нет ни одного невиновного сегодня, про которого можно было бы сказать с уверенностью, что он и завтра останется невиновным. Мы лишь упредили одно преступление, предотвратили один заговор, но не искоренили преступность как таковую, и не предотвратили все заговоры, которые смогут состояться в будущем. Поскольку мы с вами знаем, что Ла Порта можно сломить, нам лучше иметь его в стане потенциальных заговорщиков. Но для того, чтобы он мог вернуться в этот стан, надо подержать его в Бастилии ещё месяцев пять-шесть. Лучше – семь. Иначе его могут не принять обратно, если мы выпустим его слишком поспешно.
Бедняга Ла Порт оставался в Бастилии ещё семь месяцев, впрочем, его заключение не было очень-то уж обременительным, особенно, в сравнении с первыми двумя неделями. Сделанные для него послабления существенно облегчили его пребывание там. Портос как-то сказал про себя, что не огорчён, если попадёт в Ад: там, конечно, жарко и не уютно, зато общество там намного веселей, чем в Раю. То же самое можно было сказать в те времена и про Бастилию. Поскольку теперь Ла Порт не сидел в одиночной камере, его товарищами по несчастью, скрашивающими его досуг были люди приятные, знатные и образованные. Среди тех, кто делил с ними камеру, следует упомянуть господина де Шавая, начальника полиции Изерша, который был осуждён за раздор с правителем его провинции. Он развлекал себя тем, что вёл дневник, или писал мемуары, или что-то наподобие этого. Он заразил этим пристрастием и Ла Порта. Также досуг с Ла Портом делил граф д’Ахон, виновный в том, что собирался взять в заложницы племянницу кардинала для того, чтобы обменять её на Монморанси. Монморанси он не спас, поскольку и племянницу захватить не сумел, но попал в Бастилию, где посвятил вынужденный досуг изучению математики. Так что те, кто говорят, будто Ришельё весьма способствовал развитию наук во Франции, безусловно правы, и пример графа это подтверждает. В этих своих мемуарах Ла Порт сообщает, что среди его сокамерников был и господин Шарль д’Анжен дю Фаржи, бывший посол в Испании, который давал Ла Порту уроки рисунка и перспективы. Если это правда, следует признать и вклад Ришельё в живопись, однако, мне кажется, что Ла Порт что-то напутал, поскольку дю Фаржи был арестован намного раньше, в 1635 году и был посажен не в Бастилию, а в Венсенский замок. Впрочем, не могу исключить, что по каким-то соображениям часть времени он провёл и в Бастилии.
Также в Бастилии в то время пребывал граф де Крамай, Бассомпьер, маршал де Витри, господин де Вотье и даже на восемь дней герцог де Ларошфуко. Между прочим, Ларошфуко попал туда не по своей вине и хотя он был мне лично крайне неприятен, я рад, что его скоро выпустили.
Его подвела история с часословом.
Для того, чтобы эта история была понятной, я должен сделать небольшой экскурс в более ранние события, чтобы стало понятно, что связывало герцога де Ларошфуко и герцогиню де Шеврёз.
(Продолжение следует)