Тимофея Гавриловича на улице уважали, потому что был он человеком порядочным: никого не обижал, помогал любому, кто попросит о помощи, и всегда участвовал в общих уличных работах. Но и дружбу ни с кем не водил. К себе никого не звал, жил обособленно. Был с виду суров и молчалив.
Знакомые Тимофея Гавриловича, странности его характера списывали на религиозность – по выходным он регулярно посещал церковь. А раз человек в Бога верует, то нельзя ему ни водку пить, ни матом крыть, ни скандалить…. Такие вот понятия у соседей сложились, а потому как таких мужчин в округе больше не было, то к кому же ему в гости ходить? Кого к себе звать? В любого ткни и попадёшь или в выпивоху, или в скандалиста… Сам он такого не делал, но никого не осуждал, не поучал, а услышит непристойный разговор – уйдёт.
На улице Гаврилович живёт больше тридцати лет, потому и знают его давно, правда, удивляются, что живёт он бобылём. Сейчас бы и ладно, так поселился он ещё молодым мужчиной, и женщин вроде к себе не водил. Конечно, всякое в жизни бывает: может, трагедия какая произошла, может, жена непутная попалась: в чужой семье не разберешь…
Двадцать девять лет прожил он в маленькой хибарке, которые в народе «землянухами» называют. Говорила соседка его (слева), Валентина, что пару раз довелось к нему зайти: внутри чисто.
Когда соседи Валентины, соседки Тимофея Гавриловича по правую руку, собрались уезжать жить в Германию, он у них купил дом.
В новом доме у Гавриловича, никто пока не побывал. Спросят:
- Как устроился, сосед?
- Слава Богу! – вот и весь ответ.
Опять же Валентина доложила подругам, а те всей улице, что собирается Гаврилович мать перевезти из села: совсем немощной стала, сил недостаёт большой дом содержать.
Да переезда матери не случилась. Приезжала она, посмотрела дом, скарб свой нехитрый собрала, но… померла
Долго ходил Гаврилович сам не свой: почернел весь, совсем замкнулся, когда пройдёт мимо и не поздоровается, раньше за ним такого не замечалось. Беды и невзгоды, они ведь в одиночку не ходят.
Другой бы поделился с кем, высказал своё горе, глядишь и полегчало на душе. Народ у нас сострадательный. Но все люди разные, и каждый свой крест по-своему несёт.
А Гавриловичу, если честно, сейчас не до разговоров. В доме всего год живёт, ещё приживается. Там надо по-своему что-то переделать, там почистить, там лишнее убрать. Всю зиму строгал, плотничал. Дом, по мнению Гавриловича, добротный и всё в нём продумано, с немецкой аккуратностью всё выстроено, но ему-то, хочется на свой лад и вкус обустроиться.
По габаритам, дом ему очень даже подходил: одна большая квадратная комната с двумя окнами, выходящими на улицу, кухня, веранда и мансарда, лестница в которую вела из веранды. В мансарде хорошо оборудована (стены обшиты декоративной рейкой) летняя комната. Это ему приглянулось. Опять же, в кухне, под полом большой подвал, выложенный кирпичом, а там тебе и ларь под картофель, и поменьше два - под морковку и свёклу, и полки для банок. Двери входные и ведущие в кухню железом оббиты, а грубка так вообще сварена из толстого металла: ни мазать её, ни белить – красота.
Но своеобразно она стоит, ни к стенке, как принято, а поперёк кухни. Окно на улицу, дверь в зал, и, за этой дверью, почти перегораживая кухню, стоит грубка из железа, и, как раз полкомнаты занимает в ширину, за металлической грубкой кирпичный дымоход (навроде стенки).
Потом он нашёл в этом даже преимущество, сразу за грубкой установил шкаф, который переделал из двух старых шифоньеров, а в нём полки, и под одежду отдел, и внизу под всякую мелочь…. Рядом со шкафом старинную железную кровать установил, на ней большей частью и отдыхает.: Около входа, вместо скамьи, поставил сундук, привезенный от матери. Получилась почти вторая комната.
У окна стол, за столом буфет резной старинный материн, а с другой стороны стола мойка: вода в дом проведена. Что ещё бобылю надо?
Перед приездом мамы, желая создать уют по-женски, Тимофей Гаврилович, пересилив себя, пригласил в помощницы Валентину. Все-таки в бабьих штучках – занавесках, салфеточках, куда и как повесить-положить, и прочих тонкостях, он не петрит.
Мебель мамы расставил в зале на своё усмотрение – кровать у стены, этажерку (отцовская работа) – в угол, диван-кровать у противоположной от кровати стены, между окнами – тумбочку с телевизором. Рядом с диван-кроватью – стол-книжку.
- Вот, - думалось ему, - мама приедет, а в зале, как дома.! Живи и радуйся! Да не вышло, как задумано. Похоронил маму рядом с отцом.
В конце сентября, Тимофей Гаврилович завершал подготовку подворья в зиму. Основные дела – утепление окон, заготовка угля и дров и уборка урожая – сделаны. Остались мелочи – очистить двор и огород от мусора, а дом от строительных отходов. Вот этими мелочами и занимался Тимофей Гаврилович целый день. Уже в сумерках затопив баньку, он покатил к свалке тележку с мусором. Телега современная – на резиновом ходу. Её оставили бывшие хозяева дома.
Свалка находилась на другом конце улицы и потому, пока Тимофей Гаврилович до неё дотелепался, ночь опустилась на город. Разгрузив тележку и переведя дыхание, Тимофей Гаврилович собрался было двинуть восвояси, как услышал негромкий стон. Сначала подумал – показалось и затаив дыхание прислушался. Стон повторился. Гавриловича зазнобило.
«Вот ещё, Господи прости, попал, однако в историю». Другой бы – ноги в руки и шуровать до дома, а Тимофей Гаврилович – душа христианская, не может оставить живое существо в беде.
Включил фонарик. Чуть от тележки отошёл, и увидел женщину, лежащую вниз лицом и стонущую. Наклонился, перевернул и остолбенел: лицо женщины было в крови и ушибах, глаза заплыли, волосы слиплись в крови.
- Господи, кто же тебя, болезную, так изувечил? Сейчас я скорую вызову и милицию.
И вдруг, женщина зашевелилась и простонала: «Не надо милицию и скорую, они сразу меня убьют, спасите». …На все другие его вопросы она не отвечала, наклонился ниже и понял, что женщина без сознания. Столько страха прозвучало в её голосе, что Гаврилович не стал включать разум, сработала жалость и желание помочь человеку, попавшему в страшную беду.
Он взвалил её на тележку и быстро повёз домой, желая скорее покинуть злосчастное место. Пока добрался домой, с него семь потов сошло.
Он думал:
- А вдруг это специально подстроили: и сейчас выскочат бандиты и грохнут ни за что, ни про что, а, может, обворовать хотят? Они же не знают, что у него воровать нечего. А то и того хуже, своё преступление на него повесят.
Завез тележку во двор. Тимофей Гаврилович закрыл ворота на засов, и, на всякий пожарный, отпустил Амура:
- Сторожи, Амур! Никого не пускай!
Перекрестившись и шёпотом сотворив краткую молитву Господу, Тимофей Гаврилович перенес пострадавшую в летнюю кухню и там, при свете, рассмотрев её, ужаснулся:
- Это какие же изверги так над тобой поработали?
Наполнив водой старую ванну и приготовив аптечку, Никифор Гаврилович поспешил к Валентине:
- Выручай, соседка, беда у меня!
- Это что же у тебя случилось, Гаврилович? - испуганная, спросонья, пытала его соседка.
- Идём, сама всё увидишь.
Вошли в кухню, Валентина так и осела на порог:
- Ты что это натворил, бирюк несчастный?
- Да, не я это натворил, на помойку мусор повёз, а она там. Сильно просила не звонить ни в скорую, ни в милицию, мол тогда они убьют её, вот пожалел. Ты помоги мне, да никому не болтай, видать, серьёзная беда ей грозит. Может, выживет? Ведь по виду совсем ещё ребёнок…
- Ну, Гаврилович, думала, что ты человек обстоятельный, а ты что удумал? Ты знаешь, кому помогаешь? Кто она? Может, наркоманка или воровка какая, а то и того хуже, проститутка с улицы, а ты спасать. Не боишься, что спасателю плакать придётся?
- Как не бояться? Боюсь, но она же человек, тварь божья, она в беде, и мы должны ей помочь.
Но Валентина уже привычно (работала в инфекционной больнице медсестрой), начала хлопотать вокруг девушки.
Срезав всю одежду с девушки, она обмыла её тело, обработала раны. Их, к счастью, оказалось немного, Гаврилович был на подхвате у Валентины. Валентина осмотрела голову: голова без сильных повреждений.
«На помойку-то выкинули, видно, мёртвой посчитали», - говорила она Гавриловичу, - девчонка, скорее, домашняя, а вот снасильничали её, это точно. Ей бы гинеколога» …
- Чует моё сердце, соседка, не зря она милиции боится, давай вытащим её с того света, тогда спросим, а там и понятно станет, кому её показать…
На том и порешили.
Когда девушка пришла в себя, Валентина строго спросила:
- Наркотики колола?
- Нет, что ВЫ?
- А водку пила?
- Я не пью.
Ей снова стало плохо, и она заплакала.
- Ну-ну, не плачь, мы тебя не обидим.
А девушка теряла сознание, бредила, просила её не трогать, обещала какому-то Альберту слушаться его, если он заступится…
- Видать не заступился, сволочь, - обронил Гаврилович.
Валентина принесла ночную сорочку в сопровождении Амура, хозяин сказал:
- Проводи и назад приведи.
Девочку одели и уложили на кровать здесь же, в летней кухне.
Гаврилович разложил кресло:
- Ложись, Валентина, а я на топчане прикорну.
Но ни спать, ни прикорнуть им не удалось, девушка металась и плакала, просила её не трогать, говорила, что ей надо в школу, потом просила маму отвезти её к какой-то тёте Сане, а утром забылась. Тогда и спасители её вздремнули.
Встали ближе к двенадцати часам дня.
- Ты, Валентина, обработай ей раны, а я приготовлю завтрак, может, проснётся и поест чего-нибудь…
Он принёс нужные травы, заварил их и сварил суп с курочкой (вчера утром заколол), и стал печь оладьи.
Соседка хлопотала возле девушки и удивлялась:
- Ты, Тимофей, на все руки мастер, всё умеешь.
- Жизнь, Валентина, она хороший учитель.
Девушка застонала, Валентина присела рядом и стала поить её отваром травы, приготовленным Гавриловичем.
Потом она дала таблетки и заменила повязку. Осторожно промокая лицо салфеткой с раствором, она приложила к ранкам лекарство и заклеила пластырем.
- Живая? – участливо спросила девушку.
- Да, - прошептала та. - Где я?
- У своего спасителя, вот у Гавриловича, он тебя с помойки привёз.
- А как я там оказалась? – девушка говорила невнятно, едва ворочая языком.
И Валентина решила уточнить главное, пока она не потеряла сознание:
- Тебя как звать?
- Света.
- Сколько тебе лет?
- Скоро семнадцать?
- Ты учишься в школе?
- Бросила, - девушка начала плакать.
- Тише, тише, не надо плакать, всё будет хорошо! У тебя родители есть.
- Мама и отчим.
- Где вы живёте?
- Нет, - девчонка заметалась, закричала: «Не надо, они снова, я не хочу, они убьют» …
- Так, -констатировал Гаврилович, когда девушка успокоилась, - жить будешь у меня пока, а там посмотрим. Я живу один, ко мне никто не ходит. Это Валентина, она моя соседка, болтать не будет, а ты сейчас поешь и всё нам расскажешь, если хочешь, иначе мы не сможем тебя спасти от твоих злодеев.
Кое-как они покормили, вернее сказать, напоили бульоном Свету. Сели рядом:
- Рассказывай, Света, как бы не было трудно, мы хотим тебе помочь и поможем, в обиду не дадим.
В течении трёх часов, с трудом выговаривая слова, прерывая свой рассказ рыданиями, девушка поведала о том, что с ней произошло вчера.
Оказывается, в то время, когда Валентина отрабатывала свою предвыходную смену, а Гаврилович приводил в порядок дом и радовался последнему тёплому деньку (а он был ясный и безветренный, даже осенние листья с деревьев падали лениво), на другом конце города разыгралась настоящая трагедия.
В семье Светланы в этот день мама была на дежурстве, отчим последнее время болел и лежал в кухне на кровати, а Света хозяйничала по дому. Она истопила печку, сварила суп, вскипятила чайник и пошла в сарай покормить кур. Она бросила корм птицам. Собрала яйца и вошла в дом. А там уже был сын отчима, он месяц назад пришёл из тюрьмы: то появлялся, то исчезал из дому. Его не было три дня, а в этот день он пришёл, но не один, с друзьями, тоже отсидевшими сроки. Это он сам сказал отцу.
Света испугалась и хотела уйти, но Альберт (Гаврилович и Валентина переглянулись) приказал ей собирать на стол и выставил бутылку.
- Я всё приготовила и ушла в комнату, он периодически звал меня то доливать им суп, то жарить глазунью. Потом они играли в карты и принимали наркотик. – рассказывала девушка.
- Когда в комнату зашёл Альберт, мне стало совсем страшно, я попросила его отпустить меня.
- Отпущу, когда сочту нужным. А ты что это кочевряжишься? Разве тебе не понравилось тогда ночью?
- Когда он пришёл из тюрьмы, они пили, и все так напились, что мать и отчим вырубились, а он меня изнасиловал.
В школе мне всё время казалось, что все догадываются, что со мной случилось, и вот-вот поднимут меня на смех. Я вернулась домой и больше не пошла в школу.
Вчера он снова изнасиловал меня, потом вышел, а следом за ним зашёл другой, потом третий.
Я кричала, молила их о пощаде, но они били меня и насиловали. А потом повели с собой, и Альберт сказал, что у цыган, куда они идут, разыграет меня на деньги. Я сказала, что я лучше умру, и тогда он стал меня бить, потом ударил так сильно, что я упала, а они били меня ногами, потом я ничего не помню…
- А потом они подумали, что ты умерла и выкинули тебя на помойку, она как раз стоит на пути к цыганскому посёлку.
Гаврилович и Валентина долго молчали, каждый думая о своём. Наконец, Гаврилович сказал:
- Это точно, конец света грядет, что творится? Мать не заботиться о дочери, варвары ломают жизнь молодой девушке, и никто не заступится…
- Чтоб они передохли, собаки! – вырвалось у Валентины.
-Валентина, собак-то, зачем обижать, они намного порядочнее, - ответствовал он соседке.
Девушка сказала им, что Альберта с друзьями, по словам её матери, уже забирала милиция, но сразу же отпустили…. Наверное, с этими друзьями и забирали, я не знаю…
Света всё время плакала, и опять впадала в забытьё, снова бредила.
- Изнахратили, мерзавцы, девчонку, как ей теперь к нормальной жизни вернуться? – говорила Валентина.
- Н-да! – только и сказал Гаврилович.
Они решили, что обозначить место нахождения девочки опасно для её жизни, что в больницу нельзя, так как больница обязана сообщить милиции: будем ставить на ноги сами и молиться за неё.
Начнёт вставать, ходить, скажем, племянница, дочь двоюродной сестры приехала, но до этого ещё далеко.
- А я ведь, труханул, Валентина, ну, думаю, как умрёт, и пошла моя жизнь под откос, никому ведь ничего не докажешь потом…
- И я о том же подумала. Скажи спасибо, что жива, давай лечить, а то и меня с вами упекут, а эти ироды других калечить будут…
…Так в доме Тимофея Гавриловича появилась девушка с помойки, которую они вместе с Валентиной вытащили с того света. Едва Света смогла встать на ноги, Гаврилович сразу же перевел её в дом.
Валентина каждый день приходила к Гавриловичу, и уличные кумушки стали судачить:
- Ох, Валентина, ох, молодчина, всё-таки обратала Гавриловича: никак в ЗАГС хочет повести?
- А что, оба ещё ничего, пусть сходятся, да живут, но нет ведь, бегает к нему, как девчонка…
- А если он женится не хочет, а так не против, кто им судья?
Валентина всякие намёки отметала:
- Хватит городить тень на плетень, попросил человек помочь – помогаю. Ждёт племянницу из деревни, на зиму к нему должна приехать, вот дом в порядок и приводит, материно всё перевёз, а что с ним делать – не знает.
- А он тебе платит?
- Держи карман шире, и тебе перепадёт…
Ну, уж эти женщины…
Сегодня Валентина застала Гавриловича при полном параде.
- Далёко ли собрался, сосед, в церковь выфрантился так?
Тимофей, понизив голос, сообщил:
- На разведку, на улицу Продольную, узнаю, что там и как. Света адрес сказала, ты ей ничего не говори, я не про неё рассказать, а, как бы, дом покупать для «брата» …
Вернулся Гаврилович часов через пять хмурый и сердитый. Валентина собралась еду из летней кухни в дом переносить и ужинать со Светой, отставила горшки:
- Ну, что там…
- Там, Валентина, такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать… У многих я побывал, опросил между прочим…
В общих чертах: отчим Светланы умер, кое-как похоронили с помощью соседей. Мать в запое. Свету искали со школы, с собеса, ничего вразумительного не услышали. Мать говорит всем, что эта «шалава» ушла с дружками Альберта в притон, там её не нашли, но утверждали, что все её вот-вот, на днях, там видели. Соцслужбы обратились в милицию, но те потеряли след, так как Альберт и какие-то его друзья ушли в мир иной, откушав, или отпив каких-то слайсов, или спайсов, говорят, от этих самых штуковин четырнадцать человек в городе в один день умерли, партия какая-то бракованная, видать…Вроде даже в газетах прописали.
- Бог шельму метит, - сказала Валентина. Я про эти спайсы слышала, неделю назад только из утюга о них не говорили и об умерших тоже. А нам-то что теперь делать?
- Видеть на днях Светку никто не мог, она более двух месяцев у меня, боятся ответственности и брешут, а к матери ей тоже нельзя, пусть у меня живёт, оклемается полностью, пусть сама решает, как ей на свете жить. Главная угроза теперь миновала. Ты вот что, Валентина, завтра воскресенье, съезди пораньше к этой «мамаше» будто бы от соцслужб, бутылку с собой прихвати, забери Светыны документы, пока они целы, на улице не светись, чтоб не узнали по описанию, если что, то никому там ни до кого дела нет.
- Гаврилович, да ты меня прямо в детектив втянул, ты будто не механиком, а милиционером родился. Пошли ужинать, да закрывай летнюю кухню, старый хрыч, готовь уже в доме, скоро трескучие ударят, а ты всё здесь околачиваешься – шутливо пожурила его женщина.
- Ладно, - усмехнулся Гаврилович, - эка трещотка, я уж и так собирался. Что нести?
Вошли в дом, а навстречу им с бадиком (пока ей так ходить легче) Светка с сияющим лицом:
- Дядя Тёма, пришёл, а мы тебя с тёть Валей потеряли, заждались, плохо без тебя!
И зажглось что-то в душе Тимофея, шевельнулась какая-то коварная бестия:
- Заждались, никто никогда не ждал, а тут на тебе, - и разлилась теплота по телу…
Ужинали, беседовали, и, вдруг, Гаврилович вспомнил:
- Валя, там «племяннице» вещи в церкви дали, (я сказал, что семья многодетная, приехала девчонка плохо одетая, бабёнки и предложили, мол, нам такие хорошие вещи порой носят, вот и выбрали), ты погляди со Светой.
- А мне тётя Валя шапку и рукавички связала, красивые, - сообщила Света, - хочешь померяю?
- Ну, меряй, раз красивые.
Света одела пёструю шапочку и такие же рукавички, они ей оказались к лицу, жаль, с лица ещё не всё тёмные пятна сошли, вокруг глаз и на подбородке ещё были видны следы побоев.
Опять Валентина задержалась у Гавриловича, она подправила под Светину фигуру платье из шотландки, очень красиво сшитое, и укоротила прямое вязаное с большим воротником чёрного цвета. Пришила другие пуговицы к балоневому пальто- пуховику, да обрезала и подшила джинсы.
- Ну, меряй «обновки».
Света одела платье из шотландки, сначала улыбалась, а потом заплакала.
- Что с тобой? – бросились они к ней оба.
А Света сквозь слёзы проговорила:
- У меня никогда такого красивого платья не было, и такого – указала она на вязаное платье.
Теперь на мокром месте были глаза Валентины:
- Это что же девчонка видела на свете, если ношенные платья показались ей такими красивыми?!
Проняла эта эмоция девочки и Тимофея, обычно, скупой, боявшийся истратить на что-то лишнюю копейку, он вышел, а вернувшись, протянул Валентине деньги:
- Ты, это, купи ей завтра ваши бабьи штучки, да гамаши или колготки, как вы их зовёте, и сапоги зимние, ногу правильно померяй, чтоб не малые, ну, и носки тёплые. Не будет же она вечно в хате сидеть? Кофту тоже возьми!
- Кофту, я, Тимофей, скоро довяжу.
- Спасибо, дядя Тёма, тётя Валя, как мне Вас благодарить?!
- Выздоравливай скорее.
Тимофей проводил Валентину, закрыл двери на засов и так остро почувствовал своё одиночество.
Пожелав Свете доброй ночи, он улёгся, долго ворочался с боку на бок, пока уснул, а на утро поспешил на утреннюю службу.
Валентина, прикупив в магазине бутылку водки и бутылку пива, взяв немного закуски: сосиски, салат и рыбы с сырками, пошла «на задание». Мать Светы была дома. Встретила неприветливо, зло оглядывая вошедшую. Валентина вздохнула и заговорила:
- Вот всегда хорошим людям не везёт, вижу, что Вы замечательная женщина, страдаете за дочерью, а ей хоть бы хны, да ещё мы Вас мучаем.
В доме топилась печка, и Валентина без перехода предложила:
- Вы сосиски вот сварите, да посидим за столом, а то я не позавтракала, и она вытащила из сумки бутылки с водкой и пивом.
Таисия, так звали мать Светланы, сразу изменилась, повеселела:
- Конечно, с Вашей работой и поесть некогда. - Она скоренько поставила воду, даже две кастрюльки, - я и яиц сварю.
Женщины сидели около часа, Валя пригубляла по глоточку от стопочки, а Таисия уже заканчивала бутылку.
Она охотно принесла фотографии и документы Светланы, и допив бутылку пива, не заметила, что Валентина забрала паспорт и свидетельство о рождении дочери, та же, всё просмотрев, заставила убрать все бумаги на место, и, едва ли мать вспомнит о них, а, если и вспомнит, то не скоро.
Расстались они «лучшими подругами»:
- Приходи ещё, Лида, я буду рада!
- А как же, – подумала Валентина. Вот и жди Лиду.
Дома она сняла парик, смыла краску и пошла «докладать шефу» о выполненном задании.
Тимофей Гаврилович был в восторге:
- Соседушка, ты превзошла все мои ожидания, да ты ещё и артистка!
- А ты думал? – парировала, улыбаясь, довольная женщина. – Потом, посерьёзнев, добавила: я со своими знакомыми врачами договорюсь, надо деваху обследовать и долечить, если что, ей ещё жить долго на земле.
- Я теперь даже не сомневаюсь, что у тебя получится.
Свету обследовали, серьёзных повреждений, кроме как на ноге, не нашли.
Но гинеколог обнаружила проблемы и назначила противовоспалительное лечение. Девушке нужен был ещё и психолог, но она категорически отказалась от его услуг.
Говорят, же, шила в мешке не утаишь:
- Валентина-то за Гавриловича замуж выходит, даже регистрироваться будут: не зря бегала, выходила-таки своё счастье.
Другие не верили: «Этого не может быть! Да и не к нему она бегала, а девчонке помогала, которую на помойку выкинули».
Вот откуда людям всё известно? Сам ещё сомневаешься, только собрался что-то сделать, а народ уже и свадьбу сгулял и секрет раскрыл.
А секрет выплыл просто, когда пошла Валентина к врачу, пришлось гинекологу рассказать почти всё как есть. Оттуда тихим ручейком, (медсестра по секрету самой близкой подружке, а та другой), где-то и просочилось…
Вся правда изложена была честно, кроме того, что нашёл ей Гаврилович в бессознательном состоянии: сказали, что убегала она от преследователей и попросила о помощи оказавшегося на её пути Гавриловича, а тот, мол, как раз на помойку мусор вёз. Девчонку жалели, ей сочувствовали, узнав о том, что ей пришлось пережить, несли тихонько Гавриловичу вещи, а он ей говорил, что снова в церкви дали.
Ногу Свете лечили теперь уже по назначениям врача, и победила молодость.
К Новому году она встала крепко на обе ноги, и уже вовсю помогала по дому.
А на Новый год Гаврилович сходил за Валентиной, и они готовили праздничный стол.
Сели за стол. Подняли шампанское за старый год, чтобы ушло всё плохое, а осталось хорошее.
Гаврилович сказал, что у него ещё тост, но можно с соком? Так и сделали.
И мужчина, смущаясь и краснея, как пионер, сказал, глядя на Валентину:
- Холодно у тебя в доме, Валюша, а у меня тепло, нам со Светой всё время тебя не хватает, предлагаю тебе перейти к нам, а сейчас я прошу твоей руки!
Валентина стала пунцовой и растерянно сказала:
- Это так неожиданно!
- Да что же тут неожиданного, нас с тобой уже и в Загсе все соседи зарегистрировали. Думаю, что мы поладим!
- Поладите, поладите, вы оба такие замечательные, тётя Валя выходи замуж за дядю Тёму, он – прелесть!
- Тимофей ждал ответа, склонив голову и пытливо глядя в глаза соседке. А та взяла, да и сказала:
- Раз уже зарегистрировали, куда я денусь, я согласна!
- Ура, ура!!! – восклицала, радуясь Света.
В эту ночь осталась Валентина в доме будущего мужа, Светка, без разговоров отправила их «в светлицу», сама перебралась в кухню, оккупировав незанятые полки шкафа и старинную кровать Гавриловича.
А в «светлице», тем временем, происходило вот что…
Помолившись, Гаврилович подошёл к кровати, на которой, как девчонка, зарделась в смятении Валентина и, вдруг, взглянули на него глаза матери с портрета, как живые:
- Благословляю тебя, сынок, живите дружно. Конечно, он не услышал, но сердцем почувствовал эти слова.
Утром Валентина пекла пироги с черникой, Гаврилович жарил шашлык, а Света наводила порядок. Потом они праздновали наступивший Новый год и благодарили его за добрые изменения, случившиеся в их жизни в первые часы этого года!
Вы спросите, что же было дальше?
А события развивались следующим образом: Гаврилович, как и раньше управлялся в доме, устранял все дыры и недоделки в доме Валентины, после регистрации решили они его продать, прежде отремонтировав.
Валентина дорабатывала год, в ожидании своего пятидесяти пятилетия, после юбилея решила пойти на пенсию.
Она стала ходить с Гавриловичем в церковь, они мечтали летом обвенчаться.
Света забрала в свои руки уборку дома, стирку, глажку, а ещё Гаврилович учил её читать и понимать книге о вере, начиная с простейших, какие изучают дети в воскресной школе.
Света как-то потянулась к этим книгам, вчитывалась серьёзно, задавала много вопросов.
Она уже выходила на улицу, развешивала бельё на верёвки, гуляла по двору с Амуром. Однажды, она подошла отпустить Амура и увидела, что за калиткой стоит один из друзей Альберта:
- Ну, что, помойная принцесса, бросила родную мать и радуешься? Ноги в руки и домой, сучка меделянская…Я твою мать содержу, рассчитываться будешь…
У Светланы стали отниматься ноги, всё, что она успела, закричать и отпустить Амура, тот кидался через ограду на незваного гостя, а к дому уже спешил Гаврилович.
- Ах, ты, кровопивец, сам пришёл: никто ещё от суда не ушёл, а ну я тебя…
- Потише, дедок, а то заколю, украл дочь у матери, тебе и отвечать, - незваный гость выхватил нож, но вдруг сник и попятился назад, только поздно, со всей улицы бежали мужики и бабы, они навешали ему столько крепких оплеух, подзатыльников, что подъехавшая милиция увезла его безвольное тело.
- Кто виноват? – вопросов не возникло, слишком много стояло свидетелей, готовых сейчас же дать показания.
Свету внесли в дом, уложили на кровать, вызвали доктора, теперь официально.
В милиции дали такие же показания, как и докторам: девушка еле живая, попросила о помощи…
Они оказали, а кто она такая, никто не знал, рассказала позже…
Да там ребята и не «парились», этот наркоман из «бывших» был у них на заметке и доставил немало неприятных моментов, так что всё имеет логический конец. Будет сидеть по полной.
Но однокамерники в сизо, прослышав о том, что сиделец изнасиловал и издевался с дружками над школьницей, вынесли свой приговор. «Случился суицид» …
Попросив прощения у Бога, Валентина изрекла:
- Чего хотел и добивался, то и получил. Отлились волку овечьи слёзки!
Она рыдала у постели Светы, приговаривая:
- Выходили девочку, на ноги подняли, а эта дрянь чуть снова не угробил её.
Тимофей, сжимая кулаки, сказал:
- Хорошо, что ушёл на тот свет без нашей помощи, но сунулся бы ещё – этим бы всё закончилось, только виноватых бы ещё нашли…
Валентина и не ожидала услышать такие слова от верующего супруга, а он добавил:
- Прости меня, Господи, и его, если сможешь!
Женщина вздохнула с облегчением:
- Слава Богу, пусть не ожесточаются наши сердца до предела.
Света так и жила у супругов Федотовых.
Когда ей стало легче, она потихоньку вставала и помогала супругам по дому: Валентина научила её и тесто месить, и пельмени лепить (в родном доме такого деликатеса она никогда не ела), там заботились только о водке.
Света уже умела готовить вкусный борщ и разные редкие супы, стряпать пироги, печь ватрушки и калачи. Научила её тётя Валя и вязать спицами, шить на машинке и кроить по лекалу.
Вот в шитье она оказалась удивительно смекалистой ученицей, кроила, как заправский закройщик, шила, как хорошая портниха: стёжки у неё получались ровные, чёткие.
Она и брюки Гавриловичу подшивала, и пододеяльники с простынями шила, наволочки и сарафаны себе и тёте Вале.
Валентина хвалила девочку, говорила Гавриловичу:
- В хорошей бы семье она многого бы добилась, всё на лету хватает, почти всё уже по дому делать умеет.
- Так она, Валя, и там видать всё делала, матери-то недосуг было, вот только никто её не научил, как правильно делать. Это счастье, что пить с мамашей не начала...
- Да, тут ты прав.
Светлана пристрастилась к чтению старинных книг, увлеклась историей и, особенно, историей христианской веры.
Теперь они все трое посещали церковь, Света пела в церковном хоре, а Валентина хвалилась соседкам:
- Ну и голосище у неё. Талант пропадает.
Они с Гавриловичем всё больше привязывались к девушке, Валентина даже по секрету сообщила мужу, что думает, может и не надо продавать дом, предполагает она его на Свету переписать, если замуж за порядочного парня выйдет…
Только этого не потребовалось, у жизни были свои планы на её счёт!
Рядом с ними в соседях жила Христинья Фридриховна Эберц с сыном Иваном. Они сразу со всеми в Германию не уехали, а тут засобирались: и, то ли от расстройства, что покидают насиженное место, то ли от радости, что едут на этническую родину, Христинью Фридриховну парализовало: Иван не знал, что делать. Мать была женщиной властной, неприступной и высокомерной, со всякой «чернью» не зналась, потому и Иван до тридцати лет не женился: всё душа матери не принимала его избранниц.
А тут выписали из больницы и ухаживать некому, пока вызов не пришёл, Иван не хотел терять работу.
Помыкался везде, а сиделку найти не может и пришёл к Гавриловичу:
- Может Света поможет, я платить буду хорошо.
Тимофей взглянул на Светлану, и та сказала:
- Конечно, помогу!
Так Света стала сиделкой.
Иван возвращался с работы, а в доме чистота и порядок, как при матери, хотя почти вся мебель продана, а как-то уютно было. Мама сыта и чистенькая.
Только вначале проблемы были. Своенравной женщине не по нутру было, что сиделка у неё «девушка с помойки», она и потрепала Светлане нервы.
Сходит в туалет, Света судно выносит, моет, а она кричит:
- Ты задницу мне как следует не вытерла, а я не на помойке жила, я к чистоте привыкла!
Света расстроится, но виду не подаст, подойдёт и скажет:
- Не огорчайтесь, Христинья Фридриховна, это мы сейчас исправим…
А то ест суп, и нравится он ей, а выпендрится надо:
- Кто тебя так учил готовить, разве это суп?
- А Вы научите меня варить так, как Вы любите.
Захотелось ей любимых штруделей, да разве «эта» приготовит?
А она записала, да такие вкусные сделала, что Иван вторую порцию попросил, и она с удовольствием поела.
Видя, что девочка чистоплотная, деловая и, главное, скромная и уважительная, сменила Фридриховна к ней своё отношение. Стала учить её готовить немецкие блюда, вязку ажуром, и немецкий язык.
Света всё ловила, как говорят, моментом. И Фридриховна зауважала девушку. Когда Иван задерживался, провожая Свету, она не ругалась, чем ввела сына в изумление, тот ожидал выступлений и наставлений с её стороны, а их не последовало.
Дальше-больше, стала она оставлять Свету на ночёвку, ссылаясь на ухудшение состояния, и, приглядываясь к сыну, поняла, что нравится ему девочка.
Недолго думая, она заявила:
- Ребята, несите в ЗАГС заявление, пока есть время, семью не разлучают…
Вечером, Иван, усадив мать на коляску, прикатил её в дом Гавриловича:
- Свататься пришли, отдавай «дочку» замуж! Ивана ты знаешь, он мастеровой, как ты, с ним не пропадёт.
- Да и у неё руки с того места растут, откуда надо, она у нас всё умеет, и с ней никто не пропадёт, - парировала Валентина, которой очень хотелось похвалиться достоинствами девочки, тем более, учитывая, кто ей привил добрые и нужные навыки…
А Тимофей напрямую возьми и скажи:
- Ты же, Фридриховна, сама говорила, что жена Ивана должна вам соответствовать, ждала принцессу, а тут…
Фридриховна не дала ему договорить:
- Ты, Гаврилович жизнь прожил и не понял, что «королевны» из порядочных домов часто опускаются на дно, а наша принцесса хоть и с помойки, но настоящая принцесса, таких поискать надо.
Одним словом, зарегистрировали Ивана со Светой, а улица, ополоумев, гудела с неделю:
- Вот это Фридриховна, вот это ханжа, вот это неприступная крепость, вот это дала жару!
И на сотый раз передавались слова Фридриховны каждый раз в новой версии …
Народ воспылал к ней симпатией. Провожали их в Германию всей улицей.
А через пять лет в гости к Гавриловичу приехали Светлана и Иван с сыном Тимошкой и дочкой Эрикой.
Только ленивый не побывал у них в гостях, нарушив строгий порядок не совсем приветливого, но такого доброго душой дома.
Кстати, Фридриховна оклемалась, как говорят соседи Гавриловича и прислала всем привет и конфет к общему столу.
А деток родители приучают к двум языкам: русскому и немецкому, сама же Светлана чисто «шпарит» на немецком, будто век его знала.
«Вот ведь как случаются в жизни приключения!» …
P.S. Родная мать так и не узнала о счастливой судьбе дочери, когда хотели пригласить её на свадьбу, узнали печальную весть: «сгорела» от водки…
Каждый выбирает свою судьбу сам!