У нее была теплая мягкая грудь, бережно запрятанная в складках старого свитера цвета рдящейся охры. Когда я клала щеку чуть выше того места, где стучало ее большое сердце, то весь мир замолкал и стягивался до пределов этого уютного и теплого. Она рассказывала истории о детях, о тех, что ждали ее дома поздно вечером, проведя день в своих заботах, казалось, далеких для их мамы.
Их, кстати, тоже звали Маша и Саша. Саша тоже был младшим и также донимал старшую, пряча то ее косметику, то книги по учебе. Маша и Саша были большими в реальности, но оставались нашими ровесниками в ее историях.
Если бы меня тогда спросили, как зовут мою бабушку, то среди имен моих родных оказалось и ее - Гоя. Гоей ее впервые назвал мой брат, неумело подражая родителям, на самом деле, ее звали Наталья Григорьевна. Но первое так сильно прижилось, что все в семье сразу начали называть ее именно так.
Гоя была нужна Саше, как еще маленькому несмышленошу, которого пока нельзя было оставить на семилетнюю меня. Однако Гоя вскоре стала нужна нам всем. А мы стали нужны ее большому сердцу, спрятанному в складках теплого рыжеватого свитера.
Мы с Сашей сразу полюбили ее, не припомню, чтобы мы боялись или сторонились нового члена семьи. По-моему, Гоя всегда была ее частью. По крайней мере, для брата - это была истина.
В годик пошатывающейся походкой в стиле мишки косолапого он ковылял наравне с Гоей, крепко держась за тугой палец ее мозолистой руки. Я помню это со стороны. Тогда Гои будто бы не существовало вне Саши, а Саша не был мыслим без побелевших пальчиков от нажатия на тыльной стороне кисти няни.
Няней мы никогда ее не звали, да, наверное, и не считали. Гоя сразу стала нашей третьей бабушкой, которая и пирожки испечет, и уроки поможет сделать, и сводит погулять, и расскажет историю. Только сейчас я вдруг осознаю, что у Натальи Григорьевны, наверное, был график. Наверное, для Гои это была работа. Наверное, хотя бы только в самом начале.
Гоя была и доброй, и строгой. После уроков мне полагалось погулять и отдохнуть от учебного процесса, чтобы спустя час или два вбежать на второй этаж в своем новом летнем розовом платье и сесть за учебники под чутким руководством и надзором Гои.
Без Гои не обходился ни один день. Иногда мы с Сашей больше времени проводили с няней, чем с родителями. А она - с нами, чем со своей семьей. Мы будто невольно отстранялись от своих семейных очагов, чтобы быть вместе. Потому что нам нужна была Гоя, потому что мы не могли без нее, потому что мы втроем были родственниками. Не по крови, но по любви.
Гоя никогда бы нас не бросила, никогда бы про нас не забыла, никогда бы не приняла от нас ничего, когда мы нуждались во всем.
Когда мама и Саша были далеко, когда папа пропадал на работе до поздней ночи, Гоя была со мной с утра и до приходы папы. Она ничего не брала и не просила, она была моей опорой, моим прибежищем, моим спасителем. Гоя знала, что происходит, я же ничего особо не понимала и только пристально вглядывалась в блестящие крупинки на ее глазах. Вообще, этот период я помню очень плохо. Если не сказать, что не помню совсем. В тех маленьких оставшихся отрывках воспоминаний всегда была Гоя, которая плела мне косы вместо мамы, которая готовила нам ужин вместе с папой, которая делала мне массаж после тренировок, которая отказывалась от той малой благодарности за работу. Возможно, я только сейчас понимаю, как Гоя раскрасила зияющую черную пустоту горя своим оранжевым свитером. Возможно, этот текст - это частичная благодарность в вечности.
6 марта она родилась. Шесть лет мы прожили вместе, как одна семья. Ее зовут Натальей Григорьевной, она была мне мамой, когда ее так не хватало. А у меня осталось лишь теплое и редкое.