И на следующий день рано утром Наталья лежала в постели и думала, что вот уже давно хочется ей полежать в кровати подольше, понежиться. Хотя нет, наоборот, почему-то не хочется, ни лежать не хочется, ни нежится. А вот захотеть бы понежиться, как в молодости когда-то. Захотеть! Да и понежиться в удовольствие, так нет же, не лежится, не нежится. «Почему так, – думала она, – тогда, в молодости-то, всё некогда, да некогда, а теперь вот лежи, радуйся, сколь хошь, так нет от этого лежания никакой радости…» Она прислушалась, её отвлёк скрип половиц в зале. «Да и что он там делает? – Подумала она о муже, – встал опять ни свет, ни заря, сердце своё не бережёт. Пишет, наверное. Вот чудной: писать, мол, буду о нашей жизни, пусть внуки читают, да нас вспоминают. Что ты будешь делать, половицы скрипят и скрипят. Он, что там, из угла в угол ходит что ли, как заправский писатель? Сюжет обдумывает».
Эта мысль рассмешила её, она, беззвучно посмеиваясь, присела на край кровати, прислушалась. Половицы скрипели как-то уж очень равномерно: скрип – пауза, скрип – пауза. «Интересно, – подняла брови Наталья, – вроде и не ходит». Она встала, накинула халат и, стараясь не шуметь, отправилась из своей комнаты в кухню, из кухни – в зал, бесшумно подошла к распахнутой двери и с любопытством заглянула в комнату. Алексей Егорович, муж её благоверный, лежал на полу, на спине, руки держал за головой, а ноги поднимал и опускал одновременно. Получалось что-то вроде упражнения из физзарядки.
Наталья в недоумении так и осталась стоять в проёме двери. Дед, не видя её, и ничего не подозревая, продолжал выполнять упражнение. Поднял ноги – скрипнула половица, опустил – снова скрипнула. Но вскоре Алексей Егорович всё же почувствовал, что за ним наблюдают. Он опустил ноги, перевернулся на живот, посмотрел на жену и демонстративно, подняв голову, протянул обе руки вперёд и вверх, но долго удержаться в таком сложном положении не смог, быстро опустил руки на пол и положил на них голову.
– Ты чего это делаешь-то? – спросила изумлённая жена, оглядываясь почему-то по сторонам, как будто ожидала кого-то увидеть в уголочке за дверью, вдруг его из-под палки кто-то заставляет заниматься?
– Зарядку, не видишь что ли? – отозвался муж, он начал медленно подниматься, привстал на четвереньки, потом присел на пятки и только потом поднялся, придерживаясь одной рукой за край дивана, и тут же тяжело опустился на него.
– Чего-нибудь да он придумает, – всплеснула руками Наталья, – угомону на тебя нет. Чего вдруг зарядку-то?
– А ты, знаешь ли, женщина, – откинувшись на спинку дивана и как-то с особенной расстановкой выговаривая слова, начал отвечать Алексей Егорович, – что для меня на сегодняшний день самое ценное в жизни? Дорогое самое! – Добавил он, пряча прищуренные хитрые глаза.
Наталья подвоха не распознала, зашла в зал, ещё раз огляделась, вздохнула и присела рядом. Она была в ночной сорочке, в распахнутом халате, простоволосая.
– Ну, что, что? Ребятишки, я думаю, дети, внуки… Что может быть дороже-то? – Начала она отвечать, серьёзно раздумывая.
– А вот и нет, – отрезал вдруг муж, задрав голову поглядывая на жену, – конечно, дети, внуки, само собой разумеется, но есть ещё более ценное и важное на сегодняшний момент в моей жизни.
Он поджал нижнюю губу, приподнял брови: вот так, мол, думай теперь, что это такое?
– Ну, что, что? – Наталья плечами пожала, она наоборот губы вытянула вперёд, покосилась на мужа, – здоровье? – не то спросила, не то утвердила она.
– Здоровье тоже само собой, – заверил её благоверный, важничая, – но нет, не угадала.
– Не угада-а-ла, – передразнила его супруга, – что я тебе гадалка что ли. Ты, может, на старости-то свихнулся, да влюбился. И нет теперь тебе дороже.., – она не договорила, засмеялась, взглянув на вытянутое с округлившимися глазами лицо мужа.
– Ой, не смотри ты так, – отмахнулась Наталья, всё ещё смеясь.
– А как прикажешь на тебя смотреть? Вот, что у вас в башках, у баб, творится? Это ж надо до такого додуматься, – Алексей Егорович только руками развёл, – точно говорят: бабы – дуры.
– Но, но, дуры, – враз сделалась Наталья нарочито строгой, – уж и пошутить нельзя. Сам опять себе напридумывал чего-то, а я догадывайся.
– Самое дорогое и ценное у меня на сегодняшний момент, – начал муж внушительно, – это моё тело. Те-ло, – повторил он отчётливо по слогам, – только о нём я теперь и должен заботиться и печься. Только своё тело я теперь и буду лелеять и беречь, как зеницу ока.
Наталья смотрела на мужа во все глаза и не могла понять: шутит он что ли? Да нет, вроде не шутит, его ведь не поймёшь. Алексей Егорович по выражению лица Натальи понял, о чём она думает.
– Какие тут могут быть шутки? – спросил он неожиданно, чем ещё больше удивил жену, – вот посуди сама, а ежели, не ровен час, случится что-нибудь с моим драгоценным телом. Ну, скажем, нога отымется, или рука перестанет слушаться, что тогда? А если и рука и нога вместе отнимутся? А если все руки и ноги? Кто я тогда буду? Кому на руки паду?
Наталья сидела, немного отклонившись от мужа, смотрела на него во все глаза, но не перебивала и ничего не говорила. Она всё-таки подозревала, что он немного завирается, посмеивается над ней.
– Хорошо, если упаду, да и весь умру, так что же, мне и не жалко будет. Умер и умер, схоронили, я только рад буду, что никому досаждать не буду, никому со мной мучиться не надо.
Алексей Егорович в очередной раз оглянулся на жену и тут же поспешно отвёл глаза, хотел-то он пошутить, а получалось не очень-то и весело:
– А если не весь умру? А только что-то во мне… Так что, как ни крути, а тело моё для меня теперь бесценно, я его беречь и лелеять должен, – повторился он и снова многозначительно посмотрел на жену.
Тут Наталья уже не вытерпела:
– Ты что ополоумел? – она даже поднялась с дивана и встала перед мужем, – чего ты несёшь-то? Ты хоть себя слышишь?
– Чего это я несу? – переспросил Алексей Егорович, откидываясь на спинку дивана. Он был как никогда серьёзен.
– Чего-о, – протянула Наталья, – умрёт он весь, – она выделила слово «весь», – так и будет радоваться. Так если ты умрёшь, как ты радоваться-то будешь?
Наталья Ивановна покачала головой и шумно выдохнула, вот ведь, мол, додумался же до такого. Она снова села.
– Так ведь тело умрёт-то, а душа-то нет, вот она и будет радоваться, – сказал тихо Алексей Егорович, он вдруг не на шутку сам опечалился, поджал губы, как обидевшийся ребенок, и не смотрел на жену. Вот ведь, хотел пошутить, жену повеселить, а вышло как-то серьёзно, как-то по правде и не до шуток.
Наталья заглянула в лицо мужа и обеспокоилась, поспешила скорее поддержать его:
– Да, и правда твоя, чего это я? – пожала она плечами, – душа, она ведь не умрет, это ты правильно говоришь. Вот она и будет радоваться. Будет, будет, – заверила она уже ласково.
Посидели, немного задумавшись каждый о своём. Алексей Егорович пытался представить, что такое душа, и есть ли она вообще. С одной стороны обязательно есть, ведь все его мысли, переживания, умозаключения, это что-нибудь да значит, всё, что он чувствует, он душой чувствует, но с дугой стороны, как потом-то она существует, как птичка на веточке? «В церковь бы надо сходить, помолиться, с батюшкой поговорить», – решил он в конце концов.
У Натальи на душе стало немного тоскливо, она почему-то представили себе, что Алексей раньше умрёт, а она останется одна, вот точно тогда кому-нибудь на руки-то упадёт, ведь сама-то уже ходить толком не может, больше полёживает, да постанывает. Ой, не приведи Господи, мелькнуло в голове, она глубоко вздохнула, оглянулась на мужа и погладила его по руке:
– Ты зарядку-то делай, делай, только не переусердствуй, о сердце-то своём вспоминай. Тут ведь привычка нужна.
– Не уж-то я не понимаю, – отозвался Алексей Егорович, – понимаю. Ты не беспокойся, я потихоньку, помаленьку. Да, я ведь так, больше для шутки хотел, тебя повеселить, да и хуже-то не будет. Я сейчас вот ещё два упражнения сделаю, да и закончу, пойду Тобика накормлю и курам дам, да выпущу их.
– А я кашу сварю, – поднялась Наталья, – ты какую хочешь?
– Давай, гречневую, – предложил Алексей Егорович, не вставая с дивана.
– Хорошо, – согласилась она легко, оглянулась на мужа, да и снова села рядом, – а ты писать-то сегодня будешь?
– Конечно, буду, – заверить он её немного подумав, а глаза его тут же снова сверкнули хитро и лукаво, он даже как-то встрепенулся, просветлел и заулыбался.
– Ох, – простонал он, пряча улыбку, – что-то у меня сегодня с утра рука правя скомит и скомит.
Наталья развернулась к мужу и с подозрением, прищурив глаза, спросила:
– Чего делает?
– Скомит, – снова произнёс это слово Алексей Егорович.
Он поспешно поднялся с дивана, при этом старался не смотреть на жену, вышел на середину комнаты, потянулся и начал приседать. Лицо его было серьёзным, брови приподняты и только лукавые искорки в глазах выдавали его вернувшееся весёлое расположение, он понимал, что озадачил жену, что она сейчас постоит, постоит, поджав губы, и снова ринется на него со строгими расспросами. Так и вышло: Наталья смотрела, смотрела на мужа, потом медленно подошла, развернула его к себе, закинула руки на бёдра и строго спросила:
– Говори толком, что рука твоя делает? Придумал опять чего-то… Скомит. Скомит, что это значит?
– Ничего я не придумал, – развёл руками Алексей Егорович и не выдержал, заулыбался, – скомит – болит, значит, ноет, чего тут непонятного?
– А по-русски - то сказать нельзя?
– Я по-русски и говорю. Так ещё мой прадед говорил, он до ста лет дожил, я его хорошо помню, а вот, как он говорил, а говорил он замысловато, чудно, забыл, а сегодня вдруг это слово вспомнил, будто вчера слышал. Странно. Красивое слово.
– А рука-то, правда, болит или выдумал, чтобы меня подурачить? Да ты с самого утра ими, руками-то своими, машешь и машешь, зарядку делаешь, забыл что ли?
Наталья всё ещё оставалась строгой, со сведёнными бровями.
– Придумал немного, – легко сознался Алексей Егорович, улыбаясь.
– Чего-нибудь да он придумает, – покачала головой жена, она улыбнулась только уголками губ. Вдруг она рассмеялась, как-то беззвучно, только тряслась вся.
– Ой, не могу, вспомнила я, как ты на мотоцикле-то однажды прокатился, так долго потом руками-то не мог махать, – наконец выдавила она с трудом.
Алексей Егорович тоже хохотнул:
– А, весёлая была история. Мотоцикл-то, чей был?
– Так Заболотневых, один на деревне. Мы, можно сказать, впервые и видели транспорт-то такой.
– Да, нет, не впервые. Только у рук-то, конечно, не бывало.
– А ты расхвастался, да я, мол, на таком запросто ездить умею, да я, мол, уж сто раз ездил, – Наталья продолжала смеяться.
– Так это я перед тобой, ты на меня тогда такими глазищами смотрела, я и горы бы свернул.
– Так ты и сверну-у-л, – она затряслась ещё больше, – только не туда-а… Как вспомню: крутанул какую-то ручку, драндулет-то как сорвался, да погнал, а ты не успел на него заскочить… Рядом бежишь, за руль держишься, орёшь… Правда, не долго бегал, тут же в столб-то и приехал.
– Так я специально, я же метился, – смеялся и Алексей Егорович, – куда мне ещё-то? Ведь в ворота к кому-нибудь попробуй заедь, греха потом не оберёшься, а столб-то устоя-я-л.
– Что-то опять мы сегодня смеёмся много, – сказала Наталья, когда немного успокоились, вспомнили и Заболотневых, и Галичиных и других односельчан, и снова сделалось немного грустно.
– Давай, мать, чем-нибудь позавтракаем, – предложил Алексей Егорович, – а то ведь соловья-то баснями не кормят.
– Да ты разве соловей? Ты же пишешь, а не поёшь, – снова пошутила Наталья, хорошее у неё сегодня было настроение, как никогда, – а ты писать сегодня будешь? Про этот случай напишешь?
Муж заулыбался:
– Напишу, напишу, и надо мной пусть внуки посмеются. Что ж есть, чем заняться, значит и день будет хорошим…