Однажды ЛалА была венгеркой. Жила на правом берегу Дуная, предпочитала депрессивную музыку, варила гуляш и пекла кюртош калач — такую традиционную выпечку цилиндрической формы. Ей не очень нравилось быть венгеркой, но она знала, что это не навсегда. Никто не может быть венгром вечно — это совершенно точно. И хотя Лала, как и все остальные венгры, была венгеркой только временно, у нее это превосходно получалось.
Летом она ворчала, что в Будапеште нет моря, и, хотя другие венгры, поворчав немного, все же срывались на музыкальные фестивали на озере Балатон, Лала упорно оставалась в столице и ныла до самого сентября, что она ни за что не окунется в это «вонючее болото». Зимой отказывалась выходить из дома без острой необходимости: слишком холодно. Да и куда выходить? Лала не работала и была решительно недовольна абсолютно всем: ее раздражали угрюмые лица соотечественников в общественном транспорте, ее бесили иностранцы, которые пытались учить венгерский язык и бездарно расставляли ударения в длинных венгерских словах. Но больше всего она ненавидела правительство.
Одним паршивым февральским днем, когда в Будапеште свирепствовала метель, а Лала по обыкновению сидела дома и жаловалась на жизнь, в дверь позвонили. Лала хотела была встать, но ее опередил Лайош. Или Акош. А может и Януш. Он жил вместе с Лала уже давно, они называли друг друга уменшительно-ласкательными названиями животных и Лала не помнила, как его на самом деле зовут. Спросить об этом после стольких лет сожительства было неудобно, но в принципе Лала не особо по этому поводу переживала. Она знала, что он в ее жизни только временно.
Именно поэтому она никогда с ним не спорила, терпела запах дешевых сигарет и пота, не предлагала перейти на интервальное голодание вместе с ней.
— Здесь живет Лала? — басом спросил тот, кто позвонил в дверь.
— Кто? — не уверенно ответил сожитель Лала, и только тут Лала поняла, что он тоже забыл ее имя, и почему-то осознание этого успокоило Лала.
Лала выскочила в коридор в одной пижаме. Пижама была выцветшая и потертая в коленках, было бы неплохо купить новую, давно подумывала Лала, но зачем, если все это только временно. В дверях стоял бородатый мужчина в костюме почтальона. Увидев Лала, он попросил ее назвать номер своего удостоверения личности, потом сверил названные ею цифры с тем, что было написано на экране его телефона.
— Все сходится, — улыбнулся он. — У меня для вас хорошая новость. Ваша очередь закончилась. Пройдемте со мной.
Острый холодок озноба пробежал по спине Лала. Она натянула улыбку и хотела что-то сказать, но ее перебил Лайош, хотя, конечно, может и не Лайош вовсе, но в этот момент это не имело никакого значения:
— Куда это она пройдет? Ты кто такой? — он сжал кулаки и сделал шаг в сторону курьера. — Какая очередь?
Лала, почувствовав напряжение, загородила ему дорогу, вцепилась в его руки и защебетала:
— Закончилась моя очередь быть венгеркой.
Он убрал с себя ее руки и еще раз внимательно осмотрел курьера.
— Что это значит? Мы что, по очереди?
— А ты что, не знал? Никто не согласится быть венгром навечно. Поэтому мы все, все человечество, бываем ими по очереди. Я, честно говоря, всегда это знала интуитивно, мне этого никто не рассказывал, но я знала и ждала.
— Мне жарко тут ждать, — перебил курьер. — Мне или раздеваться надо, либо на улицу выйти, задыхаюсь в этом пуховике, у вас тут духота. Лала, так вы идете или нет?
Лала странно на него посмотрела. Лайош-Акош-Януш ничего не понимал, поэтому ничего не делал, а только наблюдал.
— Ну дайте с человеком попрощаться! — возмутилась Лала.
— Буду ждать внизу, мой мотоцикл прямо у подъезда.
Когда дверь за бородатым закрылась, Лайош скрестил руки на груди, приподнял подбородок и выжидательно посмотрел на Лала. Лала вдруг заметила, какие у него красивые руки. И щетина — такая привлекательная. И сам он... ей вдруг стало грустно, что больше она его никогда не увидит.
— Слушай, а как тебя зовут? — она решила, что стесняться больше нечего.
Через пару минут она выйдет за эту дверь, сядет на мотоцикл бородатого и навсегда покинет эту жизнь, какая тогда разница, что подумает ее бывший сожитель?
Лайош скривил лицо в попытке понять происходящее. Но Лала спохватилась:
— Хотя нет. Не говори! Я не хочу знать твоего имени, потому что хочу запомнить тебя и узнать, потом... там, где-нибудь... у тебя, наверное, будет другое тело и другое имя, а душа останется твоя, и мне нужно запомнить твою душу, что-то неуловимое, какую-то атмосферу тебя, твою ауру. А если я узнаю твое имя, то я стану думать о тебе как о твоем имени, и когда в голове поблекнет твой образ и в воспоминаниях ты останешься как имя... и потом, там, где-то в другой жизни, я буду ошибочно искать тебя по имени, которого у тебя уже не будет. Поэтому лучше не говори!
— Странно, ты никогда так много не говоришь сразу, — удивился Лайош-не-Лайош и приобнял Лала за плечи.
Ему стало не по себе, хотя он сам не понимал причины. Ну, пришел какой-то бородатый, розыгрыш какой-то, смысла которого он, Лайош-не-Лайош, пока не разобрал, но это же ничего страшного? Лала дрожала. Лайош-не-Лайош снял с крючка в прихожей свой кардиган и накинул его на плечи Лала. А Лала вдруг затараторила:
— Я вдруг поняла, что венгерский язык — очень красивый, сложный и красивый, но скоро я наверняка его забуду, потому что если ты не венгр, то не рационально учить такой сложный и ненужный язык! А я больше не буду венгеркой, я и так долго терпела... поэтому я буду говорить, не смолкая, до последней секунду, пока не забуду...
— То есть, ты больше не будешь венгеркой?
— Тебе видимо дольше осталось ждать... поэтому ты пока не знаешь, а я уже несколько лет как жду!
— То есть ты забудешь венгерский и не будешь больше печь кюртош калач? — пошутил Януш, ведь, может, и правда Януш?
— Получается, нет... господи, но я же так люблю его печь!
Лала помчалась на кухню и закопошилась по неубранным полкам (зачем убирать, если все это не навсегда?!), вываливая из них муку, сахар, дрожжи, орехи. Нашла в холодильнике сливочное масло.
— У нас есть корица? — крикнула она в пустоту двери. — Не могу найти корицу!
Янушу-Лайошу-Акошу вся эта ситуация не нравилась и почему-то даже тревожила. Хотя, разумеется, он понимал, что к ним заходил какой-то сумасшедший, Лала нарочно ему подыграла, чтобы внести в их опостылевший быт хотя бы какой-то элемент мистики, и теперь от волнения, от того, что так нелепо врала, решила испечь их любимую вкусняшку.
— Корицы нет, — вяло ответил он и вернулся в гостиную.
Сел на диван, взял в руки пульт и включил телевизор. Телеведущая передавала новости и почему-то сильно гримасничала, докладывая о трагедиях.
Лала смешала в хрупкой стеклянной плошке ложку муки, столько же сахара и воды, и дрожжи. Сняла с себя теплый кардиган и накрыла им опару. Оставалось подождать минут двадцать. Но ведь почтальон может не дождаться? А если он уедет? И вдруг Лала подумала, что не хочет никуда уезжать. Что ей вдруг стало жаль Акоша-Лайоша, ей вдруг захотелось часами болтать на своем родном венгерском языке, и главное, ей обязательно хотелось допечь кюртош калач сегодня, здесь, будучи венгеркой. Потому что только будучи венгеркой она сможет испечь его так вкусно, как это умеет делать только она.
Переобулась в ботинки и открыла дверь, крикнув Лайошу-Акошу:
— Я за корицей!
А сама сбежала вниз по лестнице в одной пижаме, чтобы сообщить о своем решении почтальону. Пусть приезжает как-нибудь потом, когда она успеет вдоволь насладиться своей текущей национальностью. Он же приедет потом? На улице было холодно, напрасно она сняла кардиган.
Когда хлопнула дверь, сидевший на диване венгр вздогнул. Ему стало грустно, что он и сам забыл свое имя, но чтобы не гнобить себя этой мыслью, он старательно вслушивался в слова ведущей новостей. На экране появились ужасающие кадры землетрясения, голос ведущей говорил о тясячах погибших. «Весь город рухнул, много людей до сих пор под завалами!», октавой выше добавил голос ведущей.
Весь город рухнул! Повторил про себя венгр и заплакал.
— Послушайте, — сказала Лала почтальону, ежась от холода и обнимая себя за плечи. Тот сидел на мотоцикле и покорно ждал. — Я решила, что никуда не поеду. Я не успеваю и не могу заставлять вас так долго ждать, потому что я собралась испечь кюртош калач и у меня как раз закончилась корица, я сейчас пойду за корицей, туда, в магазин за углом, а вы, уж как-нибудь в другой раз давайте заезжайте.
— Послушайте, хватит паясничать, так решило правительство! — сказал почтальон. — Ваша очередь подошла к концу, уважайте решения властей!
Затем он засунул руку в карман, вытащил из него сжатый кулак и протянул Лала на открытой ладони пригоршню ежевики.
Лала взяла одну и положила в рот. Еще кисловатая, но уже немного сладкая, она напомнила Лала что-то важное, она и сама не знала, что именно, но почувствовала. Это что-то было настолько огромным, всеобъемлещим и вездусущим, что все остальное в жизни Лала мгновенно превратилось в несущественные мелочи. Так, безделушки. И по сравнению с тем огромным, о чем вспомнила Лала, события сегодняшнего дня превратились в пыль и она тут же забыла о том, что только что была венгеркой, собиралась печь кюртош калач и обещала своему парню сходить за корицей.
Лала покорно надела шлем, села на мотоцикл и обхватила руками туловище почтальона. Лайош-Иштван-Януш так ее и не дождался и, наверное, очень плохо про нее подумал. Хотя, какая разница, что о ней подумал человек, имени которого она давно не помнит?