Никто так не любит прогуливаться по ночному кладбищу, как алкоголики, любители хлебать градусы в черную. Або и Васька Лишкин, выпивоха и домашний фестивальник, туда же - любит душой в сумерках или под звёздами упиваться кладбищенскими развлекалочками. Напьётся чудик в одиночку, без собеседников до ущербных ангелочков и прётся на ушатанные колдобинами, заросшие осокой и пыреем аллеи - слегка побродить, сердце успокоить. Благо аллейки широкие, размашистые, вплотную примыкают к улицам южного непризнанного туристами городка.
Иной раз идёшь по Смирновскому или Водопроводной и непонятно как оказываешься в неосвещенном глухом месте, где даже не аукается, а куражится исподволь беспощадная темнота и тупая, бессердечная тишина. Вначале пути вроде все нормально - идешь мимо дворов, кирпичных домов и саманных хат, потом черте откуда появляются перекошенные кресты, разбитые чаши, постаменты без памятников, открытые настежь склепы и звёздная ночь. Некоторые загулявшие по пьяни и блуду женщины, не сразу поняв где они находятся, сначала восторгаются природной тишиной и спокойствием деревов, густых чащобных кустов, ищут укромные места для летнего сна под звёздами, но, наткнувшись на заброшенную скелетку оградки, заржавленный крест, холодеют, и с криками, сломя голову, несутся куда попало, переходя сначала в аллюр, а потом в галоп, скачут вприпрыжку, лишь бы подальше. От безумия глаза у них чернеют, желваки сглатывают слюну, нервность топорщится на скулах и дрожащих подбородках.
А Лишкин был не такой, как те блудливые бабы. Он никуда не бежал, не подпрыгивал, не рвал ногтями траву, не прыгал нырком через оградки, а, увидев постамент, опутанный лианой, мудро и назидательно подняв палец к верху, декламировал цитаты товарища Мао Цзе Дуна типа: «Рай на земле – кладбище капитализма во всех его проявлениях призраков, бродящих по Европе»; «Веруй в коммунистическое совершенство – оно выведет тебя с гнилой тропы на светлую дорогу». Говорил изречения громко, назидательно, дидактически разухабисто, чтоб все покойники вздрагивали, переворачивались во гробех, а потом, после уроков риторики гулял, гулял и гулял, натыкаясь на оградки, кресты и проваливаясь в осевшие могилки, поднимался, вновь становился в позу оратора и произносил новую цитату товарища Мао и снова пёрся сквозь темноту. Под утро, протрезвев, он сначала тоже не понимал, где находится, но потом, осознав, кричал дико:
- Это рука кормчего и рулевого указала мне путь!
И все бы отлично, если бы ни одно обстоятельство – местные, безнадзорные собаки принимали Лишкина за свеженького покойника, только что приговорённого к земле и деревянному ящику. Увидев издали Лишкина, все хвостатые и мордатые сбивались в кучи, и жалобно скулили, выли и чуть ли не рыдали. Эти звуки сильно тяготили жильцов близлежащих домов, дворы которых примыкали к кладбищу. Они от кладбищенского, ухоронного воя не спали всю ночь, дрожали в постелях. Им чудились зомби, упыри, вурдалаки, а кое-кому из холостого молодняка - дивные русалки и не менее красивые ведьмы.
- Да я здесь не причём! – Орал в лицо взопревших, не выспавшихся и обозленных горожан. – Меня собаки специально подставляют за то, что иногда на хвосты им по пьяни наступаю!
Но кто слушал его оправдания… Никто. Били нещадно, мужики-то не трогали, стояли в сторонке и тупо, открыв рты, моргали, а бабы лупили от души, с натягом, до юшки под носом. Тем не менее бухать Лишкин не бросал и тем более ходить с цитатником товарища Мао по кладбищенским парникам и трущобам.
Вот так и шло дело к тупиковой ситуации. Лишкин читал вслух цитаты, собаки выли, мужики нервно подергивались, бабы били наотмашь за причиненный моральный ущерб, покойники переворачивались, луна молчаливо светила, тишина жмурилась, товарищ Мао Цзе Дун грозно смотрел с первой страницы книжки-цитатника и строгим взглядом напоминал всем забулдыгам: «Ужо я вас, блудники!»