Что это? – никак я умер?! Рановато, конечно, мог бы ещё пожить! Но руки холодеют, ног не чувствую.
Ладно, я деньжат скопил - и на похороны хватит, и на поминки. Да поминать-то особо некому – два друга и осталось, один в городе, другой в селе живёт, но приедет сразу, да сестра с сыном и сноха с наследником, а больше и не-кому прийти помянуть – кто успел поумирать, а кто далеко живёт.
Да что же? Сердце замирает, сбои даёт, дыханья уже нет, хочу дыхнуть – нет, не получается, в голове трескотня, будто кузнечики концерт устроили. Странно, очень странно – а пожить-то ещё ох как хочется. Да где же тело, я не чувствую, и повернуться не могу; а руки, ноги где? Вот тебе раз! Тело лежит, как ни в чём не бывало. Рот чуть приоткрыт, нос заострился. Э! да ведь это я лежу! Не признал сразу. Словно в зеркало смотрю. Я – вот руки, ноги, голова, туловище – всё на месте! Ни-че-го! Я лежу и вижу себя, и всё слышу. Чудеса, да и только! Вот племянник, что-то у него кислая физиономия. Ах, да, я помер, он жалеет! Взял пульт телевизионный. Так! По программам шастает. Нашёл мыльный фильм. Смеётся. А я то думал, печалится, что я умер, а он просто скучал у телека! Вот и сноха с сыном пришла. У сестры со снохой ругань началась из-за квартиры. Да подождите, меня ещё не похоронили, а уже свару затеяли! Ого, уже меня хаять начали, завещание не заверил у нотариуса, вот и грызутся! Кто из них нашёл моё последнее желание – неизвестно, обе лаются, квартиру поделить не могут!
Нет, чтобы гоношить насчёт похорон, а они разаркаться начали, а я то думал, они разливаться будут! Эхма! А мне-то причтелось, что сестра по мне горевать будет, а оно вон как! Кто-то звонит. С похоронного бюро притопал. Так. Да что ж вы, я на похороны оставил деньжат немеряно! Я на два венка спроворил денег столько, что на них можно и четыре богатых венка заказать! А вы начинаете сбавлять, уже на один задрипанный венок кое-как сгоношили. Подождите! А друзья мои закадычные? Вы что, им не хотите сообщать о том, что меня уже нет среди живых? Никого не будет?
Вот-те раз! Мало того, что в жизни ничего хорошего не видел, да ещё и похоронят наспех да кое-как, и друзей не будет, у меня осталось только два друга, но и им не сообщили! И гроб самый простенький, и никаких украшений! Ну, ладно, мне этого уже не нужно, но вам-то от людей не стыдно будет, тем более, что бабло оставил, сам ни допивал, ни доедал, на похороны копил, и вот результат! Похоронить не на что! Ладно, нашли во что одеть; да карманы можно не проверять, там кроме дыр ничего нет!
- Вы нашли мои деньжонки, так похороните по-человечески! – нет, не слышат, хотя говорю громко, вразумительно, да и я своего голоса не слышу, а ну ещё погромче! Нет, не слышат, только будто ветерок лёгкий подувает.
Ещё один звонок. Ага! Из больницы пришла врач. Свидетельство о смерти выписывает.
Ну, вот и договорились с гробовщиком и с доктором, повезли меня в морг; резать будут, отчего помер разузнавать. Конечно, я сам сглупил, не лёг в больницу, смотришь, года два-три ещё протянул бы!
Его похоронили очень скромно. На похоронах были сестра с сыном да сноха тоже с сыном. Даже единственному другу, живущему в городе, совсем почти рядом, две каких-то остановки, никто из них не удосужился сообщить, что Пётр покинул мир. Пётр заранее приготовил всё для похорон, деньги отложил, чтоб и помянули как положено, но родственницы не посчитали нужным сообщить кому-либо о кончине Петра, хотя могли – один друг остался в селе, что недалеко от города, телефоны записаны на сотик, соседи – никому не сообщили! А я с ними жил по добрососедски, к ним иной раз захаживал, они ко мне. Вот жмоты!
- Странно, - подумал дух Петра, - почему сестра-то не позвонила, не сообщила о том, что я умер? – он, обиженный на сестру за такое пренебрежение его последней волей. Сестра открыла дверь – торопится домой. Полечу-ка за ней, что она скажет обо мне дома.
Она захлопнула дверь.
- Полегче! Раздавишь меня! – вскрикнул он. – кажется, дверью надвое раскроила, а я даже не почувствовал! Лепота! Ни одеваться, ни обуваться не надо, да и одёжу-обужу надеть-обуть не на что, нет ведь ничего. Идти пешком далеко очень, двигаться с одного места на другое очень даже легко. Земли под собой не чувствую, так и несусь, хочу – скоро, хочу – тихо. А вот и сосед идёт, из магазина поспешает.
- Здравствуй, Степан Фёдорыч!
Ни гу-гу! Странно. Говорю – меня не слышат, мелькаю перед глазами – не видят. Послушаю, что обо мне говорят соседи.
- ……и деньги были, а ходил, вырядившись пугалом, всю зиму в каком-то древнем пальто, подпоясанным ремнём, и летом не лучше – допотопный залоснившийся от древности костюмишко напялит, будто денег нет, а денег-то у самого – куры не клюют, мог бы и одеться поприличней. Жаль, конечно, его, ничего в жизни не видел, ходил как обормот, питался, думаю, не лучше. Умер – и похоронить по-человечески не могут, - переругались родственницы.
- Не ожидал я такого злословия от соседа, ведь всегда при встречах улыбался мило, перекидывались словами частенько. А ведь правда, для чего берёг деньги? И брательника, последыша, похоронил, почитай, на мои деньги, а меня на мои же гроши похоронить не хотят.
- Посмотрю-ка я на себя в зеркало, как хоть сейчас выгляжу. Вот-те раз! В зеркало я не отражаюсь! Будто меня и нету совсем! Интересное кино! Я есть, и меня нет!
Что за шум? Возвращаются с похорон. Уж не с моих ли? С моих! Сестра с сыном, сноха с сыном. Мальчишки хнычут – хотят есть, хотя уже взрослые. Обо мне ни слова. Включили телек. Какое-то мыло показывают, племянники смеются, а сестра со снохой смотрят друг на друга волком, достали водку, наливают. Сыновья взрослые, так что и им по стакашке.
- Выпьем, что ли, за упокой Петькиной души.
Выпили. Обо мне ни слова. Так и расстались молча.
- Лепота! Лечу, хочу быстрее, хочу помедленнее и не устаю ни капельки. Машины проезжают через меня – и ничего – ни я их не чувствую, ни шофера, ни пассажиры автобусов, маршруток меня не замечают. Вначале страшно было, а сейчас уже привык. С одной стороны это хорошо, но с другой – неприятно, что для них меня совсем нет.
Он влетел в частный дом, в котором жила сестра через стену.
- Ого! – удивился он. – Оказывается, мне никакие стены не помеха! Для меня нет ни дверей, ни запоров, ни стен. Стало быть нет от меня с секретов. Ну, право же, это не так дурно, может весьма пригодиться при случае.
Он услышал всё тот-же разговор о наследстве.
Вот и спрашивается: зачем я жил, для чего, если после моей смерти обо мне такие разговоры ведут и родственники, которых я уважал от всей души, и соседи, и знакомые, с которыми был в дружеских отношениях. Иные даже ни слова обо мне, хотя знают, что я умер. Эхма! Лучше б и не родиться. Ну, ладно, соседи, я им чужой, но вот сестрёнка единственная такое обо мне говорит! Этого я не ожидал от неё.
Если сестра родная говорит такое обо мне, то к снохе лучше не соваться.
Куда бы деваться? Не оставаться же среди некогда близких мне людей, ставших в один момент чужими. Ах, если б уснуть, или проснуться, если всё это было во сне. Бывало, случаются какие неприятности, ляжешь спать и всё забу-дешь, а вот теперь и сна нет. Полечу, куда глаза глядят, хотя какие глаза, я ведь ничто, дух, ну, всё равно, полечу. Грустно. Летишь мимо этих домов, и жутко становится – слышишь, - здесь бранятся, здесь веселятся, там проклинают жизнь эту, а здесь наоборот, бабло считают, радуются, что кого-то крепко нагрели.
Куда это меня тянет? А, на постоянное место жительства – на кладбище. Вот и моя могила. В темноте, в сырости, в холоде я лежу, покойник. Здесь спокойно, ни людского говора, ни шума транспорта.
Я уже забывать стал, сколько времени я не живой. Да и на что мне это знать? Только и отрады, что тихо, лишь ве-тер шумит, но это ни брань, ни проклятия, ни радость, что кого-то облапошил.
Жизнь и смерть – какая страшная разница. В жизни можно если ни всё, то многое поправить. Перешагнул через не-видимую грань – и ничего уже поправить невозможно, и услышишь всё, что думали о тебе, о живом.