Глава 73
Далее последовали события, вследствие которых Королева сначала испытала величайшее унижение, затем величайший триумф. Её унижение состояло в том, что вся мощь созданного кардиналом шпионско-следственного аппарата обрушилась на неё по ничтожнейшему поводу. Кардинал стремился дознаться до всех действий, писем и даже намерений и мыслей всех тех, кого он мог бы считать своими врагами. А своими врагами он мог бы считать всю Францию, включая даже Короля. Понимая справедливость утверждения, что «рыба гниёт с головы», Ришельё решил нанести самый сильный удар по главе заговора, по самой Королеве, подвергнув её унизительным допросам, обыскам, обвинениям и изоляции.
К середине 1936 года количество перехваченных и скопированных шпионами кардинала писем, сообщений соглядатаев и других прямых и косвенных улик окончательно уверили Ришельё, что Королева активно ненавидит его и поддерживает всех, кто с ней солидарен, надеждами на всевозможные милости в случае успеха устранения ненавистного ей первого министра.
Он решил заполучить окончательно изобличающие её в глазах Короля доказательства, какими, например, моли бы быть письма, написанные Королевой лично, которые неопровержимо изобличали её в заговорах, и не только против Ришельё, а также и против Короля или, как минимум, против проводимой им политики, то есть против Франции. Ришельё понимал, что Король с лёгкостью простит Королеве ненависть к первому министру, поскольку и сам весьма недолюбливал его, что не мешало ему полностью на него полагаться и поручать ему самые сложные дела.
Он предпринял всё возможное и невозможное для того, чтобы устроить Королеве ловушку. Он попытался привлечь на свою сторону бывшего слугу Бекингема Ожье, которого Королева знала и которому доверяла. Впрочем, Ожье, действительно, пересылал кардиналу копии писем и даже, кажется, одно или два подлинных письма, но только те из них, которые ничего компрометирующего не содержали, так что видимость его измены Королеве и лояльности кардиналу содействовала только укреплению позиции Анны Австрийской, свидетельствуя в пользу её невиновности.
Кардинал пробовал подобраться и к Ларошфуко, но тот сделал вид, что не поддерживает связей ни с кем, включая и герцогиню де Шеврёз. Это было ложью, разумеется.
Но кардинал твёрдо решил сокрушить Королеву. Он уже не верил более её обещанию сообщать ему самые важные сведения о заговорах. Он помнил, что со времени разоблачения заговора Шале, когда выяснилось, что он предлагал Месье отказаться от свадьбы с мадемуазель де Монпансье, дабы после «отстранения» или даже устранения Короля, женившись на Анне Австрийской, самому стать Королём, Людовик XIII поверил кардиналу, что не только герцогиня де Шеврёз, но также и сама Королева Анна была в курсе этих планов Месье. С этих самых пор Король всегда подозревал, что Анна и Шевретта вынашивали такие планы и не отказались от них. Видя всегда в своей супруге ту, которая его ненавидит или презирает, он никогда ей более не доверял. Он верил, что она мечтает о его смерти и о замужестве с Гастоном Орлеанским. По этой причине он сам стал мечтать о том, чтобы избавиться от неё, но его останавливало её высокое происхождение и уважение брака, освящённого церковью. Набожность Короля удерживала его от развода, но она не могла бы заставить его жить полноценной семейной жизнью с той, которую он считал изменницей, каковой она ещё не была. Орден позаботился о том, чтобы к Королю был приставлен в качестве духовника отец Коссен, занимавший в Ордене Иезуитов должность коадъютора. В это же самое время Орден поручил мне всячески помогать отцу Коссену, слушаться его во всём.
В это же самое время Орден завербовал в свои ряды мадемуазель де Отфор.
Орден не желал устранения Королевы и излишнего усиления могущества кардинала, который и без того уже прибрал к рукам почти всю Францию. Кардинал ослаблял католические государства, вел свою борьбу против Испании, Португалии, Нидерландов, Савойи. Этого Орден не приветствовал. Но борьба против Англии была угодна Ордену. Кардинал был нужен, но его следовало ограничивать.
Между тем, Королева использовала для своей переписки зачастую совершенно случайных людей из числа придворных. Никто не смел ей отказать, так что она пересылала письма Шевретте даже через архиепископа Бордоского, который, направляясь к себе, должен был проехать через Тур, где пребывала в это время Мария. Далее это письмо передавал Марии Архиепископ Турский, который в свои восемьдесят лет тоже был безумно влюблён в Шевретту, несмотря на свой духовный сан. Писем, отправляемых Королевой, было много, далеко не все их перехватывал кардинал, а те письма, которые попадали к нему в руки, по-прежнему не изобличали Королеву ни в чём существенном.
Королева, окружённая шпонами кардинала в собственном дворце, вынуждена была писать свои письма по ночам, когда все спали, даже приставленные к ней соглядатаи. Шпионы и шпионки хитрили, но их хитрости порой были шиты белыми нитками. Так одна из фрейлин делала вид, что увлечена чтением часослова, держа его вверх ногами. Когда Королеве не удавалось ответить на письма ночью, ей приходилось днём делать вид, что она уединяется для молитв, и использовать это время для написания писем или для чтения полученной корреспонденции.
В последнее время Королева часто стала удаляться в Виль-де-Грас под предлогом молитв в обители Сент-Этьен. Настоятельница обители, в миру Луиза де Мийе, которую по должности прозывали матерью Сент-Этьен, весьма сочувствовала Королеве и предоставляла ей все возможности для написания писем без свидетелей и для чтения полученной корреспонденции. Обитель Виль-де-Грас стала своего рода местом для почтовой переписки Королевы. Её паж Ла Порт стал исполнять функции секретаря, шифровальщика и дешифровальщика, хранителя печатей и шифров. В его тайнике имелись также симпатические чернила, решётки для чтения зашифрованных писем, химикаты для проявления тайнописи и прочие принадлежности конспиратора и заговорщика.
В 1637 году в начале августа, кажется девятого числа, Король по совету кардинала вызвал Королеву к себе, но Анна Австрийская, ожидающая прибытия нескольких писем от своих заграничных родственников и опальных друзей, решила задержаться в Виль-де-Грас, поэтому отговорилась тем, что её багаж слишком разобран, и на сборы потребуется очень много времени. Действительно в те времена во дворцах и замках не держали мебель, одежду, посуду и прочую утварь постоянно, всё это следовало за жильцами при переезде с одного места на другое. Король и Королева поступали так же вплоть до той поры, когда вельможи вроде Фуке или Мазарини не сообразили, что, живя на два дома или больше, гораздо проще переезжать с одного жилища на другое налегке, имея в каждом дворце всё необходимое, после чего эту моду переняли и все прочие.
Ришельё убедил Короля в том, что у Королевы имеются более веские причины для непослушания, нежели не уложенный багаж. Накопленные копии писем, недостаточные сами по себе, соединённые с этим необъяснимым неповиновением Королевы возымели, наконец, то влияние на Людовика XIII, которого добивался Ришельё. Король преисполнился подозрений и распорядился начать следствие.
Ни о чём не подозревающая королева 12 августа отправилась в Шантийи, тогда как Ла Порт поехал на встречу с господином де Латибодьером дез Азо, которому было поручено передать письмо Королевы герцогине де Шеврёз. Этот пуатвинский дворянин был одним из шпионов кардинала, который, по поручению Ришельё отложил пересылку письма на несколько дней, сославшись на некоторые важные дела, которые якобы удерживали его на месте, вследствие чего он попросил Ла Порта придержать несколько дней эти письма у себя.
Ла Порт решил посетить господина де Гито, вернувшегося с ранением из боя, чтобы расспросить его о новостях на фронте. Вечером, выходя от де Гито, Ла Порт был остановлен каретой на углу улиц Кокийер и Град-Огюстен, которая перегодила ему дорогу. Четверо дюжих гвардейцев втолкнули беднягу в карету, после чего она доставила его в Бастилию.
Ла Порта обыскали и изъяли у него письмо, предназначенное для герцогини де Шеврёз и другие менее значительные письма. После этого у него отняли все личные вещи и даже одежду, он был помещён в карцер, где кроме кровати и ночного горшка не было ничего.
Отец Этьен, мой предыдущий шеф по Ордену, моментально узнал об этом и позаботился о том, чтобы у господина Ла Порта появился сокамерник из числа подотчётных Ордену лиц. Для этого был разыгран целый спектакль. В тот же самый вечер несколько заключённых попытались устроить побег из Бастилии, поднялась стрельба, заключённых схватили и разместили по камерам по одиночке, так что все камеры были заняты. В этот же самый вечер некая мадам де Эрк привела своего сына с требованием заключить его под стражу для того, якобы, «чтобы он повзрослел и набрался ума-разума». Мать обвинила сына в вольнодумстве и подкрепила своё требование письмом, подписанным генеральным прокурором, в котором было сказано, что этого господина следует содержать в Бастилии столько, сколько сочтёт необходимым мадам де Эрк, после чего выдать ей его обратно по первому её требованию. Коменданту ничего не оставалось иного, как поместить господина де Эрка в ту же камеру, куда поместили и Ла Порта.
Господин де Эрк сообщил Ла Порту, что несмотря на то, что в его доме в Виль-де-Грас был произведён обыск, тайник не найден, так что шифровальные принадлежности и особо важные письма, которые могут изобличить его и Королеву, находятся по-прежнему в тайнике. Ла Порт с ужасом подумал и о том, что в его тайнике, помимо шифров и печатей, хранится целая серия пасквилей против кардинала, любого из которых достаточно для того, чтобы отправить его на эшафот. Тот факт, что тайник не найден, разумеется, несколько успокоил Ла Порта, но, к его огорчению, на следующий день его вызвали на допрос, после чего поместили в другую камеру. Мадам де Эрк, разумеется, забрала своего сына на следующий же день.
Кардинал распорядился поместить вместе с Ла Портом другого человека, Эркюля де Сошезу, которого, якобы, обвинили в неуважении к кабинету министров. Этот де Сошезу дико ругал кардинала и старался всячески проявить себя сторонником Королевы. Но он переиграл, Ла Порт догадался, что это один из очередных шпионов Ришельё, поэтому отмалчивался, изображал угрюмость и неразговорчивость.
Допросом Ла Порта руководил судья-докладчик Леруа де Лапотри. Этот человек просто обожал свою профессию, обладал воистину актёрским даром, поэтому умело изображал сочувствие, симпатию и чистосердечье.
Лапотри сокрушался о плохом содержании Ла Порта, обещал всё исправить, говорил, что паж Королевы попал в Бастилию по недоразумению, которое, конечно же, будет немедленно исправлено, но прежде следует урегулировать некоторые формальности, так что в интересах скорейшего освобождения господину Ла Порту необходимо поскорее постараться вспомнить детально обо всех письмах, которые Королева отправляла и получала в последние полгода, также припомнить всех адресатов, пересказать содержание этих писем.
— Если бы всё дело зависело от меня, дорогой господин де Ла Порт, я бы выпустил вас немедленно! — говорил Лапотри. — Но дело уже завертелось, ордера подписаны, протоколы составлены. Поверьте, самый простой путь для вас – это сообщить всё то, что мы и без того узнаем, а большую часть этого мы уже итак знаем, поверьте. В этом случае я сам подпишу ходатайство о скорейшем вашем освобождении. Вам возвратят всё то, что у вас отняли при обыске и даже, полагаю, выдадут некоторую компенсацию за причинённые неудобства.
— Если я арестован по ошибке, я предпочёл бы, чтобы ошибка разъяснилась сама собой, после чего меня, как вы уверяете, освободят, — отвечал Ла Порт.
— Всё так, разумеется, но это дело будет разбираться не менее трёх месяцев, а то и больше! — возражал Лапотри. — На ордере, к сожалению, стоит печать первого министра, и я даже опасаюсь, что если мы не остановим это дело в ближайшие сутки, дело получит также и визу Его Величества. Тогда вы будете считаться государственным преступником, а такие дела быстрее чем за год не разрешаются. Вас, вероятно, освободят, но тогда уже не через два или три дня, а через год, а может быть, что через два, или даже позже.
— Насколько позже? — спросил Ла Порт.
— Дайте-ка посчитаю, — охотно отвечал Лапотри. — Разбирательство, апелляция, кассация, пересмотр дела…
Лапотри почти беззвучно шевелил губами и загибал пальцы.
— Погодите-ка… Кажется, я всё учёл, — сказал он наконец. — Вас освободят по прошествии… По истечении… Так, да. Точно! Вас освободят… Никогда.
С этими словами он посмотрел на Ла Порта такой сияющей улыбкой, как если бы сообщил ему о выигрыше в сто тысяч ливров.
— Что ж, этот срок вполне сносный, — ответил Ла Порт, возвращая своему мучителю такую же лучезарную улыбку. — Это меня устраивает. Я подожду.
(Продолжение следует)