Часть II, Глава 2.11
История с табличкой
Эта история, рассказанная мне бабушкой, произошла незадолго до начала войны. Один из местных жителей по прозвищу «Инициатор» озабоченный статусом наших переулков, проявил небывалую активность и решил сделать для местного населения доброе дело. Такие люди существовали во все времена и везде. В порыве энтузиазма он раздобыл и прибил на угловом «купеческом» доме вывеску, состоящую из двух отдельных дощечек, но составляющих в целом словосочетание: «Рабочий поселок». Позаимствованная где-то вывеска была выполнена профессионально и выглядела вполне прилично. Но беда была в том, что название не соответствовало истинному положению дел. Наши кварталы вовсе не были рабочим поселком или каким-нибудь другим населенным пунктом. Уже тогда, в конце 30-х годов ХХ века, они давно считались Москвой.
Как известно, инициатива бывает наказуема. Благодарности не жди, как бы не вышло наоборот. Так ровным счетом и произошло. Прохожие удивлялись, наводили справки. Поняв, что это лишь перехлестнувшая через край самодеятельность одного не совсем адекватного гражданина, махали руками и шли дальше заниматься своими делами.
По необъяснимому стечению обстоятельств именно тот факт, что вывеска, прибитая Инициатором к дому, состояла из двух отдельных дощечек, сыграл свою трагическую роль. По одному слову на каждой половинке. На одной слово «Рабочий», а на другой слово «поселок».
Надпись имела странную особенность. За ночь первое слово вывески «Рабочий» постоянно срывалось с гвоздя, вяло свисая головной буквой вниз. Многочисленно расплодившиеся в переулках голуби, стерегущие денно и нощно хлебные крошки, оставляли на ней свои автографы. Параллельно с этим сизари пытались спланировать на висящую на одном гвозде дощечку и для чего-то зацепиться за нее своими птичьими лапками. От этих птичьих упражнений, через несколько дней, надпись была полностью исцарапана и загажена.
По прошествии недели отделанная «под орех», не читаемая и отягощенная птичьим пометом табличка срывалась на землю, и за дело принимались грызуны. Крупная упитанная крыса, привлекаемая запахом голубиного помета и как будто стерегущая тот самый подходящий момент, выныривала из окна цокольного этажа, быстро хватала покоцанную дощечку и тащила к себе в логово. В норе крыса и ее собратья начинали терзать свою добычу, сладко причмокивая и издавая звуки, похожие на человеческие. Инициатору, звуки, доносящиеся из подвала, давали знать, что крысы и в этот раз опередили его. Ему приходилось искать новую дощечку для таблички и обновлять антураж собственноручно. Второй доской со словом «поселок» никто, почему-то, не интересовался, и она оставалось бессменно красоваться на стене дома.
Несомненно, останки таблички имели привлекательный запах для грызунов. А грызуны, то есть крысы, в наших переулка были, как и заведено, умные, повидавшие виды и только одного, коричнево-рыжего окраса. Жили они в подвалах при кирпичных купеческих домах еще со времен царского режима. Таких крыс не обманешь и на мякине не проведешь. Для чего-то они ведь были им нужны, эти таблички. В неприязни к основному правящему классу крыс обвинить было никак нельзя, тем более что на дворе стоял 1937-й год.
Вскорости обновленная часть вывески прибивалась неутомимым Инициатором на то же место. Не проходило и недели, как все повторялось вновь: ночь, голуби, крысы. Первым лопнуло терпение у жильцов, к дому которых бесконечно прибивали таблички. Их дом почти столетней давности уже порядком издырявили. Следом лопнуло терпение у политически образованного Инициатора, постоянно таскающего доски с чужих дворов, а затем бесконечно надписывающего и прибивающего таблички. Во время одной из склок с политически безграмотными жильцами, он, не выдержав нервного напряжения, даже посмел обвинить их в том, что это они ночью палкой из своего окна сбивают табличку со словом «Рабочий». Обвинение было серьезным. На этом он не успокоился и, стоя высоко на лестнице, прищурившись и вытянув в их сторону руку с указательным пальцем, во всеуслышанье обвинил жильцов злосчастного дома в антисоветчине.
К счастью, публика, окружившая склочников, состояла главным образом из старушек, "божьих одуванчиков" и их малолетних внуков. Собравшиеся на месте происшествия гражданки были глуховаты и незнакомых слов не разбирали. Высунув уши из платочков, они переспрашивали друг у друга: «Что за свинина, хорошая ли ветчина и скороли все подвезут? Будут ли продавать картошку и почем?» Затем, так и не дождавшись подвоза продовольствия, безропотно семеня, расходились по домам. После снова собирались стайками, уже в своих дворовых закутках, крестились и приговаривали, что все это не к добру. И ведь в итоге так и вышло.
Идентификация нашей местности так и не состоялась. Инициативная группа, собранная Инициатором и борцом с грызунами в одном лице, составила петицию районному депутату. Петицию составляли вечерами, в дворовой беседке Инициатора. В ней предлагалось, отразив историческую подоплеку, присвоить нашему месту обитания звание «Рабочий поселок имени Петра Первого». Были внесены и другие предложения от ядра инициативной группы. Например, увековечить имя Гучкова, в прошлом владельца этой земли. Но прогрессивно настроенный Инициатор это предложение отверг наотрез, как порочащее советский строй. Проголосовали за «Петра», подписали петицию и отправились на прием. Вернулись делегаты с рандеву «не солоно хлебавши». Предложение было жестко отклонено. Собравшимся было наказано считать себя, как сказано в документах, просто москвичами, не дурить и разойтись по домам. Самое неприятное во всем этом деле было то, что депутат разглядел «нечто» в их петиции и назвал это «нечто» «родимым пятном капитализма». Вывеску было велено снять и больше не заниматься самоуправством. Но на этом все не закончилось. Через некоторое время всех членов инициативной группы стали вызывать в соответствующие органы для допросов. Перепуганные пожилые активисты, возвращаясь из органов, хватались за сердце и валидол. Кареты скорой помощи, завывая сиренами, беспрерывно колесили по нашим улицам и переулкам. Двоих - заместителя Инициатора и писаря, составившего прокламацию, увезли с Гучков недалеко, но навсегда. Первого, на соседнюю Потешную улицу, в дурдом. Второго - прямиком на Преображенское кладбище, тоже неподалеку. Именно в те тревожные дни со стены дома пропала и вторая дощечка со словом «поселок». Следом, через неделю, и сам непутевый «Инициатор» по имени Герасим Докукин, электромонтер хлебозавода № 8, внезапно и безвозвратно исчез из списков граждан, проживающих на Гучках и в его комнату, выходившую окнами аккурат на купеческий дом, заселили семью корейского коммуниста.
Да и народный топоним «Гучки», присвоенный нашим кварталам еще до революции, исчез навсегда вместе с самими кварталамии людьми, проживающими в них. И в прежние-то времена произносили его в пол голоса, мало ли что, ну а теперь и вовсе это название нигде не значится, ни в каких даже около исторических опусах не всплывает. Правда, было однажды... В лихие 90-е в хрущевке-пятиэтажке на 1-м Зборовском переулке открылся продуктовый магазин. И название у него было подходящее, что-то вроде как «На Гучках». Поговаривали, что хозяин магазина из местных был, чтил историческую память места и память о том отразил в витрине магазина. О нем даже статью где-то писали. Витрина была интересная. Историческая карта нашей местности со времен Петра Первого с отмеченными на ней значимыми постройками и датами. Других упоминаний нашей местности, как «Гучки» я нигде не встречала, ни «до», ни «после».
Три улицы Бухвостова и четыре Зборовских переулка, не считая коротеньких тупиков и закоулков, были приписаны к Куйбышевскому, ныне Преображенскому району города Москвы и оставались таковыми до последних своих дней в середине семидесятых.
Вроде бы название – мелочь. Зачем? Есть улицы, есть переулки. Почтальон знает куда нести письмо или посылку в случае надобности. Разве этого недостаточно? Выходит, что нет. Теперь это место, как безымянная могила. Одного спросят, ты где родился? Он ответит: «Да там, где сейчас Мосгорсуд. Там дом мой стоял». А другого спросят : «А ты где родился?» И он с гордостью ответит: «В Москве, На Гучках!»
Историческая память, однако.