Сжимается зрачок Вселенной и не ширяется по венам. Арены цирков неизменны. То гладиаторы, то нервы, натянутые тетивою пролитой крови, спермы, мочи и кала смерти первой.
Остывший глаз глотает нервно слова, размером переменных из уравнения души, где неизвестны дни, часы. В гроши меняя все и вечность и старость, ветхость, жизнь, конечность, пускаясь в прятки наугад.
Бьют барабаны. Осень, сад. Туда, где желтым, царь Давид, опавшим листьям все твердит об ускорении полета, о притяжении Земли, змеи, воды, костра и плеток и шрамов времени налета. Ему ли знать, он притча, сон. Земное облако, гарсон.
Квадратом черным быт окна и занавесью - седина. По пульсу острому ножа скользит за детством свет, слеза. И бирюза откроет веки векам, историй междометий, синхронно повторяя сон, тысячелетий, солнцу - трон.