Мама последнее письмо от брата получила из-под Смоленска, где он писал, что "последний патрон оставит для себя"
В книге памяти ВОВ,как и многих других- "пропал без вести", что мало чем отдичалось от предательства, с лищением семьи "аттестата".
Из интернета
..............
Ал-р Пронин
"ЧЕЛОВЕК — ЦЕЛЬ, А НЕ СРЕДСТВО."
"Широко известен приказ И. В. Сталина № 270 от 16 августа 1941 г., объявлявший всех попавших в плен предателями родины (по окончании войны многие из них были расстреляны или сосланы в отдаленные районы Севера). Не менее известен приказ Сталина № 227 от 28 июля 1942 г., на основании которого были созданы заградотряды МВД, которые получили право расстреливать на месте без суда и следствия всех, кто отступал под натиском противника.
Однако совершенно не известен найденный Д. Хмельницким в брошюре 1939 г. текст комментария к воинской присяге, гораздо более зверский, чем приказ № 270, выпущенный в начале войны. Этот текст — спокойная подготовка к войне. И подготовка к уничтожению всех собственных пленных. Предполагалось, видимо, что война будет победоносная, а пленных мало. Вот цитата: «Сдача в плен врагу — измена Родине, измена присяге. Нет ничего позорнее сдаться в плен врагу, перейти на его сторону. Большевики в плен не сдаются — это священный закон наших доблестных воинов. Всенародного презрения достоин тот, кто свершит подлость — сдастся в плен. Воин Красной Армии даст скорее вырвать сердце, лучше погибнет смертью храбрых, чем сдастся в плен и изменит этим своей Родине. Наш закон — самый справедливый в мире. Он не знает пощады к изменникам и предателям. Принятый 8 июня 1934 г.[82] и дополненный 2 октября 1937 г., закон Советского государства предусматривает в качестве кары за измену Родине, т. е. действия, совершенные гражданами СССР в ущерб военной мощи Советского Союза, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, высшую меру уголовного наказания — расстрел с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах — лишение свободы на срок от 10 до 25 лет с конфискацией всего имущества. Военнослужащие, совершившие измену, караются только расстрелом. Нет и не может быть никаких смягчающих вину обстоятельств для клятвопреступников-военнослужащих. Суровая кара ждет и тех, кто знал о готовящейся измене и не доложил об этом органам советской власти. За измену отвечает не только предатель, но и все совершеннолетние члены его семьи. Суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся — вот черный удел клятвоотступника.
Воля народа запечатлена в проникновенных и сильных словах присяги. Социалистическая Родина-мать чуткой заботой и великой любовью окружает каждого воина, который с честью носит свое высокое звание и никогда, ни в чем не отступает от своей торжественной клятвы. Но нет пощады отщепенцам, изменникам, предателям и трусам. Тот, кто по злому умыслу нарушит высший закон жизни Красной Армии, будет испепелен всенародной ненавистью и презрением, подвергнут суровому наказанию»[83].
А вот свидетельство уже военного времени. В первом издании мемуаров Д. Эйзенхауэра «Крестовый поход в Европу», выпущенном компанией Doubleday & Company, Inc. в 1948 г., приводится эпизод, красноречиво показывающий отношение советских генералов к собственным пленным: «Основная разница в американском и русском отношении к людям проявилась в другом случае. Разговаривая с одним из русских генералов, я заметил, что одной из непростых проблем, с которой нам пришлось столкнуться на разных этапах войны, была необходимость заботиться о многочисленных немецких пленных. Я упомянул, что их кормили тем же самым пайком, что и наших солдат. С большим изумлением он спросил: «Почему же вы это делали?» Я ответил: «Во-первых, моя страна была обязана это делать согласно Женевской конвенции. Во-вторых, немцы захватили тысячи американских и английских пленных, и я не хотел дать Гитлеру повод или основания обращаться с ними более жестоко, чем он это и так делал». Русский вновь изумился такому моему отношению и спросил: «А какая вам разница, как немцы относятся к пленным? Ведь они сдались и не могут больше воевать».
Подтверждением этим словам служит политико-правовая практика Советского государства. С самого начала Великой Отечественной войны под подозрение в предательстве попали все военнослужащие и гражданские лица, оказавшиеся даже на непродолжительное время за линией фронта. Во всех кадровых анкетах появился вопрос: «Были ли Ваши родственники на оккупированной территории?»[84]Статья 193 Уголовного кодекса РСФСР 1926 г. предусматривала «за сдачу в плен, не вызывавшуюся боевой обстановкой, — расстрел с конфискацией имущества»[85]. В Уставе внутренней службы РККА отмечалось, что советский боец против своей воли не может быть взят в плен. В статье 22 Положения о воинских преступлениях 1927 г. говорилось, что сдача в плен, не вызванная боевой обстановкой, а также переход на сторону врага предусматривают высшую меру наказания (расстрел) с конфискацией имущества[86]. Однако в комментариях к статье было указано, что «в известных случаях обстановка на поле боя может сложиться так, что сопротивление по существу представляется невозможным, а уничтожение бойцов бесцельным. В этих случаях сдача в плен является актом допустимым и не могущим вызвать судебные преследования»[87].
Расширялась практика заочного осуждения военнослужащих, находившихся за линией фронта, как изменников Родины. Достаточным основанием для такого решения были полученные оперативным путем сведения об их якобы антисоветской деятельности. Вердикт выносился без всякой проверки, иногда лишь по одному заявлению[88].
В соответствии с приказом Ставки Верховного Главнокомандования от 16 августа 1941 г. № 270 командиры и политработники, срывающие знаки различия и сдающиеся в плен, объявлялись дезертирами, а их семьям грозил арест, государственного пособия и помощи лишались командиры и группы красноармейцев, сдавшиеся врагу, не исчерпав все средства к сопротивлению. Приказ призывал «драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим»[89].
Между тем, согласно нормам международного гуманитарного права (хотя Советский Союз и не был участником Женевской конвенции 1929 г., определявшей правовой статус военнопленных), юридическое положение военнопленных базируется на признании, в частности, того постулата, что они не преступники.
Как видим, вопрос об отношении Советского Союза к собственным военнопленным теснейшим образом связан с темой прав человека.
Сегодня, после двух мировых войн, после ГУЛАГа и Освенцима, после эпохи коммунизма и фашизма, ценности демократии, важнейшим свойством которой является соблюдение прав человека, не могут быть поставлены под сомнение. Однако попытки апеллировать к правам человека до сих пор воспринимаются некоторой частью российского общества как «интервенция Запада», как покушение на «вековые устои».
Независимо от того, как мы ответим на вопрос о происхождении человечества (результат естественного отбора, или от Бога, или как эксперимент, поставленный более высокой цивилизацией), необходимо признать за каждым человеком абсолютную ценность, или, как писал И. Кант, «статус самоценности», при этом личность не должна быть орудием осуществления чьих-либо планов[90]. Эта мысль интерпретируется следующим образом: «Как бы общество ни оценивало данного человека и как бы сам он ни относился к себе, он уже как личность имеет ценность в глазах государства и общества»[91].
Известна формула Макиавелли: «Цель оправдывает средства». В международном праве прав человека закреплен другой основополагающий принцип: человек — цель, а не средство. Когда мы говорим «человек — цель, а не средство», то имеем в виду заботу общества и государства об охране прав и свобод каждого человека. В иерархии целей общества интересы человека должны быть поставлены на первое место. Разумеется, возможны государственные мероприятия, в какой-то мере ущемляющие интересы конкретного человека, если это делается во благо общества, при этом разумные ограничения прав человека должны соответствовать международно-правовым критериям таких ограничений, быть закрепленными в национальном законодательстве, проводиться в строго дозированных масштабах, когда другими методами невозможно решить ту или иную социальную задачу.
Международные пакты и декларации, такие как Всеобщая декларация прав человека ООН 1948 г., Международный пакт о гражданских и политических правах 1966 г., Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод 1950 г. и другие, способствуют тому, чтобы принцип «человек — цель, а не средство» стал достоянием национального законодательства. Однако история и современность изобилуют примерами отрицания этого принципа, а в некоторых государствах такое отрицание стало краеугольным камнем внешней и внутренней политики. Оно основано на утверждении, что общественный, общенациональный интерес важнее личного. Это основа марксистско-ленинской идеологии, которая рассматривает человека как средство достижения общественно важных целей и требует от него жертв во имя светлого будущего. Эта идеология проповедует дух коллективизма в противоположность «буржуазному индивидуализму», якобы разъедающему и расчленяющему общество. Для коллективизма характерны: отказ человека от своих прав ради общественных интересов, готовность к самопожертвованию, дисциплина и иерархия в системе власти, игнорирование мнения меньшинства и преследование носителей этого мнения, сведение роли человека к функции «винтика» в механизме социального управления, нивелирование личностей путем их подчинения единым стандартам, создание «нового» — «социалистического» — человека, не способного возражать властям и господствующей идеологии, строгая и мелочная регламентация всех сторон общественной и личной жизни, гипертрофированный социальный контроль и бюрократизация государственного аппарата.